Я пою, а значит, я живу

Таисия Алексеева, 2022

Александр Иванович Алексеев – Заслуженный артист, бас широкого диапазона. Спел почти весь басовый оперный зарубежный и русский репертуар. Второй, после А. Ведерникова, исполнявший под открытым небом с симфоническим оркестром. Работал более 45 лет в Орловской филармонии, с гастролями объездил всю Европу, Советский Союз и Россию. Его творческий опыт будет интересен как профессионалам, так и широкому кругу читателей.В работе над книгой особенную благодарность выражаю консультанту, театроведу, члену Союза журналистов, члену Союза театральных деятелей, а по совместительству супруге Александра Ивановича и моей бабушке – Алексеевой Тамаре. Фото, представленные в книге – из архива семьи Алексеевых, а также из архива фотохудожника Леонида Михайловича Тучнина. Портрет А.И. Алексеева (на обложке) – художник Андрей Ильич Курнаков, Народный художник СССР.

Размышления о московской вокальной школе.

Когда речь заходит о профессиональной вокальной школе известных исполнителей, я отвечаю на этот вопрос весьма неоднозначно:

Это, для меня, пожалуй, один из самых страшных, самых ключевых и самых главных жизненных вопросов. Престиж московской дважды ордена Ленина консерватории им. Чайковского очевиден.

К счастью, моя вокальная школа не ограничивается стенами консерватории. Я, занимался у нескольких педагогов, профессоров.

Первым моим педагогом был народный артист РСФСР Шушлин, бывший солист Большого театра, который пел ещё с Фёдором Ивановичем Шаляпиным, ему было крепенько за 80. И поэтому все у него было в далеком прошлом, и интерес к нам, студентам, был невелик.

Что же касается студентов, поступивших в 1964 году, то возрастная разница между ними была просто дикой: от меня, неполных восемнадцати лет, до тридцатидвухлетних и даже тридцати восьмилетних… Те же знаменитейшие певцы, которые работали в театрах — Большом или Станиславского и Немировича-Данченко, не преподавали в консерватории. У них хватало работы на театре.

Я не проучился, а проходил к Шушлину на занятия год, потом меня перевели в класс народного артиста СССР, солиста Большого театра Александра Иосифовича Рейзена. Большой артист, активно занятый в репертуаре театра, хотя и являлся профессором консерватории, всё-таки больше занят своим творчеством, чем воспитанием студентов.

Я написал заявление на имя Гуго Натановича Тица с просьбой перевести меня в класс профессора Батурина. Александр Иосифович Батурин, народный артист РСФСР, в силу политических обстоятельств и возраста всюду «бывший»: солист Большого театра и директор Шанхайской консерватории, лично знавший Ф.И. Шаляпина, после всех жизненных и творческих сложностей, смог стать одним из величайших педагогов… Для меня этот человек в искусстве — отец родной. Я полтора года у него занимался. А занятия были достаточно интересные, приходили первый-пятый курсы. Александр Иосифович говорил: «Начнем распевку. Так, ты прекращай, ты прекращай, а ты продолжай, продолжай». И начиналось такое своеобразное хоровое пение. Может быть, он это делал для облегчения собственной жизни, может быть ещё для чего. Уж слишком юн я тогда был, многого не понимал. А потом он вдруг начал со мной заниматься индивидуально, выделил из общей массы… Месяца через полтора сказал: «Сынок, а чему я тебя буду учить? Голос у тебя и так есть, поставлен. Давай с тобой набивать ноги и горло на произведения. Возникнут затруднения — обращайся. Помогу в интонации. Интонации не вокальной, а как сделать произведение. В этом я тебе могу помочь».

Если вспомнить о моём детстве, то музыкальная домашняя обстановка как нельзя более полно способствовала развитию слуха, который, вероятно, и стал организатором всей моей голосовой функции. Голос формировался в сфере народно-песенной интонации и развивался, как инструмент, чуткий к пению в ладах, к различению звукового строя русской музыки. Александр Иосифович Батурин сразу почувствовал, что я пришёл к нему готовым певцом, поэтому он помогал мне создавать камерный и оперный репертуар. Своему учителю я очень благодарен я очень благодарен. Его уроки были очень ценной школой человека, понимающего, с кем он имеет дело, знающего цену голоса.

У нас с ним, кроме занятий по профессии, шли разговоры просто о жизни. Александр Иосифович очень много рассказывал о том, как он пел, с кем он пел. Он был блестящим баритоном, спел почти весь баритоновый репертуар Большого театра. И это тоже давало огромную пищу для размышлений. Та доверительность общения помнится и ценится до сих пор. По возрасту я ему в правнуки тогда годился по существу, но он со мной держался на равных, уважая во мне мои потенциальные возможности. Я не уверен, что он со многими вёл такие разговоры… Для меня это было школой жизни и одновременно школой вхождения в само искусство пения». Легкость и гибкость голоса без труда позволили мне справляться в студенческие годы с такими вещами как «Рассказ старика» из оперы «Алеко» С. В. Рахманинова, Умберто в «Служанке — госпоже» Перголези, Пимена и Варлаама в «Борисе Годунове» М. Мусорского, исполняемыми со второго курса на концертных площадках консерватории.

Через много лет, в 2001 году, когда я получил Диплом лауреата 1 степени, на Межрегиональном фестивале филармонических исполнителей «Муза в военной шинели», проходившем в городе Туле, председатель жюри, народная артистка СССР, профессор Московской консерватории Валентина Левко сказала: «Большое впечатление произвел бас из Орла, спевший громадную программу и: пятнадцати сложнейших оперных арий — целый сольный концерт. Хотя поначалу надо было привыкнуть к его своеобразному тембру. В Москве таких удивительных голосов нет». А ведь я — воспитанник Московской консерватории».

Весь парадокс заключается в том, что Московской консерваторией воспитано очень много певиц с мировыми именами, певцов — очень мало. И здесь кажется необычным то, что музыкально-педагогический институт им. Гнесиных и ГИТИС, имеющий отделение оперетты и не имеющий отделения сольного пения дали в Большой театр Владислава Пьевко, и, кроме того, человек 5 или 6 из величайших исполнителей.

А если обращаться к известным эстрадным исполнителям, то и Лев Лещенко, и Владимир Винокур — воспитанники ГИТИСа.

Получается какая-то странная ситуация. Видимо, тот самый вариант профессуры профессионального вокализма имел не только положительную, но и отрицательную стороны. Не давал развернуться студентам. Огромное количество голосов было элементарно загублено разными прибамбасами, разными масками и прочими, прочими делами. Люди приходили с приличными голосами, а потом их начинали переделывать. Я, к счастью, этого избежал. Вот и возникает мысль о том, что великие певцы очень редко становятся великими педагогами. Почему? — Очевидно потому, что педагог сольного пения в своей работе должен сочетать одновременно науку и искусство. В основе научной деятельности должно лежать изучение и использование в практическое работе достижений современной физиологии речи и пения, современной акустики, лингвистики и педагогического исполнительства. Педагог должен не только правильно применять научные данные смежных наук, но и уметь обобщать наблюдаемые в практической педагогике факты, делать из них выводы, сопоставлять и объяснять с точки зрения современной науки. Педагогика — это искусство, искусство слуха педагога может различить верный, отвечающий вокальной эстетике певческий звук, от звука неверного, хотя и красивого, мощного, благодаря его молодости.

Чуткость уха, бесконечное терпение и доброжелательство, осторожность в сочетании с глубокими знаниями теории и методики преподавания пения, умение учитывать индивидуальность ученика — необходимые качествам хорошего педагога. Этому надо посвятить всю жизнь. Таким педагогом смог стать А.И. Батурин, педагогами высочайшего класса располагал и Государственный музыкально-педагогический институт имени Гнесиных. Долгое время шли споры между Петербургской и Московской театральными и музыкальными школами. Особенно острыми они были в середине и последующие десятилетия двадцатого века. С начала 90-х годов и в настоящее время в связи с концептуальными изменениями во всех сферах жизни государства, так и не сумев или не имея на то желания поднять престиж русского исполнительского искусства реальными конкретными делами, правительство предоставило творческим людям, артистам, учёным полную свободу выезда за границу. Они уезжали на Запад, где их ценили, предоставляли певцам и музыкантам лучшие залы мира, давали возможность строить более достойную жизнь в творческом и материальном отношении. России потребуется ещё очень долгое время, чтобы повернуться лицом к искусству, прекратить утечку мозгов и талантов на Запад.