Долгожданное прошлое

С. Г. Замятин (2024)

Если забраться на заводскую трубу, краем глаза посматривая вниз, где еще остались какие-то строения, напоминающие о прошлой жизни, можно разглядеть детские площадки, где сейчас оборудована автостоянка, и заброшенные фруктовых сады. Рядом с котлованами, уже давно заросших травой, нагромождение бетонных блоков и панелей, напоминающих мне костяшки домино. Я смотрю на них и считаю отверстия на торцах: четыре, три, два…

Ботиночки

Мы уезжали в Киров. В большом шумном городе на привокзальной площади грязь и суета.

Мне захотелось пить, и мама, держа меня за руку, бегала в поисках буфета. Мои новые коричневые ботинки покрылись белым слоем пыли.

В углу площади, у старого пакгауза, вдоль побеленного известью забора, на асфальтовой площадке, между большими лужами в несколько рядов сидели инвалиды Великой Отечественной войны. В их старых кепках и зимних шапках, лежавших перед каждым, поблёскивали монеты.

Один из них привлёк моё внимание.

Он выглядел несчастнее других. Он сидел спокойно, вернее, обречённо, не просил и не кричал, не протягивал руку перед каждым проходившим мимо и куда-то спешащим по своим делам. Он сжимал костыли своими грязными цепкими руками. Уставившись в одну точку и опустив седую голову, он тихо произносил молитву или пел какую-то песню, слова которой я не мог разобрать.

Потёртая офицерская фуражка, лежавшая перед ним, была пуста.

Я запустил руку в карман и высыпал ему в фуражку горсть заветной мелочи, выданной мне на мороженое. Он вздрогнул от глухого звона монет, поднял небритое худое лицо и благодарно поклонился. Сердце моё сковала жалость к этому человеку. Он ещё раз поклонился, выдавил из дрожащих губ «спасибо!» и вытер с подбородка слезу.

Если бы у меня в тот момент был миллион, я бы без сомнения отдал ему. Но миллиона у меня не было.

Карманы мои были пусты, а мама тянула меня за руку — мы опаздывали на поезд.

Я попросил денег у мамы. Она остановилась, посмотрела на меня, возбуждённого и раскрасневшегося, и, в свою очередь, жалея меня, раскрыла кошелёк. Я схватил столько монет, сколько мог, и, рассыпая их, подошёл к инвалиду и осторожно положил в фуражку.

Он взялся за костыли и начал подниматься:

— Спасибо, сынок! Спасибо, мальчик!

Он стоял на костылях, на своей единственной деревянной ноге и кричал нам вслед.

Я, не отрывая взгляда, смотрел на него. Мама тащила меня за руку, а я помню его заплаканное небритое лицо и слова, летящие вдогонку:

— Ты будешь большой человек, мальчик!

Было жарко и грязно. Ноги мои в новеньких коричневых ботиночках заплетались.

Гудел паровоз. Мама тянула меня за руку, а сквозь грохот вагонов доносились слова: «Дай Бог тебе здоровья! Ты будешь большой человек, мальчик!»

И, догоняя нас на единственной деревянной ноге, кричал:

— Дай Бог тебе, мальчик!

Господи, Боже милостивый! Дай мне, маленькому человеку, доброты!