Семь клинков во мраке

Сэм Сайкс, 2019

У нее украли магию. Бросили умирать. Сэл Какофония была предана теми, кому больше всех доверяла, и теперь у нее не осталось ничего, кроме имени, истории ее жизни и оружия. Однако воля Сэл сильнее всякой магии, и она точно знает, чего хочет. Шрам – земля, которую раздирают могущественные империи, где скрываются маги-изгои и куда уходят на смерть обесчещенные солдаты, и именно в Шрам держит путь ассасин Сэл. С собой у нее клинок, револьвер и список из семи имен. Возмездие – вот ее награда.

5

Шрам

Не знаю, в какой момент я задремала, но, как только услышала его голос, поняла, что вижу сон.

«И над чем ты смеешься?»

Он улыбался одними глазами. Его лицо состояло из углов, острых, идеальных, словно клинок, который он держал на коленях и шлифовал; таким же прямым и жестким было его тело. И пусть, глядя на меня, он пытался казаться суровым, он не мог скрыть смех в глазах.

И я не пыталась скрыть свой смех. В те времена мой смех был звонким, громким, и единственным шрамом на моем лице была улыбка.

Он держал оружие обеими руками, рассматривал, изучал, словно ответ — как и все ответы — лежал на поверхности острой кромки.

«В мече есть честность, коей лишена магия, — произнес он. — Магия требует Мены. Чтобы ей воспользоваться, ты отдаешь часть себя, и ты никогда не узнаешь, с чем расстаешься, пока оно не утеряно навсегда. А вот меч? Это партнерство».

«Это странно».

«Смотри».

Он у меня за спиной, меч в моей ладони, его пальцы поверх моих. Одной рукой он обхватил мою талию, притянул ближе. Другой направил мою руку, выполняя рубящие удары, блоки, выпады, убивая воображаемых врагов.

«Видишь? Он просит тебя его использовать. И взамен делает то, что должен. — Его губы скользнули ближе к моей шее; горячее дыхание коснулось уха. — Прямо как мы».

«Как мы», — прошептала я, закрывая глаза.

«Ты и я, — проговорил он. — Я — твой клинок. Используй меня, и я сделаю то, что должен».

На моем животе расцвела горячая влага.

«Итак», — шепнул он.

Меж его пальцев сочилась моя кровь.

«Оставишь ли ты меня ради магии?»

* * *

Горячее дыхание на моем лице. Голос в ушах. Длинный, мокрый клюв, щекочущий щеку.

Я приоткрыла один глаз. Конгениальность уставилась на меня и раздраженно гукнула. Позади нее в блестящей луже слюны валялся комок меха и костей.

— Что, уже? — поинтересовалась я, зевая. Отпихнув ее, я привалилась спиной к дереву, под которым заснула. — Леди надлежит терпеливо ждать ужина.

Конгениальность распушила перья и издала мерзкое шипение, намекая, что она ждать не станет. Я вздохнула, поднялась на ноги и подхватила плащ, служивший мне подушкой. Стоило его встряхнуть, как он мгновенно уменьшился до размеров палантина, который я повязала на шею. Не самые впечатляющие чары, но помогают сэкономить место.

Я нашла в седельных сумках очередную тушку. Швырнув ее Конгениальности и оставив ту со жратвой наедине, я прошла мимо человека, которого только что прикончила, и взялась за премерзкое занятие — копаться в его барахле.

В Катаме ученые называют это искусством. В Уэйлессе пропагандисты называют это угнетением. В Обители фанатики называют это колдовством.

Но здесь, в Шраме, нужно быть скитальцем, чтобы понять, что на самом деле есть магия: сделка.

И, как и во всякой сделке, ее сила заключается в Мене.

Называть ее жертвоприношением было бы слишком возвышенно. Скитальцы — народ не настолько самоотверженный. А Госпожа Негоциант, с каким бы почтением мы ни произносили ее имя, не покровительствует нам. Хочешь власти — Госпожа называет цену. Предлагаешь ей Мену — получаешь то, за что платишь.

Дайга об этом знал.

Я взяла его ожерелье, перебрала безделушки. Если не знать, на что смотришь, оно покажется хламом. Прядь золотистых волос, потрепанная красная ленточка, погнутая ложка — сокровища голодранца, не мага.

Тут же висело несколько свернутых бумажек. Я сорвала одну наугад, развернула. Оттуда на меня посмотрела семья: хмурое дитя, женщина с печальной улыбкой и мужчина, которого я только что убила. Тут он моложе, волосы гуще и темнее, а его длинный нос и подбородок еще не были столь испещрены морщинами.

Если бы он решил обменять этот портрет, я влипла бы по-настоящему. Может, он был настолько дорог, что Дайга не смог с ним расстаться.

Воспоминания — вот что Госпожа Негоциант просит в обмен на силу мастеров хвата. Годятся памятные вещицы — дорогие сердцу безделушки, всякая всячина, которая важна для мага. Если задуматься, это не лишено смысла: чтобы уметь схватить, нужно уметь и отпустить. И чем вещь важнее, тем колоссальней сила.

Дайга знал и об этом.

Но не знал меня.

И поэтому под утренним солнышком остывал его труп.

Копаться было особо не в чем. Дайга предусмотрительно оставил мне кучу дерьма, которое я не смогу унести отсюда. Оружие он собрал достойное, но при себе я могу держать не более двух штук, а по хорошей цене их купят только в крупном фригольде, до которого в лучшем случае несколько дней пути. Что ж, удачи тому разбойнику, что их найдет, и еще больше удачи тем несчастным, на ком он все это богатство опробует.

И вот я, Сэл Какофония, Бич Сотни Скитальцев, отправилась в шатер — копаться в белье старика.

Бельишко, по крайней мере, оказалось неплохим. Вкус у Дайги все-таки был. А еще у него было полно бесполезного храма, в котором мне пришлось покопаться в поисках нужной мне вещи. Вздохнув, я с грохотом захлопнула крышку сундука и повернулась к полке у бархатного изголовья довольно непрактичной кровати. Рассеянно пролистала книги, которые Дайга собирал в изгнании, — либретто опер, пара любовных романов, несколько военных трактатов. Глаз вдруг зацепился за экземпляр в красном кожаном переплете.

«Третья монография Эдуарме о естественных законах и контрсложностях Шрама».

Одно название прочитаешь — уже захочешь мозги себе вышибить со скуки. Так что я, разумеется, сунула томик в сумку. Благодаря своему ремеслу я усвоила кое-какие правила выживания в Шраме. Например, я знала, что всегда найдется богатенький говнюк, который отвалит за такой кирпич деньжат.

Опять вздохнув, я посмотрела из шатра на тело Дайги. С тех пор, как я его зарезала и уложила на его же мантию, прошло два часа. Конгениальность переваривала завтрак у полуразрушенной стены форта. Еще через два часа утреннее солнце станет дневным.

Скоро.

Я поддела матрас, обнаружила стопку бумаг. Янтарный блеск под ними заставил меня улыбнуться. Из ниши, которую Дайга вырезал в раме кровати, я выудила бутылку виски — добротного виски, марки «Эвонин», которая еще не успела стать «Эвонин и сыновья»; должно быть, старик берег ее для особого случая. Смерть — как раз такой.

Я развалилась на постели, глотнула из горла и развернула первый лист.

Почтенному взору профессора ки-Йантури.

Считайте сие нашим последним предложением снисходительности. Лишь благодаря бесконечной мудрости Императрицы Атуры, четырнадцатой сего имени, и немалой милости ее сына, Грядущего Императора Алтона, третьего сего имени, мы направляем приглашение вам, скитальцу.

Ваша обеспокоенность относительно магических способностей Алтона была принята к сведению, однако его родословная чиста и право наследования законно. Мы призываем вас отказаться от своих изменнических деяний и вернуться в столицу.

Помните, иным скитальцам подобного не было предложено. И даже среди столь непотребных кругов ваши преступления — подстрекательство, поборы, злоупотребление имперскими знаниями и прочее — особенно гнусны. Но, невзирая на это, Императрица по-прежнему помнит ваши советы и вашу прозорливость и посему готова предложить вам последнюю возможность искупить вину, отречься от идей Восстания при Собачьей Пасти, принести присягу и вернуться на службу Империуму.

Надеюсь, ради вашего же блага, что вы одумаетесь и вернетесь в Катаму.

Не то, за чем я пришла.

Внизу листа значился надлежаще длинный и напыщенный титул, а под ним стояла имперская печать. Я сняла с десяток таких бумажек с трупов собственноручно убитых скитальцев. Да, это правда, что в Шраме не любят скитальцев и что никто не питает столь глубокую ненависть к своим бывшим подданным, как Империум. Однако правда и то, что куда сильнее, чем предателей, они ненавидят нолей. Так что скитальцам вечно подбрасывали эти письма — в надежде заманить их обратно, сражаться против Революции.

Я смяла лист, выбросила, взялась за следующий.

Душенька,

О, как мне описать тебя,

Глаза чисты и столь жестоко

Даны тебе узреть презренный мир,

Уста чисты и голос мягок

Даны тебе о бессердечье…

…блядь.

Я часами бился над следующей строфой. Все звучит… избито, никчемно. Ты любила поэзию. Мы ведь так и познакомились, помнишь? На лекции профессора ки-Малкая? Любишь ли ты ее до сих пор, хотел бы я знать? Или она так же тебе претит, как и все, что ты любила во мне?

Не стану молить о прощении. Я клятвопреступник. Здесь, на этой варварской земле, я творил жуткие вещи. Но все же умоляю, ради Матеники, прими деньги, которые я отправляю. Знаю, мое имя навлекло на тебя незаслуженный позор. Но она столь хрупка, и Империум не помогает, так что

Снова не то.

Второй лист я тоже скомкала и выбросила. Нетерпеливее, чем первый.

У других скитальцев тоже попадались такие письма. Правда, гораздо реже, и зачастую были написаны не так хорошо. Но после их прочтения во мне всегда поднималось холодное, тошнотворное чувство. Мне не нравилось узнавать подобное — о семьях, о несчастьях.

Становилось сложнее убивать.

Я снова глотнула из бутылки — на этот раз основательнее — и развернула последнее письмо.

И холодное, тошнотворное чувство исчезло.

Нашла.

Дайга

Последний шанс. Встреться с нами.

Джинду

Джинду.

Я перестала слышать стук своего сердца, вопли оголодавших птиц в сухих кронах, вой холодного ветра среди руин. Осталось только имя, что врезалось в мое сознание.

Я оторвала от него взгляд. Дальше в письме шла череда цифр, букв и символов, от которых меня сразу затошнило. Шифр, ясное дело. Я не хотела его читать. Я даже касаться его не хотела.

И, аккуратно сложив лист, спрятала в сумку. Назови ты меня сумасшедшей — я не обиделась бы. Но и не объяснила бы, зачем мне это.

По крайней мере, пока не прикончила бы вискарь. И, скорее всего, еще пару бутылочек для верности.

Этим, собственно, я и собиралась заняться, как вдруг уловила звук. Далекий, едва различимый, будто умирающий свист на несуществующем ветру. Он становился громче, он манил наружу. Он звучал для меня, словно музыка для ребенка, который впервые ее слышит, — странная, причудливая, удивительная. Словно миг, когда я наконец поняла все эти сопливые романтические оперы, которые ненавидела. Словно миг, когда мать впервые назвала мое имя.

Каждый описывает песнь Госпожи Негоциант по-своему.

Когда я выбралась из шатра, все уже началось. Тело Дайги, твердое, словно клинок, зависло в добрых трех футах над мантией. А через мгновение его глаза широко распахнулись. Рот открылся в немом крике. Вспыхнуло фиолетовым — изо рта, из глаз полился яркий свет, окрашивая день зловещими тонами.

Кожа усохла и рассыпалась, словно сгоревшая бумага. Та же участь медленно постигла конечности, торс, голову, пока Дайга попросту не распался. Он рухнул на мантию кучей фиолетовой пыли. Вот все, что осталось, когда его забрала Госпожа.

Цена магии крайне высока. И в итоге, когда тебя наконец призывают обратно, она забирает все.

Остается лишь Прах.

Есть множество теорий о том, куда уходят маги, как Госпожа с ними поступает. Я их не читаю. Что бы она с ними ни творила, это ее дело. А вот Прах?.. Ну, с ним можно сотворить многое. Мертварево, плетение на удачу, любую вещь, за которую нечестные люди заплатят честные деньги.

Я вытащила из сумки бережно завернутую в мешковину склянку. Медленно, осторожно сложила края мантии и пересыпала туда Прах. Как оказалось, склянки как раз хватило, чтобы вместить все, что осталось после Дайги. Так себе похороны, конечно, банка вместо семейного склепа, но склепы — это лишь пустая трата пространства тщеславия ради. Здесь, в Шраме, спрос есть на все, и смерть не бывает бессмысленной.

Я снова обернула склянку мешковиной и уложила так, чтобы не разбить по пути. А потом принялась рыться в шмотье Дайги и нашла еще кое-что. Пальцы зацепились за острое, выступила кровь. Я упрямо полезла дальше и обнаружила эфес.

Став предателями, скитальцы отбросили все, что связывало их с Империумом, — былые имена, привязанности, дружества, — кроме одного. Имперский кинжал — первая вещь, которую они получили, когда поступили на службу, и все, что они в действительности оставляют после себя, когда их забирает Госпожа Негоциант.

Так что, ага, если решишь, что я, сволочь такая, собиралась выручить за него кучу денег, я не обижусь.