Люди – они хорошие. Люди – они товарищи

Сергей Обухов

Это трогательная история о Марте, красивой молодой женщине, матери ребенка с особенностями развития, которая борется за свое право быть счастливой и за полноценную жизнь сына.Это история о том, какой яркой может быть жизнь при любых обстоятельствах, если смотреть на мир как Пашка, ее сын, который считает, что «люди — они хорошие, люди — они товарищи».Это история не о трагедии. Это история о смешном и грустном, о дружбе и предательстве, а главное — о счастье жить, любить, мечтать… Книга содержит нецензурную брань.

Детей не надо воспитывать. Детей надо любить.

© Сергей Обухов, 2024

ISBN 978-5-0064-0023-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Марта опаздывала на работу из-за непредвиденных обстоятельств. Соседка, помогавшая ей по дому, неожиданно уехала к заболевшей дочери, и ей самой пришлось собирать и вести сына в школу. Конечно, опоздания могло и не быть. Достаточно было не идти до перехода со светофором, а перебежать улицу прямо перед входом в метро, а потом улыбнуться молодому парню и со словами «извините, пожалуйста» оказаться первой у турникета, а дальше по газону к входу в больницу. Марта любила представлять, как она нарушает все мыслимые и немыслимые правила поведения — хотелось свободы и интриги, но никогда так не делала. Она сама не понимала, откуда эта привычка к самодисциплине и желание делать все, как надо. Но размышлять на эту тему было некогда, так как она уже быстро шла по коридору терапевтического отделения, снимая на ходу плащ и поправляя густые темные волнистые волосы, спускающиеся ниже плеч. Марта вполне могла быть моделью, но работала старшей медсестрой, и сейчас главной её задачей было не размышления на всякие абстрактные темы, а попасть в комнату для переодевания, чтобы облачиться в спасательный белый халат. Если человек в форме, значит, он на работе, и значить, никакого опоздания нет. Пусть даже это и маленькая десятиминутная ложь, но это ложь во имя спасения хорошего человека. Марта остановилась перед дверью с надписью «Служебная» и оглянулась. Удалось проскочить. На её лице появилась улыбка облегчения. Она сделала глубокий вздох и открыла дверь. Улыбка мгновенно исчезла. Выдох перешел в щеки, раздувая их. Марта застыла перед завотделением, представительным пятидесятилетним мужчиной, который, не торопясь, достал из кармана мобильный и показал на время.

— И…и…и? — с намеком на издёвку в голосе произнес завотделением.

— И…и…и? — теряясь, повторила Марта.

— За мной не обязательно повторять. Можно сразу отвечать на вопрос. Хотя, я знаю эту вашу пластинку. Опять семейные обстоятельства…

— Да, понимаете… Соседка неожиданно уехала. Пришлось сына в школу вести.

Марта опустила голову. Волосы закрыли лицо.

— Понимаю, — равнодушно произнес завотделением, — И про сына, и про школу. А вы понимаете, что вы старшая медсестра, и пример для других.

— Исправлюсь. Буду крутиться, как белка в колесе.

Завотделением едва заметно улыбнулся и отошел в сторону, пропуская женщину, пожелавшую стать белкой, только чтобы не получить выговор.

— Так уж не надо. У нас не уголок Дурова, а больница. Проходите, раздевайтесь.

Марта, поняв, что избежала наказания, выпрямилась, откинула волосы назад и в упор посмотрела на завотделением.

— Раздеваться? — спросила она кокетливо.

Завотделением немного смутился, но принял игру:

— Одевайтесь, раздевайтесь. Делайте, что хотите, только чтобы через полчаса вип-палата была готова. Больного принимаем.

Марта стояла за стойкой медицинского поста и разбирала папки с историями болезней. Она была одета в идеально подогнанный халат с бейджиком «старшая медсестра». Подошла Лариса, молодая женщина с аккуратно «подкаченным» в некоторых местах телом, и положила руку на её плечо. Марта обернулась и приветливо кивнула ей.

— Ну, как, шеф застукал? — спросила Лариса, потягиваясь.

— Да, как будто ждал в засаде, но все обошлось. Надо только срочно вип-палату подготовить.

— Не парься, подруга, я тебя подстраховала. Там все в порядке.

— Спасибо, Лариска, ты человек! — сказала Марта, укладывая папки в стопку.

— Хорошо, что хоть ты об этом знаешь, — игриво отреагировала Лариса, — но только так просто от меня не отделаться.

— Готова на все, но подменить не смогу. Пашку не с кем оставить.

— Жаль, что не с кем, — задумчиво протянула Лариса.

— А что случилось? — поинтересовалась Марта. — Ты меня заинтриговала.

— Да здесь такое дело, — оживилась Лариса, — мне тут благодарность перепала от одного больного. В конвертике. Понимаешь? Хватит на двоих, чтобы культурно посидеть в клубе, а может даже и не так культурно поорать в караоке. Давно мы с тобой никуда не выбирались и «карасей» не ловили. А?

— Ой, ля! — отреагировала Марта с насмешкой, — а у кого вчера голова болела? А кого я три дня назад в ночной подменяла…

— Марфуша, ты вот хоть и старшая медсестра, но такая невнимательная. Я говорю — «мы с тобой». Понимаешь. Ты и я, — с надеждой на понимание сказала Лариса.

— Понимаю. Ты опять хочешь, чтобы я была наживкой, как в прошлый раз. Еле избавилась от того красавчика. Как он пыхтел…, — с возмущением вспомнила Марта.

— Не переживай. Карась не пожалел, что угостил двух элегантных дам веселящими напитками, — примирительно сказала Лариса. — Вот только клюнул, к сожалению, всего один раз. Атак… — Лариса со вздохом опустила руки на бедра. — Он в разводе. Я как ветер. Эх, все могло бы сложиться. — Она отряхнула ладони, как если бы они были испачканы. — Ну, так как насчет караоке?

— Идея, как всегда, шикарная, но сегодня не могу. Говорю же — соседка уехала к дочери. Не оставлять же сына одного? Волнуюсь.

— А может, ему кнопочный мобильный дать, чтобы быть всегда на связи? — не унималась Лариса. — У меня есть где-то старый. Хочешь, принесу?

— Бесполезно. Уже давала и не один. То кому-то отдаст, то где-то забудет. Если вещь не из его мира, то она ему не нужна, — пояснила Марта.

— А чего не попробовать его в интернат устроить, чтобы ходил хотя бы на рабочей неделе? — осторожно спросила Лариса.

Марта резко отстранилась. По лицу Ларисы пробежали испуг и раскаяние, и она бросилась обнимать подругу.

— Прости, прости меня. Я — дура, — с испугом сказала она. — Как можно нашего Пашку кому-то отдать. Хочешь, я с ним сама посижу? Лего пособираем. Я ему песню на ночь спою. Он точно не будет против. Мы же с ним друзья.

Марта грустно улыбнулась:

— Эгоистка. Ты с моим сыном, значит, со своим конвертом и на моих харчах в моем доме. А я на свои деньги буду глотку драть в караоке и от карасей отбиваться? Так что ли?

Лариса и Марта переглянулись и тихо засмеялись.

— А давай я с завотделением поговорю, чтобы разрешил ему к нам на работу приходить после школы, пока соседка в отъезде, — сказала Лариса, поправляя прическу. — У меня есть к нему подход. Я бы даже сказала подкоп.

— Хорошо бы, — неуверенно сказала Марта и передала папки Ларисе. — Закончи за меня здесь с бумажками. Я пойду все же загляну в палату.

— Иди уж, товарищ начальник. Жаль, что рыбалка отменяется. Я вся прямо на подъеме, — мечтательно сказала Лариса и тронула свою грудь. — Жаль, что никто сегодня не оценит.

— Ну, уж если ты на подъеме, то загляни в седьмую к этой, ну, с венами. Может еще капельницу поставить? Надо с лечащим поговорить. У неё с ногами не очень хорошо.

— В седьмую? Это мать телевизионщика твоего что ли? — спросила Лариса.

— Да, никакой он не мой, — с притворным возмущением ответила Марта. — Хотя приятный парень. Мне даже кажется, что я немного того… в него. Только очень уж он маменькин сынок.

— А ты думаешь, что только ты одна такая бешено заботливая мамаша? — с насмешкой спросила Лариса.

— Сравнила тоже.

Зазвонил мобильный Марты. Она посмотрела на экран и сбросила вызов. Лариса успела заметить лицо мужчины.

— Опять он? — поинтересовалась она.

Марта кивнула головой.

— Чего-то зачастил со звонками, да и изменился как-то, — осторожно заметила Лариса.

— Чего ты хочешь? Время бежит. Пашке уже восемь, — тихо отозвалась Марта. Она вздохнула и поправила халат. — Пойду, все же, загляну в палату. Начальник я или нет?

Марта медленно шла по отделению, машинально здороваясь с пациентами. Настойчивые звонки от Хайнца, которые она игнорировала, растревожили её, так как заставили вспомнить прошлое, когда она была счастлива и когда она думала, что это навсегда. Жаль, что только недавно ей попалась на какой-то интернет страничке китайская мудрость «пришло счастье — будь бдителен…» Продолжение она не помнила. Хотя, о чем это? Какая бдительность, когда ты любишь, и мир сосредоточен в пределах запаха любимого человека, не дальше его губ, его волос, его дыхания, его желания. Если только можно было бы поймать любовь, как красивую бабочку, и приколоть на стену булавкой. Хотя опять не о том. Опять — эмоции. Любовь на булавке, это уже не любовь, а энтомологическая коллекция. Любовь — это всегда свобода. Любовь — это всегда риск, что время утопит её в «белом шуме» жизни, где незаметно растворится страсть, желание быть вместе, и умереть в один день. С такими мыслями, только оформленными не в словах, а в наборе расплывчатых, тревожных ощущений, Марта вошла в вип-палату и огляделась. От прошлого здесь ничего не осталось — все новое и современное. Все радостное и обнадеживающее для пациентов. Только память о тех днях жила занозой в её душе и не поддавалась апгрейду.

* * *

Хайнц, молодой, подтянутый мужчина с темно-рыжими вихрями на голове и едва заметной щетиной на скулах, аккуратно заправил рубашку в брюки и потянулся за пиджаком, висевшем на спинке кровати, когда в палату вошла Марта. Она с удивлением развела руками, давая понять, что не понимает, что здесь происходит. Хайнц после секундной паузы и легкого вздоха пожал плечами, показывая, что он не виноват — обстоятельства, и быстро надел пиджак.

— Ты куда? Врачи хотели еще неделю понаблюдать тебя, — строго и одновременно игриво поинтересовалась Марта.

Ей нравилось изображать командира для самоутверждения, хотя она прекрасно знала, что Хайнцу достаточно было моргнуть, чтобы превратить её в беспомощную куклу с протяжным звуком «мама-а-а». Но в этот раз он не моргнул, а эмоционально заговорил с таким смешным и любимым ею акцентом:

— Да, да, я знать, но босс из Берлин. Звонок. Документы послать. Сейчас работать. Вечером дома.

— Дома? Ой, я прибраться не успела. И ужин тоже… — теряя командные позиции, заволновалась Марта.

— А-а-а, ничего. Давай ужин ресторан. Я — есть. Ты — петь, — улыбнулся Хайнц и стал проверять карманы.

— Что петь? — спросила сбитая с толку Марта.

— Ты что? Совсем забыл? Я не знать, как называть. Вот… — Хайнц попытался вывести мелодию.

— О, нет, — сказала Марта, закрывая ему рот ладошкой. — Что не дано, то не дано. Вот эту что ли? — Марта стала серьезной и запела песню «Дорога к тебе», но быстро остановилась. — Не хочу дальше. Грустная.

Хайнц обнял и поцеловал её.

— А ты хитрый, немец. Давай наоборот: я — есть, ты — петь, — сказала Марта, показывая на едва округлившийся живот. — Мне много есть надо. Нас двое. И один из нас парень.

Хайнц взял Марту на руки и закружил, повторяя радостно:

— Нас много, нас много.

— Стой, стой, — закричала Марта. — Я на работе. Мне нельзя быть закруженной. Мне еще уколы в попу делать. Меня не поймут, такую веселую.

Хайнц поставил Марту на пол и отошел к окну. Он явно собирался с мыслями и хотел сказать что-то важное. Наконец, он робко начал:

— Я не знай. Я понимай, что «кранкенхаус» не место говорит про любовь. Я хочу быть муж. Я хочу делать все правильно. Я люблю тебя. Люблю. Мне надо в Германия. Я буду говорить отец, мать. Потом свадьба. У меня большой дом.

— Я не хочу жить в Германии, — осторожно возразила Марта. — У меня здесь подруги, работа. За могилами мамы и сестренки надо ухаживать. Я хочу в институт поступить. Стать гросс врачом. Понятно?

— Хорошо. Хорошо. Жить здесь. Строить дом. Гости — Германия, — с готовности согласился Хайнц. — Как звать будем ребенок?

Марта пожала плечами. В её глазах читалась растерянность от неожиданного вопроса.

— Пауль, — воспользовался моментом Хайнц.

— Пауль? — спросила Марта, приходя в себя. — Его в школе засмеют. Что еще за Пауль? У нас нет такого имени.

— Пауль нет? — удивился Хайнц. — Кто тогда есть?

— Ну, если на букву п… — Марта задумалась и принялась кокетливо крутит пояс халата. — Во. Пашка. Красиво. И кричать удобно.

— Пашка, Пашка. Хорошо. Гуд. А зачем кричать? — удивился Хайнц и взъерошил от волнения волосы на голове.

— Вот поэтому я в Германию и не хочу, — притворно обиженно сказала Марта. — Кричать зачем? Объясняю. Когда в лесу по грибы ходишь и потеряешься, то кричишь: Пашка. Пашка.

— Зачем потеряешься? А навигатор? — не понимая объяснения, спросил Хайнц.

— Ну, тебя. Зачем, зачем? А романтика? Грибы, лес, опасность, — попыталась объяснить Марта, но поняв, что её не поймут, стала помогать Хайнцу с галстуком. — Ладно. Адаптация не получилась. Иди, арбайтен. Вечером я — есть. Ты — петь, пить и что там еще хочешь. Вот такие мы русские женщины. Все разрешаем.

* * *

Колька сидел на школьных ступеньках и разглядывал свои стоптанные ботинки, подошва которых готова была остаться на асфальте в любой момент. Он был худым вертлявым пацаном тринадцати лет среднего роста с цепким взглядом, острым личиком и взъерошенными сальными волосами, одетым в потрепанную легкую куртку, имевшую когда-то голубой цвет. Домой ему идти не хотелось. После того, как год назад умерла его любимая мама, и из тюрьмы вернулся отец, это был не дом, а ад. Еще не так давно он был «хорошистом», озорным, но опрятно одетым мальчиком. И это были не его фантазии. Этому были подтверждения — школьный альбом. Маму, которая работала в этой школе уборщицей, любили за доброту и отзывчивость. Часть этой любви перепадала и ему. Иногда озорство и хулиганство рвалось из него наружу, но он не мог подвести её. Он не хотел быть похожим на отца, испитого нервного существа, обтянутого кожей с наколками. Когда мамы не стало, то злость отца за неудавшуюся жизнь перешла на него. Вначале побои удивляли его и заставляли страдать, но потом он привык и научился защищаться, ругаться матом, что немного охлаждало отца, и курить, что придавало ему весомость в собственных глазах. Мамы больше не было. Подводить больше было некого. Он мог позволить себе быть оторвой и хулиганом. Мир стал пустым, и его надо было чем-то заполнять. Чем? Колька без страха вступал в любую драку, особенно если там был хоть какой-то намек на справедливость, но если такого намека не было, то он его придумывал. Кольке вообще нравилось заменять реальность фантазиями. Вот он едет на поезде к морю. Он высовывается в окно. Южный ветер несет запахи нового мира, а значит и счастья. Колька почему-то думал, что все новое должно быть счастливым. Он мог позволить себе так думать. Он был еще ребенком, который преждевременно попал в мир взрослых людей. Колька склонился и потрогал подошвы. Да, рвануть к морю было бы хорошо. Там и ботинки не нужны. Тепло. Купайся, загорай. Крики ребят на школьном стадионе вернули его в реальность. Надо пойти посмотреть, чего там. Хоть какое-то развлечение.

На пришкольной площадке царило оживление. Подростки 9 — 13 лет выстроились в круг и по очереди толкали Пашку, молчаливого мальчика восьми лет с копной тяжелых, темных волос, и едва заметными признаками аутизма на лице, одетого в бардовую фирменную байковую рубаху в широкую клетку. Подростки понимали, что они делаю что-то не то, но законы стаи диктовали свои правила, и они, как бы оправдываясь, подбадривали себя смехом и свистом. Пашка не чувствовал их злобы, поэтому не сопротивлялся и податливо перемещался от одного подростка к другому. Ему даже нравилась эта игра. Мама за ним не пришла, соседка — тоже, а здесь сразу так много незнакомых людей. Он не мог еще понять, опасны они для него или нет, поэтому внимательно смотрел на них широко открытыми темно-карими глазами. Отсутствие сопротивления и этот спокойный взгляд смутили подростков. Они перестали его толкать, отчего Пашка потерял равновесие и упал на землю. Его рюкзак отскочил в сторону и оказался в воротах. Подростки заметили подошедшего Кольку и, зная его драчливость, стали переглядываться, решая бежать или остаться поиграть в футбол. Колька полез в карман потрепанной куртки и демонстративно достал пачку сигарет. Подростки забыли о своих опасениях и бросились к нему. Он сделал оборот на 360 градусов, убрал пачку обратно в карман и показал всем фигу.

— За что прессуем? — предельно хриплым голосом спросил Колька, подражая отцу.

Ребята задумались, пытаясь вспомнить, с чего все началось. Подросток девяти лет по прозвищу Картавый, которого тоже часто «прессовали», решил первым установить с Колькой контакт в надежде заслужить его расположение:

— Иглать не хочет. Нам влатарь нужен. У них есть. А мы что? Они нам сейчас наваляют.

— А чего не хочет? — искренне удивился Колька, переходя на обычный голос.

Подростки с опаской посмотрели на Кольку и пожали плечами. Колька понял, что рано вышел из образа отца, и вновь прохрипел, обращаясь к Пашке:

— Не хочешь с пацанами играть? Эй, чего молчишь? Я тебя спрашиваю.

Колька повернулся к подросткам и изобразил кривую улыбку:

— Откуда он такой смелый?

— Да, он не смелый, — решил вступить в разговор подросток 11 лет по прозвищу Рыжий, — он из этой школы, ну, для придурков, там за углом.

— А чего сюда приперся на чужую территорию? — раздраженно спросил Кольки и, не дожидаясь ответа, подошел к Пашке и рывком поставил его на ноги.

В воздухе повисло молчание. Колька и Пашка замерли. Их взгляды встретились. Кольке показалось, что ветер несет ему в глаза мелкий песок. Он стал часто моргать. Голос подростка по прозвищу Толстяк, который вывалил содержимое Пашкиного рюкзака на землю, вывел Кольку оцепенения. Он хотел толкнуть Пашку, подозревая, что тот незаметно бросил ему что-то в лицо, но зрение восстановилось, и он передумал.

— Во, смотрите, у этого аута, как у нас, — перебирая вещи, пыхтел Толстяк. — Математики. Букварь. А это что? Какие-то рисунки.

Ребята разобрали рисунки и стали их рассматривать. Все рисунки были сделаны карандашом и очень походили на черно-белые фотографии, так детально в них все было прописано. Вот белые голуби в черно-белых лучах невидимого яркого солнца. Вот искрится несущаяся куда-то черно-белая река в окружении красивых и почти оживших берез. Вот множество треугольников, квадратов, овалов и других геометрических фигур, которые не поддаются одновременному восприятию, отчего мозг сбоит и принимает их за странных существа из другой вселенной. Вот лицо красивой женщины, с которой хочется немедленно начать разговаривать, и узнать про взрослый мир и все такое. На лицах подростков застыло многосекундное удивление.

— А что, клево, — первых поделился своим впечатлением Толстяк. Он поднес один из листков к Картавому. — А ты так можешь, Картавый?

— А чего калтавый? У меня четыле по лисованию…

— По лисованию у него… — передразнил его Толстяк

Перепалка по поводу рисунков могла бы продолжиться, но подросток 10 лет по прозвищу Шахматист замахал руками, привлекая внимание остальных:

— Смотри, смотри, ребя. Они там тоже пишут сочинения. Ну ка… Это чего за сочинение? Всего два предложения. Да, аут он и есть аут. Мыслей ноль.

Шахматист вспомнил все свои с трудом вымученные трояки за сочинения и почти с любовью посмотрел на Пашку. Он не последний в борьбе с «великим и могучим». Вот, парень вообще написал всего два предложения, а ему за десять не хотели трояк поставить. Колька вырвал листок, пробежал глазами по крупным буквам, набрал в легкие воздух, чтобы перекричать всех, но замешкался, как бы что-то вспоминая, а потом произнес каким-то не своим, вернее сказать, каким-то забытым голосом из прошлого, когда они были счастливы с мамой:

— Люди — они хорошие. Люди — они товарищи.

Подростки не заметили его смущения и начали неистово смеяться, стараясь превзойти друг друга в истошности. Их лица стали похожими на мелкие пельмешки, варящиеся на высоком огне и норовящие выскочить из тесной кастрюли. Колька попытался засмеяться. Не получилось.

— Чего смеетесь, придурки? — зло сказал он, но испугался за свой образ «плохиша», и начал кривляться, — это же о нас. Мы чё не люди? Люди, и тоже хорошие. А некоторые даже прекрасные. — У Кольки получилось восстановить злость и уверенность. — Эй, где мяч?

Подростки прекратили смеяться и переглянулись.

— А где влаталь? — опять занудил Картавый.

Колька махнул рукой на Пашку.

— Ну, парень, — обратился он к нему, стараясь не смотреть в глаза, — раз мы твои товарищи, тогда выручай. Играть будешь. Вишь, вратаря не хватает. Давай топай в ворота.

Пашка не среагировал на слова и остался стоять неподвижно, как будто размышляя о чем-то.

— Во, блин, дебил, — начал злится Колька, — у них все там такие что ли в этой школе? — Он быстро снял с себя куртку. — а вы чего стоите? Вратарь есть. Давай играть. Соберите его рюкзак, бросьте за ворота.

Колька решительно подошел к Пашке, взял его за рукав, и, не почувствовав сопротивления, отвел в ворота, поставив по центру. Колька обрадовался, что ему не пришлось применять силу или устрашение, как это обычно было с другими. Да, это могло и не помочь с этим парнем, как он понял. Только репутацию подмочил бы. А так все в норме. Он рулит.

— Ты не стой так. Рожу мячом расквасят, — посоветовал он. — Ты хотя бы руки вперед вытяни, товарищ.

Пашка послушно выставил перед собой руки. Подростки вновь засмеялись, но на этот раз более дружелюбно. Ведь он мог стать их вратарем, хотя бы понарошку. Колька полез в потрепанный рюкзак, достал перчатки, которые можно было так назвать только условно, и передал их новому вратарю. Пашка стал неумело надевать их, морщась и пыхтя, а затем вернулся в исходную позицию и застыл. Кто-то из подростков ударил мячом по воротам. К удивлению всех, мяч попал в Пашкины руки и отскочил в сторону. Подростки оживились.

— Во! — Колька показал Пашке большой палец, — ты, главное, не суетись. Мы сейчас их всухую сделаем.

Все закричали и в споре разобрались на команды. Началась сумбурная игра с криками, пиханием и обзывательствами. Вначале всех приводило в изумление, а затем в злость, что каждый раз мяч, летящий в Пашкины ворота, попадал в его выставленные вперед руки и отскакивал в сторону. Пашка не пытался поймать его. Это было ему не нужно. Он охранял ворота непонятных ему, но хороших людей и товарищей. Он давно не видел столько радости в одном месте.

* * *

Из-за угла аккуратного, двухэтажного дома, построенного в традиционном немецком стиле, вышел Хайнц. В нем еще можно было узнать энергичного, молодого мужчину восьмилетней давности когда-то крепкого телосложения. Только выступили скулы, только поредели волосы, только… Перед собой он толкал одноколесную тележку с лежащей в ней полутораметровой яблоней и лопатой. Хайнц медленно дошел до центра лужайки, окруженной кустами, и стал намечать место посадки дерева. Он хотел, что яблоня располагалась строго по центру и была видна с любого места. Она должна была стать сердцем лужайки, сердцем дома. Хайнц присел на тележку, но сразу встал и принялся копать медленно и монотонно, делая частые паузы и обтирая рукавом обильный пот со лба. С крыльца дома за ним наблюдали его отец, мужчина семидесяти пяти лет с прямой осанкой и крепкими руками, и мать, коротко стриженая женщина семидесяти лет с резкими, правильными чертами лица. Отец и мать переглянулись. Мать что-то сказала отцу и направилась к Хайнцу. Отец резко остановил её. Она заплакала. Отец крепко обнял её. Теперь плакали оба. Хайнц упорно копал и не обращал ни на кого внимания.

* * *

Колька и Пашка сидели на подоконнике лестничной площадки. Колька рассматривал что-то за окном и теребил пустую пачку сигарет. Пашка тер колено, морщился от боли и пытался отлепить комья грязи от своих джинсов. Иногда он переключал свое внимание на Кольку и внимательно разглядывал его. Колька замечал это, но не подавал виду и старался придать своему лицу более мужественное выражение, для чего вспоминал обелиски нашим войнам, которые он видел в журналах. Колька бросил пачку на пол и соскочил с подоконника. Он устал изображать мужество. Хотелось есть, пить и спать.

— Слушай, у тебя скоро предки придут? — спросил он командным голосом, — Мне надоело здесь с тобой торчать. Курево закончились. Жрать хочу. Отец опять бить будет, если не заснет. — Колька оживился. — Надо вообще куда-то валить. Вот ты бы куда сбежал от родичей?

Пашка внимательно смотрел на Кольку и молчал.

— А, да, чего я спрашиваю. Ты же из этой школы, — раздраженно сказал он, но примирительно добавил, — а на воротах ты хорошо стоял. Офигеть. Мяч прямо все время в тебя попадал. А Картавый тебе специально по коленке ударил. Они же проигрывали. Не дрейф, разберемся.

Пашка не дрейфил. Он обнулился, как разряженный аккумулятор, после такого физического и эмоционального напряжения, после необходимости столько раз реагировать на свое имя, после стольких ударов мяча, появлявшегося из ниоткуда и улетавшего в никуда. В нем поднималась волна тревоги и страха. Сейчас он хотел попасть в свой мир, где все на своем месте: коробка с пазлами, карандаши в стакане, экран с мультфильмами, бутылка воды в холодильнике, леденцы в вазе, диван с покрывалом в квадратах и мягкий коврик с деревьями на стенке. Он хотел раствориться и стать невидимым для всех. Послышался звук подъехавшего лифта. На лестничной площадке появилась Марта. Она уже открыла дверь квартиры, когда вышла из своей задумчивости и заметила ребят. Колька, как зверек, почувствовал её нарастающее возбуждение и с опаской отошел к ступеням.

— Пашка, что с тобой? Почему ты такой грязный? Что с коленкой? — не получив ответов, она посмотрела на Кольку. — Ты что с ребенком сделал, хулиган?

Кольку захлестнула волна детской, беззащитной обиды:

— Почему хулиган-то? Он ребенок, а я что? Говно на палочке. Я тоже могу молчать и глазеть на всех. Тогда меня тоже жалеть будут? А так, если я могу говорить, то сразу хулиган.

Марта была сбита с толку. Она не ожидала такого напора от сопливого подростка, но волнение за Пашку гнало её эмоции дальше:

— Ты чего ругаешься? Ты как разговариваешь со взрослыми?

— А вы чего? Я помог ему. Думал, вы другие, — отрезал Колька и добавил нараспев, — товарищи, — он засунул руки в карман штанов для большей солидности, как это делали бравые герои во многих фильмах, — а вы, как мои родители. Все вам по херу. На алкашку не похожи, а как они. Надо было бросить его там, а я притащил, дурак.

Марта почувствовала, как от Пашки, который слез с подоконника и пытался поймать её взгляд, идет волна несогласия с её словами. «Да что я и правда сорвалась на парня, — подумала она. — Лариска права. Надо пойти куда-нибудь, снять напряжение».

— Извини, парень, сорвалась. Где там? — спросила Марта, стараясь придать голосу максимальную дружелюбность.

— Где там, где там… на поле, — язвительно ответил Колька.

— На поле? На каком еще поле? Вы что, за город ездили?

Нелепое предположение Марты развеселило Кольку. Он почувствовал, что берет верх над этой красивой женщиной. Теперь они оба у него под каблуком — и сын, и мать, и он уже может не бояться обвинений и показать, что он мужик, и его надо слушать, а не ахать и охать: — Какой загород с этим топчуном. На футбольном поле были. Он теперь в нашей команде играет.

— Во что играет? Как играет? — продолжила допытываться Марта.

— В футбол. Вратарь он, — сказал, как отрезал, Колька и подумал: «Эх, жалко, пацаны не видят, как он здесь рубит. Это круче любой драка».

— В футбол? Вратарем? — прошептала Марта, потеряв всякую надежду что-либо понять, и тихо заплакала. — Спасибо, тебе. Извини. Может, зайдешь? Я вас покормлю…

Колька до дрожи хотел есть. Он был уверен, что у Пашкиной мамы будет и вкусный суп, и жареная картошка, а, может, даже и компот, как когда-то у мамы. Но Колька не собирался покидать пьедестал победителя и начал медленно спускаться по лестнице.

— Спасибо, товарищи, у меня дома всего полно. Папка тоже волнуется. Шашлык, наверное, приготовил, — с трудом выдавил из себя Колька.

Раз ступенька, два ступенька. Колька почувствовал, что что-то не давало ему броситься вниз. Он остановился и обернулся, встретившись взглядом с Пашкой. Он увидел, как Пашка делает попытку улыбнуться ему и махнуть рукой. Его губы шептали какое-то слово, может, даже и «товарищи».

Марта сидела на чисто убранной кухне за столом у окна и листала конспекты. Волосы были забраны в высокий «конский хвост», мягкая майка, шорты. Она много знала из практики, и учеба давалась ей легко, вот только теория туманила мозг. Куча формул, названия соединений и их производных… Она не понимала, зачем все это надо было держать в голове, когда есть готовые лекарства. Все старые, которые использовались в их отделении, она знала назубок. Все новые — легко запоминала. Только вряд ли её пламенную речь оценили бы на экзаменах. Оставалось одно — зубрить и писать шпаргалки, которые она никогда не использовала из-за трусости и боязни быть осужденной. Эх, если бы у неё была такая же зрительная память, как у Пашки. Зря она вспомнила про сына. Теперь в голову ничего не пойдет. «Это что такое сегодня было? — подумала она. — Надо пойти посмотреть, как он там, спортсмен». Марта сложила тетради, полюбовалась яркой луной за окном, которая явно предлагала налить бокал вина и придаться воспоминаниям или мечтам. Нет, нет. В её положения — воспоминания тревожны и разрушительны, а мечты бесполезны и опасны. Только реальное настоящее, в котором она и Пашка. Марта бесшумно вошла в комнату сына и присела на край кровати, поправляя одеяло, и без того правильно лежащее на Пашке, лицо которого выражало отрешённость от мира и спокойствие. Когда Пашка спал, он был, как все. Марта особенно любила такие моменты, так как ощущала себя мамой обычного ребенка, у которой не было никаких проблем. Из состояния бытовой нирваны её вывел виброзвонок. Подруга не могла без неё. Она будет звонить даже с луны, а уж про клуб и говорить нечего. Марта поднесла мобильный к уху и прикрыла его ладонью. В динамике грохотала музыка и звучал слегка подвыпивший голос Ларисы. Марте не сразу удалось убедить подругу, что это она. И только имя Пашка, возымело на неё действие. Контакт случился. Марта выслушала рассказ про всех интересных мужчин, которые пришли в клуб, и сожаление, что нет её. Могла бы получиться классная рыбалка. Одна с крючком. Другая с сачком. На формальный вопрос Ларисы — как у неё дела, Марта успела только сказать, что у неё все хорошо, а еще что Пашка стал вратарем какой-то дворовой команды и написал очень хорошее сочинение про хороших людей. Лариса ничему не удивилась и ничему не восхитилась, занятая поиском партнера на ночь, чем расстроила Марту. Зачем было звонить? Только чтобы похвастаться, как ей там хорошо среди музыки, вина и танцев. Эх, подруга. Ладно, чего обижаться. Лариска часто жаловалась, что её женский век на излете, и надо спешить. Она хотела семью. Она мечтала о муже. Может, она было и права. У Марты были хотя бы яркие воспоминания о прошлом и Пашка, родной по крови человек. И вообще, в мире не все устроено правильно. Вот, например, для лица и тела придумали макияж и ботокс, а для души что? Марта не хотела, чтобы эти мысли поселились в её голове. Ей надо было думать о Пашке и о том, как сделать его жизнь полноценной, чтобы он тоже научился чувствовать радость от жизни, как и она. Чувствовать любовь она его уже научила. Марта посмотрела на двойной листок, приколотый булавкой к обоям, с надписью заглавными буквами «СОЧИНЕНИЕ» и улыбнулась. Она провела по волосам сына и собралась уходить, но заметила большую коробку на стуле, надписи на которой указывали, что это посылка из Германии. Она вспомнила, что давно хотела выбросить коробку, а вещи перебрать и положить в детский шкаф. А что, хорошее занятие, чтобы успокоиться. Марта поставила коробку на пол и начала доставать оттуда детские вещи: свитер, джинсы, ботинки, рубашка… Она внимательно рассматривала их и смотрела размеры. Что-то много вещей на вырост. Надо будет как-то сообщить Хайнцу. Пусть пока не тратится.

* * *

На лужайке, где работал Хайнц, многое изменилось. Во-первых, настал вечер и зажглись фонари по периметру участка, отчего обстановка стала какой-то театральной и торжественной. А во-вторых, Хайнц уже опустил яблоню с несколькими чудом уцелевшими яблокам в яму, которую медленно засыпал. Работа давалась ему с трудом. Он останавливался, делал несколько разминочных движений, а затем продолжал. Наконец, закончив, он отступил на несколько шагов и бросил оценивающий взгляд на итог своих трудов. На его лице появляется подобие улыбки. Отец и Мать Хайнца волоком подтащили ему кресло-качалку. Хайнц поблагодарил их кивком головы и начал утрамбовывать землю вокруг дерева. Во время работы он вспоминал прошлое, вернее Марту, и это помогало ему преодолевать слабость. Он помнил, каким он был сильным тогда. Как ни странно, его мысли о ней формировались по-русски, который он уже начал забывать, но отдельные фразы, сказанные её и окрашенные её эмоциями, действовали на него, как энергетический напиток. Поэтому он не сразу среагировал на свой родной язык, на голос отца.

— Какая была лужайка, — недовольно сказал отец, — пройдешь машинкой и порядок. А теперь придется кругами косить.

— Пап, я восстановлю травку. Все будет, как раньше, — уставшим голосом произнес Хайнц.

— Если ты что-то меняешь в мире, то, как раньше, уже не будет, — проворчал отец.

Мать Хайнца решила подключиться к разговору:

— Да при чем здесь трава. Вырастит. Мне дерево жалко. Ну, какая яблоня при нашей зиме. Горы рядом. Снега. Пихту надо было сажать.

— Мам, при чем здесь пихта? — искренне удивился Хайнц. — Я хочу, чтобы на дереве были яблоки, чтобы можно было сорвать и угостить. А про морозы не думай. Это русская яблоня — антоновка называется. Она даже в Сибири растет. Это мне друзья из России прислали. Помнят меня еще. Приятно.

— Приятно, приятно. Лучше бы деньги прислали на лечение. Можно было бы в Америку или в Израиль съездить. Не надо сдаваться, — с мольбой произнесла мать.

— Какая Америка? Какой Израиль? Что ты говоришь? — выпалил отец. — В Германии лучшая техника…

Отец Хайнца обиженно махнул рукой и пошел в дом.

— Болезни лечат врачи, а не техника, — бросила ему вдогонку мать и обратилась к сыну, — хватит возиться, отдохни. Я принесу тебе бутылочку пива. Только долго не сиди. Холодает. А отца ты не слушай. Все будет хорошо. Молодой еще. Дети будут. Вот увидишь.

— Не увижу, — Хайнц взял мать за руку. — Да и зачем? У меня уже есть сын. Жаль, что только вы тогда…

— Хватит обвинять нас… — перебила его мать, — да и какой это сын…

— Прошу, не надо. — чуть не сорвался на крик Хайнц. — Сто раз слышал: не такой, как все. Мама, послушай — кто знает, кто такой, кто не такой, кто лучше из нас и кто нужен этому миру.

— Не будем ссориться, сын. Такой хороший вечер, — в голосе матери слышалась усталость и отчаяние.

Она медленно пошла по направлению к дому, еще раз бросив взгляд на одиноко стоящую яблоню, которая разрушала их привычный мир и ставила под сомнения её с мужем правоту всегда и во всем.

Хайнц посмотрел вслед матери и опустился в кресло-качалку. Он уже построил дом, посалил дерево и… Вот только с сыном пока не складывалось. Надо успеть, надо успеть. Хайнц закрыл глаза.

* * *

Марта закончила перебирать вещи, задумалась, а затем сложила все опять в коробку. Не хотелось укладывать одежду в шкаф из опасения разбудить сына. Правильное решение. Она тронула листок с надписью «СОЧИНЕНИЕ», посмотрела на грязную байковую рубаху и улыбнулась. Пашка, если заснул, то будет крепко спать до утра. Она это знала. Можно подумать и о себе. Марта подошла к зеркалу и начала рассматривать себя, делая позы и играя с халатом. Чем больше она кривлялась перед зеркалом, тем больше ей хотелось танцевать. Марта даже не поняла, как, но она набрала номер телефона Ларисы.

— Ты еще там? — тихо спросила она в трубку.

— Да, рыбачу. Пока не очень. А ты чего звонишь? — поинтересовался голос Ларисы в трубке.

— Не знаю. Чего-то так на душе хорошо, спокойно. Пашка вратарь. Подумать только. Праздника захотелось.

— Ну, так давай, приезжай, — завибрировал голос подруги, — . Пашка до утра не проснется. Сама говорила. А я сейчас такую музыкальную подборку сделаю в караоке. «Baccara» отдыхает. Жду. Не трать время.

Марта отключила телефон и наклонилась, чтобы задвинуть коробку под кровать. На полу она обнаружила небольшой конверт с надписью «Хайнц». Чтобы все это значило? Звонки, посылка, конверт. Она не хотела возвращаться в прошлое, но прошлое её не отпускало. Вспомнился парк и самая горькая обида.

* * *

Марта сидела в задумчивости на краю скамейки. Включили фонари. Реальность сделалась более мягкой. Стало легче. Она была прекрасна в своей грусти, как бывает прекрасна осень или заснеженные, горные вершины, которые не достичь и не понять. Марта достала мобильный и несколько раз хотела включить контакт с именем «Хайнц», но не решалась. Рядом присели два молодых, слегка подвыпивших парня. После непродолжительного перешёптывания они решили попробовать наладить контакт с одиноко сидящей особой женского пола. Других вариантов у них пока не было.

— Девушка, у вас закурить не найдется? — обратился первый парень, играя зажигалкой.

— Ты чего, дебил? Какой закурить у девушки, — тихо возмутился второй парень, — не это надо было спрашивать.

— Это ты дебил. Нормальный вопрос. Сейчас все бабы курят, — повысил голос первый парень.

— Посмотри на неё. Нашел бабу. Это же красотка, почти как в фильме, — блеснул эрудицией второй парень.

Парни хлопнули друг друга по рукам и рассмеялись. Первый парень вновь решил попытать счастья:

— Красотка, не хотите присоединиться к нашей компании?

— К вашей? — Марта вышла из задумчивости, — не хочу.

— А чё так? Рожами не вышли?

— Да, нет, — Марта бросила на них взгляд, — с рожами у вас, вроде, все нормально. Дебилов не люблю.

— Это мы дебилы? — угрожающе зашипел второй парень.

— Ну, не знаю, — наигранно наивно сказала Марта, — вы так сами себя называете.

Парни переглянулись, начали толкать друг друга, а затем залились громким смехом, показывая, что они не опасны и с ними вполне можно весело провести время.

— Ты клевая. Может, замутим чего? Мы рожи побреем, — дружелюбно предложил первый парень.

Марта была к какой-то степени благодарна им, что они вывели её из стопора, но решила продолжить игру:

— Может и замутим. Только позже.

— А чё так? Мы можем и забашлять, — совсем осмелел второй парень.

— Забашлять — это хорошо, — сказала Марта радостно, но тут же включила голос страдалицы, — только мне вначале родить надо здорового парня. Пусть потом будет, кем хочет, даже таким, как вы.

Марта, поняв, что игра закончилась и вновь наступила реальность, заплакала.

Парни растерялись, не зная, как реагировать на слезы этой красивой девушки, да и планы у них были другими. Они начали сориться.

— Пойдем, дебил. Не можешь проститутку от беременной отличить, — пробурчал первый парень

— Так они здесь всегда раньше собирались, — оправдывался второй парень, — вся тусовка с района.

— Ты бы еще пандемию вспомни, бля, — загрустил первый парень, — идем, здесь нечего ловить.

Парни встали, попытались извиниться, а затем растворились в сумраке боковой аллеи.

Марта хлюпнула носом и набрала номер Хайнца. В трубке зазвучал его бодрый и оптимистичный голос:

— Привет. Привет. Как ты? Как Пашка? Скоро я приезжать. Надо успеть документы делать до его рождения. Будет гражданин Германия. Это хорошо. Свобода. Везде ездить.

Марта молчала. Она была в смятении.

— Марта? Марта? — обеспокоился Хайнц, — Ты что молчишь? Где ты?

— Я здесь… рада тебя слышать… — выдавила из себя Марта.

— А голос? Что голос? Проблем есть? — тревожился Хайнц.

— Наверное, да. Проблемы, — отрешенно сказала Марта.

— У тебя? — молниеносно отреагировал Хайнц.

— У нас… У Пашки… — сказала она, стараясь на заплакать.

— Как? Ты говорить, все нормаль. Был нормаль, — допытывался Хайнц.

— Было, да сплыло, — еле слышно проговорила Марта.

— И что теперь? Что с Пашкой? — спросил Хайнц. В его голосе чувствовалась неприсущая ему растерянность.

— Ребенок будет не такой, как все, — сказала Марта с облегчением, что все карты открыты.

— Не такой? А какой не такой? Скажи, — глухо прозвучал голос Хайнца в трубке. Больше никто не дул в медные трубы.

— Солнечный. У него будет свой мир, — все более освобождаясь от тяжести, сказала Марта.

— Я плохо понимать. Свой мир… А у нас? — спросил Хайнц.

— А у нас свой. Мы будем стараться дружить, — неуверенно ответила Марта.

— А как мы путешествовать… Европа, играть мой любимый футбол, шахматы, — уже без всякого энтузиазма интересовался Хайнц.

— Не знаю. Пока не знаю, — задумчиво сказала Марта, но тут же оживилась, — Хайнц, у вас в роду были у кого-нибудь генетические нарушения?

— Что ты говоришь. Какие нарушения. У нас такая медицин.

— Какая такая? Вспомни о своем случае… Тебе надо сделать генетический скрининг…

— Скрининг? Когда? Я с трудом выбирать время, чтобы вырваться к тебе.

— А вообще-то зачем этот скрининг? — сказала Марта, — Пашке это не поможет…

После долгой паузы голос Хайнца вновь зазвучал в трубке:

— Я могу делать тебе визу. Скоро.

— Зачем? — удивилась Марта.

— Ну, здесь можно все делать быстро. Ты понимать? — в голосе Хайнца вновь появилась решительность. — Потом твой скрининг. Уверен, в следующий раз все будет хорошо.

Марта почувствовала обиду и нарастающее отчаяние:

— Какой следующий раз? Хайнц, я не хочу делать аборт. Я ребенка хочу от любимого мужчины, от тебя. Я Пашку хочу, чтобы с ним в лес ходить за грибами, чтоб кричать его имя. А ты — следующий раз… Ты говорил с родителями про нас? — выпалила на одном дыхании Марта.

Хайнц не отвечал.

— Хайнц. Хайнц, ты меня слышишь? — прокричала Марта в трубку, но, вдруг, поняв почему он не отвечает, горько улыбнулась, — Ясно.

Марта отключила телефон и встала. В её глазах не было слез. В её глазах появился какой-то необычный свет, в её теле — какая-то упругая сила. Дыхание было ровным и глубоким. Она поняла, что стала главной в этом мире для своего будущего сына. Она стала индивидуальным Богом. Настало её время создавать рай, но не для Адама и Евы, а для своего Пашки. Она знала, что справиться, пусть даже и ценой своего счастья. Ведь она уже знала все про змея-искусителя.

* * *

Марта всегда считала и всем говорила, что у неё было счастливое детство. Как думали её родители, она не знала. Взрослые жили со своими проблемами, которые скрывали от детей. И только иногда проскакивала ссора, краснели глаза от слез и наступало холодное молчание. Но все это было, как и у всех, и не разрушало её ощущения счастья. Были веселые дни рождения, поездки к морю и сказки на ночь. Школа внесла свою коррективу и стала большим испытанием для счастливого детства, так как приходилось контактировать с большим количеством людей, которые не только имели свое мнение, но и оценивали тебя. А какое может быть счастье, когда тебя оцениваю? Это уже жизнь.

Марта не была ребенком, которому непременно надо было встать на табуретку и громко прокартавить стих или прокричать песню. Она любила и стихи, и песни, но только в тишине ванны, стоя перед зеркалом. А вот что она любила делать публично, то это танцевать. Родители очень обрадовались, когда наконец-то нашли у ребенка талант, и начали водить её в кружок, а затем и в известную школу. Танец — был её стихией, и она не боялась выставлять себя напоказ. Она была искренней и не чувствовала дискомфорта от любопытных взглядов, даже когда уже оформилась в девушку. Марта с удовольствием танцевала в разных современных стилях. Ей только категорично не нравился твёрк. Она не понимала, как только одной частью тела, причем этой, можно выразить все эмоции и свое отношение к миру. Позже она узнала от Лариски, что та была без ума от этого танца, хотя получалось так себе, и даже чуть не повредила себе позвоночник, крутя задом во все стороны.

Марта вполне могла бы стать профессионально танцовщицей, если бы не трагедия с младшей сестренкой, изменившей жизнь их семьи. Была суббота. Мама ушла на рынок, а папа пошел с Сонечкой в парк покататься на каруселях. Там он встретил соседа, тоже пришедшего с ребенком отрабатывать свой долг, и они разговорились о жизни: о странном Перельмане, не взявшем лям за доказательство гипотезы Пуанкаре (сама гипотеза их не интересовала, а вот за страну и, в частности, за наших евреев было обидно), перешли на крушение самолета с Качиньским, выдвигая свои гипотезы, а закончить решили разговором о погоде. Тема нейтральная и приятная в преддверии лета. Когда они стали уже прощаться, то услышали детский вскрик, и обернулись. Дети по-прежнему стояли на вращающейся карусели, и только Сонечка лежала на земле.

Врачи неделю боролись за её жизнь, а потом пригласили всех в палату реанимации. Маленький камушек попал в висок маленькой девочки, и случилась большая трагедия — мозг умер. Родители стояли молча, погружаясь в мрак и отчаяние, а Марта смотрела на свою сестренку и не могла понять, где здесь трагедия. Вот её реснички, вот её курносый носик и эти пухлые щечки, вот её ладошка. Она такая теплая, теплая. А если вынуть трубку изо рта и отсоединить паутинки проводов, то они смогут побежать на улицу. Там сейчас так хорошо.

Мама упала в обморок, и трагедия вошла в их жизнь, разрушив семью. Папа стал части выпивать, виня себя в случившемся. Мама не упрекала его, но и не поддерживала. Светлости Марты, еще подростка, не хватало на всех. Их дом превратился в ритуальный зал, где каждый день прощались с Сонечкой. Отец не выдержал и ушел. Он не просто ушел, а исчез. Марта терзала маму расспросами, но та отмалчивалась. С потерей двух любимых людей закончилась её счастливая детская жизнь и началась взросла. Марта не смогла на фоне угасания мамы продолжить дарить людям радость своим танцем, хотя предложений было достаточно, да и с деньгами возникли проблемы. Вначале она устроилась санитаркой, а потом и медсестрой в больницу с тайным желанием когда-нибудь разобраться, как умирает мозг человека. Как ни странно, уход мамы она перенесла стойко и с пониманием, что человек может вынести не каждую боль. Есть предел. Марта даже вновь стала танцевать, но недолго. Теперь она осталась совсем одна, не считая далекой тетки на Волге. Были, правда, воспоминаниями о счастливом детстве, которые ей очень помогали. Когда Марта встретила Хайнца, счастье вернулась, но ненадолго. Его предложение избавиться от ребенка, который жил в ней и стал уже частью её судьбы, поразило Марту, так же как когда-то предложение врачей отключить сестренку от жизни.

С появлением сына, родного человека, жизнь вновь наполнилась смыслом, который заключался в том, чтобы не только вспоминать прошлое, но и строить будущее. Кроме того, Марта поняла, что она уже знает, как жить со счастьем, а вот со смыслом — еще нет. У неё появились новые привычки и даже своя мантра, которую она пела, укладывая сына спать: «Вместе весело шагать по просторам, по просторам, по просторам! И, конечно, припевать лучше хором, лучше хором, лучше хором!». Марта исполняла песню проникновенно в стиле латино. Хором Пашка петь не научился, но с удовольствием слушал. Со временем к ней в дуэт напросилась Лариска, которая часто заходила на огонек, а иногда и пожить пару дней в её просторной квартире.

Жить со смыслом оказалось гораздо трудней, так как требовалось постоянно ставить перед собой задачи и решать их. И она ставила и решала. Карусель жизни разгонялась все быстрее. Она помнила, что случилось с сестренкой, поэтому боялась сорваться, и очень тщательно выбирала друзей и знакомы, и обязательно с учетом реакции Пашки, который ни разу не ошибся. Так они плыли в лодке жизни вдвоем, но были совсем не прочь взять к себе в команду надежного и веселого попутчика.

* * *

Марта вошла в клуб и сразу поняла, что оделась слишком вызывающе и теперь придется не столько отдыхать, сколько отбиваться от поклонников. Ей нравилось внимание мужчин, при условии, если для этого не требовалось угождать им и ограничивать свою личную свободу, которая была ей нужна, чтобы чувствовать себя сильной. Лариска бросилась ей навстречу, получив свою порцию внимания, а затем повела за столик, где познакомила с бизнесменом по имени Григорий, шестидесятилетним, богато одетым, полнеющим мужчиной интеллигентного вида в очках, и его коротко стриженым худощавым другом. Марта оценила непринужденную обстановку и расслабилась. От ухажёров отбиваться не придется. Мужчины стали предлагать ей закуски, от которых она отказалась, честно сказав, что уже ужинала с сыном, но с удовольствием немного выпьет и потанцует, а чтобы не подумали ничего лишнего, добавила, что сто лет не отрывалась. Мужчин удивил отказ от дорогих яств, но они переглянулись и сделали вид, что понимают её. Танцы — это великолепно, правда, не для всех, уточнили они. Марта не стала спорит, а взяла королевскую креветку под соусом, чем примирила мнения о еде и танцах. Лариса одобрила действия подруги, прошептав ей на ухо, что у них здесь своя программа, и все должно идти своим чередом — выпил, закусил, потанцевал. Марта поняла желание Ларисы, раскрутить мужчин на все прелести жизни, и решила помочь, предложив выпить за приятное знакомство. Предложение с энтузиазмом поддержали, а Григорий, который не спускал глаз с Марты с момента её появления добавил к тосту, немного смущаясь, — «и за любовь с первого взгляда». Его друг решил не отставать, кивнул Ларисе и тоже внес свою лепту — «в любом возрасте». Лариса среагировала моментально и поправила тоста с учетом своих интересов — «за приятное… многообещающее… знакомство». Тост собрали воедино и повторили. Он получился без должного напора и немного банальным, но устроил всех. Алкоголь под него прошел на ура — у мужчин виски, у женщин вино. Марта хотела поделиться своими не совсем радостными мыслями о любви с первого взгляда, но помешал принесенный официантом шашлык из баранины, на который все набросились, и который непременно надо было есть горячим. Попробовала и она. Вкусно. Надо будет приготовить сыну. Пусть знает, что любят люди не из его мира. Выждав окончание всех ритуальных действий с поеданием горячего, Марта решительно встала и предложила пойти потанцевать, так как уже и выпили, и закусили, и логично было перейти к активному отдыху. Лариса после небольшого сомнения положила себе в рот еще один кусочек шашлыка и выразили готовность, взяв за руку друга Григория. Сам Григорий встал, но только для того, чтобы начать извиняться, объясняя, что будет смотреться, как корова на льду, и попросил разрешения поддержать их аплодисментами, наблюдая за танцами из засады. Марта рассмеялась, представив себе корову в засаде. Какая уж здесь любовь с первого, со второго, да и с любого взгляда, если время не остановилось, если пространство не сжалось. Она решила не умничать и не высказывать свое мнение, а просто кивнула в знак согласия и пошла на танпол. Лариса последовала за ней. Друг Григория пообещал присоединиться, но сел и вновь принялся за шашлык. Григорий сделал глоток виски и поблагодарил друга:

— Спасибо за твою авантюру. А я и не знал, что в таких местах могут быть такие женщины. Такая естественная, наполненная жизнью. Не то что секретарши губошлепы, которых ты нанял.

Друг хотел обидеться, но передумал, опасаясь, что из-за долгого объяснения мясо совсем остынет, а Григорий отвлечется и не сможет выполнить свое обещание — поддерживать дам аплодисментами из засады. Поэтому он ограничился коротким замечанием:

— Во-первых, я нанял не для нас, а для тех, кто к нам приходит. А ты знаешь этот народ. А во-вторых, пора кончать с твоим романтизмом. Это какие по счету грабли уже будут?

Марта и Лариса стояли на танцполе в ожидании музыки. Лариса крикнула ди-джею по имени Костик поставить её любимую песню. Невидимый Костик немедленно откликнулся жестким техно. Лариса возмутилась, что это не то, что она просила, и пошла выяснять отношения. Марта осталась. На её лице появилось выражение отрешенности, и она начала двигаться, все убыстряясь и убыстряясь, погружаясь с каждым движением в транс, делая секундные остановки, чтобы затем выпустить новую порцию энергии во внешний мир. Душа очищалась и становилась легкой, призывая тело присоединиться к наслаждению. Ангелы счастья летали где-то рядом, на расстоянии приятной эмоции. Материальный мир не играл уже такого значения, как минуту назад — мужчины, тосты, взгляды. Возникло ощущение полета и полной свободы от времени и пространства. Танец. Танец. Танец. Что это? Что случилось? На Марту обрушилась тишина. Она остановилась, пытаясь понять, где она. Шквал аплодисментов вернул её в реальность, в мир тактильных ощущений. Все смотрели на неё. Она застенчиво закивала головой и уже собралась вернуться за столик, откуда доносились возгласы восторга, как кто-то осторожно взял её за руку. Это был Виталий, приветливый парень тридцати пяти лет, работающий корреспондентом на ТВ, мама которого лежала у них в больнице и про которого она сказала подруге: «Мне даже кажется, что я немного того… в него». Хотя это был спорный вопрос — иногда казалось, иногда не казалось, но парень был тактичным, не слишком навязчивым и давал ощущение полноценной жизни, которая предполагала союз мужчины и женщины. Они иногда встречались. Виталий даже пытался рассуждать на тему, какой должна быть семьи, как бы намекая на что-то. Марта внимательно слушала, не вмешиваясь в его монологи, давая ему возможность самому прийти к какому-либо заключению. Теоретические рассуждения обычно заканчивались путаницей и противоречиями, и тогда Марта брала ситуацию в свои руки, и они переходили к практике: целовались, обнимались и, при благоприятных обстоятельствах, занимались сексом. Он обходился с ней, как с дорогой, хрупкой фарфоровой статуэткой. Марте нравились эти легкие отношения двух воздушных шариков, но вместе с тем ей хотелось определенности, а не полета по ветру, хотя бы ради Пашки. Только её тревожило, как все будет? Новый мужчина захочет своего ребенка. А как это совместится с миром её сына? Хотя любовь может совместить все. Такая мысль была во многих книжках, которые она прочитала и которые написали умные люди. Знать бы только, правда это или всего лишь их фантазии. Писатель не врач. Он не за что не отвечает. А люди могут пострадать, и она в том числе. Виталий напомнил о себе еще раз легким поцелуем в щеку. Марта решила изменить предопределенный ход событий этой ночи. Ведь это — её ночь, что бывало так не часто. Она понимала, что подводит подругу, но у неё не было желания продолжать разговор о любви с первого взгляда. Лариска выкрутится. Она опытная жрица любви. Поэтому Марта дала понять подруге жестами, что бросает её одну на растерзание самцов, и обратилась к Виталию:

— О, Виталь, привет. Можно я на тебя обопрусь. Голова кругом.

— Да, конечно. Давай помогу. Где ты сидишь? — спокойно спросил Виталий.

— Сижу я там с подругой и её друзьями, — она показала на заставленный закусками столик, — только мне что-то не хочется возвращаться и слушать мужские откровения про несчастную любовь и желание согреться около женщины.

— Тогда пойдем в бар, — засмеялся Виталий, — чего-нибудь вкусного выпьем.

— Пойдем, — согласилась Марта, восстанавливая дыхание. — А ты чего смеёшься, корреспондент? Это ты про «согреться». А что я такого сказала? Да, все мужчины хотят согреться. Только при чем здесь женщины, не пойму. Найди себе батарею и грейся. Или я не права?

— Про батарею — сильно сказано. А при чем здесь женщины? — задумался Виталий, — так мне кажется, что женщина при всем в этом мире. Это и рождение ребенка, и семья, и уют.

— Эх, романтик ты, Виталий. Сразу видно, что еще не обжигался ни с ребенком, ни с семьей, не говоря уже про уют. Хотя ты с мамой живешь. За уют можно не беспокоиться, — уколола его Марта.

— Да-а-а, пока с мамой, — протянул Виталий, но тут же оживился и показал на столик в углу с веселой мужской компанией, — а может, к нам пойдем? У нашего оператора, с которым я работаю, сегодня днюха. Он решил сегодня с коллегами, а завтра с родными и «батареями», как ты говоришь.

— Не, чего я буду ломать его планы, — отрицательно покачала головой Марта, — с ребятами, так с ребятами. А то сейчас сразу будут искать темы о высоком. А потом, я пришла танцевать. Понимаешь? Сидеть и душевничать я на работе могу. Может, выпьем и потанцуем?

— Выпить можно. А вот с танцами у меня проблема. Я как ты не могу. Мне бы в обнимку потоптаться, — улыбнулся Виталий.

— Да, ладно. В прошлый раз ты классно зажигал, — погрозила ему пальцем Марта и засмеялась, — А…я поняла. Ты перед коллегами не хочешь светиться.

— Ну, да. Потом будут издеваться при каждом удобном случае. Выпьем!

Виталий сделал знак бармену, который налил им по бокалу вина. Они посмотрели друг на друга и молча сделали по глотку. Каждый ушел в свои мысли.

— Ладно, — заговорила первой Марта, — тогда вернусь к Лариске с её карасями. Не хорошо бросать подругу. А ты вали к друзьям. Вот, мы какие с тобой хорошие. Все о других думаем.

Марта собралась уходить. Виталий остановил её, попросил подождать и направился к столику друзей, где стал сто-то энергично объяснять. Коллеги засмеялись и помахали Марте. Она ответила. Виталий ввернулся. Он был сама решительность.

— Сколько будем танцевать? — спросил он строго.

— Странный вопрос. Минут тридцать. Мне потом к Пашке бежать. Он там один. А что?

— Да нет, это я хотел узнать, сколько минут позора меня ждет, — Виталий махнул рукой, — А, ладно. Только давай еще выпьем.

Виталий и Марта взяли бокалы и выпили до дна.

— Пошли, — Виталий взял Марту за руку, — тридцать мину позора с красивой девушкой, в которую ты влюблен, это еще не самое худшее, что может случиться в жизни корреспондента. Только потом ты обещаешь… мне… дать тебя проводить.

— Всего-то, — изобразила удивление Марта. — Слава Богу. Обещаю. Я думала, ты потребуешь сразу идти с тобой под венец.

— Я думаю об этом, — смущаясь, сказал Виталий, — надо все обсудить.

— Надеюсь, что ты не тугодум, — без иронии сказала Марта и передала ди-джею через бармена просьбу поставит что-нибудь крутое для королей танцпола.

Марта вышла на центр. Виталий неуверенно последовал за ней. Зазвучала музыка. Марта начала танцевать и заводить зал. Посетители присоединились к ней. На этот раз Марта не улетела в свой мир. Она танцевала вместе со всеми и просто делилась своим хорошим настроением.

Виталий нежно раздевал Марту. Он хотел запомнить все свои движения, все свои эмоции. Сексуальное напряжение росло, но он старался подавить его и продлить время предчувствия любви, когда они были еще двумя отдельными существами, когда он еще не «вошел» в неё и не потерял контроль над своим сознанием. Волосы, плечи, грудь… плоть… Все скоро растворится в стонах и светлом потоке страсти. Отключится разум. Исчезнут пространство и время. Любовь сингулярна. Взрыв, слияние, освобождение. Марта не выдержала ожидания и первой легла на кровать, увлекая за собой Виталия. Красивые и плавные движения. Сплетенье рук. Водопад волос. Свет луны из окна. Блики на красивых телах. Капельки пота. Виталий издал тихий стон. Марта положила ладонь ему на губы и улыбнулась, а затем вновь растворилась в удовольствии.

В приоткрытой двери появилось сонное лицо Пашки. Взъерошенные волосы, замятая щека, темные, внимательные глаза. Пашка увидел полуулыбку мамы, трепет её тела и почувствовал, что она счастлива. Он не хотел ей мешать. Блик от луны, отраженной в зеркале, проник в щель и ослепил его. Пашка заморгал и прикрыл дверь. Он немного постоял в задумчивости, а затем вновь лег в постель и накрылся одеялом. На его лице появилась едва уловимая улыбка, зрачки расширились. Комната наполнилась белым шумом, который оформился в мелодию. Мир рассыпался на пиксели и превратился в пастельный, облачный рисунок с двумя белыми голубями. Рисунок наполнился светом, стал объемным и ожил.

Два белых голубя ходили кругами вокруг друг друга, громко воркуя, подлетая и вновь садясь. Свет играл в их перьях, из-за чего они были похожи на большой белый шар. Через секунду шар взмыл в небо, где вновь распался на двух голубей, которые начали подниматься, кувыркаясь, все выше и выше, пока не стали казаться единым целым в закатном темнеющем небе между солнцем и луной.

Марта в ночной рубашке, с растрепанными волосами ворвалась в комнату Пашки и бросилась к его постели. Они откинула одеяло и с удивлением обнаружила, что постель пуста. Марта обернулась. Пашка молча сидел за письменным столом и что-то рисовал. Она подошла и нежно положила руку ему на плечо. Пашка прижался к ней щекой и протянул листок с рисунком. На рисунке были белые голуби в голубом небе с луной и солнцем.

Марта поцеловала его в макушку:

— Ох, ты мой Врубель.

Вошел аккуратно одетый Виталий, который осторожно поставил на пол рюкзак и посмотрел на рисунок:

— Почему Врубель?

— Ну, мощно звучит. Врубель. Пашка. Что не так?

— Посмотри на рисунок. Голуби. Это Пикассо. Это его любимая тема.

— Пусть будет Пикассо, — засмущалась Марта, но тут же замотала головой, — хотя нет, нам чужая слава не нужна. Правда, Пашка. Ой, чего я разболталась. Я же опаздываю. Тебя надо еще в школу завести. Паш, одевайся, умывайся, бутер с собой дам. Погнали…

Пашка, который уже слез со стула, стоял молча и с любопытством разглядывал мужчину, с которым мама вчера была счастлива.

— А в чем проблема? Давай я его отведу, — предложил Виталий, — у нас летучка еще через два часа.

Марта заметила взгляд сына и поняла, что он не так хорошо спал ночью, как ей показалось:

— Проблема в том, что этот Пикассо может с тобой и не пойти. Тебя нет в его мире. Тебя вообще для него нет.

Виталия удивило это заявление, но он не хотел сдаваться, и решил по-дружески обратиться к Пашке напрямую, на что раньше не решался, да и Марта не советовала:

— Павел, давай я тебя отведу. Маме надо помочь.

— Пашка, может, правда? Виталий хороший, — с надеждой сказала Марта, посмотрев на часы, — он на телевидении работает, людей снимает, мы по телеку их потом смотрит…

Пашка вздохнул и отвернулся.

Виталий не ожидал отказа и начал смотреть по сторонам, как будто там могла быть какая-то подсказка. Его взгляд остановился на рюкзаке, лежавшем у его ног. Он поднял глаза и поблагодарил кого-то там наверху:

— А вспомнил, я же подарок Пашке принес — армейский ремень. Красивый.

Виталий достал из рюкзака ремень и быстро надел его на себя поверх толстовки.

Марта утвердительно закачала головой, показывая, что это великолепный ход.

— Ох, ты, какой ремень. Настоящий, солдатский, как у защитника, — голосом лубочной бабушки проговорила она, — а пряжка какая со звездой. Это подарок для Пашки?

Марта показала Виталию, что больше ничего не надо говорить, а только ждать. Стало так тихо, что было слышно, как на кухне кипит чайник. Пашки немного приподнял плечи, а потом медленно повернулся и посмотрел на Виталия. Его взгляд заскользил сверху вниз и остановился на массивной пряжке ремня. Виталий и Марта переглянулись, но продолжили хранить молчание. Виталий медленно снял ремень и передал Пашке, который стал водить по пряжке пальцами и внимательно рассматривать. На его лице появилась едва заметная улыбка. Он посмотрел на маму. Их взгляды встретились. Марта взяла руки сына и Виталия и соединила их. Пашка не сопротивлялся. Марта не удержалась и взорвала тишину.

— Ну, ты хитрец, — с восхищением сказала он, глядя на Виталия, — нашел ключик. Конечно, не у каждого есть такая бляха, — она вновь взглянула на часы, — так, корреспонденты и художники, быстро на выход. Мне надо собраться. Пашка, я в карман рубашки положу тебе денежку на всякий случай. Ключи на веревке в рюкзаке, чтобы не было, как в прошлый раз.