Доктор Трупичкина

Сергей К. Данилов

«А как хорошо прежде смотрела, как смотрела! Залюбуешься! Да, красивая женщина, теплая, душевная, приятная в общении, отказывать ужасно неудобно. И вот ведь что странно – пойдёшь с ней завтра в театр, ну что здесь такого особенного? Да ничего, но в результате придётся через некоторое время на ней жениться, и она про то знает, и я, и все прочие остальные, что мигом исчезнут, разбегутся, отвернутся, будто и не было никого и ничего подобного в природе. Чёрт возьми, однако же недолго музыка играла!»

2. Горький вдовец Игорь Николаевич

С её коряво написанной записочкой, в которой невозможно было разобрать ни русского, ни латинского слова, пришел снова на приём к Игорю Николаевичу, просить направление на операцию. У двери в кабинет скопилась очередь из волооких гражданочек на весь коридор, даже больше, чем в прошлый раз, — не пробиться! Чёрте что!

Сегодня он по-прежнему безукоризненно выбрит, свежие меловые щеки отлично гармонируют с белой строгой шевелюрой, чёрные брови и ресницы сногсшибательно им контрастируют, новый галстук до миллиметра точно скрепляет воротничок, всё в докторе самого добротного качества и шика, профессионально знающее, и штиблеты, и зеркало во лбу, но какая-то медлительность во взоре. И то, в сорок пять лет вдовцом остаться. Переживает человек, а ни в коем случае не опустится, не запьёт. Да и не позволит ему женский врачебный коллектив, то и дело вбегающий в кабинет с самыми разными вопросами.

Смерть жены произвела в душе полное опустошение, слишком тяжёлой и продолжительной оказалась болезнь. Столько сил, нервной энергии затрачено на борьбу, что как-то уж не имеет значения, какая там будет последующая жизнь, не все ли равно? Однако по окончанию чреды печальных событий коллектив поликлиники, в которой трудился много лет Игорь Николаевич, окружил его такой заботой, таким трогательным вниманием, каких тот прежде не ощущал даже в дни своего рождения. И хотя быстро минул девятый день, а потом незаметно сороковой со дня смерти супруги, атмосфера всеобщей предупредительности не думала ослабевать.

Напротив, день ото дня делалась всё более насыщенной ласковым женским участием к одиночеству сорокапятилетнего, горького вдовца. Иногда ему даже начинало казаться, что все кругом одинаково пекутся о его дальнейшем существовании, как прохожие о потерявшемся на вокзале трехлетнем ребенке.

При более пристальном рассмотрении обнаружилось, что к составляющим благоприятной атмосферы частицам относятся не все поголовно окружающие, а исключительно женская часть коллектива, причём незамужняя, причем возраста от тридцати пяти до сорока пяти, которая составляла, тем не менее, большую и лучшую часть всего медперсонала. И не только врачи, медсестры да санитарочки наполняют собой сию мягкую блаженную ауру, непрерывно клубящуюся вокруг кабинета офтальмологии, но и пациентки стали как на подбор рослыми, что называется, интересными дамами с глубоко проникновенными миндалевидными глазами, которые всегда нравились Игорю Николаевичу и какие были у его покойницы жены.

Того же подходящего возраста, отлично одетые, заметно молодящиеся, они плотно занимали обе лавочки у кабинета, так что пришлось ставить третью. И шли на прием пациентки чаще всего с просьбой выписать новый рецепт на очки или проверить зрение. А Игорь Николаевич, не меняя привычных правил, у всех поголовно с дотошностью просвечивал глазное дно, давал рекомендации, в то время как его медсестра, девушка рослая, тоже с большими медлительными глазами, выписывала рецепты на очки или капли.

Пациентки покидали кабинет чуть не со слезами благодарности: какой человек! Какой доктор! Замечательный!! Просто необыкновенный! Не зря молва о нем идёт по всему городу!

Между прочим, любому станет приятно, когда вокруг появится подобное благоухающее множество красивых, умных, чрезвычайно следящих за собою женщин в самом расцвете сил, предрасположенных к участливому разговору, но, в конце концов, даже самый последний кретин задастся вопросом: а в чём собственно дело? Отчего такое благословение пало на его седую голову?

Участие участием, но всё же? Игорь Николаевич к числу полных идиотов не относился, и довольно скоро расшифровал причину возникновения женской ауры без посторонней подсказки. Надо сказать, при этом жутко удивился.

Нет, собственно говоря, он и прежде знал, что некоторые женщины ему симпатизируют, ещё и при жене сие было видно: две-три, не более, просто улыбнутся при встречах этак… затаенно. Долго и скучно описывать приметы той улыбки женской, а мужчине, на которого она направлена, всё сразу делается ясно мгновенно и до конца. В число этих двух-трех входила, к примеру, очень симпатичная работница регистратуры Ольга Васильевна, но ей простительно, потому что не замужем и даже не была никогда. Глазник как-то подумал, наблюдая её красиво проходящую мимо, что если бы не был женат, то непременно и тотчас же сделал бы ей предложение.

А другая, наоборот, замужняя дама, от которой Игорь Николаевич подобного визуального флирта никак не ожидал, а она однажды возьми да как взгляни мимоходом! Ба! Сродни тому, знаете ли, ощущение снизошло, будто внезапно трахнули с размаха меж бровей молотком, тем самым специальным, коим невропатологи колотят от души под колени призывников, да пишут в обходной лист медкомиссии: годен, годен, годен! Поневоле скажешь: ух ты!

Доктор в свои-то сорок с гаком, помнится, тоже решил, что годен, даже запнулся и минут пять стоял — вспоминал, куда он до того мчался? По какому делу: общественному или производственному? Умеют иные серьезные вроде бы коллеги другой раз так огорошить, проходя мимо, что… И дара сего у них никакому мужу законному не отнять. Во как: и муж есть, и дар есть, и баста!

Но то две-три. А то целых двадцать-тридцать, точнее считать страшно, и всё новенькие подходят, прямо не глазной кабинет сделался, а выставка невест. Большей частью, естественно, разведённые, реже вдовы, незамужних в таком возрасте уже практически не осталось, при такой-то красоте трудно не изведать прелестей семейной жизни. Очень приятные женщины валом шли на приём к Игорю Николаевичу, симпатичные, статные, высокие. Просто глаза разбегаются. Интересно, откуда они узнали, что таковые ему нравятся? Парадиз!

Наличие среди коллектива подобных сочувствующих коллег весьма облегчало профессиональную деятельность. Заходит, допустим, замглавврача в регистратуру и говорит своим елейным голоском, от которого у посвящённых припадок трудовой доблести мигом начинается:

— Девочки, найдите мне срочно карточку такого-то больного…

Да прежде бы весь регистрационный народ, вплоть до случайно подвернувшейся санитарки-поломойки включительно, кинулся ту карточку искать, друг друга с ног бы посшибали, все бы полки обшарили, все шкафы перевернули, по кабинетам кинулись с криками да воплями, всю поликлинику на дыбы поставили, а нашли… А если не нашли, ой-ёй-ёй… не надо здесь лишней жути нагонять, без того жизнь регистратуры не сахар. Короче, и поломойке бы случайной досталось под горячую руку: не суй свой нос, куда не просят!

Теперь, конечно, тоже вывернутся наизнанку, найдут… но только после Игоря Николаевича или даже после волоокой медсестры его Кати, посланной Игорем Николаевичем. То бишь, разулыбается старший регистратор Зоя Фоминишна заместителю главврача обязательно и пояснит кротко аки божий агнец:

— Извините, Ольга Петровна, сейчас для глазного кабинета ищем, как только найдем, так вам обязательно сразу же… и в кабинет принесём… Можете не беспокоиться.

Что делать? Вынуждена замглавврача согласиться со своей второй очередностью в лечебном процессе и принять без всяких споров и внушений, хотя, что ей до Игоря Николаевича? Вроде бы и ничего ни с какой стороны. Женщина она давно замужняя, детная, успешно руководящая, в браке счастлива, никаких видов на подотчётного офтальмолога не имеет, но такова сила женского общественного влияния в коллективе, что никому спуску от самого низа и до самого верха не даёт.

И это четыре месяца спустя после похорон! Да другой бы женился давно, но Игорь Николаевич не прыткий вам попрыгунчик. Хотя траура тоже не носит. И не носил. Любит светлые костюмы, светлые рубашки, они больше идут к его иссиня седой шевелюре, делая моложавее на вид. Стройный седой юноша с печально-строгим лицом без единой морщинки, подтянутый в своём белом халате, весь в работе… весь в ежечасной памяти о преждевременно ушедшей жене. Редчайший мужчина, таких природа в свет считанными экземплярами выпускает, практически единственный достойный вдовец на всём обозримом, с начинающейся легкой дальнозоркостью, пространстве.

Чувствуя к себе столь трогательное отношение, Игорь Николаевич радуется с одной стороны, а с другой трепещет. Еще тщательней следит за своим внешним видом, любимые голубые рубашки с утра выглаживает филиграннее, чем иной ювелир алмазы шлифует. К галстукам подход также особенный, халат ему доставляют из прачечной сверкающий белизной и шуршащий утренней свежестью. Костюм светло-лазурный без соринки, штиблеты — ни у кого другого таких нет и быть не может.

Джентльмен высший пробы, корректный, спокойный, выдержанный, со всеми одинаково вежливый, элегантный мужчина в цвете лет с единственным недостатком — неженатым остался, да и то не по своей вине. А сколько перестрадал! Все видели, как мучился этот изумительнейший человек полгода, будто сам умирал, а не жена его. И как только жив остался после всех мучений — испытаний? Удивительно. Заинтересованное сообщество в целом, и любая его представительница в отдельности надеялись этот последний недостаток Игоря Николаевича скорейшим образом искоренить, внеся, таким образом, заключительный, великолепный штрих в портрет идеального современного мужчины.

Вступление офтальмолога в новый брак казалось делом совершенно естественным, как же иначе? Времени прошло достаточно: не месяц, не два, целых четыре… Пора бы уж… некоторым образом… отойти от горя… снять траур, так сказать. Пора вернуться к нормальной человеческой жизни. Со стороны женского общества во имя этого делалось всё возможное и согласное с законами этики, разумеется. Но Игорь Николаевич к нормальной жизни возвращаться не желал, предпочитая ненормальную, находя в ней большую радость. Даже про Ольгу Васильевну забыл. Разве сравнить святое с грешным? От одной только мысли, что стоит ему где оступиться нечаянно, задержать на одной из поклонниц взгляд чуть дольше, чем полагается приличием, как тут же остальные, никого не спросив, сочтут данный факт произведённым с его стороны выбором! Просто дурно делается от сего прискорбного обстоятельства, руки холодеют, на лбу испарина, шок и общее торможение чувств.

Мгновенно, раз и навсегда, исчезнет благодатнейший микроклимат всесторонней нежнейшей женской опеки, к которому он успел привыкнуть, в коем купался весь рабочий день, как в благодатной солнечной морской воде южного побережья Крыма несколько месяцев подряд, и, между прочим, совершенно бесплатно, не то за путевку в черноморскую здравницу, даже за авиабилет платить не надо! Посему ни в чью сторону не делал ни малейших реверансов. Со всеми был равновзвешенно вежлив, предупредителен, добросовестен, слова перед произнесением измерял на точнейших аптекарских электронных весах, чтобы двусмысленности не возникло ни малейшей, улыбался по-настоящему крайне редко, желательно в пустое пространство, где в данный момент не присутствовало женских персон.

Нет, Игорь Николаевич вовсе не был по натуре своей буридановым ослом, застывшим над двумя одинаковыми охапками сена, и в результате умершим от голода, не в состоянии предпочесть одну другой. В его положении выбор гораздо больше, и с голоду не умрёшь, зато жить-то как приятно, вы себе не представляете! Тех самых неуловимых многозначительных улыбок, моннализовских, кою одну еле-еле в три столетия смог зафиксировать человеческий гений, он в течение восьмичасового рабочего дня получал до полусотни штук, прекрасно понимая, что созданы и предназначены сии шедевры исключительно для него одного и никого более, и творились милыми красавицами с удовольствием в самых заурядных и прозаических местах — коридорах, холлах, регистратуре, других кабинетах, возле его рабочего стола и чаще всего, почему-то, в темнушке при исследовании глазного дна пациенток. Здесь никто точно, кроме него, улыбку не увидит, не узнает и не прочтёт, только он один. Только для него она и предназначена. Там и дарятся почти открыто, дольше мига. А для других — тайна, для других — ничего не видно, всё как всегда. Взгляд со дна и до дна. И что же потерять одним махом всю эту вдруг открывшуюся роскошь жизни? Невидимый сладчайший фимиам, непрерывно изливающийся с небес на его чётко постриженную голову? Целиком и полностью объемлющий душу и тело в неземных объятиях? Извините!

Отсюда следует: если в недавнем прошлом, при жене больной ещё, Игорь Николаевич мог позволить себе довести сослуживицу после трудового дня под руку до трамвайной остановки, и никто бы в этом ничего этакого не усмотрел, ни в чем не обвинил, то теперь ни в коем случае нельзя. Не то под руку, рядом идти опасно, да что там говорить, просто недозволительная роскошь. Другие претендентки мигом обидятся и всё бац, рухнет!!! Нет уж, не он строил, не ему и ломать!!! Не в состоянии Игорь Николаевич допустить, чтобы неимоверное богатство жизни растаяло утренним туманом, оставив его один на один с суровой обыденностью практики заурядного глазного специалиста без тихих вздохов, взглядов, легких словесных намеков, атмосферы обожания окружающими незамужними почитательницами. Чтобы праздник ушёл да канул в прошлое безвозвратно и навсегда? Разве можно? Нет, подобного промаха ответственный Игорь Николаевич себе позволить никак не мог. И тайный пир души его на полсотни персон при строгом внешнем пуританстве продолжался с неимоверным царственным размахом.

Однако же, если главный виновник держал себя в рамках с артистическим упрямством, про многих обожательниц из числа пациенток этого сказать было никак невозможно. Здесь не только случайно видно со стороны незаинтересованному взору, но и выставлено напоказ, ибо жёсткая конкуренция обязывает добиться своего и победить во что бы то ни стало, а следовательно первым делом необходимо заявить о намерениях.

Денис из сил выбился переминаться у стенки, пока дошла его очередь. Врач вдумчиво изучал бумажку от Муси Давыдовны. Даже со зрением Дениса заметно было, что он ничего не может разобрать, что там понаписала госпитальная диагностка. Умные люди нередко страдают плохим почерком, впрочем, не чаще глупцов. Чтобы не отнимать времени у очередниц, дожидающихся в коридоре решения своей женской участи, пациент поспешил изложить существо дела, не дожидаясь сообразительности от печального вдовца.

— У меня в военном госпитале нашли отслойку на пять часов.

— Замечательно. Пройдёмте, посмотрим.

И снова в темнушке офтальмолог с сухим остекленело горестным взором, который иные сочувствующие поклонницы называли ястребиным, а некоторые даже орлиным, с полчаса изуверски пускал зайчиков в Денисовы зрачки, пока тот не залился горючими слезами. Пришлось даже платочек достать, утереть сырость, и высморкаться, как на похоронах. По безмятежному выражению Игоря Николаевича отчетливо видно, что по-прежнему никакой отслойки сетчатки он не обнаружил, ни на пять, ни на семь, ни на девять часов, но в память об усопшей жене направление в областную больницу на операцию дать согласился.

Выписала его аккуратным почерком медсестра, совсем даже и не глупая молодая высокогрудая девушка с исполненным внутреннего смысла лицом, врач же только черкнул неразборчиво подпись. В проёме двери возникла очередная женщина без головы, с грудью, поднятой даже выше, чем у кабинетной медсестры. Она пошла прямо на сидящего за столом доктора, будто ничего в мире, кроме него, не существует, но, увы, наткнулась на стул и нехотя, стройно присела, держа спину прямо, как конногвардеец на манежной выездке в присутствии государя императора.

В коридоре на трёх скамейках тоже, как по ранжиру, расселись гражданочки без голов, с приподнятыми выше среднестатистического показателя грудями. Чтобы удостовериться, что это не обман зрения и ошибки нет, Денису, спрятавшему платок в карман, пришлось сощурить левый глаз, а правым пройтись по уровню равнения на грудь четвёртой. Женщины нахмурились, подумали, что молодой человек им двусмысленно подмигивает, а ведь они ему в… тётеньки годятся.