Слуга великого князя

Сергей Чечнёв

Отроку Никите боярскому сыну Плещееву придётся помешать вероломным планам Галицкого князя Дмитрия Шемяки убрать с дороги своего двоюродного брата великого князя Московского Василия II, распутать убийство стольника Шемяки Завида Лыкова и спасти княжескую «калиту» – таинственную казну из недоданных в Орду податей, за которой идет охота.В повести «Слуга великого князя» реконструированы подлинные исторические события XV века и только некоторые персонажи являются вымышленными.

Глава 6

13 февраля 1446 г.

Село Ховринка близ Радонежа

Дверь — стена… дверь — стена… дверь… Никита постоянно натыкался то на одну, то на другую. Не успеет сделать трех шагов — на пути вырастает преграда. Еще шаг… ну вот, снова дверь! Никита вдруг почувствовал, что полумрак крохотной клети сковал его по рукам и ногам точно крепкие путы молодого жеребца в стойле. Сердце его учащенно билось и рвалось наружу. Ноги не могли устоять на месте. Но дубовые стены стояли крепко и не пускали дальше своих пределов. Хождение взад-вперед и роение в голове нестройных мыслей начинали порядком поднадоедать. Никита в сердцах приподнял руки и сжал кулаки. Всё! Пора уже на чём-то остановиться! Хватит одно и то же переливать из пустого в порожнее. Эх! Если бы раздвинуть эти дубовые бревна! И почему Прошка дал ему на ночлег такую малюсенькую клеть? Шаг шагнуть — и то места нет!

Никита с раздражением отвернулся от двери, рванул руки вниз, словно пытаясь сбросить с себя оковы полумрака. Нечего сказать, хорошо боярин своего посыльного привечает! Словно в поруб упёк!

Справа, в красном углу, у иконы Божьей Матери теплилась лампадка. Её неяркий свет разливался по клети узким пятнышком, едва освещая лишь середину. Всё, что было вокруг — стены, дверь, сундук у левой стены, на котором Никите была постелена рогожка — тонуло во мраке. Да! Одно слово — не клеть, а монастырская келья. Тáк вот, наверное, и монахи в Троице живут, света белого не видят… Никита осёкся. Монахи… Троица… Он как-то и забыл, что ведь и сам собирается на постриг… Собирался, то бишь… Он тяжело вздохнул и правой рукой потянул ворот рубахи, повел шеей, стараясь высвободиться. Не-е-ет! Теперь уже — нет. Никита закачал головой, медленно сделал шаг вперед, с мольбою и надеждой посмотрел в глаза Божьей Матери. Ведь ты же поймешь меня, Пречистая Дева! Не могу я постригаться теперь. Не с Тобою сердце мое, душа моя! Не будет мне покоя в твоей обители…

Никита смотрел на икону не отрываясь, и вдруг ему почудилось, будто глаза Богоматери на мгновение озарились добрым, лучистым светом, озарились и вновь погасли. Сердце Никиты ёкнуло, в груди пробежал сладостный холодок. Правая рука сама занеслась ко лбу и начертала крестное знаменье. Аминь. Так! Надо собраться и успокоиться! На чём же я остановился?..

Ноги снова понесли Никиту вперед. Снова стена, разворот, три шага до двери… Глаза его блуждали по клети невидящим взором, выхватывая в темноте то пол, то потолок, то стены. Любава… Любавушка… Как сладко отзывалось на его мысленных устах это волшебное имя. Вот так, одним разом перевернулась вся жизнь его. И ни о чем другом ему не думалось. Только эти глаза, эти прекрасные глаза, и дивные щечки, и горделивые брови и надменные губки, и стройный стан… Вот снова предстало все это перед его взором, и снова сердце пустилось в галоп, и дыхание участилось. Ну же, хватит, успокаивал он себя. Всё решено. Теперь ты будешь рядом. Останешься у боярина. Съездишь на Москву, вернешься, а там, глядишь… Только бы помог Господь службу великому сослужить поспособней. Чтоб и впрямь отечеством пожаловал. При этих мыслях Никита почувствовал, что будь он вот сейчас на Москве, не раздумывая, в одиночку взял бы приступом Шемякин двор, а заодно выплатил бы княжий откуп да погнал бы всех татар. За такое, что ему великий князь пожалует? Там уж ни Завиду Лыкову, ни Михайле Сабурову с ним не потягаться!

Вселенский размах его планов ничуть не смущал Никиту. Снова и снова широкими шагами мерял он крохотную клеть. Снова и снова, словно наяву, представлял себе награду за свои победы, награду, слаще и пленительней которой не сыскать ему в целом свете. Любава… Любавушка… Никита замер посреди клети. На Москве он проведет с неделю, а то и больше. И за всю неделю он ни разу не увидит свою Любаву. Ждать целую неделю? На мгновение у Никиты пробежал в груди холодок отчаяния. Да нет же, не вытерпит он целой недели без этих глаз. Да что там недели — и часа, и четверти часа…

Никита быстро огляделся: на сундуке, поверх рогожки, валялись сброшенные им впопыхах зипун и шапка. Нет, в этом являться перед Любавой никуда не годилось. В то же мгновение он бросил взгляд вниз и оглядел свою рубаху, ощупал ее руками, точно проверяя добротность. Ну, это еще куда ни шло. Как никак, от боярина Семена подарена, боярской рукодельницей вышита. Тоже не ахти, но всё-таки… Эх! Никитин взгляд упал ниже. Валенки! Господи, ну почему я не додумал надеть сапоги? Но тут же он сам себе и ответил: не на смотрины ведь собирался, на постриг. А там хоть в валенках, хоть в сапогах — всё одно. Ладно. Другого-то всё равно ничего нет. Никита шагнул к двери, быстро и уверенно отодвинул засов и в следующее мгновение был уже в сенях.

Он повел головой сначала налево, потом направо. Так. Куда же идти? Надо вспомнить, как его вел Прошка. Дом один, терема отдельного нет. Стало быть и девичья половина тут же, в общем доме. Сейчас они на втором ярусе. На первом, это уж наверняка, светлица и гридня. На втором жилые клети. Светелка, где они с боярином говорили, у самого входа. Теперь вспоминай: как они из светелки в переднюю вышли, а из передней дальше на полати, там сени разделялись на две части. Они пошли направо, потом обогнули угол, а потом и к Никитиной клети пришли. А если б они пошли налево, там что? И куда дальше сени ведут, если идти направо? Постой! Там, за передней еще одна дверка была, неприметная. А как если она выше ведет? Выше-то еще один ярус. Там-то девичьей половине самое место.

Еще раз бросив взгляд по сторонам, проверяя, нет ли кого, Никита, мягко ступая, направился вдоль сеней туда, откуда привел его Прошка. Толстые дубовые половицы даже не скрипели под мягкой поступью его валенок. Глаза постепенно привыкли к темноте, и хоть в сенях и не было ни одной свечи, он шёл почти уверенно. Обогнул угол, прошел еще вперед. Так, ну вот. Дальше сени разделялись. Налево дверь в прихожую, прямо — снова клети, а справа та самая дверка. Сердце опять забилось чаще. Она? Не она? Надо попробовать. Он, было, сделал шаг вперед, но тут же замер. А что, если там все спят? И Любава, тоже ведь, наверное, спит? Да и где её искать? А как на какую-нибудь мамку нарвусь? То-то будет шуму. И боярин. Узнает, что он ночью в девичью ломился, не на Москву — на живодёрню отправит… Никита попятился назад. А Любава? Что я ей скажу? Здрасьте! Я, мол, Никита, явился среди ночи!..

В одно мгновение вся его решительность куда-то улетучилась. Он слегка поежился — от темноты, от внезапного холода. Почему вдруг стало так холодно, точно сквозняк какой. Никита быстро оглядел сени, остановил взгляд на двери. Так оно и есть, из-под неё сквозило. Чуднó. Откуда ж в доме сквозняки? Двери-то все плотно, вроде, запирают… Нет, хватит! Предательская нерешительность подступила с новой силой. Завтра вставать с петухами. Даже не завтра, а уже сегодня. Надо возвращаться, а там видно будет. Никита потупил глаза и повернулся в обратную сторону. Любава… Любавушка… Мне бы только посмотреть на тебя, хоть одним глазком…

Никита резко обернулся. Нет, не уйдет он отсюда просто так! Будь что будет! Всё равно мне не уснуть. Да и кто меня заметит. Кому кроме меня придет в голову ночью по дому шастать?

К груди подступил комок, Никита сглотнул и выдохнул. Охота пуще неволи, вспомнил он матушкину поговорку. Сделал шаг вперед, потянулся к рукояти… Дверь с тихим скрипом подалась. Никита протиснулся в узкий просвет и очутился на небольшой площадке. От нее вела крутая лестница вверх, а другая уходила вниз. От той, что спускалась вниз, веяло студеным воздухом. Никита поёжился. Что же там, неужели выход на двор? Но долго эта мысль его занимать не стала. Вот, перед ним была лестница в девичью половину. Какая-нибудь дюжина ступенек, и он увидит свою Любавушку. Никита решительно шагнул к лестнице, но не успел он подняться на одну ступеньку, как услышал приглушенные голоса.

Никита замер и машинально прислонился спиной к дубовой стене. Что это? Откуда? Затаив дыхание, он стал вслушиваться. В висках застучало так, что сперва он ничего больше и не слышал. Может — почудилось? Он тихо выдохнул, постарался унять свой страх, прислушался снова. Тишина, наверное почу… Нет, точно — голоса. Снизу, с той самой лестницы, что ведет на двор. Тихие, то и дело сбивающиеся на шепот. Слов не разобрать. Только разные какие-то. Один, вроде, низкий, другой — высокий, точно девичий? Смолкли. Нет, опять заговорили. Кто же это? Кто может так вот, на дворе, у открытой двери, ночью (!) переговариваться?.. Внезапно Никитой овладело любопытство. Любопытство, смешанное со страхом, но совершенно неодолимое. Нет, ему всё-таки надо посмотреть. Ему надо знать, что происходит в этом доме.

Бочком, прижимаясь к стене, Никита спустился на площадку и стал медленно, чуть дыша, опускаться по дубовой лестнице — ступенька за ступенькой, бесшумно, незаметно. В темноте было не разобрать, куда ведет лестница, но когда он прошёл с дюжину ступенек, он увидел, что лестница сворачивает влево. Голоса к этому времени стали чуть громче, но слов по-прежнему было не разобрать. Ясно было одно: говорили между собой мужчина и женщина. Быть может они стояли прямо там, за этим поворотом лестницы, надо только выглянуть за угол бревенчатой кладки. Никита на минуту замер. Двор действительно был уже близко. Морозный воздух становился все злее, забирался за ворот, пробирал до костей. Никита то и дело ёжился. Со двора отблеском, неясной полоской пробивался лунный свет. Никита попытался было выглянуть, но не решился, снова прислонился к стене и замер. Голоса смолкли. Через мгновение со двора донесся хруст снега, ровный, словно под ногами. «Расходятся, — решил Никита. — только вот кто же из них вернется в дом?» Он стал прислушиваться. Лестница внизу чуть слышно заскрипела. Шаги были легкие, быстрые. Никита весь превратился в слух. С лестницы донеслось легкое шуршанье, будто кто-то стал тереть лестницу в такт шагам льняной рогожкой. Женское платье! Так значит, в дом возвращается женщина, а мужчина уходит. Кто же это? Кто устраивает под носом у боярина тайные свидания? Неужели?…

Но Никита не успел толком встрепенуться от этой мысли, как другая перебила её в тот же миг: Да ведь она меня заметит! Не раздумывая, не заботясь о тишине шагов, Никита отпрянул от стены и рванулся вверх. Только бы успеть — на площадку, через дверь, в сени, в свою клеть… Но тут, сквозь учащенное дыхание, сквозь стучащее в висках биение сердца, он услышал истошный крик. Оттуда, с лестницы, ведущей на двор. Крик раненой птицы, крик отчаяния и ужаса, от которого стыла кровь в жилах, крик, который заставил его замереть на месте, а в следующее мгновение броситься назад. Туда, откуда пронзало ночь жуткое стенание.