Мастер сновидений

Сергей Геннадьевич Нетреба-Залесский

Теория о параллельных Вселенных как и теория существования Бога не имеет достаточно весомых аргументов «за», равно как и достаточных аргументов «против». Можно было бы сказать, что каждый вправе верить в то, что ближе и понятней лично ему, но почему же тогда раз за разом мы погружаемся в сны и проживаем в этих снах совершенно разные жизни, зачастую не имеющие к нам никакого отношения за исключением того, что в этих снах мы принимаем самое деятельное участие?

Сон 1

Разведчик

… — Я больше не могу! О, если б, меч подняв, Я от меча погиб! Но жить-чего же ради

В том мире, где мечта и действие в разладе!

От Иисуса Пётр отрёкся… Он был прав…

Ш. Бодлер «Мятеж»

Он вынырнул из глубины кошмара и чувствуя тупую, тянущую боль за грудиной, приоткрыл глаза. Взгляд упёрся в мутную белизну потолка. Лихорадочное тиканье будильника заглушало звуки, доносящиеся с улицы и он, все еще находясь под впечатлением своего кошмарного сна, затаенно сжимался и корчился под бетонной гибкостью одеяла. Он напряженно вслушивался в лихорадочное стрекочущее тиканье пытаясь услышать что-то, что притаилось в полумраке и сейчас угрожало ему. Смутный, необъяснимый страх, мучительный как зубная боль, зудел внутри, заставлял судорожно сучить ногами и стискивать край одеяла, он жил внутри, этот мучительный страх, он сжимал сердце маленькой мокрой, холодной когтистой лапкой. Это ощущение было невыносимо, оно было как действие кураре и он, преодолевая иррациональный ужас перед полумраком спальни, наконец-то выпростал руку из-под одеяла и включил свет. Будильник поперхнулся и томительные пульсы стукнули молоточками в виски. Не в силах более терпеть эту пытку, он вскочил с постели и бросился к окну.

Руки тряслись и он судорожно царапал ногтями шпингалет, пытаясь открыть створку, но пальцы срывались и от этого ему становилось ещё страшнее, потому что НЕЧТО было рядом, оно ползло к нему из ванной комнаты, поднималось зловонным пузырём из унитаза, сопело и ворочалось за холодильником на кухне и он должен был распахнуть это проклятое окно, впустить в дом шум и прохладу улицы и тем спастись от ночного кошмара, убежать от него.

Наконец створка поддалась и окно, жалобно и протестующее звякнув, наконец-то распахнулось. Утро, прекрасное осеннее утро, немножко хмурое и сумеречное, бодряще свежее и чуть-чуть припахивающее горчинкой опадающей листвы. Какой разительный контраст с его просоночным бредом. Он молча смотрел в распахнутое окно и чувствовал. как ночные страхи торопливо прячутся в склеп подсознания. Он усмехнулся. Здесь, при виде деревьев мягко впечатанных в приглушенную сумрачность затянутого дымкой неба, еще почти зеленых и только кое-где помеченных быстрыми акварельными мазками желтого, багряного и карминного цветов, деревьев, проявляющихся робко и стыдливо, как будто женщина, возвращающаяся под утро домой, к семье и нелюбимому мужу, его ночные страхи стали несущественными, неважными, их ирреальность резко контрастировала с миром и ему стало чуть легче.

Ноги начали мерзнуть, и он, опустив глаза, с недоумением увидел, что стоит босиком. Пошевелив пальцами, он стыдливо усмехнулся и взялся было за ручку фрамуги, но тут же отдернул руку, с удивлением поймав себя на мысли, что он боится, просто-напросто боится повернуть ручку и отойти. Тишина и одиночество, что притаились в сонной тишине комнаты, пугали его, они были коридором, в конце которого была вечно запертая дверь, серая и пыльная, заросшая тенетами паутины, дверь, которая никогда не открывалась, потому что она не могла открыться, это было бы противоестественно, если бы она открылась, и вот, ему показалось наверное, но эта дверь вдруг скрипнула и ржавый ключ с затейливой бородкой со скрежетом повернулся в замке.

Растерянно оглянувшись, он осторожно отступил от окна и,с опаской поглядывая на кусочек коридора насмешливо пялящийся на него в дверной проём, попятился назад, к кровати. Ничего не закончилось. НЕЧТО притаилось за дверью, оно тихонько сопело и разевало слюнявую пасть ожидая его. И вдруг в приоткрытое окно вкатился вой сирены. НЕЧТО притихло, испуганно сжалось и отпрыгнуло от двери. Надрывный вой во дворе оборвался. Выглянув в окно, он увидел «Скорую», которая остановилась возле его подъезда. Хлопнула дверца и хмурый, усталый доктор, в сопровождении молоденькой фельдшерицы, вошёл в подъезд, шаркая подошвами. Он смутно, как бы внутренним слухом, слышал шаги на лестнице, усталые, тяжёлые шаги, которые поднимались к нему из какой-то другой, задверной жизни, жизни, на пути к которой ему надо было проскользнуть мимо НЕЧТО, мимо своего ночного кошмара.

Дверной звонок ударил его бичом. Он буквально подпрыгнул от неожиданности. Шлёпая босыми ногами он подошёл к входной двери и помедлив мгновение защёлкал замками. На лестничной клетке слышалось сопение и топтание, потом вроде кто-то зевнул, отчаянно раздирая рот, и он, помедлив мгновение, рывком открыл дверь. Хмурый, усталый доктор проявился в поле зрения, молча отстранил его со своего пути и шагнул через порог. Стас попятился.

— Так, — неприязненно сказал доктор.-И что же у нас случилось?

— У нас? — Стас удивленно посмотрел на доктора, из-за плеча которого испуганной мышкой выглядывала фельдшерица.-С чего это вы взяли? — Холод поднимался от ступней вверх и он опустил глаза.-А вообще-то да, случилось! Я, — он растерянно улыбнулся и тут же обругал себя мысленно за эту глупую, никчёмную растерянность, — забыл обуться! — Он поднял глаза, полные тоски и неожиданно натолкнулся на цепкий, отчуждённый взгляд.

— Бывает, — сочувственно произнес доктор и отвёл взгляд.-Кстати, может всё-таки позволите пройти? А то прихожка у вас крохотная, как-то неудобно беседовать. Да и ноги у вас, видать, мёрзнут. Я вот тоже, вроде бы как сторонник здорового образа жизни, но всё-таки предпочитаю домашние тапочки! Студить ноги-ничего хорошего нет. Со здоровьем-то поосторожней надо, поосторожней… С возрастом это понимаешь.

— Нет-нет, — Стас потряс головой, — При чём тут возраст, простуда…

— Вот и я о том же, — миролюбиво сказал доктор и как-то незаметно продавил Стаса из прихожей в спальню. Окинув обстановку оценивающим взглядом, доктор покачал головой.-М-да… Вовремя мы, вовремя. Можно сказать, суицидик предотвратили. Верно? — Он оглянулся на фельдшерицу и та послушно кивнула.

— Чёрт, — Стас потёр лицо ладонью. Трёхдневная щетина кольнула руку.-Это совсем не то, о чем вы подумали! Мне снился кошмар, это было ужасно, что-то хотело меня растерзать! Я еле-еле убежал от него… Хотя, впрочем, это неважно.

— Меня вот тоже кошмары мучают, — доктор ловко оттеснил Стаса от двери.-Особенно если учесть, что этот вызов у меня уже пятнадцатый за сутки и до конца дежурства ещё целых четыре часа. Такие кошмары, что прямо аж жуть берет! Я так думаю, что это всё от нервов. Все болезни от нервов! — Он назидательно поднял вверх палец.-Именно, ВСЕ! — Пристально посмотрев на Стаса, он, без всякого перехода, напористо спросил:-Сколько дней, как пить бросили?

— Я? — Стас удивлённо посмотрел на доктора.

— Вы, вы, любезнейший, — мило улыбнулся доктор.-Не я же.

— Но, — Стас недоумённо развёл руками, — с чего вы вообще это решили?

— Да ладно, полноте вам, — улыбка не сходила с лица доктора, — Деньги-то, надеюсь, не все просадили? Всего-то четыре пятьсот и прокапаем вам сейчас гемодезик, реланиум внутривенно сделаем… Все кошмары куда как денутся!

— Чёрт! — Стас крепко потёр ладонями лицо и упёрся взглядом в глаза доктора, которые лучились притворным сочувствием.-Вы адресом не ошиблись?

— Ни в коем разе… — отчеканил доктор.-Иначе какого чёрта я тогда позвонил именно в вашу дверь? А вы стояли за ней и ждали меня. Ведь так? — Он смотрел на Стаса с плохо скрытым торжеством и мышиная мордочка фельдшерицы таращилась из-за его плеча.

— Но я не вызывал «Скорую», — с отчаянием сказал Стас.-Поймите, не вызывал!

— Да-да, — доктор кивнул.-Бригаду вы не вызывали, а диспетчер перепутал адрес и направил нас сюда, и теперь мы стоим в прихожей вашей квартиры и разбираемся, вызывали вы нас, или не вызывали… Бред какой-то! Хотя, впрочем, — он полез в карман халата и молча сунул Стасу под нос смятую бумажку, на которой Стас с удивлением прочитал свою фамилию, адрес и два слова «алкогольный делирий», рядом с которыми чья-то рука поставила жирный знак вопроса. Доктор то ли улыбнулся ещё шире, то ли подавил зевок и Стас растерянно вернул ему бумажку.

— Ничего не понимаю, — Стас нахмурился.-Откуда вообще вы взялись с этой бумажкой, вашими предложениями лечить меня от несуществующего алкоголизма? Кто вы, чёрт меня возьми?

— Доктор я. Доктор со «Скорой». Тридцать седьмая станция, пятая бригада.-Он смотрел на Стаса и весёленькие бесенята прыгали в его глазах.-Отказываетесь от госпитализации-так подпишите отказ! — Он сунул Стасу бланк со смазанным текстом, шариковую ручку и ткнул пальцем в бланк, указывая место подписи.

Стас брезгливо взял ручку, оставил неразборчиво свой автограф и сунул всё назад доктору. Доктор обворожительно улыбнулся Стасу, ловко сгрёб листок и ручку в карман и весело сказал:-Ну и ладненько! — После чего незаметно выдавился спиной на лестничную клетку и помахал Стасу рукой. Стас молча захлопнул дверь и не спеша пошёл на кухню. Он понял, что сейчас ему хочется большую кружку горячего кофе и сахара побольше и сливок туда. Мысли бежали ровной чередой, промелькнула одна, что стоит, пожалуй, сперва умыться да и на работу пора собираться, но он всё же твёрдо решил-сперва кофе, а всё остальное потом.

Внезапно он услышал донесшуюся из глубины большой комнаты пронзительную трель телефонного звонка и, недоумевая, кто бы это мог позвонить ему в такую рань на городской, открыл почему-то прикрытую дверь в комнату, хотя он мог бы поклясться, что когда ложился спать-дверь была открыта, он перестал закрывать её после смерти сына, она была, она обязана быть всегда открыта, эта дверь, но сейчас что-то было не так и он толчком распахнул её. Открыл и на мгновение ощутил растерянность и озлобленное бессилие от того, что был застигнут врасплох, от того, что в его доме, в его большой комнате, которую он в бытность шутливо называл «зала», в любимом кресле его сына, в кресле, в котором даже он не смел сидеть после смерти своего мальчика, повернутом спинкой к нему, кто-то сидел.

— О, Боже! — Стас вздрогнул и толкнул непослушного себя вперед, через порог. Ноги его не гнулись и он шагал словно робот.-Этого еще только не хватало!

Человек, небрежно развалившийся в кресле, неторопливо поднялся на ноги, продемонстрировав Стасу широкую спину и могучие, борцовские плечи, туго упакованные в дорогую, с искрой, ткань пиджака хорошего кроя, после чего круто развернулся, обогнул кресло и двинулся Стасу навстречу широко раскинув руки, улыбаясь приветливо, как будто радость его от лицезрения недоумевающего Стаса была беспредельна. В движениях незнакомца на мгновение проскользнула изящная грациозность охотящегося ягуара.

— Что вы здесь делаете? — глупо спросил Стас.-И вообще, кто вы?

Человек, не обращая внимания на оторопь Стаса, громко воскликнул: — Ба! Стас! Ну, наконец-то, наконец-то!

Стас даже споткнулся от такой наглости и фамильярности, но незнакомец, не испытывая, по-видимому, никакого смущения, облапил Стаса и, наклонившись к его уху, доверительно сказал:-Послушай, Стас, я рад сообщить тебе, что твоя идиотская история с этой, ну как там её, — он нетерпеливо щёлкнул пальцами, как бы ожидая, что Стас с готовностью подскажет ему о ком идёт речь, но, не дождавшись подсказки, продолжил, — В общем эта история забыта и ты опять на службе.

Стас стряхнул с себя его руки и почувствовал как в нём поднимается мутная волна раздражения. Ему захотелось выматериться и вытолкать этого хама взашей, но вместо этого он напряжённо спросил: — Чёрт возьми, кто вы? И вообще, как вы сюда попали?!

Человек весело засмеялся:-Стас, старина, да полно тебе! Я так рад тебя видеть!

Стас удивленно таращился на него. Все это было так нелепо, так абсурдно, что у него на мгновение закружилась голова, как будто насмешливый паяц прыгал рядом с ним, и его уродливые гримасы и изломанность движений тащили Стаса за собой, в какой-то призрачно-гротескный мир. Человек, между тем, продолжал болтать, фамильярно держа его за локоть:-Знаешь, Стасик, я, признаться, даже отчасти рад, что все так получилось. Ведь если бы ты не выступил против Храмова, то так бы и продолжал потихоньку гнить в этой, Богом забытой глуши, всеми оболганный и освистанный! Ты молодец. Я тебя зауважал за это! — Лицо незнакомца прямо-таки лучилось доброжелательностью.

— Чёрт! — Стас крепко потёр лицо и опять кольнула ладонь трёхдневная щетина.-Ничего не понимаю! Какого дьявола вы торчите в моей квартире и изображаете из себя моего закадычного друга? Вы кто? И кто такой Храмов?

— Вот те раз! — На лице незнакомца проскользнула озабоченность.-Стас, ты чего?

— Ничего! — Неприязнь так и пёрла из Стаса.-Абсолютно ничего кроме того, что я понятия не имею, кто вы и, если честно, и знать этого не хочу! — Он неожиданно для себя выкрикнул, срываясь на фальцет:-Убирайтесь! Вон!

— Вечер перестал быть томным, — задумчиво пробормотал незнакомец и, глубоко вздохнув, внезапно заорал:-Вон! Вон из дому, скотина! На работу пора!

Оторопевший Стас растерянно попятился, споткнулся и со всего маха плюхнулся на диван. Незнакомец ухмыльнулся.-Ну как, я орать умею? — невинно поинтересовался он.

Стас ошалело смотрел на незнакомца. Тот смерил Стаса оценивающим взглядом и неожидано прищёлкнул каблуками, склонив голову в лёгком полупоклоне.

— Полковник Лыков. Юрий Афанасьевич, если угодно!

Переход был так резок и непонятен, что Стас почувствовал себя полным идиотом.

Незнакомец же, представившись Стасу, ухмыльнулся и, внезапно нахмурившись, резко скомандовал:-Встать!

Стас растерянно поднялся с дивана и замер, не представляя дальнейших своих действий. Некоторое время он и его гость пялились друг на друга, словно в детские гляделки играли, наконец гость буднично сказал:-Пойдём-ка, Стасик, кофейку накатим.-Бегло взглянув на наручные часы, гость добавил:-Время ещё есть. Тем более, — он ухмыльнулся, — ты, вроде как собирался… Сахарку побольше и сливок!

— Мне на работу пора.-невпопад сказал Стас.-Собраться надо, умыться там… А потом уже завтракать.

— Ай-я-яй, Стасик, — незнакомец покачал головой, — испортился ты, ей-ей испортился.

— Это в чём же? — буркнул Стас.

— Догадайся сам с трёх раз, — незнакомец, назвавшийся полковником Лыковым, откровенно насмехался и Стас побагровел.-Ладно, — миролюбиво сказал незнакомец, — не парься. Я про твой склероз.

— Про что? — Стас недоумённо смотрел на незнакомца.

— Про склероз твой, Стасик, про него родимого речь.

— Послушайте, — Стас старался говорить проникновенно, одновременно лихорадочно подыскивая какие-то правильные и нужные слова, — О каком склерозе речь? Я поклясться могу, что до сегодняшнего утра не имел чести знать вас.

— Ой ли? — Незнакомец широко ухмыльнулся.-А воспоминания детства, учёба там?

— Где, в детском саду? — съязвил Стас, а незнакомец нахмурился.

— Ты в ещё более худшем состоянии, чем можно было предположить, — грустно сказал он.-Вот, видишь, ты уже путаешь, где учатся… Учатся в школе, Стасик, в институте, на худой конец, — он коротко хохотнул, — в фабрично заводском училище… А ты мне про садик!

— Ну, — Стас замялся, — насчёт садика верно-сморозил…

— Баранки гну, — невпопад сказал незнакомец.-Ригу помнишь?

Ригу? — Стас потряс головой, — так ты… вы, то есть…

— Ну наконец-то! — Полковник Лыков облегчённо вздохнул.

— Какого чёрта… — вполголоса пробормотал Стас.-Какого чёрта…

— Не «какого чёрта», а кореш Юрка, — ухмыльнулся незнакомец.

И тут Стаса прорвало.

— Ты кто такой? — тягуче поинтересовался он у пришельца.

— Ба, Стасик, опять?

— Нет, ты мне скажи-ты кто такой? — Стас уже почти рычал.-Ты какого ухмыляешься, словно придурок, а? Ты какого рожна ко мне прицепился? Какой нахрен кореш Юрка? Да не было у меня никогда кореша Юрки! Понял!

Незнакомец почти сочувственно посмотрел на Стаса и пожал крутыми плечами.

— Ну не было, так и не было…

— А ты кто? — продолжал напирать Стас.

— Полковник Лыков, — скучно сказал незнакомец.-Я тебе минут десять назад сказал. Помнишь?

В словах незнакомца была логика и Стас призадумался. Терять инициативу в разговоре не хотелось, надо было что-то говорить, не давая опомниться этому якобы полковнику и Стас поинтересовался:-А ко мне зачем? Или, — он на какое-то мгновение даже замер, — ошибочка приключилась? Случайно меня с кем-то перепутали?

Незнакомец, назвавшийся полковником Лыковым, пожал плечами.-В общем-то, Стас, никто тебя ни с кем не перепутал, но, я надеюсь, перепутают…

— Чего? — Недоумению Стаса не было границ, а незнакомец, вытащив из неизвестно откуда появившегося дипломата кипу бумаг, показал её Стасу, даже слегка потряс ею в воздухе. Из кипы выпала фотография и Стас машинально нагнулся за ней, потому что упала она подле его ноги. Взяв фотографию Стас замер, а Лыков, махнув рукой, положил бумаги на журнальный столик и деловито развернув кресло, плюхнулся в него задом. Удобно развалившись, Лыков распустил узел галстука и шумно перевёл дух.-Суетливо денёк начинается, — как бы жалуясь произнёс он и пристально взглянул на молчаливого Стаса.

— Зачем вы здесь? — поинтересовался Стас, угрюмо рассматривая запылённые носки туфель Лыкова. Фотографию он осторожно положил лицом вниз на бумаги сверху.-Каков смысл этого шоу, а? Можно ведь было сделать всё намного проще… Позвонили бы там, пригласили на беседу…

— Да, наверное, — Лыков пожал плечами и, расстегнув пиджак, вытащил из наплечной кабуры «АПМ». — Но не мне это решать… Чёртово железо… Вечно бок натирает.

— Послушайте, Лыков, или как вас там, — резко произнёс Стас. — Кончайте мозги парить… Вы как-то мало похожи на пешку!

— Хочешь сказать, что скорее уж на ферзя? — Лыков весело засмеялся.-Может быть, может быть, но не сейчас! И вообще, — он пристально взглянул на Стаса, — может давай на «ты»? Меньше официоза-продуктивней общение! Мы же друзья.

— Да уж, поверил я, — неприязненно хмыкнул Стас. — Смешней ничего придумать не могли?

— Надеешься, что я обижусь? — благодушно поинтересовался Лыков, — Абсолютно зря, между прочим. Можешь язвить сколько влезет, мне до этого дела нет! Расслабься, пока есть возможность… Как фишка ляжет-не нам судить! Нынче князь, а завтра в грязь!

— Вполне возможно. — Стас потёр подбородок и махнул рукой.-К чёрту все это, к чёрту… Пойду-ка я лучше кофе выпью. Горячего и крепкого. А то, — Стас зябко поёжился, — я что-то никак в себя не войду.

— Вот, разговор обретает смысл, — опять ухмыльнулся Лыков.-И оденься, чёрт возьми, а то шляешься как на пляже, а отопление у тебя в квартире ни к чёрту.-Последнюю фразу он произнёс уже в спину Стасу.

— Отопление ещё не включили, — машинально ответил Стас и знобким холодком взъерошило ему волосы на затылке.

— Я пока чайник согрею, — крикнул ему вслед Лыков.-А то кофеварка твоя вообще ни к чёрту не годится!

— А это откуда известно? — громко спросил Стас из спальни, надев свитер и торопливо натягивая брюки.-Или уже всё проверили?

— А то! — также громко ответил Лыков.

— Однако, — уважительно пробормотал Стас, — работаете вы, ребята!

— Стараемся! — Лыков незаметно очутился возле спальни и теперь подпирал плечом косяк.-Если не мы, то кто же?

— И к чему этот лозунг? — Стас бросил на Лыкова короткий взгляд и потянулся за свитером.-Голубые береты спать не дают?

— Если бы, — с сожалением пробормотал Лыков.-Во времена голубых беретов всё было проще и понятней, а сейчас… — он махнул рукой.

— Сейчас всё сложно, — глубокомысленно констатировал Стас.

— И ещё как.-сказал Лыков и, оторвавшись от косяка, проследовал на кухню. Стас прошёл за ним и внезапно поймал себя на странном ощущении присутствия себя самого в гостях у себя дома.

Лыков ухаживал за Стасом с ловкостью хорошо вымуштрованной жены. Кофе оказался как раз такой крепости как и любил Стас, а Лыков пошарил у Стаса в холодильнике, смерил Стаса пренебрежительным взглядом и достал завалявшийся на полках старый плавленый сырок и жалкий кусочек сливочного масла.

— М-да! Не густо… — сказал он.-Хотя, чего же ещё ожидать от рафинированного интеллигента покинутого женой много дней назад.

— Не лезь! — резко сказал Стас.-Границу не переходи…

— И схоронившего сына-наркомана! — с садистским спокойствием добавил Лыков и профессионально перехватил руку Стаса с ножом, направленным в своё лицо.

— Пусти, — прохрипел Стас.

— Пущу, но больше не дёргайся, — сквозь зубы сказал Лыков.

— Не буду, — Стас морщился от боли, — но и ты не трожь, а то…

— Прекраснейшая мысль! Я вижу, мы поняли друг друга. — Лыков внезапно развеселился и отпустил руку Стаса. Стас плюхнулся на стул и, морщась, растёр запястье. Лыков неожиданно спросил:-Кстати, Стас, насколько я припоминаю, в университете тебе чуть срок не припаяли? В, хе-хе, Риге… На каком же это курсе стряслось? На втором? И угораздило же тебя тогда с этой поганой наркотой связаться… — Лыков ухмыльнулся гадко, — Сынок-то… Весь в тебя! Химик хренов. Менделеев! Хорошо что хоть так обошлось, а то ведь могли и на зону лет эдак на десять спровадить!

— Сука! — Стас побагровел, но Лыков весело расхохотался.-Да ладно тебе, Стас, — наконец выдавил он из себя сквозь сдавленное похрюкивание, — не дуйся! Сорвалось… Кстати, твой университетско-криминальный опыт, пусть и столь незначительный, как раз и был одним из критериев отбора для этого задания.-Он налил себе кофе и небрежно поставил чайник на стол. Смерив Стаса оценивающим взглядом, он конспиративным шёпотом сказал:-Так вот, Стас, — он огляделся по сторонам, — по легенде тебе надлежит изобразить профессора химии, преподавателя кафедры Национального Университета Аделаиды… Какой идиот только лепил эту легенду? — с усмешкой вопросил он после непродолжительного молчания.

— Какого-какого профессора мне надо изобразить? — Стас озадаченно взглянул на Лыкова.

— Профессора химии, со скромным таким криминальным прошлым, по имени Джуд Кейхил, которого наши друзья из Штатов умудрились неловко спровадить на тот свет после того, как он отказался помогать им в борьбе против парочки очень крутых наркобаронов напрямую финансирующих бравых ребят Аль-Каиды… А, да впрочем, сам посмотри!

— Да уж, лучше глянуть, — вежливо сказал Стас и Лыков выудил из кармана и протянул ему цветную фотографию, на которой Стас с удивлением увидел самого себя, одетого в какой-то идиотский костюм из цветного шёлка на фоне нескольких маори в боевой раскраске у входа в маленький отель на берегу моря.

— Чёрт, где это я? — недоумённо спросил он после непродолжительного молчания.

— Ага, попался, — ухмыльнулся Лыков.-Я когда в первый раз тебя увидел-тоже было подумал, что ты-Кейхил… Так что, Стасик, прими мои соболезнования-кастинг ты прошёл!

— Но… — Стас замолчал, потом вопросительно глянул на Лыкова.-Это и есть фигурант? Профессор Кейхил собственной персоной?

— Стасик, не прикидывайся идиотом, — ухмыльнулся Лыков.-Это тебя не спасёт. Да, это именно Кейхил, тот самый Кейхил, которого ты должен заменить собой, но только очень тихо… — Лыков предостерегающе покачал пальцем перед носом Стаса, низко наклонясь к нему, — и прошу тебя, помалкивай! — Он помолчал мгновение и продолжил; — Кейхила взяли по наводке одного из агентов АНБ в тот момент, когда он прибыл в Таджикистан якобы для организации химического факультета в Университете имени Абая, а на самом деле для запуска скромненького такого производства какого-то суперубойного производного героина. Там его и попытались завербовать, но он гордо отказался и при попытке свалить в Афганистан трагически погиб… Sic transit gloria mundi, так сказать! Информацию эту не афишировали и для своих коллег и партнёров Кейхил всё-таки сумел слинять в Европу и лёг там на дно, где-то в Швеции, а теперь пришёл срок вновь использовать покойничка, посему и ты понадобился.

Лыков нёс какой-то бред и Стас изумлённо увидел себя как бы со стороны, как он абсолютно серьёзно участвует во всём этом фарсе, напоминающем галлюцинации наркомана. Тяжёлое, глухое ожесточение зашевелилось внутри, мутной волной начал подниматься гнев и Лыков, судя по всему, уловил это изменение, потому что вдруг умолк.

— Ну, вот пока и всё, Стасик… — неожиданно сухо произнёс он.-Теперь, в общих чертах, первую часть плана ты знаешь, а всё остальное мы отложим на завтра. И, кстати, не повтори судьбу мистера Кейхила… — Лыков пристально посмотрел на Стаса и, как бы невзначай распахнув полу пиджака, продемонстрировал рубчатую рукоять пистолета в кабуре.-Не стоит!

Полковник Лыков пружинисто поднялся на ноги и, не оборачиваясь, вышел из кухни, простучал гулко каблуками, хлопнула входная дверь и Стас остался потерянно сидеть за столом, тупо разглядывая чашку с кофе, над которой поднимался парок.

— Черт! — Стас сердито стукнул кулаком по столу. — Чертовы идиоты.

Противно задребезжал дверной звонок и Стас, тихо ругнувшись, встал и пошёл открывать дверь. Ему почему-то подумалось, что Лыков вернулся, желая сказать ему ещё что-то. Других гостей он не ждал.

Даже не взглянув по привычке в глазок, Стас повернул ручку замка, дверь отворилась, и его взору предстала молодая женщина приятной наружности, в дорожном костюме и с большой сумкой на плече. Смутное узнавание шевельнулось в нём, он попытался преобразовать это узнавание в какие-то оформленные черты, но мгновенно понял бессмысленность своей попытки и вопросительно уставился на незнакомку. Она недоуменно оглядела Стаса с ног до головы и с радостным возгласом шагнула через порог.

— Слава богу… Профессор! Ну, наконец-то я до вас добралась! Господи, чего я только не передумала, пока вы не позвонили! Кейхил, дорогой мой, ну нельзя же так… — в ее голосе прозвучала укоризна. — Я так устала от всех этих треволнений! И вообще, какого чёрта вы забились сюда, и почему на вас этот дурацкий свитер?

Почему дурацкий? — обиженно спросил Стас.

— У него вид, как будто вы нашли его на помойке.-Женщина опустила сумку на пол с тяжелым стуком. — Вообще-то, Кейхил, я такого от вас не ожидала. — с плохо скрытой горечью сказала она, — Отменить семинар в последний момент… Ваше поведение уже ни в какие рамки не лезет.-Глаза её были странно пусты.-Нет-нет, конечно, в этом нет ничего страшного, но оправдываться за ваше отсутствие пришлось бы мне, а вы не хуже меня знаете, как болезненно эта зануда Либерман воспринимает любые нарушения нормального течения учебного процесса. Достаточно глупое поведение с вашей стороны! — Она скупо улыбнулась.-Хотя, впрочем, и Бог бы с ним, с этим Либерманом!

— Ну-ну… А я как раз пью кофе… — невпопад буркнул себе под нос Стас. — Вы кофе-то с дороги выпьете?

— Только не двойной.-Женщина прошла по коридору прямо в комнату и устало опустилась на диван.

— Простой так простой, — невозмутимо произнёс Стас.-Пойду сварю. Или, — он вопросительно глянул на незнакомку, — на кухню пройдём?

— А почему бы и нет? — Она поднялась с дивана и усмехнулась.

Зайдя на кухню Стас удивлённо оглядел стол, на котором неизвестно откуда возник мельхиоровый поднос. уставленный всякой снедью. Стас мог поклясться, что когда он вышел из кухни на столе оставались две чашки и сахарница, потому что банку с кофе он сам сунул в шкафчик, а тарелку с остатками жалкого плавленого сырка по привычке убрал в холодильник. А тут… Стас пригляделся, какие-то сладости, фрукты…

Женщина между тем деловито отодвинула его со своего пути и оказалась возле стола. Смерив поднос оценивающим взглядом, она восторженно воскликнула:—Джуд, вы просто душка! Можно я отщипну немного рахат-лукума?

Не дожидаясь ответа, она взяла кусок с подноса. — Вы знаете, у меня такое чувство, что я добиралась сюда целый год и целый год крошки во рту не держала! — 0ткусила кусочек и сладко зажмурилась. — М-м-м! Какая прелесть. Чего я больше всего ценю в восточной кухне — так это сладости. Вот уж действительно: умеют вкусно готовить!

Не переставая болтать, она одним махом проглотила рахат-лукум и потянулась к пахлаве. — Вы знаете, Кейхил, это была такая странная и… страшная дорога! У меня было такое впечатление, словно я проваливалась в какую-то трясину, болото, и при этом понимала, что обратного пути для меня нет. — Она поморщилась. — Странно все это, и, если честно сказать, мне все это не понравилось. Кстати, Джуд, вы кофе-то нальёте наконец? Но пахлава действительно бесподобна. В кофейне около Университета подают просто жалкую подделку. Теперь-то я буду знать, что есть что! — Она гибко потянулась и неожиданно сказала:-Что-то вымоталась я…

— Немудрено, — сказал Стас и со стуком поставил чайник на плиту. Синеватый огонёк газовой горелки сердито пыхнул оранжевым всполохом.-Просто сегодня с утра столько событий… Ничего удивительного, что у вас голова кругом!

У меня… У вас тоже! — фыркнула женщина.-И вообще! Если честно сказать, то вы сегодня так странно говорили по телефону, что я, чёрт возьми, забеспокоилась насчёт вашего здоровья. Как дура помчалась к вам с утра пораньше, но, — она обвела комнату задумчивым взглядом, — что-то во всей этой истории выглядит очень странным! Я ехала в ваш дом, но приехала… Создаётся впечатление, что этот ваш дом-не совсем ваш! Вам это не кажется?

Я? По телефону? — Стас изумился, потом, припоминая, задумчиво сказал:-Хотя да, кажется был какой-то звонок. Вы знаете, — оглянувшись по сторонам он понизил голос до конспиративного шепота, — мне тоже кажется, что это не мой дом, но! — Стас поднял вверх указательный палец и хладнокровно произнёс, — могу поклясться, что я сегодня не покидал своего дома, поэтому ошибка исключена и, следовательно, этот дом-мой!

Ну-ну! — с сарказмом сказала женщина.-Как это вы, интересно, сумели на своё скромное жалование прикупить такие апартаменты? Да ещё и с охраной…

Ага! — торжествующе воскликнул Стас.-Значит вы тоже это заметили?

Что заметила? — недоумённо спросила незнакомка.-Охранников?

Ну конечно, — Стас искоса взглянул на неё.-Признаться, я подумал было, что у меня галлюцинации и очень забеспокоился. Но вы видите то же самое, что и я, значит ни о какой галлюцинации и речи нет, значит это всё существует на самом деле, а отсюда и вывод: я здоров! Никакого психического расстройства нет!

— Чудесно! — устало сказала незнакомка, — но, знаете ли, по правде сказать, вся эта история действует мне на нервы. Мало того, что я заехала чёрт его знает куда, хотя направлялась к вам домой, так ещё и всякий бред от вас выслушивать приходится. Признаться, — она укоризненно покачала головой, — я не думала, что попаду в такой переплёт. И вообще, — она нервно потёрла руки, — вы точно уверены, что не нуждаетесь в медицинской помощи? — Она пристально вглядывалась прямо в глаза Стасу, пронзала его мозг своим взглядом и он почувствовал мутную дурноту, а она буднично сказала:-У вас, дорогой мой, усталый вид. Вам поспать надо… Спать… Спа-а-ть…

…Звонко заржали кони, и лязг мечей и предсмертные крики пронзили кроваво-красную пыльную мглу битвы. Снова пришло время войны и она поползла по земле калеча всё и полыхая заревом пожарищ. Осатаневшие от крови орды прокатывались взад и вперед, руша и воздвигая царства, и сумрак забвения широко раскинутыми крылами вдруг осенял древние городища. Судорожно корчились эпохи и казалось не будет этому конца. Дикие племена кочевников накатывались, подобно прибою, на неприступные скальные стены, и заунывные песнопения ашугов растекались ручейками по степным просторам, и цари, погибшие в битвах, ложились под зеленые курганы, а Стас стремительно летел в прошлое, пронзая столетия всполохом молнии Зарево пожарищ полыхало на хищно жаждущих крови клинках, и вновь воздвигались и рушились царства, и целые народы со своим немудреным скарбом и своими богами откочевывали из глуби веков, а за всем этим чувствовалась злая, непреклонная воля, держащая всех в страхе и повиновении и гонящая всех, как пастырь гонит овец своих в одном, только ему ведомом, направлении. Восседали на тронах наместники Его, и воины опустошали царства, и черный мор шел по стопам воинов, и гибли, гибли, и еще раз гибли люди, освобождая место на землях своих для черной нежити, и удушливый страх расползался окрест. Булькало и смердило в котле варево посвящённое Царю и избранные рабы превращались в зверей испробовав его. Жрецы в чёрных одеяниях готовили коричневатый порошок и тайные гонцы ветром смерти разлетались по свету, несли его как чуму в разные земли, ибо порошок этот давал Царю власть над Миром Вещным…

…Сон становился всё тяжелее, Стас заворочался, поправляя затёкшую руку, и именно в этот момент какой-то странный звук, как будто упало что-то тяжелое на столе, привлек его внимание. Заполошно открыв глаза, он растерянно уставился в безликий потолок, скосил глаза в сторону и вдруг вздрогнул от ознобного страха. Отрубленная человеческая голова беззвучно шевелила под лампой губами, как бы силясь что-то ему сказать. Корявое окровавленное ухо наполовину прятало за собой лихорадочное стрекотание будильника и тень закрывала циферблат, мешая рассмотреть стрелки. Кровавая лужа расползалась прямо на ворохе бумаг и вишнёвые глянцевые капли тяжело шлёпали в пол. Закрыв руками рот в немом ужасе и пересиливая внезапно подступившую тошноту, Стас хотел закричать, позвать на помощь, но из его перехваченного спазмом горла не вырвалось ни звука. Голова, с ее торчащей и вымоченной в крови бородой, была так отвратительно натуральна, что Стас ни на секунду не усомнился в ее вещественности. Слегка солоноватый запах крови коснулся его ноздрей, а изо рта головы вместе с кровавым бульканьем вылетело какое-то непонятное слово на неизвестном языке. Он потряс головой. Он даже крепко зажмурился на мгновение, а когда открыл глаза, в глубине души надеясь, что это ему лишь привиделось, голова на столе не только не исчезла, но стала еще натуральнее, покрывшись приметами тлена и разложения. От нее волнами плыл удушливый трупный запах, но она продолжала шевелить губами и, наконец, Стас разобрал дважды повторенное слово, и несмотря на весь свой ужас, несмотря на то, что он был буквально парализован этим ужасом, все-таки понял, что ему кричат изо всех сил: «БЕГИ»!

Позади него, у двери, щелкнул выключатель, и яркий свет залил помещение. Инстинктивно Стас приподнялся на локте, бросив на дверь мимолётный взгляд и увидел фельдшерицу с мышиной физиономией, на бейджике которой ясно читалось «Селинда Слоссон» и ещё какого-то человека, удивительно похожего на того, кто назвался сегодня утром доктором, а потом полковником Лыковым. Доктор и фельдшерица заполнили весь дверной проем. Доктор переступил порог и пошел прямо к Стасу, сверля его взглядом, гипнотизируя, поглощая душу Стаса, высасывая ее. Стас зажмурился, попытался отвернуться к стене, спрятаться под одеяло, но Селинда Слоссон, растянувшись, как резиновая лента, вся искаженная, словно она отразилась в кривом зеркале, в мгновение ока оказалась рядом с ним и с нечеловеческой силой схватила его за голову, не давая отвернуться, отвести взгляд от Доктора, лицо которого дико исказилось так, что не осталось в нем ничего похожего на человеческий лик. Какая-то жабья морда гипнотизирующе пялилась на Стаса, впивалась в него незримыми клыками, и он, слабо замахав руками, с приглушенным вскриком опрокинулся на спину, и сознание его померкло…

Когда Стас открыл глаза, то первое, что он увидел, было сочувственное лицо Доктора, за спиной которого маячила абсолютно обыденная мышиная физиономия фельдшерицы, которая держала в руках поднос. На подносе, прикрытая салфеткой, виднелась коробка с ампулами и несколько набранных шприцов. Стас слабо простонал и сделал попытку повернуться на бок. Он лежал в своей постели и будильник привычно-торопливо стрекотал на тумбочке под лампой. Серый рассвет вяло ворочался в окне за приоткрытой шторой.

— Лежите, лежите, дорогой мой, — заботливо проговорил Доктор. — Вам сейчас нужен полный покой, еще раз повторяю — полный покой! Гемодезик мы вам уже прокапали, вот, реланиум сейчас по жилочке-то запустим и вообще всё славненько станет!

— А… Что случилось? — слабо спросил Стас. — Что со мной?

— Из запоя выводим… Но в справке напишем, что у вас нервный срыв. — вступила в разговор фельдшерица, гнусно ухмыляясь при этом. Стас бросил на неё взгляд и почувствовал, как тошнота поднимается в нём зелёно-бутылочной волной. — Обыкновеннейший нервный срыв и ничего более.-добавила она после паузы и Стаса чуть не вывернуло наизнанку.

— А голова? — заторможенно спросил Стас. — В библиотеке?

— Какая голова? — встревоженно обернулся к фельдшерице Доктор, — Чья голова? О чем это он? — Задумчиво почесав нос, он спросил, ни к кому, в частности, не обращаясь:-Думаете, белочка нас посетила? Зверушка такая, интересная-я-я! Алкогольный делирий, так сказать? — 0н вновь повернулся к Стасу и заботливо поправил подушку у него под головой. Какое-то странное выражение промелькнуло у него на лице, но Стас сейчас был слишком занят своими мыслями, чтобы придавать значение выражению лица Доктора, хотя, быть может, и зря. Если бы он более пристально всмотрелся в его лицо, то он очень быстро понял бы, что Доктор смотрел на него с откровенной насмешкой. Раз начавшись, Игра продолжалась, и Доктор не видел оснований менять установленные правила. На губах фельдшерицы зазмеилась усмешка.

— У профессора Кейхила бред, но не системный… Он вполне адекватен, сейчас он только вспоминает про свои видения, — быстро ответила она. — Когда я вошла в его квартиру, он лежал на полу и показывал на письменный стол. Он уверял меня, что на столе, под лампой лежит отрубленная голова, которая, к тому же, еще и разговаривает. Каково, а?

— Хм. Уверяю вас, дорогой мой Джуд, — мягко сказал Доктор, — этого не может, ни в коей мере, быть! У вас действительно нервный срыв. Да и я тоже, хорош… Предоставил вас самому себе, запустил всё — дальше некуда, и даже, будь я проклят, — он ухмыльнулся, — не удосужился поинтересоваться, как у вас дела, как вы себя чувствуете… Непростительная ошибка. Кстати, дорогой мой, а как ваши исследования? Вы нашли?

— Стойте, стойте! — Изумлению Стаса не было предела.-Что вы такое говорите? У какого профессора? Кто такой Кейхил? Что нашел? — удивлённо спросил Стас. — Разве я что-то искал? — он потряс головой.-Бред какой-то! Но, простите, а как же голова? Которая была на столе в библиотеке.

— М-да… Тяжелый случай! — Доктор широко ухмыльнулся.-Кстати, милейший, а как это вам удалось втиснуть в типовую малогабаритку ещё и библиотеку? Перепланировочку сделали? Соседей на квадратные метры поджали? — напористо и с угрозой спросил он Стаса и Стас, весь обмирая от иррационального страха перед этим голосом, который говорил сейчас с ним интонациями и словами властей, тех самых, надзирающих и разрешающих, отрицательно затряс головой.-Я ничего не делал, — слабо пискнул он и Доктор повернулся к фельдшерице. — Госпожа Слоссон, как вы думаете, может, стоит попробовать электросон? — обыденно спросил он и, напустив на лицо задумчивое выражение, напыщенно сказал:-Да! Я думаю, что вы избрали правильную тактику, но, на мой взгляд, в дополнение к инъекциям, введите еще электросон. Случай тяжелый, хотя, по-моему, не представляется клинически безнадежным. Ведь он же, — Доктор потёр ладонью подбородок, — ничего не сделал, за что его стоило бы посадить! Да и вообще: тюрьмы-то сейчас все-все переполнены, — равнодушно добавил он.

— Какой электросон? Куда посадить? — Стас приподнялся на локте и ошалело посмотрел на Доктора. — Я где, черт меня возьми, нахожусь?

— Лежите, лежите, — бросилась к нему фельдшерица и он ясно увидел бейдж с именем «Селинда Слоссон» криво пришпиленный к лацкану халата, а она неожиданно сильно надавила ему на плечи. — Вам же сказано-не волноваться! Все хорошо, все хорошо… Вы в клинике, у вас был нервный срыв, но сейчас вам уже лучше. У нас, — она ехидно улыбнулась, — самая лучшая клиника. А вас, — она понизила голос до конспиративного шёпота, — ведёт сам профессор Карпентер. Мировая знаменитость в области психиатрии! Кстати, вы часом, не знакомы с ним? Он ещё порой любит представляться полковником из разведки… Каково, а? — она неожиданно захохотала и, резко оборвав смех, добавила:-Лежите спокойно. Сейчас мы вам сделаем укольчик, и все будет хорошо. Вы уснете, вы очень устали… очень устали. Вам надо спать… спать… спать…

Стас неожиданно для себя зевнул, потянулся, устраиваясь поудобнее. Томная нега охватила его, и не прошло и минуты, как Стас ровно и спокойно задышал, погрузившись в глубокий сон. Фельдшерица пристально смотрела на мирно спящего Стаса и вдруг, что есть силы вцепившись в его плечо, крикнула прямо ему в ухо: — Проснись, Иуда, проснись! Вражеские всадники скачут по улицам города. Тебе надо бежать!

Стас ошарашено открыл глаза и приподнялся на ложе. В полном недоумении уставился он на молодую женщину, чья растрепанная прическа так не вязалась с элегантным пеплумом, подпоясанным тоненьким, отделанным серебряными бляшками пояском.

— Кто ты, дивное виденье? — хрипло спросил Стас. — И где я?

— О, Иуда, — горько зарыдала женщина, заламывая руки. — Какое горе… какое горе! Почему говоришь ты со мной, Лоидой, дочерью возлюбленного тобою брата твоего Иасона, на незнакомом наречии? Неужели не узнаешь ты меня?

— Лоидой? — недоуменно переспросил Стас. — Какой Лоидой?

— О, боги, — запричитала женщина — Бредит он, бредит. Не узнает он меня и не хочет говорить со мной! 3лой Уруку, да будет проклято его имя во веки и из века в век, наслал на тебя злую лихорадку, и со вчерашнего вечера, как принесли тебя в дом брата твоего, Иасона, горишь ты весь и бредишь, говоря нечто непонятное нам… Брат твой не так давно ушел к Луке, чтобы пригласить к тебе врача, искусного в исцелениях болезни, подобной твоей, но я рада, что ты хотя бы открыл глаза…

Погоди, — Стасу разговор этот давался с трудом, но он был рад хотя бы тому, что может, пусть и коряво, но все же произносить связные слова, — погоди, женщина… Мне тяжело говорить… Так ты утверждаешь, что ты Лоида, дочь моего брата Иасона? Не помню… — Он тяжело смежил веки, чувствуя, что где-то там, глубоко за надбровьями, рождается тяжелая, тошнотворная головная боль. — Почему я этого не помню?

— Сейчас, сейчас, — засуетилась женщина. — Сейчас вспомнишь… — Она бросилась к стене и сняла с нее тяжелый, тускло-зеркальный диск. Поднеся диск к нему, она повернула его так, чтобы он мог увидеть свое отражение. — Ты только посмотри на себя, Иуда, в кого ты превратился. Если бы отец мой не настоял на том, что надо забрать тебя в свой дом, ты бы еще вчера покинул бы мир живущих… Моя мать, Раав и я, мы не отходили от тебя всю ночь и боялись, что ты не увидишь рассвета, но, слава Богам, ты остался жив!

Из тусклого зеркала на него глянули больные, затравленные глаза из щелочек заплывших век на одутловатом, бледно-сером, с огромными мешками под глазами, лице. Длинная, всклокоченная, и даже в этом зеркале грязная борода торчала дыбом, а давно нечесаные, грязные космы свисали на лоб. Скосив глаза, Стас увидел, что одеяние его грязно, а густо поросшие черным волосом ноги все сплошь покрыты язвами от расчесов. Он протянул руку, пытаясь ухватиться за зеркало, но женщина быстро убрала его в сторону и заботливо проговорила:

— Нет, нет! Тебе нельзя утомляться. Ты лучше поспи еще, а отец приведет Ермия, и он разбудит тебя. Надеюсь, к тому времени тебе станет лучше, и ты начнешь узнавать нас!

— Да-да, — Стас тяжело откинулся на подушки и, уже сонным голосом, промолвил, — Принеси мне попить, Лоида… — Звучно всхрапнув, он сонно завозился, и, пробормотав неразборчиво что-то, заснул. И вновь Стас буквально провалился в странный сон, где гротеск и ужас смешались в причудливую ткань, и он, понимая, что это сновидение, тем не менее, не мог отделаться от ощущения, что этот сон — не совсем сон и утопая в ирреальном кошмаре, он никак не мог выбраться из искаженного «Я», чтобы проснуться и обрести почву под ногами. Ему виделось, что он, никем не замечаемый, бредет по длинному коридору, даже не коридору, а, скорее, по вырубленной в толще горы штольне. Редкие факелы, воткнутые в бронзовые кронштейны, освещали его путь неверным, дрожащим светом, а впереди, неимоверно далеко и в то же время ужасающе близко, открывался высокий сводчатый зал, дальние края которого терялись во мгле, мгле такой плотной, что даже неистово полыхающая посреди залы скважина не могла осветить ее. Гул подземного пламени причудливо переплетался с мрачной торжественностью ритуального песнопения, как бы доносящегося из ниоткуда, из глубоко сокрытых подсознательных тайников… Но вот из боковых коридоров, которые Стас не видел, но о существовании которых был неизвестно откуда осведомлен, показались уродливые фигуры, странно похожие и в то же время не похожие на человеческие, кривляющиеся, подобно злым обезьянам. Их крокодильи хвосты при каждом их шаге пристукивали по каменным плитам пола, и этот идиотский стук складывался в незатейливый шарманочный мотивчик, а кривляющиеся фигурки пошли как-то боком, вприскочку и это было так смешно, что Стас не выдержал и засмеялся в голос, хотя понимал, что этого ни в коем случае делать нельзя.

Его смех загрохотал в подземной темнице, подобно горному, а точнее подземному обвалу, заставив содрогнуться высокие своды, сокрытые в предвечной тьме, и тьма осветилась, превратилась в призрачный свет, в котором брели редкие полупрозрачные тени, каждая из которых была похожа на чудовищно искаженного человека, чьи члены, странно спутавшись местами, все же были понятны и узнаваемы. Подземный гул стал громче, и багровое пламя из земных глубин, ударив свечой, вобрало в себя и растворило призраков, а когда оно опало, из глуби сводчатого зала выплыло НЕЧТО, сгусток Мрака, чьи отполированные формы поглощали малейший проблеск света, и ни единого блика не попало в глаза Стаса.

— Кто ты?! — громовым голосом вопросил Мрак.

— Я… Я не знаю… — растерянно ответил Стас. — Я думаю, меня зовут Стас. Да, да, конечно, Станислав Маркович Ковальский.

— Не лги мне, Кизим! — Мрак грохотал и ревел вокруг него.-Ты-магупат Кизим, сокрывшийся от меня в иных временах и превратившийся в глупца по имени Кейхил, Джуд Кейхил. Ты профессор химии, ты работаешь на наркомафию!!!

— Я… Я не химик! Я просто человек! — Стас почувствовал, что в нем рождается гордость за то, что он может так сказать о себе. — Я — ЧЕЛОВЕК!

— Где ты?! — Стасу показалось, что он попал в эпицентр ядерного взрыва и испепелен. Мрак бушевал вокруг него раскаленной плазмой черной звезды, и его обугленная плоть, сдуваемая космическим вихрем, уносилась прочь, оставив истлевшие кости в абсолютном нуле вакуума…

— Я есть я, и я в самом себе, я внутри себя! — кричал Стас, и голос его слабее комариного писка умирал, еще не успев родиться, а Мрак хохотал над его слабыми потугами отстоять свое «Я», и этот хохот, издевательски-пренебрежительный хохот убивал Стаса, расслаивал его душу, как расслаивается слюда, обмотавшая провода, переполненные электрическим током.

— Ты пуст! — прогрохотал Мрак. — Тебя нет! Твое «Я» исторгнуто в ничто…

— Неправда! — пискнул Стас, а Мрак, раздуваясь мыльным пузырем, радужными переливами черноты поглотил его, и ледяное пламя охватило Стаса. Он скорчился в зародышевый комок и приготовился рождаться, сквозь пульсирующую трубу, ведущую в муки. И он родился, был исторгнут в свет, и смутный ропот мира сотряс его могучей вибрацией, и начался новый цикл, в котором не было ни имени, ни понятий, ни независимости. Был крохотный комочек плоти, сжавшийся в извечном страхе перед неизвестностью. Он возлежал на алтаре, приготовленный к закланию, и лев с драконьими лапами вознес над ним вороненый клинок, изукрашенный позолоченной резьбой, и выступила из тьмы царица в тиаре, а с багрово отсвечивающих клыков ее капала наземь кровь, и там, где капли падали и растекались, вырастали шипастые кусты, покрытые жадно отверстыми пастями вместо цветов. Опять донеслось отдаленное песнопение, но теперь Стас разбирал доселе непонятные ему слова древнего заклятия:

«Расползаясь над землей

Мрак удушливой волной

От подножий гор ползет,

Затмевая небосвод…

Чтобы солнце и луна

Затемнились дочерна,

Пусть выходит из глубин

Мира Черный Властелин.

Пусть заклятие падет,

В час, когда сюда придет,

Дева северной земли,

Где все правят короли,

И когда звезда Муфрид

Круг небесный завершит!»

Смутные видения замелькали перед Стасом, и, затмевая все и вся, возникла перед его взором картина, где тени Преисподней, схватив белокурую молодую женщину, с рычанием и хохотом швырнули ее к подножию исполинского трона, который был пуст и, выкрикивая слова чудовищные и непроизносимые, вскрыли ей грудь вороненым кривым клинком и достали из груди ее еще живое трепещущее сердце, и капли крови ее, упав на подножие трона, взвихрились черным дымом, и дым стал собираться и уплотняться в доселе невидимую массу, и вот, на троне показалась темная фигура, огромная, как исполинский дымный столп, увенчанная венцом из скал, и багряные очи сумрачно блеснули из-под туч, заволокших чело Повелителя. Свод подземелья невиданным образом улетел ввысь, и показалось Стасу, что вся земля покрылась каменным сводом вместо неба, и померкли луна и звезды, и солнечный луч не мог пробиться к иссыхающей затемненной земле, и превращались виноград и смоквы в терние и волчцы. Дикие орды, освещая путь свой факелами, зажженными от подземных огней, бесконечно сражались другие другом за глоток гнилой воды, за отравленные плоды подземного мира, за куски тухлого мяса. Казалось, что все кончено, что никогда уже свет и тепло не проникнут к земле, порабощенной Повелителем Тьмы, но раздался громовой удар, и голос, сотрясающий саму основу мира, повелительно произнес:

Зло зародилось раньше,

Был Повелитель всесилен.

Ану пришел, Справедливый,

И проявил Силу Света,

С тем, чтобы Тьма

Отступила, спряталась

В глуби земные, там

Уготовил ей место

Ану, Создатель Премудрый.

Скован Царь Тьмы

Предначальной, в глуби

Ущелий низвергнут…

Острые, скальные пики

Крепко темницу закрыли.

Запечатлели навечно

Звезд, в день и час, положенье!

Сколь не прейдет

Кругов мира, День тот

И Час — невозвратен…

Ослепительные молнии ударили в каменный свод и раскололись скалы, и обрушились в чрево земли, полыхающие багровым пламенем глубин, и солнечный луч, подобно мечу в руке Ану, рассек Повелителя Тьмы, погасли багровые очи в поднебесье и ровный свет заструился с небес на оживающую на глазах землю. Стас пробился ростком сквозь неподатливую иссохшую почву и, подставив свою главу живительному свету, распрямился, раскрыл свои листочки и весь затрепетал, переполняемый земными соками. Долгое ожидание нового рождения пришло к своему концу, и он снова был жив. Открыв глаза, Стас уставился в белый потолок, и первое, что он спросил, было банальнейшее: «Где я?» Ему никто не ответил.

— Эй, кто-нибудь… — слабо позвал он. — Кто-нибудь, отзовитесь!

В полной, какой-то ватной тишине ему послышалась музыка, что-то вроде отдаленного бравурного марша, но к нему никто не подошел. Осторожно-осторожно Стас скосил глаза и увидел, а вслед затем и ощутил, что на нем одета чистая мягкая пижама нежно-салатного цвета. Аккуратно скатанное одеяло лежало в ногах. Он поглядел на пол и увидел около кровати матерчатые тапочки в крупную клетку. Осторожно подвигав руками и ногами и убедившись, что они исправно действуют, он спустил ноги на пол и влез ступнями в мягкую удобность фланели и войлока. 3атем он решительно встал на ноги и обрадовано удивился, что они не подкашиваются и вполне надежно держат его на земле. Шаркая ногами, Стас осторожно направился к двери, приоткрыл ее и выглянул в коридор. Бравурный марш зазвучал ближе, как будто к нему приближалось какое-то карнавальное шествие. Белый коридор с бесконечными дверями был пуст и залит светом ртутных ламп. Музыка еще приблизилась, и внезапно из-за угла выбежал человек. На его животе болтался плеер, из которого и слышался этот дурацкий марш, а человек абсолютно не в такт бежал, что есть силы размахивая руками. Завидев Стаса, он обрадовано крикнул: «Эй, профессор! Кейхил, старина, присоединяйтесь!» и сменил быструю рысь на плавное коньковое скольжение. Обрадованный тем, что встретил хоть одну живую душу, Стас храбро вышел в коридор и, немного помедлив, присоединился к бегущему. Скользить по гладкому линолеуму было легко, и вскоре он приноровился к размашистому скользящему бегу своего спутника. Искоса поглядывая на него, Стас молча скользил рядом, не решаясь заговорить первым, но вскоре молчание начало его тяготить, и он одышливо задал вопрос, который крутился у него на языке.

— Скажите, э-э-э, почтеннейший, а куда мы бежим?

— Никуда! — сосредоточенно ответил его спутник и встряхнул головой так, что его длинные, зачесанные за уши, изрядно сальные волосы растрепались. — Здесь можно бежать только никуда! — категорично добавил он.

— А зачем мы бежим? — осторожно поинтересовался Стас, немного сбавляя темп.

— Эй, Джуд, старина, не отставайте, — резко сказал его спутник. — Надо бежать быстро!

— А зачем? — недоумению Стаса не было границ.

— Ни за чем! — отрезал человек и наддал ходу так, что и Стасу пришлось прибавить.

— Хорошо, — Стас решил зайти с другого конца. — А почему мы бежим?

— Эй, старина, ты что, совсем дурак? — человек удивленно поглядел на него. — Мы бежим по полу… Ты что, этого не знаешь?

— Знаю. Но я не в том смысле спросил, — ошарашено ответил Стас. — Я в том смысле, что мы же зачем-то бежим?

— Тьфу ты, какой глупый, — пробормотал человек. — Я же сказал тебе, что мы ни за чем не бежим, мы просто так бежим!

— А может, тогда лучше остановиться? — осторожно спросил Стас.

— Э нет! Вот этого ни в коем случае делать нельзя, — убежденно ответил человек и, на всем ходу, скользя тапочками по гладкому полу и чуть не упав, свернул за угол, заставив и Стаса проделать этот рискованный маневр.

— А почему нельзя?

— Потому что нельзя! Нельзя и все тут! — Человек сердито взглянул на него. — Ты лучше беги, давай. Двигай ногами поживее…

— А что, накажут? — Стас уже начал жалеть, что так неосторожно покинул комнату, в которой проснулся. (Проснулся ли? — промелькнуло у него.)

— Нет, ну ты чудак! — человек на бегу выключил плеер, перевернул кассету и снова включил тот же самый дурацкий марш. — Кто накажет-то?

— Так почему же остановиться-то нельзя? — в полном отчаянии спросил Стас.

— Ты «Алису в стране чудес» читал? — вопросом на вопрос ответил человек. — Читал?

— Читал… Только давно, — смущенно ответил Стас.

— А если читал, то зачем тогда глупые, вопросы задаешь? — человек откровенно рассердился. — Ты что, не помнишь, что если захочешь остаться на месте, то надо очень быстро бежать, а то окажешься сзади…

— О, господи, — почти простонал Стас. — Где я?

— В коридоре! — торжественно проговорил человек и дружелюбно посоветовал, — Ты, лучше беги, давай, а то от всех этих вопросов и ответов и впрямь свихнуться можно.

— Да ну тебя! — сердито сказал Стас. — Не хочу я больше бегать. Глупо.

— А тебя, больше чем есть, никто бегать и не заставит, — хмыкнул человек, и его круглый подбородок прямо-таки затрясся от сдерживаемого смеха. В прищуренных глазах его прыгали бесовские смешинки. — Хочешь остаться сзади — остановись и все. Но я бы тебе этого не советовал. Хотя, впрочем, как знаешь. — Он перешел со скользящего шага на дробную рысцу и, легко оставив Стаса позади, на бегу прокричал ему: — До встречи! — После этого он расхохотался и еще раз добавил, — Нет, ну ты чудак! — 3атихая, бравурный дурацкий марш свернул за очередной угол, а Стас, безнадежно махнув рукой, повернулся и пошел обратно. И тут же понял, что он не сможет теперь вернуться в ту комнату, где проснулся. Бесконечный в своей одинаковости коридор тянулся рядами безликих дверей, и за какой из них Стас восстал из небытия он теперь не смог бы определить при всем своем желании. Лихорадочно открывал он дверь за дверью, но всюду видел одну и ту же безликую картинку: кровать, аккуратно свернутое одеяло, белый потолок и сияющий стерильной чистотой пол. Никаких номеров, никаких отличительных черт. Безликая одинаковость и все. Постепенно, сам того не заметив, Стас перешел на ровную рысь. Двери распахивались и закрывались, они проносились мимо него, как огни в тоннеле метрополитена проносятся мимо окон вагона. Все направления были равнозначны, и путь был бесконечен. Наконец, когда Стас устал и остановился, обессилено привалившись к стене, он снова заслышал тот самый дурацкий марш, услышал ровный дробот бегущих в никуда ног и, застонав от отчаяния, распахнул первую попавшуюся дверь, чтобы не попасться на глаза этому придурку с плеером, спрятаться от него, избежать дурацкого разговора, избежать этого сумасшествия…

Открыв глаза, Стас тупо уставился в белый потолок, пытаясь сообразить, где же он находится. Стул, стоящий рядом с кроватью был пуст, на тумбочке, под лампой, рядом со трекочущим будильником стоял поднос, на нём возвышался стакан с водой и ещё что-то, заботливо прикрытое белой салфеточкой. Стас осторожно скосил глаза и увидел, как за матовой стеклянной дверью промелькнул смутный силуэт.

— Эй, кто-нибудь… — хрипло позвал Стас, и дверь, как будто там, за ней ожидали его возгласа, распахнулась. Миловидная мулатка в легком голубом халатике вошла в комнату (Странно, но он почему-то решил, что это палата. Кто-то не так давно говорил ему, что он болен, да-да, просто болен и ему надо немного полежать, отдохнуть и всё станет нормальным, привычным. Мир сразу войдёт в себя) и заботливо наклонилась над ним, показав в вырезе халата крепкие маленькие, словно хрустящие яблочки, груди, увенчанные розовато-коричневыми взрывателями сосков..Стас шумно вздохнул и облизал враз пересохшие губы. А она, грациозно потянувшись, поправила у него под головой подушку и, отступив в сторону, ровным, лишенным эмоций голосом спросила:

— Вам дать пить? — голос ее был приятно мелодичен.

— Господи, — Стас с облегчением откинулся на подушку. — Господи, какое счастье! Наконец-то рядом со мной нормальный человек.

Она пристально взглянула на него и, ничего не ответив, подала стакан с водой. Приподнявшись на локте, он с непередаваемым наслаждением, долгим, прямо-таки бесконечным глотком опустошил стакан и, издав удовлетворенный возглас, снова откинулся на подушку. Обычная обстановка комнаты с возвышающимся в углу штативом капельницы произвела на Стаса самое благоприятное впечатление своей реальностью, монументальной незыблемостью. 0н с наслаждением втянул ноздрями запах клиники, с ее привкусом дезинфекции и непередаваемо специфического оттенка больничного белья. От стоящей рядом молодой медсестры до него донесся далекий отзвук недорого дезодоранта и свежего молодого тела девушки, которая следит за собой.

— Мне встать-то можно? — дружелюбно спросил Стас и ощутил, как рот его разъехался в широчайшей ослепительной улыбке. Он понимал, что выглядит сейчас полным идиотом, но нечего не мог с собой поделать. Реальность окружающего его мира пьянила, как молодое вино, и ему хотелось кричать и хохотать от радости. В широко открытых, темных как виноградины «Изабеллы», глазах медсестры промелькнул испуг, и она, осторожно попятившись в сторону от Стаса, быстро проговорила: — Лежите, Кейхил, лежите… Доктор Слоссон не велела вам вставать. Сейчас я приглашу ее в палату, и вы сможете с ней поговорить.

— Да какой я вам к чёрту Кейхил? — возмущённо выкрикнул Стас, — Я не Кейхил, не Кейхил, чёрт вас всех побери, я… — он внезапно умолк и тень какого-то воспоминания промелькнула на его лице. — Но, позвольте… Доктор Слоссон, хм, а, хотя, впрочем, зовите!

— Подождите минуточку, но не вставайте, — вежливо сказала медсестра и выскользнула за дверь, плотно прикрыв ее за собой. Стас пристально посмотрел ей вослед и внезапно обратил внимание на то, что на двери с его стороны не было ручки. — Что за черт? — возмущенно сказал Стас. — Я что, заперт? Вот еще новости. Где это я, в конце концов? — Он встал с кровати и босиком прошлепал к двери. Так как ручки не было, то он попытался зацепить кромку двери ногтями. Попытка оказалась безуспешной. Ногти скользили и срывались. — Что за чертовщина, — пыхтел Стас, — какой дурак оторвал на этой двери ручку? Кому это понадобилось? — Оставив кромку двери в покое, он постучал в дверь кулаком, сперва тихонько, потом громче. Из-за двери не доносилось ни звука, как будто там все вымерло. — Эй! Кто-нибудь! — крикнул он и, что есть силы, грохнул кулаком в дверь. Ему показалось, что по коридору кто-то пробежал на цыпочках, и донеслось сдавленное хихиканье.

— Дьявольщина! — что есть силы заорал Стас и ударил по двери кулаком, раз, и еще раз, и, постепенно входя в остервенение, начал колотить в дверь с методичностью и скоростью парового молота. — Дьявольщина! Дьявольщина! — орал Стас и колотил в дверь. Внезапно дверь распахнулась, и Стас, чей кулак не встретил препятствия, потерял равновесие и вылетел в коридор. Сильные руки подхватили его, не дав упасть, и быстро и ловко толкнули обратно. Остановившись у самой кровати, он оторопело посмотрел на давешнюю медсестричку в голубеньком халатике и двух громил, которые в своих слишком коротких и узких для их габаритов белых халатах выглядели так, словно парочка горилл собралась на бал-маскарад. — Что за черт, — начал было возмущенный Стас, но в этот момент громилы отодвинулись в сторону, освобождая проход, и в палату вошла фельдшерица, она же Селинда Слоссон, она же Лоида и она же еще черт знает кто! В этот раз она исполняла роль доктора. Аккуратно застегнутый на все пуговицы халат, на нагрудном кармане которого болталась карточка с надписью «Клиника им. Св. Августина. Доктор Селинда Слоссон. Клинический ординатор», был безупречно выглажен и накрахмален. Казалось, что при каждом ее движении он гремит, как жестяной.

— Лоида? — растерянно спросил Стас. Слишком жив и реален был эпизод, то ли сна, то ли яви, в котором она присутствовала, и слишком ярки воспоминания о нем. Уходя, она сказала, чтобы он поспал, а когда она вернется, то с ней будут брат его Иасон и Ермий, врач, искушенный во врачевании болезней.

— А почему именно Лоида? — спросила она в ответ на его вопрос, и тут Стас сообразил, что его вопрос выглядит, по меньшей мере, странно.

— Потому что я видел женщину по имени Лоида, — сконфужено буркнул он, — и она была чертовски похожа на вас.

— Да? — удивленно сказала доктор Слоссон. — Но, как вы видите, меня зовут Селинда. Селинда Слоссон, если вам угодно. Я ваш лечащий врач. И давно вы видели столь похожую на меня эту э-э-э, Лоиду?

— Когда проснулся в первый раз, — сердито сказал Стас. — Она сказала, что я в доме своего брата, Иасона, а брат мой ушел к Луке, чтобы привести Ермия, доктора.

— Так, так, — серьезно сказала Селинда. — Продолжайте, мистер Кейхил, прошу вас. Все это очень интересно. А что еще было?

— Ничего, — Стас продолжал говорить с сердитым видом. — Я лежал при смерти, и ноги мои были покрыты язвами… — Он вдруг наклонился и, задрав штанину пижамы, с удивлением уставился на свою ногу. — Странно, — пробормотал он. — Никаких следов. Значит, это был сон?

— Может быть, — любезно согласилась доктор Слоссон, — может быть. Но это, как вы говорите, было, когда вы проснулись в первый раз. Значит, был и второй?

— Был и второй, — согласно кивнул Стас. — Только тогда я, выйдя в коридор, наткнулся на какого-то идиота, который бегал по коридору как оглашенный, и на шее у него болтался дурацкий плеер, из которого слышался не менее дурацкий марш. И этот идиот сказал мне, когда я побежал с ним, что нельзя останавливаться, потому что тогда отстанешь и потеряешься. Так и вышло. Я остановился и попробовал вернуться назад, но этого нельзя было сделать, потому что я не знал, где я и куда мне надо идти, вперед или назад. Я просто-напросто потерялся. А потом я проснулся, и медсестра сказала мне, что сейчас пригласит доктора. Но, что самое странное, все называют меня Кейхилом, Джудом Кейхилом, а ведь это не так! Я не Джуд Кейхил, я… — он оглянулся и на лице его была написана растерянность, — я не помню, кто я… Чёрт!

— Абсолютно правильно, — согласно кивнула доктор Слоссон.-Медсестра пришла ко мне и сказала, что вы хотите видеть меня. И вот я здесь и внимательно слушаю вас, хотя, по правде сказать, вы ведете себя далеко не лучшим образом. Вы не признаётесь. что вас зовут Джуд Кейхил, вы пугаете персонал своей агрессивностью… Зачем вам понадобилось колотить в дверь? Ну, сознайтесь? — голос ее вдруг изменился и стал низким, как будто в замкнутом объеме загудел контрабас. Стас испуганно увидел, как изображения всех, кто находился в палате, заколебались и подернулись рябью, словно испортилось что-то, а потом внутри его головы чей-то очень знакомый голос повелительно и протяжно забормотал: «Спать! Спать! С-п-а-т-ь!» Голова закружилась отвратительно и мерзко, и Стас, слабо вскрикнув, повалился навзничь и провалился в какую-то отвратительно тошнотворную, облепляющую тишину, от которой жутко ломило где-то там, в глубине, за надбровьями, и в глазах плясали зеленые круги.

— Проснись, Иуда, проснись! — Кто-то, что есть силы, тряс его за плечо. Слабо застонав, Стас приоткрыл слипающиеся веки и увидел склонившегося над ним старого, уже седобородого еврея, который с любопытством глядел на него. — Значит, Иасон, это и есть твой брат? — услышал Стас неизвестно к кому обращенный вопрос и, чуть-чуть повернув голову, разглядел неуловимо знакомого чернобородого мужчину, который устало сидел на деревянной скамье, свесив руки меж колен. Рядом с ним стояла молодая женщина, та, которая будила Джуда в первый раз. Она с выражением тревожного ожидания глядела на седобородого.

— Ну, как ты себя чувствуешь, Иуда? — спросил седобородый. — Сильно же тебя скрутило! Иасон рассказал мне, что солдаты забрали тебя по приказу Манассии и увели в Раму, и что был ты не один в беде своей, а вчера тебя нашли в твоем доме, лежащего в лихорадке и всего покрытого страшными язвами… Что случилось с тобой? Может, ты съел плохую пищу или тебе пришлось пить дурную воду? Мне надо знать, чтобы назначить тебе правильное лечение и принести в жертву нужных животных.

— Я… Мне… мне нехорошо. Меня тошнит, — слабо прошептал Стас. — Я ничего не могу вспомнить.

— Ну, не можешь и не вспоминай, — махнул рукой седобородый. — Ладно. Единственное, что я могу сказать, что я, Ермий, искусный врачеватель и, если богам будет угодно, то ты поправишься. Возьми вот, испей! — он подал Стасу резную деревянную чашу, почти до краев полную какой-то горьковато пахнущей жидкостью, и помог приподнять голову. Пока Стас пил, он поддерживал его за затылок, а жидкость проливалась мимо рта Стаса и заливала ему грудь. Он жадно глотал эту жидкость, горечь которой холодком разливалась по телу и странно туманила голову. — Ну, вот и хорошо, вот и славно, — услышал Стас у себя над ухом, и его опустили на лежанку. — Теперь тебе надо поспать, и когда ты проснешься, то почувствуешь себя лучше. — Голос отдалялся, уплывал куда-то, и Стас начал проваливаться в сонное забытье, смутно пытаясь вспомнить что-то очень важное для себя. «Лыков… при чём здесь полковник, при чём тут Лыков, они что-то говорили про солдат, значит, это Лыков, Лоида, Селинда Слоссон, она, кажется, была вместе с Доктором? Клинический ординатор, так, кажется, это называется, ах, Иасон, какое изваяние, я нашел изваяние, солдаты, полковник Лыков, кто же за ними стоит?» Все закрутилось в его мозгу, и, слабо взбрыкивая ногами, он помчался сквозь Тьму. Реальности исказились, переплелись в диковинный узор, и Стас внезапно проснулся. Он лежал на спине, на высокой кровати, в абсолютно пустой, сияющей хирургической чистотой, комнате.-Я Кейхил, Джуд Кейхил, — он посмаковал это имя, привыкая к нему и осознавая себя в каком-то новом, непонятном пока для себя качестве. Дверь из комнаты была приоткрыта, и из-за двери слышался какой-то шум, или не шум, какая то музыка, быстрая и нервная, с дерганным, раздражающим ритмом, вроде игрушечный заводной зайчик из его детства колотит и колотит в свой игрушечный барабанчик и этот стук, смешиваясь со стуком сердца, омерзительным ржавым гвоздем влазит в черепную коробку, куда-то туда, за надглазья. «Как странно, — подумал Стас, — Я засыпаю и просыпаюсь, засыпаю и просыпаюсь, и каждым раз в каком-то, уже бывшем, но все равно в новом мире». Глаза рассеянно скользили по стерильно белому, без единого пятнышка, потолку, где взору было не за что зацепиться, и это раздражало так же, как и надоедливый мотивчик, то ли из коридора, то ли из детства. И вдруг он вспомнил! Он вспомнил, вспомнил этот мотив! Это было зимой сорок второго года, как раз перед Рожеством. Он был Рыжий! Этот клоун в супермаркете был Рыжий. Они же обычно дают свои репризы вдвоем: Белый и Рыжий. Классические цирковые персонажи, берущие свое начало в комедии дель арте, от своих прародителей, Арлекина и Пульчинеллы. И в этом клоунском дуэте Белый всегда дурак, а Рыжий всегда злюка. И вот этот клоун в супермаркете был Рыжий! Только у него не было обычного напарника. В своем идиотском трико в желтую и оранжевую клетку, с огромным, ярко-красным накладным носом-шариком и рыжими лохмами, торчащими из-под синего колпака с желтым помпоном, он широко осклабился ярко намалеванным, от уха до уха, ртом, застывшем в вечной улыбке, а глаза… Глаза его были пусты, словно колодцы ледяной тьмы, и эта пустота была страшнее всего. Страшнее накладного живота, страшнее обкусанных ногтей на желтовато-серых каких-то мёртвых пальцах. Этот Рыжий стоял рядом с Санта-Клаусом, спрятавшимся в своей окладистой, но при ближайшем рассмотрении изрядно свалявшейся и траченной молью бороде, и на его животе висел на ремне маленький детский барабанчик, а в руке он держал жестяную детскую трубу-горн. Время от времени он резко трубил в горн, а потом, взяв в руки палочки, начинал тарахтеть, выбивая мотивчик подобный тому, какой выбивает игрушечный заводной заяц, странного розового цвета, как будто бывают розовые зайцы. Он посмотрел на Стаса (да нет же, он посмотрел на Джуда, потому что Стас-не совсем Стас и тогда его звали Джуд, его так звала мама, а отец… А где же был отец?) и вдруг подмигнул ему, странно несуразный в своем клоунском колпаке рядом с привычно веселящим покупателей зимним Санта-Клаусом. Подмигнул и поманил маленького Джуда к себе, и Стас, завороженный льдистой пустотой этих страшных глаз, словно кролик, завороженный взглядом удава, выдернул свою потную ручонку из руки матери, и, медленно ступая, как будто он шел под водой, преодолевая ее сопротивление, двинулся к нему, утопая в этой пустоте, растворяясь в ней. Он очнулся только тогда, когда мать, догнав его и шлепнув по заду, схватила его за руку и резко рванула к себе. И тогда он, запоздало испугавшись, заревел во весь голос, на весь супермаркет. Он ревел, некрасиво разевая рот, он орал благим матом и дрыгал ногой в черном стоптанном башмаке, весь покрывшись потом внутри своего теплого, в крупную клетку, пальтишка. И вот теперь, снова, через много-много лет он услышал этот мотив, этот призыв, который тогда так властно повлек его к себе, только на этот раз рядом не было матери, которая остановила его и не дала узнать, что же сокрыто в этой пустоте, страшной льдистой пустоте, живущей отдельной, самостоятельной жизнью внутри его воспоминаний. Теперь никого, кто мог бы его остановить, не было рядом, и ему представился шанс, такой, который выпадает только раз в жизни, шанс узнать, что таилось там, в этом взгляде. Стас встал с кровати и, ступая босыми ногами по холодному полу, добрел до двери и выглянул за нее. Все было так, как он и ожидал. Пустой зал супермаркета, ярко освещенный электрическими люстрами и, как тогда, в холодную зиму сорок второго, ближе к обувному отделу, стоял Рыжий, в своём трико с накладным животом, и на животе его висел детский барабанчик, в который он старательно колотил, выбивая ту самую мелодию, тот самый ритм. Увидев Стаса он оставил барабанчик в покое и поднес к губам жестяную трубу-горн. Резко протрубив в нее, он опустил трубу и поманил его к себе.

— Пойдем, малыш, — усмешка ярко намалеванного рта дрогнула. — Пойдем! Я ждал тебя!

— Ждал? — удивленно спросил Стас. — Ты ждал меня? Ты точно ждал именно меня?

— Конечно, — Рыжий снял барабанчик с себя и медленно положил его на пол рядом с трубой. — Разве ты не знал, что я жду? Всегда жду. И не только тебя!

— Но, — Стас замялся, — вдруг еще кто-то придет? А мы уйдем? Что тогда будет, если ты кого-то не дождешься, пока мы будем идти вместе?

— Ничего страшного! — Рыжий протянул Стасу руку. — Ничего страшного, малыш! Если не дождусь сейчас, так дождусь потом. Я не тороплюсь. А если не торопишься, то и не опаздываешь, ведь так?

— Не знаю, — пожал плечами Стас. — Я, правда, не знаю…

— Зато я знаю. Я ведь не тороплюсь! Я просто жду и не тороплюсь! — Рыжий строго посмотрел на Стаса. — Ты должен мне верить, малыш!

— Почему малыш? — обиженно спросил Стас. — Я давно не малыш, мне уже много лет!

— А, пустяки, — безмятежно махнул рукой Рыжий. — Разве это имеет значение? Для тебя, для меня… Самое главное, что мы теперь вместе, и мама не сможет остановить тебя. Пойдем, — он потянул его за руку. — Ты ведь так хотел узнать, что там, куда мы с тобой идем. Хотел?

— Да! — Стас Кейхил согласно кивнул головой, а Рыжий, торжествующе улыбнувшись, повернулся и медленно пошел вместе с ним по скользкому холодному полу через весь торговый зал, и Стас пожалел, что у него босые ноги, потому что от ног поднимался холод и расползался ознобом по всему телу. В дальнем углу, там, где мерк свет от люстр, смутно виднелись наваленные горой прилавки и какие-то, стоящие как попало, стеклянно отсвечивающие своими стенками, шкафы, и оттуда пахло пылью и солоновато-удушливым запахом тлена. Стас оглянулся и поразился тому, как далеко они ушли от ярких люстр торгового зала. Перспектива, суживаясь, смыкалась в точку, яркую точку, наполненную сиянием электрического света, такого теплого и уютного, как будто стоя на улице смотришь сквозь мельтешащие снежинки, влекомые порывами сердитого северного ветра на теплый уют комнаты за окном, и там перемигивается свечами рождественская елка, заканчивается сочельник, и в этом мельтешении минут и снежинок кажется, что вот-вот увидишь в небе Санта-Клауса, мчащегося на своих быстрых оленях. Почему-то Стасу вдруг захотелось вернуться назад, в уютную привычность, но это желание, едва вспыхнув, погасло, и он продолжал послушно идти за Рыжим, который вел его за руку в пыльную темноту, туда, где за прилавками и шкафами смутно угадывалась дверь, такая же пыльная и заброшенная, как и все, что ее окружало.

— Куда мы идем? — спросил Стас, поеживаясь от озноба.

— Туда, — махнул рукой вперед Рыжий. — Сам видишь.

— Ничего я не вижу, — сварливо сказал Стас. — Темно, пыльно, шкафы какие-то наставлены. Это и есть то, что ты обещал показать?

— Ну что ты, малыш, — усмехнулся Рыжий. — То, что я хочу тебе показать, находится там, за дверью.

— А там хорошо? — поинтересовался Стас Кейхил.

— Конечно! — восторженно сказал Рыжий. — Там очень хорошо. Тебе понравится.

— Врешь ты все! — обиженно сказал Кейхил внутри Стаса. — Мне всегда говорят, что там, куда идешь очень хорошо, а на самом деле оказывается, что не очень. Когда меня водили к дантисту, то тоже говорили, что там хорошо, а на самом деле было очень больно.

— Что, в самом деле, так больно? — прищурился Рыжий.

— Ну, не так уж, — гордо поднял плечи Стас (или же это был Кейхил, повзрослевший Джуд Кейхил). — Что я, в самом деле, маленький что ли. Но все равно, больно было.

— Ай-яй-яй, — покачал головой Рыжий. — Вот видишь, правду говорят: не верь на слово. Но теперь-то ты знаешь, что дантист, это не так уж страшно?

— Знаю! — сказал Стас. — Но все равно, мне немного страшно.

— Ничего, ничего, — успокоил его Рыжий, — раз надо, значит надо и нечего бояться!

— Да! — согласился Стас и, немного подумав, спросил. — А ты давно меня ждал?

— Я? — Рыжий искоса глянул на него. — Да как тебе сказать? Я ведь все время жду, поэтому… Не знаю, право слово, не знаю. Но я тебя ждал! Я всегда делаю то, что обещаю.

— Это хорошо, — удовлетворенно сказал Стас Кейхил. — Ты меня не обманываешь?

— Никогда! — торжественно отчеканил Рыжий. — Обманывать нельзя!

— Да-а, — Стас посмотрел на него с подозрением, — все говорят, что обманывать не хорошо и нельзя, а сами только и делают, что обманывают!

— Нет, малыш, — Рыжий улыбнулся. — Ты не прав. Не все обманывают, не все. Они… Ну, в общем, когда они говорят, то сами искренне верят в свои слова, а потом… Потом просто что-то мешает, и они не успевают. И сами переживают за это, а ты думаешь, что тебя обманули. Их тоже надо понять, хоть это и очень трудно. Дела, проблемы… Вот так!

— И все равно, — упрямо сказал Кейхил внутри Стаса, — все равно обманывают. Их дела — просто отговорки, такой же обман. Хотя, знаешь, — он сконфуженно потупился, — мне тоже приходится обманывать… Иногда. Но, честное слово, — он заторопился в словах, — это происходит нечаянно. Я не хочу этого, а оно само получается!

— Зря ты так, малыш, — строго сказал Рыжий, — зря. Обманывать нехорошо. Очень нехорошо. Тебе надо исправиться!

— Я больше не буду, — стыдливо прошептал Стас.

— Правда, не будешь? — строго спросил Рыжий. — Смотри… Я запомню эти слова, и если ты не дай бог еще раз обманешь…

— Я, правда, больше не буду, — сказал Стас, и глаза его наполнились слезами.

— Ладно, ладно, не плачь, — успокаивающе проговорил Рыжий. — Я тебе верю. Я знаю, ты хороший! Не надо плакать!

— Я не буду, — тихонько прошептал Стас.

— Ну и хорошо, — сказал Рыжий. — Слезы тут не помогут. Наоборот, надо сделать для себя выводы и исправиться, чтобы не стыдно в глаза людям смотреть было.

— Я обязательно исправлюсь, — сказал Стас, — обязательно.

И тут, среди зеркальных отражений, дробящих самое себя, Стас увидел медленно идущую ему навстречу тень, которая разделялась на отражения и вновь собиралась в одно целое. Присмотревшись, Стас узнал эту тень, а как только он ее узнал, тень оформилась, проявившись, как фотография, и обрела плоть. Медленно ступая навстречу ему, шла его мать. И хотя он понимал, что ее не может здесь быть, она, тем не менее, была, присутствовала, она существовала.

— Мама? — удивленно проговорил Стас, — МА-МА! — крикнул он во весь голос, не обращая внимания на Рыжего, словно его и не было здесь.

— Стас? Как ты тут оказался? — строго спросила мать. — Разве ты забыл, что нельзя одному уходить от дома?

— Я… — Стас-Кейхил замялся, — я… Я не хотел идти, но так получилось!

— Ай-яй-яй, — укоризненно покачал головой Рыжий, — как нехорошо. Ужас, как нехорошо. Ты же сам хотел. Сам хотел узнать. А сейчас говоришь, что не хотел. Не пойму я тебя.

— Стас, — голос матери взвизгнул как скрипичная струна, и она выступила из тени. — Немедленно возвращайся! Нельзя уходить из дома, потому что ты можешь потеряться и не вернуться назад! Тем более, нельзя уходить из дома с незнакомцами. Тебя заведут невесть куда, и что прикажешь потом делать?

— Мама… — Стас вдруг почувствовал, как защипало глаза и защекотало в носу. Он сморщился, всхлипнул и вдруг заплакал. — Мама, — горько проговорил он, — почему тебя так долго не было, почему? Мне… мне страшно, я боюсь!

— И правильно делаешь, что боишься, Стас! — строго сказала мать. — Ведь прекрасно знаешь, что поступаешь неправильно, и, тем не менее, продолжаешь делать. Мне за тебя стыдно. Могут подумать, что я не умею воспитывать тебя. Что скажут знакомые?

— Но я ничего такого не делал, — всхлипнул Стас. — Я просто хотел узнать, что находится там. Там, куда ты меня не пустила тогда. Ну, помнишь, зимой. Я тогда спрашивал у тебя, но ты сказала, что там ничего нет, кроме пустых сломанных и покрытых пылью прилавков. Ты зачем-то солгала мне. Солгала. Ты знала, что там еще что-то есть, но, тем не менее, не сказала мне правды! Зачем?

— Затем, что нельзя уходить одному, — медленно и устало сказала мать, и Стас (или же Кейхил?) с горечью посмотрел на нее.

— Пойдем, — Рыжий дернул его за рукав. — Пойдем, малыш. Нам ведь надо идти.

— Постой, — Стас замялся, — я… я не могу так. Мы уйдем, а она останется? Ведь так нельзя!

— Пойдем, — Рыжий дернул его сильней, — если пошел, то надо идти! Идти и не останавливаться на полпути. Мы ведь уже почти пришли, осталось совсем чуть-чуть, осталось-то всего ничего! Ты что, послушал ее? — он искоса взглянул на Стаса.

— Не ходи! — резко сказала мать. — Ты же знаешь, что нельзя туда идти.

— Я не знаю, — растерянно пробормотал Стас-Кейхил. — Я, правда, не знаю. Ты говоришь, что нельзя идти, а он, — Стас показал на Рыжего, — говорит что, наоборот, там очень хорошо и мне надо идти туда. Мам, там как, интересно? Там есть игрушки? И там тоже есть Новый Год?

— ТАМ НИЧЕГО НЕТ! — Стас с ужасом увидел, как она исказилась и затрепетала как травинка на ветру, и вдруг он и вправду почувствовал, как порыв холодного ветра хлестнул его. Ветер прорвался из-за двери, неся с собой запах пыли, тлена и еще чего-то отвратительного, что вызывало тошноту, омерзительную холодную тошноту, зеленоватым светом пробивающуюся в глаза. Этот зеленоватый отсвет пробивался в дверные щели и размывал силуэт матери, а Рыжий все сильнее тянул его за собой, и Стас, которому это совсем не нравилось, упирался, уже не желая ни куда идти, и когда силы его почти иссякли, он, что было сил, закричал: МАМА!

— ТАМ НИЧЕГО НЕТ, — ужасающе низко пророкотало там, где стояла его мать, и вдруг зеленовато светящийся силуэт, зеленовато светящаяся тень что есть силы ударила Рыжего, и он весь сразу разлетелся на кусочки, как будто взорвавшись изнутри и со стеклянным звоном разлетелся по полу, картонная трубочка калейдоскопа сломалась, и треснуло матовое стеклышко в дне и высыпались разноцветные стекляшки. Стеклянисто позванивающие осколки, сохранившие цвет трико Рыжего, скользили по полу и терялись в смутном отблеске далеких электрических люстр, светящих из давно прошедших времен. Ошарашенный Стас оглянулся на свою мать, которая растерянно стояла над осколками Рыжего, устало опустив руки. Швы ее любимого вишневого платья проросли каким-то бледным и желтовато-белесым мхом, а ее туфли были такими пыльными, словно пролежали где-то не одно десятилетие.

— Стас, — строго сказала мать. — Он сказал тебе неправду. Там, за этой дверью ничего нет. Совсем ничего. Только пустота. Я не могу пустить тебя в пустоту, потому что эта пустота… Она высосет тебя и от тебя не останется ничего. Там ничего нет, и там не будет тебя, Стас! Мне очень жаль, и я не хочу этого. Уходи. Уходи домой и всегда помни: нельзя уходить из дому, потому что можешь потереться и не найти дорогу домой! — Она затрепетала, расплываясь в потоках могучего света, льющегося из-за двери, и махнула ему рукой. «Уходи», — еле слышно донеслось до него, и она исчезла.

Осколки Рыжего хрустели под ногами и резали босые подошвы, когда Стас, понурившись, возвращался назад к яркому электрическому свету люстр детства Джуда Кейхила. Все оказалось ложью. То, что он так хотел познать, просто-напросто не существовало! Все было напрасно.«Они всегда обманывают» — как бы со стороны услышал Стас, услышал и вдруг понял, а, поняв, ужаснулся, ужаснулся тому, что теперь он никогда не сможет понять, где правда, а где ложь. «Они всегда обманывают!» Это было кощунственно, ужасно, это рождало страх. Он растерянно закружился на месте. Сюда его привели, но отсюда дороги не было. Он не мог вернуться, потому что некуда было возвращаться. И вдруг (О, как часто возникает это «вдруг») он услышал, что его окликнули: «Стас! Джуд!» — Он закрутил головой, пытаясь увидеть того, кто позвал его, но зал был пуст, и только далеко впереди, там, где смыкался в точку яркий электрический свет люстр, послышалась ему музыка, дурацкий ритм, отбиваемый на детском барабанчике, висящем на ремне поверх накладного живота Рыжего. И тогда Стас устало опустился на пол. Он не торопился, ибо он не мог опоздать. Спешить было некуда. Стас знал, что теперь он точно заблудился, потому что куда бы он отныне не шел, он всегда должен был попасть в тот зал супермаркета, где ждал его Рыжий. Он подумал и попался в свои же собственные сети, которые расставил сам себе.

— Иуда! Проснись! — услышал Стас у себя над ухом повелительный голос и послушно открыл глаза. Низкий беленый потолок, пересеченный грубой, потемневшей от времени деревянной балкой, нависал над ним. Был утренний час. Веселые рыжие лучи солнца нахально лезли в маленькое оконце комнатушки, в которой он лежал. Пожилая женщина, сохранившая, несмотря на годы, девичью стройность, стояла у его ложа. На ней была простая миткалевая рубашка, закрывавшая щиколотки ее маленьких ног, обутых в сандалии из хорошо выделанной кожи.

— Раав? — спросил Стас.

— Слава богам! — женщина громко крикнула в глубину дома. — Иасон, Ермий! Идите сюда! Слава богам, он очнулся.

— Ты молодец, Ермий, — услышал Стас глухой бас где-то неподалеку. — Я уже приготовился к самому худшему, но, слава богам, он очнулся! — а затем в поле его зрения возник плотный чернобородый мужчина в чистом таллифе теплого охряного цвета. Рядом с ним показался старик с аккуратно уложенной седой бородой. Он внимательно посмотрел на Стаса, подержал его за руку, посчитал пульс, сосредоточенно шевеля губами и устало повернулся к чернобородому.

— Ну что ж, Иасон, на этот раз мы победили болезнь. О цене мы с тобой вроде тоже условились, так что теперь я появлюсь только завтра, чтобы еще раз посмотреть брата твоего. Лекарственный настой я оставляю дочери твоей, коль уж она столь самоотверженно ходит за братом твоим, пусть дает его три раза в день, до еды. — Он глянул на Кейхила-Стаса. — А тебе, Иуда, я могу пожелать только одного: поскорее поправиться.

— Иасон, — хрипло позвал Стас. — Который сегодня день?

— Сегодня второй день месяца мухаррам, — сказала неслышно подошедшая Лоида, озабоченно глядя на Стаса. — Ты пролежал больным четырнадцать дней. Четырнадцать дней жизнь и смерть боролись за тебя, и порой нам казалось, что чаша весов склоняется в сторону мира мертвых, но, слава богам, все обошлось.-Она повернулась к Иасону.-Он ведь пока остаётся жить у нас? Идти-то ему некуда.

— Некуда? — удивленно спросил Кейхил. — А мой дом? Что с ним? У меня же есть дом?

— Твой дом… — недовольно ответил Иасон, — ну, одним словом, его нет больше. Какое-то время тебе надо будет провести у меня. — Стас продолжал следить за ним взглядом. — Ну что ты на меня так смотришь? — взорвался Иасон. — Твой дом были вынуждены сжечь, сжечь дотла. Они решили, что у тебя был Черный мор! Понимаешь, Черный мор! Они и меня сожгли бы дотла, если бы ты не выжил, спасибо Ермию и богам. И мы никто не заболели, слава богам. Ермий единственный сказал, что это какая-то колдовская разновидность Черного мора, которая не затрагивает других. Но если бы ты умер, то тогда ничего не помогло бы. Сейчас моя семья скиталась бы без крова, если бы мы вообще остались живы. Боюсь, что в случае твоей смерти, нас всех забили бы камнями, как преступников, нарушивших. Закон. Но, слава богам, все обошлось. Все живы, ты пошел на поправку, и теперь все будет хорошо. Скажи спасибо Лоиде, она ведь не отходила от тебя, поила тебя и перевязывала твои язвы.

«Они всегда обманывают» — подумал Стас и прикрыл глаза. Рыжий стоял рядом и держал его за руку, и потная маленькая ладошка Стаса Кейхила целиком уместилась в его ладони с обкусанными ногтями на грязных пальцах. «Ну что, малыш, — беззвучно спросил Рыжий. — Как тебе это нравится? Взяли и сожгли дом… Молодцы, — неодобрительно добавил он. — И куда же теперь тебе идти?» Стас открыл глаза. Идти было действительно некуда. То, что он считал последним прибежищем, оказалось самой обычной ложью. «Они всегда обманывают, — грустно сказал Стас сам себе, — и мне теперь все равно. Я ушел и потерялся и теперь никогда не найду дорогу домой. И как мне быть, я не знаю! Я думал, что там, за этой дверью что-то есть, а там ничего нет. Хотя… — он поежился, — ОНИ ВСЕГДА ОБМАНЫВАЮТ!»

— Иуда, Иуда, очнись, — доносился откуда-то женский голос. Стас проснулся. Потянувшись, он приоткрыл глаза и увидел склонившуюся над ним Лоиду (Лоиду ли?). Она держала его за руку и буднично произнесла: — Ну что? Как спалось?

Почему-то на ней был странный наряд, во всяком случае, Лоида просто не могла быть так одета, потому что таких нарядов в её время не существовало вовсе. Голубая рубашка из какой-то переливающейся ткани была заправлена в прямую серую юбку, длиною чуть выше колен, а на ногах у нее было обуто что-то вообще невообразимое. Но это было красиво… по-своему! Хотя и не привычно. Увидев, что Стас проснулся, женщина (Кто это мог быть? — подумал Стас. Лоида? Да нет, навряд ли это была Лоида. Скорее уж это была Селинда Слоссон.) отпрянула в сторону и, облегченно переведя дух, отпустила его руку.

— Уф! Ну и напугали же вы меня, Кейхил, что с вами случилось? — она улыбнулась. — Сидели, разговаривали, и вдруг уснули. Вам что, плохо?

— Я… Мне, да мне плохо, — тихо сказал Стас. — Кто вы? И вообще: где я?

— Вы? — женщина удивленно взглянула на него, — вы что, не в себе, профессор?

— Я профессор? — Стас огляделся. У него был дикий вид. — Где я, черт меня возьми! Вы можете мне это сказать? Хотя бы это, коль уж не хотите назвать свое имя.

— Успокойтесь, — ровно сказала женщина.-Вы что, забыли? Мы пили кофе на вашей кухне, потом вы вдруг выключились… Еще вопросы есть?

— Да нет! Теперь, в принципе, понятно! — сказал Стас (Они всегда обманывают! — промелькнуло у него) — И что же дальше?

— Дальше? — удивленно переспросила она. — Дальше ничего. Сейчас придет Доктор. Он намерен побеседовать с вами.

— Прекрасно! — воскликнул Стас. — Прекрасно! Вы что, меня за дурака считаете? Доктор Слоссон, — передразнил он. — Лоида, дочь брата моего Иасона… Да у меня никогда не было брата по имени Иасон! Какого черта вы вообще все это затеяли? Зачем? Неужели в этом есть какой-то смысл?

— Смысл всегда есть, дорогой мой, — услышал Стас голос позади себя и медленно оглянулся. Доктор (или же это был Лыков) стоял возле двери, опираясь рукой на косяк. — Смысл всегда есть! — повторил он и прошел в комнату.

— Какой же? — тихо и зло спросил Стас, — какой же во всем этом есть смысл?

— А какой хотите, — безмятежно ответил Доктор. — Какой смысл вам понравится, тот и выбирайте!

— Что за бред вы несёте?! — возмущённо воскликнул Стас. — Полнейшая чушь! Смысл всегда должен быть общим для всех, а не такой, какой хочу я, к примеру…

— Ну почему же, — усмехнулся Доктор. — Смысл не обязательно должен быть всеобщим. Каждый вкладывает в происходящее свой смысл, значит, смысл не есть объективная реальность, а всего лишь субъективное отражение реальности. Мы видим зеркало мира, все отражается в нем, а кривое оно или нет: это уж как кому повезет.

— Вы сумасшедший! — в полном отчаянии сказал Стас. — Вы самый обыкновенный сумасшедший! Я понял это ещё тогда, утром, когда вы появились с предложением излечить меня от несуществующего алкоголизма. И вообще: какого чёрта вам понадобилось прикидываться каким-то полковником? Нет… Вы точно сумасшедший!

— Э нет, — весело возразил Доктор и лицо его расплылось в довольной ухмылке. — Я не более сумасшедший нежели вы… Вам-то вот, к примеру, какой смысл ввязываться во все эти проблемы АНБ? Неужели вас так волнуют проблемы производства наркотиков? Ну я ещё мог понять Кейхила, он-то хоть на этих древних рецептах себе деньги зарабатывал, а вы?

— Ну, во-первых вы меня сами во всё это втянули, а… — Стас внезапно умолк и нервно дёрнул шеей. — Да кто же вы такой, чёрт меня побери? — Лицо Стаса пошло красными пятнами. — Откуда вы вылезли, из какой преисподней? Или же… — он замолчал и закрыл лицо ладонями. — Господи, какой ужас, — тихо проговорил Стас, — как же я сразу не догадался? — Он отнял ладони от лица и взглянул в глаза Доктора, которые были пусты словно колодцы ледяной тьмы, и эта пустота, страшнее которой ничего нет, завораживая, тянула его в себя. И снова послышался дурацкий марш из коридора, марш Рыжего клоуна, марш розового зайца, на накладном животе которого висит жестяная дудочка-горн, в который резко и пронзительно трубит Рыжий.

— Ты меня ждал? — трудно спросил Стас, и Рыжий кивнул в ответ.

— Да! Я тебя ждал! — он улыбнулся своей намалеванной от уха до уха улыбкой. — Ты удивительно догадлив, малыш!

— Господи, — тихо проговорил Стас, — Лыков, Доктор, ты… одно целое? Господи!

— Ну, во-первых не одно целое, а во вторых-причём тут Господь? — Доктор с сожалением посмотрел на Стаса.-Думаешь Господу есть дело до тебя, незаметной единички из семи с хвостиком миллиардов незаметных единичек? — Ухмылка кроваво-красного разреза глумилась над Стасом и он замирал от иррационального страха, тонул в нём, захлёбывался мутной зловонной жижей.

— Кто ты? — тихо спросил Стас и Доктор ухмыльнулся.

Я уже сказал тебе, что те личности, которые предстали перед тобой не есть одно целое. — назидательно повторил Доктор, — Это просто разные формы Единого. Вообще-то, — он доверительно наклонился к Стасу, — у меня, знаешь ли, много обличий. Но, несмотря на эти разные формы, сущность моя неизменна.

— Значит, ты был всегда? И был, и есть?..-устало спросил Стас (или же Кейхил?)

— Почти что, — хитро сощурился Доктор и извлёк из-за пазухи туго надутый воздушный шарик, переливающийся всеми цветами радуги, — хотя, в принципе, тебе-то что за печаль до этого? Сущность неизменна и неуничтожима! Вот так-то, дружище! Те обличья, что предстают перед тобой, они, вроде как обертки на конфете. Конфета, друг мой, это одно, а обертки — совсем другое. Обертка может принять форму конфеты, а вот конфета не может принять форму обертки. Так? И шарик вот, переливается, и объём его, и физическая форма… Всё кажется таким реальным, хотя, в принципе, воздух-то там тот же самый, что и вне его… Забавно?

— Бред какой-то, — на Стаса вдруг навалилась свинцовая усталость, — к чему ты говоришь всё это?

— Ну, в общем-то, к тому, — засмеялся Доктор, — что видимое тобой не всегда есть реальность. Видимое может иметь какие-то черты присущие реальному, но, тем не менее, это не сама реальность. Ай-яй-яй, Стасик, я вынужден объяснять тебе краеугольный камень теории познания. Тебя, вообще-то, хоть чему-нибудь когда-нибудь учили?

— Чему надо, тому и учили, — сердито буркнул Стас.

— Ну, значит, не тому учили, — ехидно сказал Доктор и фельдшерица вдруг захихикала как дурочка.

— Так значит, — Стас зло взглянул на Доктора, — все это, — он повел рукой вокруг себя, — ты специально сделал, чтобы заполучить меня? Боже, Боже, — быстро пробормотал он, — как всё глупо, бездарно. Зачем? Зачем это произошло?… Если я столь важен для тебя, то можно было найти какой-нибудь другой путь для достижения цели.

— А чем плох этот? — пожал плечами Доктор. — Ну, скажи мне, чем плох этот путь? И вообще… Ведь я еще не сказал тебе, что все, что вокруг тебя служит лишь одному: заполучить тебя. У тебя непомерное самомнение, Стас, — презрительно сказал он. — Ты считаешь, что все было затеяно ради тебя? Чушь! Полнейшая чушь!

— А ради кого же все это было затеяно? — растерянно спросил Стас.

— Нет, ну ты, право слово, слишком высокого мнения о себе самом! А может я всё это затеял вот ради неё, к примеру? — спокойно проговорил Доктор, глядя на Стаса из-под полуприкрытых век-Ради, э-э-э-э, как вас там, милочка? Селинда?

— Ради нее? — Стас смерил его взглядом и почесал подбородок.

— Да ладно, ладно тебе, успокойся — весело засмеялся Доктор.-Конечно же не ради нее, честное слово! Это было бы, по меньшей мере, не слишком разумно.

— В твоих поступках, на мой взгляд, вообще мало разумного, — поднял глаза Стас.

— Это на твой взгляд, — спокойно возразил Доктор. — А на мой — все очень даже логично. В конечном итоге, если мне удается сделать то, что мне нужно, причем с наименьшим риском и с минимальными затратами энергии, то я могу спокойно констатировать, что тот путь, который я избрал — оптимален! Можешь меня опровергнуть?

— Не могу, — устало покачал головой Стас. — Не могу, да и, если честно, не собираюсь. Я вижу лишь то, что я вижу. А вижу я, что ты разыграл какую-то комедию, что-то похожее на абсурднейший фарс. Ради чего?

— Ну, дорогой мой, насчёт фарса ты не прав! — Доктор потянулся, заложив руки за голову.

— Почему же? — спросил Стас. — Почему я не прав?

— Потому что ты не знаешь моих мотивов. Догадываешься, наверное, но, — Доктор усмехнулся, — не знаешь. Поэтому тебе трудно судить о том, верно ли я поступил, и почему я поступаю так, как я поступаю… И вообще, — он доверительно наклонился к Стасу, — давай работать вместе, а? Закрутим такое дельце, что весь мир на уши встанет!

Весьма польщен, — буркнул Стас, — но уволь меня от такого удовольствия! Что-то мне не хочется пополнить ряды твоих сторонников. И вообще, — он прищурился, — а что, если ты мне попросту пудришь мозги? Шизофрения, мания величия, ну, и тому подобные вещи??

— Твои сомнения понятны, — усмехнулся Доктор, — но биться в истерике, разуверяя тебя, я не собираюсь. И вообще: какого дьявола ты полез в такие дебри, а? Возомнил себя психоаналитиком? — Он крепко потёр руки. Лицо его выражало крайнюю степень воодушевления.-Я ведь предлагаю тебе не какую-то там глупую идейку, я предлагаю тебе стать моим «альтер эго», так сказать, подчинить свою сущность мне и тем самым обрести так искомый каждым человеком покой и безмятежность! Потерять свою сущность… — Он мечтательно сощурился.-Разве может быть что-то лучше? Освободиться от ответственности за свой выбор! Высшая степень свободы!!!

— Лжешь ты все! — прервал его Стас. — Для меня потеря моей сущности и есть та самая смерть, о которой ты сказал мне, как о вечной пустоте. Так что, выбор мой, пожалуй, небогат. Но коли мне все равно умирать, то ты вообще не рискуешь ничем. Вся эта информация умрет вместе со мной… Верно? Что за черт, — Стас с силой потер лоб. — Чертовщина какая-то. Но я же все помню! — с отчаянием сказал он.

— А что ты помнишь? — вкрадчиво спросил Доктор (или же это вновь возник Рыжий?). — Это? — и тотчас Селинда послушно проговорила на арамейском: «Иасон шлет тебе привет, Иуда!» — Или же это? — Он вскочил с кресла, и вдруг Стас услышал дурацкий марш из дурацкого плеера. — Или это? — и Стас увидел себя (или же Кейхила?) в зале супермаркета, а по холодному грязному полу, сквозь шарканье множества подошв маршировал розовый заяц из его детской, что есть силы колотя в игрушечный крохотный барабанчик, висящий на его накладном животе и улыбаясь страшным кроваво-красным разрезом намалеванной от уха до уха улыбки! — Так что же ты помнишь, Стас, какая реальность реальна, а какая — выдумка?

— Но я же все помню, — еще раз повторил Стас. (Мама, мама, как ты была права. Как ты была права, права во всем! Нельзя уходить одному из дома, потому что можно заблудиться и не найти дорогу домой. «Я заблудился! — с отчаянием подумал Стас. — Заблудился и не могу найти дорогу. О боже! Я заблудился! Господи, помоги мне!») Отчаяние его было безгранично. — Я все помню! — еще раз повторил он и обхватил руками голову, Доктор и Селинда с любопытством, ясно читаемым в их глазах, пристально наблюдали за ним. Он поднял на них взгляд, полный муки и ненависти. — Зачем? — хрипло спросил он, — ЗАЧЕМ?

— Хм! Трудный вопрос, — Доктор сморщился и поглядел на фельдшерицу. — Действительно, а зачем? Может, потому что мне так захотелось? Или же в этом всё-таки что-то есть? Что-то, что находится и вне меня, и вообще: вне этого мира? — задумчиво, как бы говоря сам с собой, спросил Доктор, не обращаясь ни к кому в частности. — И все-таки, профессор, — он поднял на Стаса глаза, сверкнувшие янтарным огнем, — мне просто интересно, отдаете ли вы себе отчет, в какой реальности сейчас находитесь?

— Да что вы, черт вас побери, ко мне прилепились с этой своей реальностью? — закричал Стас. — Что она так вам далась? Хотите убить меня, так и убейте! Убейте и дело с концом. Какого черта вы меня мучаете? Проклятый садист, грязный убийца, палач чертов!

— У-у-у! — покачал головой Доктор. — Какая патетика, какая экспрессия! И сколько ненужных слов. Палач, убийца… Надо же! — он хмыкнул. — Вы сейчас кричали так, как будто вас режут.. Что с вами? Опять потерялись? Ай-яй-яй, — сокрушенно покачал он головой. — Какая досада! Надо же! Только-только вылезти, только обрести какую-то, пусть и хлипкую, почву под ногами и вдруг опять! Бах, и в луже! Такой большой, мерзкой зловонной луже. Тут действительно, с ума можно сойти!

— Боже, боже спаси меня! — Стас заткнул уши, чтобы не слышать этот ненавистный вкрадчивый голос. Крепко зажмурившись, он покачивался взад и вперед и тихонько шептал: Боже, ну сделай же хоть что-нибудь, чтобы прекратить эту муку. Господи, помоги мне, помоги! Я схожу с ума, я схожу с ума, господи, избавь меня от этого! — Он поднял голову и уставился на него. — Я вас ненавижу! О, если бы вы знали, как я вас ненавижу! Будь это в моих силах, я растерзал бы вас!

— Ну, коль это не в ваших силах, — усмехнулся Доктор, — то и говорить об этом нечего. Да и что бы это вам дало? Спокойствие? Навряд ли! Тут стоит лишь начать, толкнуть первый камешек с горы, а дальше все обратится в лавину, всесокрушающую лавину, которая неудержимо понесет вас черт-те его знает куда, в такую преисподнюю, такую бездну духа, о наличии которых в себе вы и не подозревали! Хотя нет-нет, вам-то это знакомо как никому — он усмехнулся и пожал плечами, — впрочем, если вам так уж этого хочется, то рискните. Решили отправить меня в мир иной — пожалуйста! Мой чемоданчик со шприцами вам подойдёт? Или чем другим предпочтёте воспользоваться? Чем-нибудь поэкзотичнее? — он встал из глубокого кресла и подошел к камину. — Ага, вот это будет в самый раз, — задумчиво пробормотал он и, наклонившись, поднял с решетки тяжелую кованую кочергу. Обернувшись к Стасу, он протянул ему кочергу и усмехнулся. — Ну, что же вы, дружище? Вот ваш шанс обрести себе свободу, если у вас только духу на это хватит. — Доктор широко ухмыльнулся, — Но вы мне нравитесь! Вы сбросили личину бесстрастности, обнажили свою живую душу, и это весьма похвально! Ненависть очень сильная эмоция. Наконец-то вы начали понимать, что вас учили не тому, что цепь вашего рабства скована из вашей робости, вашей мнимой бесстрастности, и что именно в ненависти заключена высшая сила, в которой человек обретает бессмертие и величие. Слабого ненависть сожжет дотла, сильного сделает равный богам. Так что, ненавидьте меня, ненавидьте весь свет, себя, черт возьми, и в этой ненависти обретите силу духа! Я, можно сказать, вас от себя самого спасаю, а вы мне кричите — убийца-Он ухмыльнулся.-Дорогой мой, я не убийца! Знаете ли, я, в принципе, стою намного выше этого. Мне нет нужды становиться убийцей.

— И, тем не менее, — прервал его Стас, яростно сверкнув глазами, — вы убийца! Только убиваете вы не ножом или пулей, а убиваете словом, насмешкой, жестом!

— Пфуй! Милейший, это вы о чём? — Доктор с усмешкой поглядел на Стаса. — Ну, знаете ли, это вы чересчур! Это вы уж лишку хватили! Да и вообще, дорогой мой, кто бы говорил, а? Прямо-таки абсурд, нонсенс какой-то получается. Ну ладно, ладно, — он лениво взмахнул рукой, — не стану спорить, словом убивать вы плоховато умеете. Нож и пистолет-вот ваше призвание Но вы-то сами, стольких в мир иной отправили? И, — саркастическая ухмылка Доктора стала ещё шире, — добро бы за дело, а то ведь так, за сущую безделицу… Выполняли приказик чей-то… Боялись сказать не как все. Доносики там, руку помощи не протянули… М-да! Нет, дружище, — он покачал головой, — вы-то уж пострашнее любого монстра!

— Может быть и так — твердо и тихо сказал Стас (Кейхил вылез из автобуса на остановке около заправки старика Хаджингса. Шел нудный осенний дождь, и бензоколонка отражалась в луже вместе с серым дождливым небом. Мокрые деревья настороженно всматривались в него и тянули к нему ветви, черные ветви, наполовину растерявшие свое золотобагряное осеннее убранство. Желтый пикапчик старика потерянно притулился у бокового входа, и на его капоте прилип ржаво-красный осиновый лист. Пахло мокрой землей, грибами, дождем и бензином. Следующая картинка: мать в халате и шлепанцах на босу ногу стоит в раскрытой двери. В глазах у нее испуг. «Джуд! Папа в больнице, — говорит она. — Я не сообщила тебе. Он не хочет, чтобы я беспокоила тебя». Она переминается с ноги на ногу. Стас смотрит на нее и хочет что-то сказать, но внезапная щемящая жалость перехватывает ему горло и он молчит. За те месяцы, что он не видел ее, она вся усохла и постарела. Должно быть, она читает это в его глазах, потому что отступает назад и тихо, не то спрашивая, не то утверждая, говорит: «Я очень изменилась, да?«Стас хочет сказать ей что-то бодрое и веселое, но ничего не приходит ему на ум, и он, сглатывая трудный комок, только молча кивает, и потом он долго стоит, заключив ее в объятия, а она тихо и горько плачет, спрятав лицо у него на груди и прижимаясь щекой к мокрой куртке… Тетя Клара сидит напротив матери на диване и держит чашечку с уже остывшим чаем, а мать, невидяще уставившись в окно, как заведенная раскачивается на стуле, прижав ладони к щекам. Тетя Клара монотонно бормочет ей: «Успокойся, Пэт, ну прошу тебя. Все закончилось. Теперь его уже не вернуть. Ну что теперь поделаешь. Утешься хотя бы тем, что он почти не мучался, и теперь ему хорошо! Все закончилось, его уже нет. Пэт, успокойся, умоляю тебя». Стас стоит, прислонившись к косяку. Горькие слезы душат его. Он хочет что-то сказать, что-то ободряющее и успокаивающее, но из его горла вырывается сдавленное рыдание, и он стремглав бросается по лестнице наверх, слыша, как тетя Клара гудит в столовой, монотонно, как заведенная, повторяя: «Пэт, ну успокойся, Пэт, дорогая, ты думай о том, что тебе надо держаться, ты не одна, Пэт, у тебя есть сын, посмотри, какой хороший мальчик, Пэт». За грудиной возникает щемящая боль, она сдавливает сердце. Давит, давит его. Ничего нельзя сделать, ничего! И ничего нельзя изменить… Следующая картинка: Стас (или же Кейхил?) стоит, подняв воротник пальто и засунув руки в карманы. Старые перчатки плохо греют, а так рукам теплее. Злой северный ветер несет с собой колючие снежинки и наметает крохотные холмики возле сухих кустиков колючей травы. Длинный ряд старых кленов. Неопрятные голые ветви мотаются под порывами ветра. Тетя Клара, сухонькая и сгорбленная, стоит рядом с ним, опираясь на палочку. Глаза ее слезятся, и она то и дело вытирает их батистовым платочком, который судорожно сжимает варежкой. Теплая мужская шапка с наушниками немного великовата ей, и она выглядывает из глубины своего странного головного убора, как маленькая мышка из норки. Стасу даже кажется, что остренький носик ее прямо-таки по мышиному нюхает морозный воздух. Сегодня он уезжает. Уезжает очень далеко. На другой континент. Идет война в Корее, и долг зовет Стаса. Он едет, чтобы защитить демократию далеко-далеко от своего дома. Где-то там, в незнакомой ему Азии. Две рядом стоящие гранитные плиты в длинном ряду среди многих рядов подобных им. Сухая вымороженная земля и холодный посвист ветра. «Уильям Б. Кейхил. 23. О7. 19О5 — 14. 11. 1949» и «Патрисия Э. Кейхил 16. О3. 19О6 — 14. 11. 195О» две плиты рядом, так же, как и в жизни, они были рядом, отец и мать, два самых родных и близких человека, двое, которые дали ему жизнь. Кроме них у Кейхила никого не было. Вторая мировая война унесла всех, подобно тому, как приливная волна, нахлынув, захватывает с собой все, что только может и, бесшумно отступая, уносит с собой в море. Через четыре года после своего окончания она забрала отца, чудом выжившего тогда, в Арденнах. Мать пережила его всего лишь на год и скончалась день в день, не выдержав, судя по всему, одиночества. «Они гордились бы тобой, Джуд, — шамкает беззубым ртом тетя Клара, — Они гордились бы тобой!» Стас стоит сгорбившись, засунув руки в карманы пальто, и ежится под ударами пронизывающего ветра. Все кончено! Дом продан, и ему теперь некуда возвращаться. Некуда! «Стас! Зачем ты ушел из дома? И, вдобавок ко всему, ушел один?» — тихий шепот ветра доносит до него голоса из… из прошлого? «Ты же знаешь, что нельзя уходить из дома одному! Знаешь? Почему ты не послушался? Папа будет недоволен!«Стас стоит на пронизывающем ветру и чувствует, как леденеют дорожки слез на щеках. «Мамочка! Как ты была права! Нельзя уходить из дома одному, нельзя! Я потерялся, мама, я потерялся и теперь не могу найти дорогу домой. Ее нет, этой дороги! Ее нет, а теперь… Теперь нет и самого дома. Мне некуда возвращаться! Просто-напросто некуда! Я потерялся, мама, помоги мне, помоги хоть чем-нибудь! Дом продан и теперь это уже не наш дом. Мне некуда возвращаться! Я заблудился, мама! Дороги домой нет, потому что нет дома! Могилы и память! Вот и все, что мне осталось!» Стас молча стоит посреди замерзшего, продуваемого ледяным северным ветром, поля, рядом с ним опирается на палочку тетя Клара, единственная мамина подруга, которая была с ней всегда, все то время, что Стас помнит себя. Тетя Клара дала ему телеграмму, когда мама умерла, и она же присматривала за их опустевшим домом. «Они гордились бы тобой, Джуд!» — шамкает тетя Клара беззубым ртом и заходится долгим сухим кашлем. Она кашляет и все никак не может остановиться и вытирает мокрые покрасневшие глаза батистовым платочком, зажатым в варежке. У тети Клары артрит и она давно уже не одевает перчатки. «Они могли бы гордиться тобой!» — рефреном повторяет она, и он с ужасом понимает, что ей просто больше нечего ему сказать. «ТАМ НИЧЕГО НЕТ» — со страхом думает Стас. «МАМА! Я ЗАБЛУДИЛСЯ И НЕ МОГУ НАЙТИ ДОРОГУ ДОМОЙ». Холодный ветер высвистывает свою заунывную похоронную песню. Стасу до боли одиноко.)

Вы шизофреник, — хладнокровно констатировал Доктор. — Насчёт алкоголизма, не скрою, я ошибся. У вас очень резко выражена параноидальная симптоматика. Вы шизофреник и убийца, дорогой мой… И не надо переваливать на меня свои грехи!

То дерьмо, что вы устраиваете с психикой человека-почище всего остального будет, — хмуро сказал Стас (профессор Кейхил).-Ваши штучки с…

— Мои штучки с.., плод вашего воспаленного воображения, — резко прервал его Доктор. — за которое я не несу никакой ответственности. (Холодная зима сорок второго. Рыжий стоит рядом с Санта-Клаусом в своем идиотском трико в желтую и оранжевую клетку, с огромным, ярко-красным, носом-шариком и рыжими лохмами, торчащими из-под синего колпака с желтым помпоном. Его ярко намалеванный от уха до уха рот застыл в вечной усмешке. Глаза его пусты, словно колодцы ледяной тьмы. Пронзительный северный ветер треплет неопрятные ветки кленов, выстроившихся в солдатскую шеренгу вдоль поля, на котором ровными рядами торчат из промороженной земли гранитные плиты с именами. Их много, этих имен. Рыжий протягивает Стасу свою грязную руку с обкусанными ногтями. Снежинки падают на нее и не тают. Ветер заунывно воет в раструбе жестяного горна, висящего на накладном животе Рыжего. — Привет! — усмешка ярко намалеванного рта дрогнула, — Ну что, ты уже окончательно пришел? Я тебя дождался? — Санта-Клаус поворачивается к Стасу и одобрительно кивает ему. — Не бойся его малыш! — успокаивающе гудит он. — В сущности, он не такой уж плохой парень, каким его пытаются представить. — Траченая молью борода Санта-Клауса развевается на ветру и треплются полы его бутафорской шубы. — Это правда! Он действительно дожидался тебя. — Санта-Клаус невозмутимо смотрит на потемневший горизонт. — Будет сильная буря! — добавляет он.

— Скорей бы! — Рыжий берет Стаса за руку своими ледяными пальцами. Глаза Санта-Клауса пусты, как и глаза Рыжего. Из них веет ледяным могильным холодом. Стас словно кролик, завороженный удавом, послушно подходит ближе. Холодный ветер бросает ему в лицо пригоршню колючих снежинок).

Улыбка Доктора стала еще шире. — А ведь ТАМ действительно НИЧЕГО НЕТ! Все есть только здесь, в «сейчас», в настоящем. Будущего еще нет, прошлого уже нет. Память порождает сонм призраков, воображение дарит напрасные ожидания! Вдумайтесь, милейший. Никто, никогда не смог получить того, что ожидал. Напрасны все потуги, напрасны ожидания! А вы с упорством, достойным лучшего применения, цепляетесь за иллюзорную значимость своего бытия! Ну не глупо ли?

Действительно, — Стас кивнул с сумрачным видом. — Картинку вы нарисовали — будь здоров! Сзади тьма, впереди мрак, а посреди — муки сплошные! (Мама! Наконец-то я понял, от чего ты хотела предостеречь меня тогда, зимой сорок второго! Ты, как и положено матери, хотела охранить меня от этой правды, откладывая ее познание на потом, когда я стану старым и умудренным. Я очень благодарен тебе за это, хотя жертва твоя была напрасна. Не только ТАМ ничего нет, но и ЗДЕСЬ тоже пустота! Теперь-то я познал это, и моя жизнь превратилась в ад. Но в этом есть все же одно светлое место. Теперь я знаю дорогу домой… МАМА! Я НАШЕЛ ДОРОГУ ДОМОЙ! Я УЖЕ ИДУ! Я ВОЗВРАЩАЮСЬ!) Поднявшись из уютной глубины кресла, Стас, с грустью поглядев на Доктора и фельдшерицу, казалось не обращавших на него никакого внимания, направился к окну. Тяжелая плотная портьера совсем не пропускала снаружи солнечного света, и Стасу мучительно захотелось увидеть этот чистый радостный свет, несущий отраду всему живому, этот вечный свет, стоящий над всеми бедами и радостями мира и не зависящий ни от кого. Это желание было таким могучим и всепобеждающим, что Стас, не в силах более выносить сумрак плотно зашторенного помещения, всем своим грузным телом, с размаху, ударился в стеклянную стену, отделявшую его от свежего воздуха, простора, голубого неба, с плывущими в нем причудливыми снежно-белыми замками, словно из дальнего детства приплывшими, словно, как и встарь, Фата-Моргана приоткрыла перед ним дверь в свои зачарованные владения. Со звоном разлетелось вдребезги стекло, и Стас, испытав мимолетную боль, которая была уже не важна, несущественна, за которой уже ничего не стояло, взлетел в это синее, бездонное небо, весь затаенно сжавшись и в тоже время испуганно-радостно вбирая в себя восторженную радость свободного полета. «О, Боже! — подумал Стас. — О, БОЖЕ!» Стена скользнула куда-то вверх, и облака разбежались в глубокой синеве, и земля могуче потащила его в себя. «О, БОЖЕ!» — еще раз подумал Стас и, беспомощным черным комочком, оскверняя собою эту первозданную чистоту неба, этот бесстрастный простор, рухнул вниз, в черную бездну небытия, и Рыжий повел его через продуваемое ледяным ветром поле туда, за дверь, из-за которой разливался ослепительный свет, за которой его ждали, за которой был его дом!

Фельдшерица, вскочив со своего места, подбежала, к разбитому окну и осторожно выглянула наружу. Обернувшись к Доктору, она растерянно посмотрела на него. Свежий ветер, ничем более не сдерживаемый, свободно врывался в комнату, трепал тяжелую портьеру и перелистывал бумаги на столе. Будильник поперхнулся, торопливо стрекотнул и умолк. Доктор сидел в кресле, сцепив пальцы, и его янтарные, рысьи глаза ничего не выражали. Наконец он потянулся и, крепко потерев переносицу, спокойно сказал: «Черт! Улизнул-таки, прохвост!»