Бочка. Рассказы, сатира и Юмор

Серж Корсаковски, 2021

"Бочка" Сатирические и иронические рассказы. Рассказывают о некоторых проблемах встречающихся в нашей жизни в юмористическом стиле. Книга будет интересна всем читателям. И каждый найдет в героях частичку себя.

БОЧКА

Почти быль

Кто и зачем выкинул бочку на дорогу, в селе, как потом выяснилось, никто не знал.

Встали, значит, утром, а тут она. Бочка. Лежит себе такая посреди дороги. И молчит. Сама железная. Укрепленная толстыми обручами из нержавейки по окружности, чтобы не треснула. Да покрашена в красный противопожарный цвет. Ну, в общем, все как полагается для бочек, в которых нефтепродукты возят. Или еще что-то жидкое да масляное.

Собрался вокруг нее народ и стал гадать. Как этот объект оказался посреди дороги? И кому эта провокация выгодна?

Одни говорили, что это, наверное, Сенька-тракторист потерял, когда на тракторе лом в город сдавать возил. Другие вещали, что точно с неба она свалилась. С самолета. Который над селом пролетал намедни. А третьи даже настаивали, что это происки местной колдуньи бабки Маши, которая с пришельцами каждую ночь якшается, порчу на село наводит и самогонку гонит. Так что эта бочка точно ее. К гадалке не ходи.

Но, не найдя в этом споре правильного ответа, стали дружно решать, что с этим «подарком» делать. И кто ее, эту бочку, заберет? В хозяйство.

Но, оглядев пристальней это не пойми откуда взявшиеся хранилище ГСМ, внезапно обнаружили, что какой-то деятель просверлил внизу бочки дырки. А зачем? Загадка. И поэтому для перевозки в ней горюче-смазочных материалов, а также хранения в ней воды обыкновенной для полива огорода, она уже не годилась. Только если пальму в ней посадить. Ну или енотов разводить. И все.

Но так как в селе пальмы отсутствовали по причине не очень жаркого климата, да и еноты своим присутствием не баловали, бочку никто в хозяйство из селян брать не стал. И в металлолом катить отказались. А просто разошлись по домам, оставив сей предмет лежать на обочине и ждать своего часа — когда приедет машина за отходами, и бойкие грузчики закинут ее в кузов, тем самым освободив занятое ею место, а жителей поселка — от дум, как освободиться от непонятной тары. Портящей вид сельского ландшафта.

А если б знали, какую роль сыграет эта злосчастная железная тара в жизни села, то, наверное… А, в общем, чего гадать?

Но машина долго не приезжала, видно, по случаю ремонта. Ну а когда приехала, то грузчики забрали все, даже половики с травы, положенные на просушку, а бочку не забрали. То ли позабыли, то ли не заметили ее в канаве. То ли подумали, что чья-то. В общем, без бочки уехали.

Жители поселка стерпели первый раз этот промах, но между собой договорились, что как только мусорная машина появится в следующий раз, то указать на железную тару и заставить работяг ее увезти с глаз долой. А то портит пейзаж. И все тут. Но когда машина приехала в следующий раз, то опять оставила бочку в канаве. И в третий… и в четвертый.

Селяне этому факту сильно воспротивились и стали роптать. С каждым разом все сильней и сильней. А потом, наступил и предел ожидания чуда. Народ выбрал активистов и послал их с жалобой к самому нужному в этой ситуации человеку. Главе сельского поселения.

Глава села, он же хозяин мусорной свалки, был толстый, хитрый и рыжий, закаленный в боях с жителями бюрократ. Звали его просто Дормидонт Афанасьевич. А фамилия? Да фамилия не к чему. И был он главой села, наверное, с самого своего рождения. Потому что даже старожилы не помнили, у кого и когда он принимал дела. А то, что на всех выборах побеждал только он, это даже не оспаривалось.

Ну, значит, пришли селяне, Дормидонт выслушал их и, покрутив пальцем у виска, рявкнул так, что собака во дворе сельсовета забилась в будку и забыла, как лаять. И сказал Афанасьевич жителям, что отвлекать его от дел ради какой-то бочки — преступление. И что он — радетель за благосостояние села и окрестностей — не может разорваться на части. И сейчас главная его задача состоит в том, чтобы получить из района финансы на строительство моста через речку. И продолжить клянчить средства на улучшение здания и кабинетов сельсовета. А не искать какую-то бочку, выкинутую не пойми кем.

Жители были тоже не лыком шиты и припомнили Дормидонту, что мост он строит уже пятнадцать лет. А они как ездили в объезд за десять километров, так и ездят. И про кабинеты в сельсовете не забыли упомянуть. Которые улучшаются каждый год. В общем, консенсуса не нашли. И селяне, плюнув, поплелись обратно домой, ругая Дормидонта и его мусорную свалку. Ну и мост конечно, который, видимо, построен не будет никогда.

***

Время шло, а железная тара бесхозно продолжала валяться в канаве.

И вдруг стали происходить какие-то чудеса вокруг этой бочки. Да такие, которые объяснить никто не мог. Да и не пытался. Весь день железный дырявый сосуд валялся в канаве, а ночью чья-то подлая сущность вытаскивала его на дорогу и оставляла там, прямо посередине, а чтобы ветром не сдуло и не перевернуло, насыпала туда камней.

Машины жителей села, ехавших домой в поздний час, объезжали бочку. Но находился кто-то ответственный, который останавливался и, кроя матом вся и всех, включая главу села и не построенные мосты, спихивал ее обратно в канаву. И, выпустив пар, уезжал восвояси.

Так бы и продолжалось это чудо изо дня в день. Светлое время суток бочкотара в канаве, а ночью — на дороге. Ну и пока эта бочка не встретилась на пути Лехи-Перца — парняги, живущего в доме рядом с этой дорогой и канавой, внука той самой бабки Маши, на которую иногда поругивались селяне за разведенный водой самогон.

Работал Леха в городе на большой машине. Цементовоз называется. И учитывая, что летом работы было невпроворот, он часто приезжал домой поздно вечером.

Так и сейчас. Ехал домой. Горя не знал. Пока на пути не выросло это железное чудо, набитое камнями. Реакции, конечно, хватило резко нажать на тормоз. Но… чуть раньше надо было.

Выйдя из машины, Леха-Перец осмотрел бампер и выругался. Тот от встречи с сосудом раскололся на две части и повис. Да и стекло на фаре тоже приказало долго жить. Парняга постоял. Почесал голову и, смачно плюнув на землю, тихо сквозь зубы выругался да погрозил кому-то в темноту крепким кулаком. Потом подошел к бочке. Перевернув ее, освободил от камней и, подняв железное чудовище, понес ее к машине. Уложил в открытый багажник и поехал домой.

На следующий день Леха приехал в село с работы уже на своей большой машине. И, судя по миксеру, который медленно крутился, он был полон цемента. Подняв бочку, парень положил ее в кабину цементовоза. Кинул туда лопату, сел за руль и, дав газку, поехал в сельсовет.

Спустя минут пять показалось нужное здание. Леха заглушил машину, вытащил железную емкость, заступ, и направился мимо собачьей будки, стоящей у входа в здание, прямиком к цветочной клумбе с красивыми нарциссами, вскопанной прямо напротив окон кабинета Дормидонта Афанасьевича.

Собака, непонятной дворовой породы, лежащая в будке на сене, все слышала, но лаять не стала, и даже не высунула наружу морду. Так как была обиженная на всех кормящих ее людей, по причине замены в миске мяса на непонятную перловую кашу. А перевернулась на другой бок, широко зевнула, и закрыла глаза. Сразу же окунувшись в свой собачий аппетитный сон.

И снились ей горы ароматных сосисек и колбас, возле которых с вилами бегал вахтер Павел. И гоняла она его от этих дорогих ее сердцу гор, злобным рычанием. И не давала ему нацепить на вилы этот милый драгоценный продукт. И лаяла, лаяла, лаяла.

Но вахтер не сдавался, прохвост, и все норовил ударить пса в лохматый бок железной громадной вилкой. Да промахнулся бедолага, и упал обессиленный громко рыдая. А она зарылась с головой в душистый деликатес и долго наслаждалась его количеством… и качеством. Радуясь своей собачьей жизни.

Леха-Перец подошел к клумбе и вырвал из земли все нарциссы. Выкопал яму и погрузил туда бочку ровно до половины. Укрепил ее в этой яме землей. Подогнал машину. Сунул в бочку шланг и, нажав на какой-то рычаг, наполнил эту бочку цементом. Вытащил из кабины маленький лист фанеры, положил сверху, улыбнулся и сел в кабину.

Машина, урча, скрылась в темноте сельского поселения.

А утром наступило воскресенье, и на работу в сельсовет, конечно же, никто не явился. Службу несла только собака, но ей до бочки после сытых снов не было никакого дела. Тем более что запах от железного сосуда шел ну никак не колбасный, а очень противный, с привкусом бетонной панели и «95» бензина.

А вот в понедельник все и случилось.

Ровно в девять часов к зданию подъехал Дормидонт Афанасьевич. Зевнул широко, оглядываясь по сторонам. И его нацеленный взгляд уперся во вкопанную до середины бочку. И рот от непонятного волнения отказывался закрываться обратно. Пришлось помочь ему рукой.

— Что это?! — заорал глава сельсовета, непонятно к кому обращаясь.

Рядом никого не было, а на дверях висел замок.

Собака сглотнула слюну и размазалась от страшного вопроса внутри будки по стенам. Лишь быть незамеченной. А то будет, как всегда. Тычки. Глупые вопросы. Тренировки. Лишение пищи и воды. И обещания сдать на мыло.

— Я повторяю — что это?!

Оглянувшись по сторонам, Дормидонт понял, что орет в пустоту. Никого еще нет. Вытащив из машины большой кожаный портфель, он достал из кармана ключ и, открыв дверь, со злостью кинул замок на землю, прошел внутрь здания в свой кабинет. Усевшись за стол, позабыв даже снять шляпу, стал дожидаться прихода на работу сотрудников.

Первым явился вахтер Павел. Или, как его звали за глаза — Пашка-дурашка. Бочку, вкопанную в клумбу, он тоже увидел. Павел Яковлевич уже был пенсионером. Работал до пенсии грузчиком. Имел судимость за уклонение от уплаты алиментов. Был должником в тринадцати банках. И изобретал по ночам философский камень. Но всем говорил, что был космонавтом, но не действующим, а в запасном отряде. И ждет до сих пор вызова на космодром Восточный. Откуда его вместе с группой других, добровольно согласившихся на проведение эксперимента товарищей, отправят на Марс. На постоянное место жительства.

В селе по настойчивой просьбе своего начальника Дормидонта он был устроен сразу на несколько должностей. Правда, ни на одной не работал. Но деньги получал исправно. И так же исправно относил их в кабинет шефа. А устроен, кроме вахтера, он был начальником местной пожарной охраны. Которой здесь по штату не должно быть — из города машины приезжали, если что-то случалось. В местном Детском саду Вавел Яковлевич занимал аж две должности: повара и воспитателя. А также он был начальником рыбоохраны. Правда, рыбы в местной речке-переплюйке не было. Ну и ладно. Главное — была должность. И еще хотели его оформить директором клуба. Но он отказался. Сказал, не потянет. И Афанасьич устроил туда Гюзель — тещу своего первого сына. Работавшую у него заместителем. Вот так вот. А тут такая нелепица: нарциссы вырваны, а бочка вкопана.

–Павел! Павел! — раздался из кабинета Дормидонта злой голос — Зайди ко мне! И быстрей!

Войдя в кабинет начальника, Павел по взгляду того понял: на Марс он полетит сейчас. Или еще куда подальше — Слушаю вас, Дормидонт Афанасьевич.

— Это я тебя слушаю!

Павел, не понимавший ровным счетом ничего, тоскливо призадумался, потому что не знал, что именно хочет от него услышать сердитый начальник. И перебирал в уме все варианты. Пока не остановился на одном. По его разумению — самом главном. Требовавшем незамедлительного решения.

— Вот так, значит, Дормидонт, м-м-м, Афанасьич! Вся работа по восстановлению популяции рыбы в нашей реке провалена! Так как собранная вами бригада ни на йоту…

— Постой! Постой! Что ты мелешь? — с удивлением спросил Павла Дормидонт. — Какая рыба? Какая бригада?

Яковлевич растерялся, но быстро взял себя в руки и продолжил свою речь, поменяв суть ее.

— И я про то. Причем здесь рыба? Конечно, ни при чем. Дело не в ней. Дело в устроенной мне вами… Как истинно дальнозоркому хранителю местных традиций… Как верному последователю… Как зачинателю…

— Слушай меня… Павел! Не надо мне сейчас петь дифирамбы. Не время. И про хранителей, зачинателей и рыбу тоже… не надо. — Дормидонт Афанасьевич приподнялся со стула. Оперся руками на стол. И сквозь зубы выдавил свой вопрос, глядя «начальнику» пожарной охраны в глаза, которые от волнения даже заслезились. — Кто… сукин ты сын, бочку в клумбу вкопал?

— Не знаю! Видит Бог, не знаю! — затараторил Павел. — Не было меня два дня. Надо у Шарика спросить. Он один здесь был. Позвать его? Ну-у-у и пес он! Проглядел, видимо! За колбасу продался! Я его сейчас позову! Он за все ответит.

— Кто ответит?! — заорал Дормидонт.

–Шарик!

— У-у-у, кроколыга! Иди вон! И позови всех, кто пришел на службу, ко мне! В кабинет! На совещание! — махнул рукой злой Афанасьич и устало опустился на стул.

***

Первой в кабинет зашла его второй заместитель Гюзель Абрамовна и с ходу уселась на один из стульев, выставленных вдоль стены. Гюзель Абрамовна приходилась тещей первого сына Дормидонта Афанасьевича и поэтому всегда приходила первой по вызову.

Второй зашла его первый заместитель — Лидия Мафусаиловна. Которая тоже была тещей. Второго сына. Она всегда приходила второй. Так как была очень демократичной и всегда уступала всем место.

А потом стали подтягиваться все остальные чиновники. Братья, сестры, братья братьев, сестры сестер, дяди, тети и прочие дети этих дядь и теть. То есть еще заместители. Делопроизводители. Начальники кадров. Начальники отделов. Всевозможные инспекторы. И даже один шофер. Всего человек двадцать. Было бы больше, но бюджет села уже не тянул. А уволить кого-нибудь Дормидонт Афанасьевич даже не пытался. Дабы не вступить в конфронтацию с женой и родственниками.

Дождавшись, когда вся «королевская рать» рассядется по стульям, начальник начал говорить. Речь его, обращенная к слушателям, была не очень длинной — всего часа на полтора. Но очень насыщенной разными событиями, которые села вообще не касались. Типа восстания в какой-то далекой стране, и подорожания турпутевок на Бали. И поэтому большая часть слушателей заснула спустя пять минут.

Но вот Дормидонт Афанасьевич подошел к главному событию и, чтобы добиться всеобщего внимания, ему пришлось громко рявкнуть, дабы разбудить всех спящих.

— Подъем! Внимание! — Сидящие зашевелились, открыли глаза и уставились на начальника. — Первое! И самое главное! Скоро мои выборы. На главу села. Вы это знаете. И второе. Кто-то вкопал бочку в нашу клумбу. За ради того, чтобы поднять нас на смех и сорвать мои выборы. Что будем делать?

Первой поднялась, как всегда, Гюзель. Оглядев присутствующих, тихо заговорила:

— Выборы мы обсуждать, наверное, не будем. И так все ясно. Вы будете тем, кто вы всегда. А вот про бочку… А про бочку я скажу так. Выкопать ее. И увезти… Или унести на край села. Пусть там и валяется, а не мозолит тут глаза работящим людям. Не отвлекает внимание от проблем насущных. И заставить выполнить эту работу… Уборщицу Веру… Или Павла. Что один, что второй, в отличие от нас, ни шиша не делают. А только прохлаждаются на работе. Кто за?

Все уже устали сидеть в кабинете, тянуло по рабочим местам. К компьютерам. К «танчикам» и прочим «долинам сладостей». А кое-кого и на сайты разные. Фривольные. И потому сидящие дружно подняли вверх руки.

— Единогласно! — возвестила Гюзель и направилась к выходу.

А за ней потянулись и остальные, оставив в одиночестве главу села. А тот долго сидеть не стал. Подошел к двери. Выглянул. И громким голосом позвал к себе уборщицу Веру и вахтера Павла.

Вера, женщина лет тридцати пяти, родилась в районе и проживала в селе всю свою сознательную жизнь. Была не то чтобы тихоней. Но и не высовывалась из общего ряда жителей. Главу села знала всю свою сознательную жизнь. Впрочем, как и почти всех жителей села.

Бочка, кстати, выставлялась на дорогу почти у ее дома. И она даже знала, кто забрал ее и вкопал в клумбу. Ее сосед Леха-Перец. Увидела в окно случайно. Ночью. Когда по делам встала. Но решила молчать и никому об этом не говорить. Так как маленько Дормидонта недолюбливала вместе с его «королевской ратью».

Дождавшись, когда в кабинет зашли приглашенные, Афанасьич зевнул и заявил сходу:

–Так. Берете лопаты. Выкапываете бочку. И откатываете ее с глаз долой. Клумбу вскопаете. Выровняете. И все. Поняли?

— Поняли? — ответил за двоих Павел и, развернувшись, пошел из кабинета в каптерку. За лопатами.

А Дормидонт подошел к окну, чтобы незримо контролировать работу.

***

Бочку выкопали быстро. Если быть точнее, то выкопал ее вахтер. А Вера стояла рядом и смотрела на совершаемый на ее глазах трудовой подвиг. Дальше началось более трудное дело. Учитывая то, что бочка доверху была наполнена уже застывшим цементом, то весила она ох как много килограммов. И худому Павлу эта емкость никак не поддавалась. А он, бедный, не знал, что и как дальше делать. И даже попросил Веру помочь ему сковырнуть ее с ямы. На что она фыркнула и посоветовала ему пригласить все сообщество, находившееся в правлении.

А Шарик, который от радости, что не получил заслуженных пинков, прыгал вокруг бочки и резвился, предлагая свои собачьи услуги. Но не был серьезно воспринят вахтером и от обиды, подняв заднюю ногу, отметил бочку и убежал, повизгивая и подскуливая.

Павел отбросил от себя лопату и быстрым шагом прошел в правление, в кабинет Дормидонта.

–Дормидонт Афанасьевич! — сказал он, войдя.

— Ну что еще?

–Дормидонт Афанасьевич! Мне не осилить эту бочку. Этот лиходей, который ее сюда притаранил, наполнил ее под завязку цементом. А тот уже засох. И весит она, значит, уже, наверное, тонну. Куда ж мне — худенькому такому? Грыжу не желаю я наживать.

— Так. Грыжу ты, значит, не хочешь? — глава села с язвительной улыбкой подошел к Павлу. — А что тебе дать? Премию? Так это твое сугубо рабочее дело — бочки выкапывать. Вон, Верка стоит без дела! Пущай цемент рыхлит. А чтоб этого сосуда здесь вмиг не было! Понял?

— Верка отказывается. Да и народ вон уже по округе собирается. На бочку пальцем тычут. И в меня, — грустно изрек вахтер. — Может, кран вызовем? И трактор. Иначе никак. Иначе засада.

— Нет! — непоколебимо произнес Дормидонт. — Нет! Бери молоток и зубило. И выковыривай цемент как хочешь. Хоть зубами. Но чтоб емкости здесь через час не было. Понял?

— Понял! — произнес обреченно вахтер и, прикрыв глаз, который задергался нервным тиком, вышел наружу.

А толпа все прибывала и прибывала. Глядя со смехом на то, как Павел проводит какие-то работы с помощью зубила и молотка.

На втором часу работы молоток сломался, а Паша под радостный гогот собравшихся свалился рядом с бочкой бездыханным.

— Газель! — заорал Афанасьич. — Газель! Иди сюда!

— Не Газель а Гюзель, — раздался в коридоре голос первого заместителя, и в кабинет вплыла Гюзель Абрамовна — Я слушаю вас. Чего прикажете?

— Позвоните в гараж. Пусть приедет трактор и кран. Распорядитесь, чтобы бочку погрузили на трактор и вывезли… И выкинули… Куда же выкинуть? Ох ты. Вывезли в…

— На помойку?

— Какая помойка? — заорал Дормидонт — Какая помойка? К дому! Этой! Клухи! Верки! Ее такая же вина, как и… Шарика! Пусть теперь думает! А то стоит! Ничего не делает! Цаца, видите ли! Руки боится запачкать! Вот ей! Пусть у дома и нянчит эту бочку! Поняли?

— Все поняла, Дормидонт Афанасьевич! Пусть нянчит бочку, — кротко ответила Гюзель Абрамовна и вышла прочь. Исполнять приказание шефа.

Спустя час к зданию правления подъехал старенький кран. И трактор с прицепом.

Бочку загрузили в этот прицеп. К трактору вышла Гюзель, отдала какие-то распоряжения, и кортеж тронулся на окраину села, оставив у выкопанной клумбы народ и уборщицу Веру с вахтером Павлом. Да и Шарика тоже.

К вечеру, когда рабочий день подошел к завершению, Вера намыла руки и, повесив сумочку на плечо, пошла домой. И уже подходя к дому, обратила внимание, что та толпа, которая днем была на бесплатном представлении у правления, сейчас стоит у ее дома.

Когда она подошла вплотную к народу, то сразу же увидела причину сборища, и руки у нее тихонько опустились вдоль тела. А речь почему-то пропала.

Злополучная бочка, набитая доверху застывшим цементом, валялась прямо на дорожке, ведущей к ее дому. Это был удар!

Вера глянула на толпу. На бочку. И проследовала по дорожке. В дом.

— Ну, чего делать будем? — спросил толпу хрипатый мужик и погладил бочку рукой. — Может, поможем Верке? Откатим бочку подальше от дорожки. И пусть там валяется.

— Да! Откатим! — возразил ему другой. — Она и так здесь каталась. По дорогам и по весям. Снится уже всем. Надо ее… взорвать, наверное. В металлолом уже не сдашь. Цемент не принимают. И не очистим ее. Год надо будет кувалдой работать. А может…

— Что может? — засуетилась толпа. — Что может?

— А может, вкопаем ее в землю? Пусть стоит как символ безрассудности и… в общем, как символ.

— Давай вкопаем, — согласился на предложение весь люд честной, устав размышлять на тему бочки.

Сбегали за лопатами. За пивом. За воблой. И вкопали. Прямо до середины. Как памятник всем бочкам на белом свете. А потом как-то само собой к вкопанной бочке стали приходить люди. Кто просто на нее посмотреть. Кто посидеть рядом со своими мыслями. Кто-то использовать ее вместо стола, пивка на ней попить. Детишки водили вокруг нее хороводы. Шахматисты местные употребляли как шахматный стол. А любители «рыбы», подстелив газетку, пара на пару бились в домино.

Местный плотник соорудил лавки. И их тоже вкопали в землю, чтобы уставший народ мог куда-то присесть.

Директор местного сельпо посмотрел на этот новый «парк развлечения», и однажды приехала машина с прицепленной к ней бочкой кваса. И осталась стоять там, продавая пенный, но не хмельной напиток.

Ну и, конечно же, спустя какое-то время появились и торговцы овощами и фруктами. Сельский рынок стал менять свое место прописки.

В общем, народу с каждым выходным днем становилось все больше и больше. Словно эта бочка своей энергетикой что-то заменила людям в их селе. А что никто не знал. Просто всем было уютно и легко рядом с этим памятником, вкопанным в землю до половины.

И вот уже про эту бочку стали складывать и легенды, и анекдоты.

***

Дни и недели все шли и шли. И вот настал канун выборов.

— Гюзель Абрамовна! — позвал своего заместителя Дормидонт Афанасьевич.

— Слушаю вас, — пропела в ответ входящая в кабинет Гюзель.

— Гюзель Абрамовна! Сегодня суббота. Завтра воскресенье и по плану мои выборы. А сегодня у меня встреча с народом. Буду им рассказывать, как у нас все хорошо, а будет еще лучше. Как я им построю мост и отремонтирую все дороги. И детский сад с яслями тоже будет. И сокращу для сохранения денег штат моего правления… — Увидев, как Гюзель Абрамовна поморщилась, быстро добавил: — Конечно, сокращу. Вахтера Павла. Уборщицу Веру. И Шарика. И дабы нам всем слиться с народом, мы сами будем мыть, убирать и…

— Лаять? — спросила заместитель.

— Нет! Не лаять. Сами открывать двери. И… закрывать их. Ну вот и все. Где народ, Гюзель? Я готов толкать свою речь.

— Единственная проблема, Дормидонт Афанасьевич!

— Какая проблема?

— Кто будет вам соперником? Прошлый раз была ваша жена. Позапрошлый раз — ваш сын. Позапозапрошлый — я. Надо как-то поменять, наверное. Давайте из народа выберем, — предложила заместитель.

— Давайте! — милостиво разрешил Дормидонт. — А кого?

— Кого не знаю, — задумалась Гюзель. — Может, Павла? Работник от народа. Мастер своих дел. Будет прекрасным соперником. Голосов пять наберет.

— Нет! Павла не надо. Он много работает… У меня. Давайте… Во. Давайте Верку. Пусть она со мной посражаеться. Пусть. Я ей еще бочку ту вспомню. Зови ее сюда.

Заместитель главы выглянула в коридор и, увидев того, кого нужно, громко позвала:

— Вера! Верочка! Подойдите, пожалуйста, сюда. Дормидонт Афанасьевич вас видеть хочет.

Почуяв что-то неладное, Вера вытерла руки о фартук и, пройдя в кабинет, встала у стола главы:

— Слушаю вас!

— Верочка! Ве-е-ерочка! У меня к вам большое дело, — залебезил Дормидонт. — Вы даже не представляете, насколько оно большое. И насколько оно вам будет приятно.

— Ну, говорите.

— Я слышал от народа, что у вас там бочка закопана какая-то. Тьфу! Да не об этом, конечно, я говорить хочу с вами, — вальяжно, почесывая подбородок, заговорил Афанасьич. — Конечно, не об этом. О другом. Более важном.

— Ну говорите, говорите. Мне убираться надо, — непонимающе поторопила Вера собеседника.

— В общем, так, Вера. Хочешь повышения зарплаты за этот месяц? Вижу. Хочешь. И путевку в Крым. Тоже вижу — хочешь. А сделать для этого вот надо что. Завтра голосование по выборам. Кстати, Гюзель! — переключил Дормидонт свое внимание на заместителя, — листовки с моей программой раскидывали? Плакаты с моим лицом развешивали? Люди готовы к выборам? Меня.

— Готовы, Дормидонт Афанасьевич. Листовки каждый день кидаем. В местной газете каждый день про вас пишем. Плакаты… только сегодня сняли. Ваше лицо орет в каждом доме из каждой розетки.

— Это хорошо, — ответил глава села и опять переключил внимание на Веру. — В общем, так. Я тебя записываю в свои оппоненты. И ты завтра избираешься со мной. Поняла.

— Да делайте чего хотите. Надоели уже. Все. Пошла я, — проговорила уборщица и вышла из кабинета.

— Ну вот и все, Гюзель, — потирая ладони, томно сказал Дормидонт. — Мой соперник — уборщица Вера. Кстати. А где народ? Надо выступить перед ним. Программу рассказать. Поехали к народу.

— Поехали! Дормидонт Афанасьевич. Я знаю куда. Сегодня они все там. У бочки.

— Где? Где?

— Да у бочки. У бочки.

–У бочки… — мечтательно проговорил глава села и зажмурился, как кот на сметану.

То, что народ уже много времени собирается у вкопанной в землю до середины бочки, Дормидонт не знал. Да и не представлял себе такого. А сейчас, подъехав к этому месту, даже немного удивился. Чисто. Дети по траве бегают. Скамейки вкопаны. Дедушки сидят, в домино играют. Водку никто не пьет. Бочка с квасом стоит. Поют под гармошку у елок. Интересно. И почему ему об этом никто не сказал? Непорядок. Он же глава. Да и он же приказал эту емкость… Да-а-а. Он приказал ее сюда свалить. У Веркиного дома. А тут вот как. Ладно. После выборов наведу здесь порядок. Всех разгоню. Площадь для гулянок есть. А то занялись самодеятельностью.

Народ, увидев, что к их месту отдыха подъехал глава, отложили каждый свое занятие и стали ждать, когда он выйдет из машины.

— Привет! — поздоровался Афанасьич, с интересом оглядывая доселе неизвестное ему место.

— Привет! Здравствуйте! Здравствуйте! Привет! — послышалось со всех сторон.

— Вижу, хорошо тут вам?

— Правильно видите. Хорошо, — раздался чей-то голос.

— А коль хорошо, то слушайте меня, зачем я к вам приехал! — заорал во всю силу легких Дормидонт и, взглянув на шофера, приказал ему: — А ну-ка подними меня на эту бочку. Я как с броневика им речь толкну. — Шофер тотчас исполнил просьбу шефа и помог ему взобраться на злополучный сосуд. — Ну что? Все видите меня?

— Все! Все! — раздались голоса.

— Ну коль все, то слушайте…

И заговорил. Про тяжелую политическую ситуацию. Про демократию. Про финский сыр и турецкие яблоки. Про недостроенный мост. Грязную речку. И нехватку средств, чтобы улучшить дорогу. Раздал, сколько мог, обещаний. Даже чуть больше. Поругал своих заместителей, пообещав всех после выборов уволить. И сказал, что детская площадка скоро будет. Впрочем, как и стадион. А под конец своей бесконечной речи глаголил ошеломленному народу, что соперник его по выборам — она. Уборщица Верка. И он приглашает всех, впрочем, как всегда, голосовать за него.

И народ, кивнув, все как один поклялись сделать то, что он требует. Нет. Просит.

Спустившись с легендарной бочки, Дормидонт Афанасьевич помахал народу рукой. Погладил железный, набитый цементом сосуд. Сел в машину. И поехал. Чтобы завтра, как всегда. Победить. И не иначе.

***

А назавтра были выборы.

И, к удивлению вахтера Павла, за Дормидонта Афанасьевича проголосовало ровно два человека — он и сам Дормидонт. А остальные отдали свои голоса за человека, которого звали Вера. И за веру в будущее. Нонсенс. Но это правда.

Плач ЯрославныА

Сатирический рассказ

Начальнику Следственного Комитета, господину

Лоншакову Г.В.

От… бывшего главы ТПРУУ, а

ныне временно задержанного

по непонятным для него причинам,

гражданина Пудинга Я.А.

Заявление

Прошение

Послание

Добрый день многоуважаемый господин начальник!

С первых строк моего, начертанного вам от самого сердца, от самых позитивных уголков моей честнейшей, добропорядочной души послания хочу сказать… и признаться. Признаться, во всем. Без обиняков и торга. Потому что только очищение своей моей евойной нашей — да-да, нашей — совести. Будет способствовать установлению истины в этом загадочном и темном деле (к которому я имею самое незначительное отношение).

Начну с азов. Да-да, с азов. Не с того миллиарда, который я, по вашему утверждению, присвоил, а с азов. С тех, которые способствовали появлению этого странного во всех отношениях дела.

Для начала я хочу попросить у вас извинения. Я еще много буду просить у вас извинений на страничках моего послания, но всему свой черед.

Это извинение включает в себя некоторые моменты правильного правописания этого послания. А то. Не обращайте внимания на ошибки в словах. Потому что и я, имеющий два, нет — три высших образования, способен на волне нервенных чувств и тревоги совершать их.

А также не обращайте внимания на некоторые капельки, упавшие на мое письмо. Это скупые мужские слезы оболганного, обманутого, брошенного всеми замечательного человека, коим являюсь я, брызгают из моих синих глаз.

Но вы прекрасный человек и отличнейший профессионал своего нелегкого дела — я это понял, когда вы отвергнули те грязные деньги, которые предлагал вам мой бестолковый, невоспитанный адвокат, приблизивший тем самым свое увольнение — разберетесь до мельчайших деталей и не осудите мои эмоции. Ведь я перед вами как перед Творцом. Нагой и чистый.

Господин следователь! Извините меня, что я не называю вас, как вы рекомендовали мне, гражданином. На такие инсинуации у меня не поворачивается язык. Для меня сейчас вы господин. И прошу вас забыть тот нелепый случай, когда я позволил себе схватить вас за лацкан вашей форменной одежды. Это было с моей стороны не очень корректно. Но и меня можно понять, господин следователь. Я находился в то время в гостях у своей второй мамы. Любимой тещи. В ее новом пятиэтажном особняке. И я, по своему недоразумению, принял вас и всю вашу прекрасную команду числом пятьдесят человек за обыкновенных бандитов.

Ну а как же еще? Я — депутат, глава, руководитель и просто любящий сын своих родителей — как мог отнестись к этому внезапному вторжению на участок моей тещи? Да-да. Я делаю акцент на том, что ваши изумительные и во всем послушные подчиненные случайно зашли, но не ко мне.

Я не имею таких хором. И отказываюсь их иметь в будущем. Потому что я должен быть рядом со своим любящим меня народом. Для которого я живу и работаю без устали, до потери своего сознания.

И не слушайте тещу. Мою вторую маму. Что это якобы я ей купил этот дом. Нет! Это она! Копила. Копила. И купила. Так как всю свою жизнь трудилась на одном замечательном предприятии. Уборщицей. А так как мы все знаем чудную оплату этих трудов, то все и свершилось.

Но меня опять отнесло чуть-чуть в сторону, господин следователь. А я хотел с азов. И вот они — азы. Желаю признаться во всем. Как на духу. Как перед иконой. С азов, значит. Но не с того миллиарда, который, по вашему разумению, я присвоил. Нет. И еще раз нет. Со школы хочу начать. Со своей школы.

Школа меня недоглядела. Во всем виновата школа. И я утверждаю со всей ответственностью и пониманием, что если б школа и учителя уделили мне максимум своего внимания, то я бы сейчас сидел не перед вами, оболганный и обманутый, а работал бы не менее честно на каком-нибудь заводе. Слесарем. Или токарем.

А сейчас мне, по вине наших учителей и наставников, приходится сидеть и, плача, писать вам свои послания. Нисколько не пытаясь размягчить ваше твердое геройское сердце.

Но признаюсь. Да. И я совершал ошибки. И виноват перед вами. Благороднейшим человеком. Особенно тогда, когда съел свою явку с повинной, сидя у вас за столом. Не запив ничем. И не понятый вами.

А что мне было делать? Когда вы объявили меру моего наказания. Тут не только бумаги признательные съешь, тут и чернила выпьешь.

А зачем мне это? Но я все-таки хочу признаться вам в некотором моменте ваших подозрений. Но это не касается того миллиарда, о котором мы, то есть вы, хотите меня подозревать.

Находясь в темнице сырой, я понял, что только признание облегчит мою участь. И я признаюсь.

Да. Это я подписал бумагу, которая являлась актом приемки детской площадки. Но я только подписал ее и все. Так же как я только подписывал и про дороги, и про реки, и про поля.

Почему я должен был видеть эту площадку? Это должны были видеть они: мой главный снабженец, мой заместитель. Строители. Секретарша Людочка. Вторая секретарша Верочка. Да много их там, всех и не перечислишь.

Да и причем здесь площадка? Да, не видел! Потом увидел, что нет ее там. Не разобрался по запарке дел. Но я же детям сразу же карусель построил. Потом. И пусть она платная, но могут ли разве родители, любящие своим кровинушек, пожалеть какие-то пятьсот рублей для этого милого развлечения? Я уверен, что нет!

И еще я уверен в следующем. Построю еще много каруселей. Только успевай считать.

Но и это не главное. Одно из ваших обвинений ко мне состоит в том, что в сарае моей матушки на третьем этаже вы нашли двадцать два мешка из-под картошки, доверху набитые банкнотами. На сумму… О-о-о. Язык не поворачивается назвать эту сумму. Да и не знаю я, сколько там хранили денег проклятые расхитители нашей собственности.

Почему не знаю? Так это ж не мое. Ни на миг. И я даже уверен, что мне их подкинули, чтобы дискредитировать в глазах нашей уважаемой общественности.

Также, как и сто пятьдесят наручных золотых часов с бриллиантами. Эти часы вообще попали ко мне крайне случайно. Сейчас объясню вам.

Я коллекционер. Коллекционирую старые-старые будильники. Все это знают. И вот какая незадача. Мои сотрудники, включая всех руководителей подведомственных мне предприятий, а также все, кто как-то… кто любит меня и уважает, словно сговорились. И стали преподносить мне в подарок, хоть я и сильно противился этому, эти треклятые часы. И ни на какие наши уговоры переменить свое отсталое видение на мои привычки и хобби на них не влияло. Поэтому я уже устал их убеждать и складывал эти презренные цацки в одну большую кучу. Чтобы при первой возможности избавиться от них навсегда. Вынести на помойку.

А тут и вы. И, крепко подумав, я решил для себя, что вы именно тот человек, с которым я могу разделить свою страсть и любовь к старым-старым будильникам. И ни на миг, не сомневаясь в вашей порядочности, я хочу вам громко и трезво сказать: да заберите их себе, уважаемый господин следователь! Эти ненавистные мне часы! Они мне не нужны. И не нужны были всегда! И продолжайте милое моему сердцу дело. Коллекционируя их. Будильники. Это ничто по сравнению с тем, что мне приходится сейчас переживать.

Но я опять ушел от азов.

Школу мы, значит, осудили и обсудили. Теперь институт.

Вот вы говорите, многоуважаемый господин следователь, три судимости у меня. Да. Есть. Но во всем этом виноват институт. Недоглядел. Вот если б у нас все были такие, как вы. Дотошные. Человеколюбивые. То, поверьте мне, я бы учился в институте с прилежанием и усердием. А так… приходилось зарабатывать себе на хлеб. Пусть не очень честно. Но жить-то надо было как-то. Вот со второго курса и забрали.

Еще повезло — ненадолго забрали. Тетя Маша — соседка — судьей была. Судила. Она была мне как мама. Жалела всегда. Недотепу.

Доучился я уже там. В том месте, где… учат таких разгильдяев, как я. Нечаянно преступивших закон.

И остальные два образования я заочно получил. Но учился честно. Рьяно. Когда следующие два срока сидел.

Но и это не имеет никакого отношения к тому миллиарду, который я, по вашему разумению, присвоил для личных нужд. Никакого. И не слушайте вы этого паразита — главного моего снабженца. Он, Иуда, все придумал от безысходности и неотвратимости наказания. И он сливает на меня всю эту выдуманную им злую, лживую неправду.

Это он все договора заключал. Посмотрите бумаги. Там моих подписей нет.

Да-да. Все бумаги гляньте! И на строительство космодрома. И на благоустройство леса. Парк с него делать хотели. И на возведение пяти, нет — шести мостов через наш широчайший ручей. Сейчас, правда высохший чуть-чуть. Но знаете, как он разливается по весне? Рычит и буянит, как Днепр. Ой, простите — Ниагара.

Бывал я там. Видел. Но дело не в Ниагаре.

Извините, отвлекся.

Дело в том, что я все равно сильно-сильно уверен в том, что вы, благороднейшей души человек, разберетесь в этом лживом поклепе на меня и отсеете зерно от плевел. И что правда восторжествует.

А по поводу обвинения меня во всех всевозможных взятках, которые я якобы брал, скажу, что это все бред. Если все сложить вместе, то у меня должен быть не миллиард, а триллион. А вы же видели, причем не один, а с понятыми, что у меня ничего нет. И я гол как соко́л. У меня нет ничего. Я нищий, как церковная крыса. Простите. Нервы.

А тот маленький домик в шесть этажей — это не мой. Это мамин и папин. Папа у меня колхозник бывший. Поэтому им туда деньги в картофельных мешках и подкинули. Чтоб запутать следствие.

А особняк в Испании — это точно не мой. Это Феди. Соседа. Он там и живет.

Ладно. Не буду перечислять всего того, что не мое. Вы же, господин следователь, уверены в искренности моих слов. И я в этом не сомневаюсь. Я так в этом уверен, что аж плакать хочется. Что я и делаю. Вы же самый достойный начальник, занимающий свое место.

Ну да ладно. О главном хочу сказать. И признаться все-таки во всем.

Да, пусть меня не осудят добрые люди. Хочу смотреть им в глаза достойно. Хочу идти по улице, и чтобы в спину пальцем не тыкали. А руку жали мне. И называли другом.

Взял я! Да-да. Взял я подарок и не оформил его, как полагается по всем нашим законам. Преподнесли мне на мой юбилей, будь он неладен, бритвенный прибор за пятнадцать тысяч наших полновесных рублей.

Вы видели его. У мамы. В доме. Он в комнатушке конюха лежал. На окне.

Вы еще спросили не про прибор, а про конюха. И я вам правдиво рассказал, что лошади эти — забава внучка любимого.

Ему, правда, сейчас только два года, но он уже точно знает, что всех лошадей он приобретает для будущего колхоза, который раскинет свои просторы на этих землях.

И когда вы сказали, что орловские рысаки не очень-то приспособлены пахать нашу дорогую землицу, то сынок вам объяснил, что внучок еще по малости лет не очень разбирается в породах. И когда подрастет, то обновит табун.

И про землю я скривил душой. Но теперь, признаюсь. И требую к себе наказания.

Есть у меня земля в собственности. Есть. Размером два на два. На нашем частном кладбище. И уговорил меня взять эту землю в подарок, будь он неладен, хозяин этого погоста. Вы уж разберитесь с ним, уважаемый следователь. На каком основании он арендовал эту землю на девяносто девять лет под сеяние гороха. А организовал на нем это дело. Частное… кладбище.

Кругом враги.

А также хочу ответить на ваш крайне правильный вопрос. Где миллиард?

Отвечу честно — не знаю.

Да был бы у меня миллиард, я бы не задумываясь раздал его всем бедным и нуждающимся! В приюты детские, больницы разные. Храм бы построил, а не супермаркет и не рынок автомобильный. Да-да. Не супермаркет. И не рынок. А церкву.

И если злые языки набрались наглости утверждать, что вся торговля в нашей области моя, то это все враки!

Неужели я, честнейший человечище, мог бы позволить себе все приватизировать? Нет, нет, и еще раз нет! А как же остальные? Прекрасные наши люди. Разве они не имеют права? Имеют. Вот мой сынок им рынок и построил. Торгуйте! Богатейте! А то, что там цены на аренду зашкаливают… так это вложения отбить надо. Потом все устаканиться.

Вот надо, и спросить у народа. Для которого я всегда честно и без отдыха трудился. Чья правда?

Кстати. Этот народ и собрал мне некоторые средства на адвокатишку, который приносил вам какие-то деньги, якобы от меня. Злыдень. И почему оплата адвокату равняется бюджету нашего дорогого района, я отвечу вам, не таясь. Как на духу. Народ любимый не рассчитал свои силы и уважения ко мне. Поэтому чуть переборщил с деньгами.

Но я даю слово, что я верну им все. До копейки. Когда вы, твердый поборник морали и благородный человек, отпустите меня домой. Будучи уверенным в том, что я по первому зову предстану перед вашими глазами и глазами наших судей для наказания за свою безалаберность.

И не слушайте злых людей, которые вливают в ваши нежные, чуткие уши информацию, что куплены уже, дескать, билеты на самолет с серебристым крылом и готовы мы к отлету с нашей дорогой моему сердцу земли.

А тех подонков, которых вы поймали за их нечистые руки — моего бухгалтера и обоих моих заместителей, клевещущих на меня, стараясь подорвать мое хрустальное реноме своими высказываниями, не отпускайте! Пусть они сполна хлебнут ту чашу дерьма, которую наша жизнь выставила перед ними.

А я же перед вами чист и светел, аки ангел. Любящий и трепещущий за свой милый народ.

Жду и надеюсь на правильное решение, которое вы сегодня же примете. Отпустите меня домой, разнесчастного такого.

P.S. Попросите «цирика», чтобы на хату крабов принес на завтрак. Утомился «положняк хавать». И «дихловоса» балончик — клопы надоели. Стадами бегают по шконке. Исчесался весь.

ВАЗ 2101 (копейка)

Юмористический рассказ

"Ох-ох — ох! Вот только и остается теперь что охать и ахать. Да спрашивать не пойми кого. Кто ж вы паразиты? И зачем вы эту крышку от люка уволокли? Теперь по вашей вине стою теперь тут. С колесом отвалившимся, да с рамой, треснувшей! Да с тобой беседую. Кстати, а ты то кто? И сюда то как попал?

Да вижу, вижу, что иностранец. Вон блестишь весь, и колеса красивые, всесезонные. Морда правда твоя помята. Ну это и не удивительно. Из салона за километр каким-то пойлом несет, иноземным, да закуской, правда нашей, но тоже хорошей.

И не оправдывайся. Сюда где мы стоим зря не привозят. Я тоже думал в шиномонтаж поволокут, ан нет, сюда, на штрафстоянку. На въезде прочитал. Удивился даже.

Кстати! Забыл тебе представиться. Жигули я. Копейка. За что меня сюда? Да ни за что. В люк влетел. Крышку видимо в металлолом уволокли, или поставить забыли. Не знаю. А чайник, который сегодня во мне сидел, сопляк, не рассчитал скорости, и въехал колесом в яму. А башкой в стекло. Видишь треснувшее оно. Да и у тебя тоже. Вижу. Ну а когда доблестные смотрящие за правилами приехали, оказалось, что у моего лихача нет ничего. Ни прав. Ни денег. Ни совести. Да и лет мало. Поэтому и сюда.

Думаю, ненадолго. Зачем меня здесь держать? Денег за меня много не возьмешь. Мы нынче не модные. Теперь вы бал правите. Финансовый. Иностранцы.

А помню, как много лет назад пригнали меня с завода. Красивую! Зеленую! Да не про возраст я, а про цвет. Впрочем, по годам я тоже зеленый был.

Ну в общем пригнали меня с завода к…. Как, как ты сказал? К хозяину? Ну ты и кусок железа. К хозяину! Запомни, чудовище иноземное! Это мы хозяева! мы! А не они! хотя они, кто в нас сидит, считают иначе. Но не думают о том, что не мы на них молимся, а они на нас. Холят, лелеют, и оберегают. Чтобы обладать нами, многие из них готовы нарушить все заповеди. И нарушают их. А мы заставляем их это делать. Мы настаиваем, чтобы нас содержали в чистоте и порядке. Чтобы заправляли лучшим топливом. Чтобы раз в год возили к лучшим механикам. И вообще… наслаждались общением с нами. А еще…. Впрочем что еще? Ладно… Пропустим это.

В общем пригнали меня зеленого с завода… К моему первому шоферюге. Радости было!

Я вообще во дворе первый был. Чего не веришь? Правду говорю! Первый! Это сейчас во двор только на вертолете приземлиться можно. А раньше нет. И скорая могла заехать, тьфу, тьфу. И пожарка. Стояло пару мотоциклетов, и все. И я встал. Но не на газон, как вы сейчас. И не на детскую площадку. Что моргаешь? Да, да. На площадках дети играли.

А встал на дороге, что вдоль дома. И проблем не было, сначала. Потом появились. Кричать стали. Мол с колясками не пройти, да детишкам не поиграть. Не побегать. Пришлось гараж строить. Ну и…. Подожди, подожди! Идут чего-то сюда. Эти. В погонах. Во! Встали! Слышишь, чего говорят? БМВ ты, оказывается. Знал? Вижу. Знал. А водила твой… У-у-у какой он. Судья, оказывается. Местный. А то что он пьяный за руль сел, это простительно. Это нервы. От справедливой и бескорыстной работы. И то что бабушку на пешеходном переходе зацепил, не считается. И за морду, твою битую водила семерки заплатит. Нет. Не заплатит. Не сможет уже. В общем спас тебя твой водила от неприятностей. Заберут тебя отсюда скоро. Домой. Чудовище иноземное.

Чего дальше было? У меня спрашиваешь? Дальше гараж построили. Деньги были. У меня мой шоферюга не хухры-мухры был. Мясник! Или официант! Путаюсь я. С торговлей был связан. Точно знаю. Чего, чего? Ворюга? Во ты урод! Да у нас машину любой мог купить. Ну у кого деньги были. Мясники там, моряки. На севере кто работал. А остальные? Остальным не к чему было. Да и мало нас было. На всех не хватало. Поэтому на автобусах да на метро ездили. Да, да! А за хлебом пешком ходили. В общем… Тихо, тихо! Чего-то работяга местный крадется! Ну и рожа! Синяя какая-то! Фу! Ой! А чего это он сказал, что колеса у тебя лишние? Их же четыре всего? Где лишние? А вон и друган его идет. Кирпичи зачем-то несет.

Ладно пусть они суетятся с тобой, а я продолжу свой рассказ. Чего говоришь? Разувают тебя? Ну а что ты хотел? Чтоб меня разули? Да моими колесами хоть вагон нагрузи и попробуй отдай бесплатно. Устанешь. А твои то. Сказочные.

Чем воняют работяги? Рассолом огуречным? А ты чего хотел? Чтобы Пакой Раббаной? терпи. Скоро уже.

Что спрашиваешь, у всех ли такие ведра были как я? нет. Не у всех! Руководство и прочие большие люди, ездили на черных машинах."Волгами"назывались. Прекрасные автомобили. Мой тоже хотел купить. Денег не хватило. У кого хватило? Да были хорошие люди. С носами большими. Вот те на"Волгах"ездили. Это чуть позже, когда вас поволокли из-за моря,"Волги"ушли в небытие. А так их было много. Такси. И у носатых.

Правда у нас был сосед с нормальным лицом, но тоже черную машину имел. Работал где-то на кладбище. Видно клад нашел и купил. Потом у него машину какие-то ребята забрали, а его там, на работе, кажется и закопали. За долги похоже. Не знаю правда за какие? Он же клад нашел. Ну и ладно….

А этот малолетка что в люк въехал, моего первого водилы внук. Любимый. Он меня без разрешения взял. Ты же знаешь какая теперь молодежь? Во, во! Безголовая! Или наглая! Не все, не все! Но много! Этот такой! Слушать ничего не хочет!

Вон у меня за домом дорога, так они там гонки устраивают, как в формуле один. И в центр все метят доехать. Ничего не бояться. А чего им трястись? У них мамы и папы… простые служащие. ну как это? Вспомнил! Ведущие… слово иноземное… менеджеры. Где спрашиваешь менеджеры? Да газом торгуют и колбасой. Ливерной. В общем работа тяжелая. Пусть хоть дети этой тяжести не ощущают. А дети и не ощущают. На всех и вся плюют.

Во! Ты уже на кирпичах стоишь! Как памятник! Ой! Нелегко им твои колеса нести. Все! За дом занесли. Слушай иноземец! А ведь этот, в погонах с окна то видел все. За занавеску спрятался. О! Идет! Головой качает! На кирпичи смотрит. Чего-то говорит. Не слышу. Наверное, говорит, что найдет их, ворюг. А чего их искать? Вон стоят. Курят. У двери.

Все! Ушел! Да вижу, вижу. Дворники снял. Ну тебе сейчас они и не нужны. Куда поедешь то? Без колес? С мордой битой? А он дома их, наверное, на телевизор прицепит. Зачем? Слюни стирать. Мой, когда телик посмотрит, всегда сидит плюется. На пол да на стекла.

Ну да! Раньше я тебе говорю проще было. На весь город три машины. Ладно, ладно. Вру. Четыре! Да бензин копейки. А сейчас, я слыхал, солярка дороже ракетного топлива стоит. Почему так? Не пойму. Мне правда все равно теперь. Я мало езжу. Рулевой чаще болеет сейчас. Стареет.

О-па! А это кажется к тебе подъезжают. Красивая машина. Ой! А народу сколько! Вот этих двоих я видел. Ты тоже? Ну да! Они их страховой компании. А мужик вот этот? В шляпе. Судья твой? Нет говоришь. Друг семьи. Понятно! А девчонка? Ну что из-за руля вылезла. Любимая дочка любимого папы? Где, где учиться? В Лондоне? Там и живет? Отцу то как плохо. Один дома. Если б не работа и не друг семьи, то дело"труба".

Ладно! Подожди! Видишь в погонах подошел! Совещаются. Я сейчас послушаю и скажу тебе все.

Ага! Ага! Что ж ты меня обманул? Чудовище немецкое. Я все слышал, о чем они говорили. Слушай и ты! Машина! Судья то уже третий день в больнице. С головой чего-то у него. Ударился в троллейбусе. Когда на работу ехал. И вообще. Ты не его машина. А тети евойной. Ей правда 85 лет. но не беда. Кто ж пенсионеру запретит машину покупать? Вот оттуда, с деревни, тебя лиходеи и угнали. А нашли тебя уже на кирпичах. Пьяного. Тьфу! С пьяным прохожим. В салоне. Да позабыли у него данные взять. А теперь не знают, как быть. Знает этот. В шляпе. Он уже сколько-то отсчитал.

А вот и эвакуатор! Сейчас тебя видно к бабушке повезут. В салон БМВ. Ну прощай! А вот и мой водила идет! Старый! Еле ползет! За мной похоже!

Ну чего смотришь? Старый. Смотри, смотри! В землю поплюй. Колесо потрогай. Видишь? Шаровая разлетелась! Люк то железный! А внучок твой безбашенный! Не научен хорошим манерам. Хорошо я быстро ездить не умею. Отвык. А то бы…. Ну иди к этому. В погонах. Спроси сколько с тебя за мой привоз и простой. Рассчитывайся. Да увози меня отсюда быстрей. Колесо сделаешь. Еще погоняем.

Ой! Что-то скоро ты вернулся! А ругаешься то как! А плюешься! Ну и что же? А чего ты дворники снимаешь? Чего ты их согнул? Оставляешь меня что ли? Постой! Постой! Ты чего замер? Дед!!! Не молчи ты!!! Зачем кирпич взял? Дед! Я все понял! Дед! Я был верен тебе сорок лет!!! Вспомни все самое хорошее!!!

Я!!! Кидай дед!!! Прямо в стекло!!! И прощай!

Маленькая ода забору

Хочу вам сказать дорогие мои читатели, что забор, это такое же передовое изобретение человечества как положим колесо, брачный контракт, финансовая пирамида, и другие крайне нужные в хозяйстве вещи, включая андронный коллайдер и прочие бозоны Хиггса. Не будь в жизни народа этого изобретения, человечество многое потеряло бы в своем развитии и, наверное, даже не улетело бы в космос, и не открыло бы силу влияния написанного, на умы и аппетиты читающих.

История забора доподлинно неизвестна, что заставляет светлые, да и не очень, умы, биться над решением этого труднейшего ребуса. Что появилось раньше? Забор или яйцо? Кура или петух?. Ньютон или яблоко, треснувшее ему по башке?

К единому мнению вся эта когорта исторически подкованных людей так однозначно и не пришла. Оставив эту проблему на суд общественности,и, прочих кухонных интеллектуалов, а также противников существующих режимов.

На протяжении всего своего исторического становления человек разумный преуспел в совершенствовании забора. А также преуспел и в изобретении продукции, той, что помогала бороться с ними, то бишь с заборами, людьми их строящими, и людьми их рушащими.

Но и эти изобретения и начинания, нашли достойное свое место в повседневном быте и благоустройстве всех жителей, имеющих хоть мало-мальский плетень, на который было можно навести свою тень. И ни сколько не сомневаясь в содеянном, скрыться за ним.

Заборы сначала воздвигались не особо приметные и крепкие. В основном из костей скушанного мамонта и немытой посуды. Но далее, когда человек научился кипятить железо и варить из него ядра, заборы пошли каменные. Впрочем, процесс, разрушающий эти преграды и запущенный в обиход человеком, приносил метателю только чувство неописуемого удовлетворения. И движения человеческой мысли, в усовершенствовании оных ядер.

Но прогресс не стоял на месте, и вместе с телефоном, пилкой для ногтей и парикмахерскими для домашних животных, появились невидимые заборы, компьютеры и прочие блага жизни, требующие неустанного внимания их хозяев. А также и личностей на эти блага претендующих.

Человек, находившийся за забором не мог чувствовать себя защищённым если рядом с ним не находилось железа, пищи, и толпы единомышленников полностью поддерживающих мысли и деяния хозяина этого забора.

И чем величественнее был забор, тем сильнее и величественнее был хозяин этого строения. Ну, по крайней мере, всем так казалось. Говорят, даже, что какой-то удивительный человек, решил оградить забором всю страну. Но стройматериала не хватило и пришлось работы бросить на половине строительства.

За что другие удивительные люди оскорбились, и, обойдя это нелепое строительство, решили посмотреть и наказать новатора.

Посмотрели, наказали, да так и заходили частенько в гости без приглашения. Так и остался недостроенный забор, увековеченный в банке тушенки, массой народа живущей в зазаборье, и прекрасной гимнастикой, оставив в недоумении и загадках весь остальной мир.

Вот так и пошла вперёд, непознанная эпоха заборов и личностей пытающихся их соорудить. Постановили ставить заборы везде и всюду. Ограждать вся и всё что может убежать, и что можно будет украсть. Детишек в садике, собак в будках. И даже… короля в замке. Чтоб не дай Бог, не убежал, когда проворуется.

Появились заборы, заборчики и заборища. Однажды люди решили посмотреть, есть ли забор на Луне — спутнике Земли. Полетели, посмотрели, не нашли. Но бросить это занятие уже совсем не захотели. Так и продолжают летать, всё дальше и дальше, в надежде найти ну хоть какой-нибудь заборчик. Вот так!

Недаром один очень известный, ну не классик, где-то рядом, написал «Снимите шляпу с головы, перед забором все равны. И если дверь найдете в нем, закройте на запор. Ведь день и ночь, и в час любой, храня несчастный наш покой, стоит его величество, забор…».

И конечно же пока существует человек разумный на своей земле, эта ода забору, будет бессмертной. Ну и пусть будет. Никто не может мне доказать, что на Проксиме-Центавре нет никакого забора. Я уверен. Есть!!!.

Мы же оттуда!!!

Дайте помыть руки

Иронический рассказ

Бардак в каюте был великолепен. Он даже наталкивал на мысль, что библейские Содом и Гоморра начали свой повторный вояж по земле именно с этой территории. Устроили здесь, в отдельно взятой каюте на этом отдельно взятом корабле, показательный беспорядок.

Полотенца, шторы, стулья, картины и прочие вещи были раскиданы, растоптаны, разломаны и измазаны в разные съедобные краски. Цвета кабачковой икры. Вина. Кетчупа. И, конечно же, пива и жареной на гриле курицы.

А две молодые личности, устроившие его — этот хаос, громко храпели в унисон, лежа один на полу, а другой на кровати, застеленной сорванной со стола белой скатертью. Впрочем, уже и не белой.

Вскоре один из них, занимавший место на полу, прекратил выводить носом рулады, громко чихнул и открыл глаза. Постепенно приходя в себя, но еще до конца, не понимая кто он и где он. Но спустя пять минут раздумий память окончательно восстановилась, и некоторые вопросы получили свои ответы.

Молодой человек вспомнил, что его зовут Саша и что он со своим другом… Леней, кажется, совершает круиз на туристическом теплоходе по самому синему морю. А вот по какому? Еще не вспомнил. Ну да ладно. День, кажется, еще только начинался.

Саша кряхтя поднялся с пола, уселся на кровать, где храпел его друг «кажется Леня», и, наморщив лоб, стал вспоминать вчерашний вечер. Праздничный и чудесный. Где они с дружком повеселились, потанцевали, познакомились с девушками. Вылакали с ними ящик вина за знакомство. Наелись суши. Воблы. И разошлись. С твердым обещанием друг другу обязательно встретиться. Хоть на краю земли. Хоть во время Всемирного потопа.

Конец ознакомительного фрагмента.