Птица счастья

Тамара Москалёва (2024)

Четверо мальчишек-мечтателей: Захар, Расимка, Яшка и Вилен познакомились в детском доме, но оказались там по разным причинам. У друзей много планов на будущее, и каждый идёт к своей мечте. Пролетело детство этих четверых, и они оказываются в гуще исторических событий страны, в которых переплетаются опасность со смелостью, трагедия с любовью, а патриотизм с предательством. Расимка первым нашёл свою любовь. Захар и Яшка борются за внимание яркой красавицы Натальи. Она же ответила взаимностью Захару, став его женой. И — Война! Жестокая, бесчеловечная. Она ломает судьбы ребят. Меняется жизнь вчерашних романтиков: Захар, Вилен, Расимка приближают победу на фронте. Яшка — в тылу, в войсках НКВД. Он героически борется с отребьем: дезертирами и бандитами. И настойчиво ухаживает за Натальей. Случайно узнает, что его брат стал диверсантом. Яшка свято верит в идею, безоговорочно подчиняется начальству, которому обязан подчиняться как человек военный. Он искренне верит, что поступает правильно, что именно так и надо поступить в тех или иных обстоятельствах. Но, в конце концов, понимает, что сделано им что-то не так… Эпизоды военных лет, описанные в романе, зримо показывают грандиозное противостояние, благодаря которому стала возможна победа в Великой Отечественной войне. По роману создан четырёхсерийный художественный кинофильм «Под неласковым небом», в котором удивительно правдоподобны образы, воплощённые известными актёрами: А. Назаровым, Э. Флёровым, Н. Гришагиной, В. Воронковой, Е. Ворончихиной, И. Шибановым, А. Загоскиным, Е. Романцовым и др.

Весы жизней наших

© Москалёва Т.П., 2024

© Оформление. Издательство «У Никитских ворот», 2024

Птица счастья

О чем шумите вы, народные витии?

Зачем анафемой грозите вы России?

Что возмутило вас?

А.С. Пушкин «Клеветникам России»

Тридцатые годы. Старинный купеческий Троицк — захолустный городок, который ничем не отличается от сотен уральской мелкоты: те же грязные лужи и дорожное месиво, где разнеженно похрюкивают свиньи и снуют деловитые петушки и куры с цыплятами, те же поляны с густою муравкой, на которых пасутся козы, и те же сплетницы-бабульки обсуждают новости на лавках возле своих домишек с плотными резными ставнями и хлипкими воротами. — Окраина.

По весне крутые каменистые берега реки Уйки зарастают пахучей травою, и степной ветер разносит окрест её благоуханье.

* * *

Дивное воскресное утро. Высоко в голубизне сияет-припекает солнышко, и чёрные точки уток стремительно спускаются с поднебесья к прибрежной камышовой заводи. Птицы проносятся над лужайками, новостройками, домами-огородами, над городской площадью и заколоченной церковью с разбитым куполом. Плавно снижаясь, скользят над закусочной, новой парикмахерской, школой и над детским домом. С радостным гамом, «притормозив» у места приводнения, утки недружно плюхаются в манящую гладь.

— Вот здорово-то! Смотри, как их много.

На пригорке четвёрка закадычных приятелей: Захар-Цыганок, Виленка-Артист, Яшка-Клоп и Расимка-Нацмен.

* * *

Захар — смуглый, красивый парень с копной жгуче-чёрных кудрявых волос — мечта здешних барышень.

Всезнающие кумушки в своё время поговаривали, что, мол, была когда-то сомнительная история в жизни родителей Захара: обвенчались, мол, давным-давно, а детишек всё нет и нет. Как же так? И у любопытных пошли выдумки-догадки: это, мол, потому что молодой супружник по мужскому делу… хворый. А жёнушка его… (ох, и крутого же нраву была бабёнка!), дак она, якобы, Захарку-то и нагуляла от таборного цыгана! — Кочующих таборов в те поры было много: по пустынным дорогам там и сям тарахтели колёса, заглушаемые плачущей скрипкой и заливистым хором о молодой любви, о ревности, выворачивающей душу наизнанку. И плясали, и вились вокруг костров красавцы-парняги да так, что у местных девок сладко сердце замирало… Ну, а цыганский ли сын Захарка… наверняка, конечно, никто не мог сказать, однако… как ни крути, а в семье-то все рыжие да белёсые, а мальчонка народился смуглявенький — чисто цыганёнок! Так и пошло за ним: «Цыган» да «Цыган»!

Дед мальчишки — Лука, был хромоватым ещё с Гражданской. Долго сапожничал в слободской артели, потом взяли его на Кирзавод сторожем. Но сторожил он только месяц ли два. — Однажды тёмной ночью арестовали Луку и всю его семью. Оказывается, хромой дед с бабкой своею были… не много-не мало… шпионами японской разведки! А дочка с зятем помогали старикам в этом чёрном деле.

Сам дед чистосердечно признался властям, что до революции крепким кулаком был: коровы, лошади и всякое там огромное хозяйство имел, да ещё и механическую сеялку. Даже батраки на него работали! А советская власть, мол, пришла и отобрала всё подчистую. И остался дед-Лука после этого с голым задом. Вот и озлился, дескать, он на советскую-то власть и стал ей всячески вредить: налево-направо пускать слухи о скорой гибели колхозов. «Да, — соглашался издёрганный допросами и бессонницей дед, — призывал я народ не верить молодой советской власти. С дочкой своей и зятем — тоже агентами японской разведки, ходили мы в зерносовхоз, разведывали: сколь и какие механизмы есть в хозяйстве. Сведения японцам передавали». А ещё, мол, вместе с женой-старухой отправили они на тот свет девятнадцать совхозных бурёнок: им в корм, дескать, украдкой рассовали кучу гвоздей. Животины разом и подохли!

Всю семью шпионов и агентов расстреляли. А ценную наличность строго по списку забрали в пользу государства:

полотенца — одна штука

шарф — одна штука

наволочка — одна штука

футляр от очков — одна штука

Мальца-Захарку хотели было выслать из города в специальную приют-колонию, но передумали и оставили в местном детском доме. Там он и воспитывался. После школы Захар закончил ФЗУ (фабрично-заводское ученичество) и кузнецом пошёл на консервный завод. Оно и правильно, в молодой стране ударно строятся фабрики и заводы, специалисты — на вес золота! А у парня и ремесло, и силища — хоть отбавляй!

* * *

А вот Виленка-Артист, среднего роста голубоглазый и улыбчивый паренёк, в отличие от Захара, имел мягкие белокурые волосы, нежное, словно выточенное лицо, красивый нос, тонкие музыкальные пальцы и спортивную фигуру.

Уж так вышло, что на сегодняшний день он тоже единственный сынок у отца с матерью. Другие дети умирали в младенчестве. Его отец Филимон Петрович Журов — твёрдый большевик, дал имя сыну в честь вождя мирового пролетариата В.И. Ленина. Филимон Петрович прослужил в Красной армии семь лет, даже получил от товарища Ворошилова в подарок именные золотые часы, чем гордился и никогда их не снимал. С помощью партии и советской власти получил высшее техническое образование и был назначен главным инженером консервного завода.

Мать Надежда Романовна — из дворян. Имела педагогическое образование, а потому направлена на борьбу с беспризорностью в должности директора того самого детского дома, где прошла сиротская жизнь Захарки-Цыгана.

Виленка учился в детдомовской школе. Там было много разных кружков. А сама Надежда Романовна преподавала музыку. Семья жила неподалёку в просторном доме со всеми удобствами и фруктовым садом.

По утрам воспитанников будил горн. Ребята строились на линейку и поднимали красный флаг на высокой мачте. Вилен старался не пропустить построение. Вся его нескучная жизнь проходила в детском доме. Он сдружился с Цыганком, и они вместе учились игре на баяне. Но Вилен проходил ещё обучение и на фортепиано у мамы. Ребята пели, выступали на концертах в самодеятельности.

Первое выступление на сцене… Нет, Вилен совсем не волновался! Выбивал ли чечётку, играл ли на инструментах, читал стихи или пел — он чувствовал прилив сил и необыкновенное вдохновение, будто крылья вырастали! А кино… «Весёлые ребята» О! Это волшебство! И Вилен хотел туда — в артисты! Он хотел сниматься в кино! Как Леонид Утёсов. И ребята между собой называли его «Артист». Конечно, артист! Красавец, да ещё и такой талант! Но отец твёрдо сказал: «Нет, сын! Мужчина должен иметь профессию, которая прокормит и тебя, и твою семью». И Вилен стал учиться на ветеринара. Но и самодеятельность не бросил. «Всё равно уеду в Москву!»

* * *

Яшка-Клоп, круглолицый, невысокого росточка паренёк с реденькими волосами и маленькими юркими глазами. За рост ему и дали кличку «Клоп». Клоп уже давным-давно не верит ни в какого бога. Есть один Бог — коммунистическая партия. Парень всем сердцем поддерживает замечательные дела партии, которая направляет советскую власть к райской жизни. И задача комсомольца Яшки: помочь! Помочь избавить страну от врагов: шпионов и всякой контры, опутавшей страну со всех сторон. Вон сколько развелось врагов! Куда ни плюнь — везде враги! Эта нечисть так и хочет разодрать в клочья молодое советское государство. «Патриот, гляди в оба! Будь бдителен! Разоблачай врага под любой маской!» — там и сям призывают развешанные плакаты. Партия без устали разъясняет: враги-оборотни тайно ведут подрывную работу. Врагами могут оказаться друзья, врагами могут оказаться и члены семьи. «Разоблачим и беспощадно уничтожим!», «Только массовые расстрелы спасут здоровье страны!» — утверждают плакаты.

«Ходют тут всякие недобитые… всех изничтожим!» — постоянно повторяет Яшка.

Клоп жил с отцом-пьяницей, рано постаревшей матерью — Матрёной, прозванной соседями Теренчихой, и старшим братом — Глебом. И, чтобы, не дай бог, не осудили за кулачество, живность, что была во дворе, родители добровольно отдали государству. Оставили только трёх курочек с голосистым петушком да козу-молочницу. Мать — рыхлая, неласковая тётка, тянула на себе всю семью, бралась за любую работу. Осенними днями нанималась копать огороды. Иногда по соседству прислужничала старикам-пенсионерам.

А однажды, в особенно тягостное для Матрёниной семьи время, пришла к ней домой Надежда Романовна — директор детского дома. Сама пришла, спасибо ей! Вижу, мол, как вашей семье тяжело. И позвала Матрёну на постоянную работу в детдомовскую столовую. Сказала, что за льготный вычет из зарплаты сотрудники питаются в столовой. Прикинула Матрёна, что и сама будет сыта и дети не останутся голодными, и, конечно, согласилась. Мальчишки бегали к матери на работу, а младший-Яшка сдружился с директорским сыном — Виленкой. И нередко бывало, что гостил у него дома с ночёвкой.

Отец ребят — конопатый и облезлый человечек с жиденькими волосами, часто бил мать смертным боем. Мальцы цеплялись за ноги родителя, пытаясь оттащить, но получив пинка, отлетали прочь. «Подрасту — задавлю!» — после очередной бойни крикнул отцу Яшка-Клопёнок.

Годы шли, ребята взрослели. Худосочный отец, не раз сидевший в тюрьме за какие-то грехи, нигде не работал, на мать руку теперь не подымал и уже дышал на ладан. Курил махорку целыми днями, кашлял да всё сидел на завалинке и — вскоре умер. Семья, получая небольшое пособие, жила бедно и голодно. Старший сын — Глеб на каникулах продавал газеты, был учеником маляра. По окончании школы поступил в техникум, там стал комсомольцем.

И началась у парня кипучая жизнь! — С комсомольцами на субботниках убирал снег, выгружал дрова, уголь и оборудование для фабрик и заводов. И только окончил техникум — целых два года учительствовал в деревенской школе, помогал ликвидировать безграмотность.

А время бурлило, страна строилась! Комсомольский задор подгонял парня всё успеть и везде успеть! А тут ещё лозунги на каждом углу кричат: «Даёшь пятилетку досрочно!» Ну, как усидеть на месте молодому комсомольцу, когда в стране великое движение: там — Днепрогэс, Запорожсталь, Магнитка, и — молодёжь и комсомол со всего огромного Советского Союза!

Да, здесь, в родном городке, тоже строят и возводят, приезжает народ с разных уголков страны, но Глебу хотелось новизны! И по комсомольской путёвке он уехал на Магнитку Недалеко, правда, зато и мамаша с братом под боком. Там началась у парня своя, новая жизнь. Но он не забывал мать и братишку и с каждой получки обязательно высылал домой немного денег. Часть себе оставлял на проживание. Часть по комсомольскому почину отписывал молодому государству безвозмездно. Ещё раза два-три в год обязательно отдавал долю заработка стране в долгосрочный заём. А государство взамен вручало ему на эту сумму… облигации, что, мол, как встанем на ноги, сразу вернём тебе, комсомолец Глеб Малафеев, денежки! Всё правильно! Грандиозных планов полно, подниматься надо, а откуда молодому государству взять столько денег на все эти планы? Поэтому и надо помогать! Все помогают, и Глеб тоже. Жизнь кипела: воскресники, субботники, комсомольские вечера, задорные песни!

Его младший брат Яшка-Клоп тем временем, с горем-пополам, одолел семь классов, потом — ФЗУ, и пошёл на мясокомбинат слесарем-наладчиком. Заработал себе на модный костюм и сапоги. И после смены надевал этот наряд: френч и сапоги, как у товарища Сталина! Клоп мечтал стать коммунистом. Он на «отлично» сдал нормы ГТО и научился не только хорошо бегать-прыгать, но и метко стрелять! В нерабочее время с удовольствием помогал милиции (как бригадмилец^[1]) вылавливать и сопровождать уголовников-бандитов, наблюдать за порядком на базарах и улицах. Бывало, что в знак особого доверия ему даже выдавали оружие.

* * *

Расимка-Нацмен когда-то прибыл в слободу из зажиточного татарского села, что в округе поблизости. Родители его умерли рано — загрызли степные волки вьюжной зимою, когда те возвращались с ярмарки. Долго увечный дед-Батулла корил себя: зачем только одной подводой отправил сына со снохой. И неважно, что лошадь добрая да сытая. Хотя… Аллах его знает, и две подводы так же в снегу утонули бы…

Работящая семья хозяйство имела крепкое — добра полно! А из современного — даже велосипед и граммофон. Излишки молодые вывозили на ярмарку: кумыс, конину, баранину, говядину и так, что по мелочи… Вот и в этот раз наторговали изрядно и в деревню везли богатый куш. Зарылись в овчинные тулупы с мохнатыми воротниками, ноги в солому упрятали и радуются: вот отец-Батулла похвалит и денежки в общую мошну добавит.

Дорога мёрзлая, накатанная. Лошадка-В ласка, зная путь домой, под весёлый звон колокольчика шла споро. Мерный ход убаюкивал… Молодые и не заметили, как вдруг поднялась буря. Завыл в лицо степной ветер. Тропу вмиг завалило снегом — всё скрылось во мгле, и небо слилось с землёю… Они ехали и ехали в полутьме. Вьюга не утихала, и небо не прояснялось. А сугробам не было конца и краю. Лошадь стала, умолк колокольчик. Седоки поняли, что им не сдвинуться с места. Накинули Власке на спину войлочную попону. А пурга не унимается. Подвода в сугробах тонет. И кругом — ни души! Что делать? Решили в пути заночевать. Плотней укутались тулупами и заснули… вечным сном. — Волки разодрали и Расимкиных отца с матерью и лошадь в придачу. Лишь только снег чуток стаял, в пятнадцати верстах от деревни нашли подводу, растерзанные куски тулупов, оглобли и тяжёлый железный сундучок с рублями.

Долго горевал старый Батулла, сон потерял. Под ногами внучонок-сиротинка до полночи крутится. А тут ещё заметил: какие-то мрачные автомобили под утро разъезжают. Старику-то не спится, смотрит из окошка: того соседа вывели со двора — увезли, другого… Во дворах слёзы, крики. Люди в фуражках и с наганами выносят из домов набитые мешки и грузят в крытые машины. Зачем, чего? Никто толком сказать не может. А соседи, взятые ночами, домой не возвращаются…

Дед быстро смекнул, к чему всё идёт, и тёмной ночью увёз внучонка в Троицк. Там и пристроил мальчишку к старому татарину, дальнему родственнику-сапожнику. Ты, мол, Расимку сапожному делу обучи — всё, мол, парнишке кусок хлеба будет, да на своё имя его оформи. Я-то, мол, стар и не в силах уже.

Оставил внука, да ещё хороших денег сапожнику вручил.

— Дак ты, Батулла, переждал бы тут, раз опасно в деревне-то, — предложил сапожник.

— Нет, там родные могилы, там, в земле — жена и дети. Как могу оставить? Да и чёрных машин сейчас уже не видно.

А и, правда, автомобили не появлялись, и дед поуспокоился. Деревенские у него про внука особо не расспрашивали, а любопытным пояснил, что внучок теперь в Казахстане, в приюте. «Внука спрятал от греха подальше, теперь и отдохну спокойно». Отвёл на колхозный двор тёлочку и мерина — всё, что от хозяйства осталось. «Они без надобности теперь мне одному, а советской власти очень даже пригодятся».

Ну а какой татарин без песни? Душа просит. И выходил однорукий Батулла за ворота, садился на низенькую завалинку и брал гармошку с бубенчиками. Привычно закидывал ремень на плечо и пел… Пел о своей молодости, о девчоночке-татарочке Алкын, в которую молодым пареньком влюбился и на которой женился. Пел о Гражданской войне, в которой потерял руку. О том, что уже нету с ним его любимых — жены и детей. Пел о том, что видел: о своей татарской деревне, о красивых Уральских горах, о синем небе и белых облаках.

Однажды в разгар его «концерта» неслышно подкатила чёрная крытая машина и увезла деда-Батуллу, как сказали, по доносу местного жителя. Старика арестовали с полной конфискацией имущества. А в доносе, будто бы, указано, что Батулла в своё время скрылся от раскулачивания, что будто он свою, съеденную волками кобылу, когда-то называл «Комсомолка», мерина — «Пионер», а тёлку — «Крупская». Кроме того, дед пел, вроде бы, антисоветские песни: в них призывал к свержению советской власти.

— Врёт шайтан! — изумился старый Батулла, когда перед ним положили бумагу с доносом. — Где он, шайтан этот, который написал-то? В глаза его смотреть хочу! Я руку потерял за советскую власть. Всю скотину в колхоз отдал, никого нету больше.

Дознаватели о судьбе внука не осведомились, на очную ставку доносчика не позвали. Да и был ли он, доносчик-то? Измученный старик подписал все протоколы жутких допросов, пыток и зверского мордобоя и признал себя виновным во всех смертных грехах… Больше его никто никогда и не видел.

А Расимка прибился к своей новой семье, там и вырос. Бегал в школу, сапожничал. Выучился на монтажника, и сейчас он специалист — с его помощью не сегодня-завтра пускают в строй новый мыловаренный завод! Мальчишкой Расим первое время часто видел дедушку-Батуллу во сне, всхлипывал ночами, но постепенно дорогой образ стал блекнуть и — почти растаял…

* * *

И вот стоят приятели на высоком берегу, за утками наблюдают, а солнце не щадит, всё покусывает!

— Ну чё, братва, искупнёмся? — предлагает Цыган.

— Да ну! Вода холодная… бр-р! да и как по городу мокрые-то пойдём?

Издалека послышался протяжный гудок — он звал на городской комсомольский воскресник.

— Ага, щас бы искупались… Айда, а то опоздаем!

Да, молодость — великое благо! И всё — по плечу! Идут ребята, а впереди несётся залихватская песня:

«Эх, хорошо в стране Советской жить!

Эх, хорошо страной любимым быть!

Эх, хорошо стране полезным быть!»

Кулачные бои

Кузнец Захар любил повеселиться-распотешиться! Ещё в детдоме он научился играть на баяне. С первых получек купил себе гармонь, красную атласную рубаху, хромовые сапоги и нагайку. «Безлошадный, а с нагайкой! — посмеивались слободские. — Совсем цыган!» Цыган с удовольствием мог стакан-другой и бражки хлебнуть на гулянках, где бывал со своей визгливой гармошкой. А уж, если праздновала молодёжь, то окрестность до утра лишалась тишины: там плясали, горланили песни, частушки. Цыганистый Захар, незлобливый красавец, с улыбкой, обнажающей белые ровные зубы — душа компаний. Ну и по широте души уральской любил иногда по-молодецки в «кулачных забавах» тяжёлые кулаки почесать — силушку померять с такими же слободскими бедолагами. Как говорят: «кулачный бой — душе разгул!» А попросту: всеобщий потешный мордобой! Так исстари велось по праздникам! Кровушка лилась по расквашенным морделям, сыпались на травушку зубы. Упавшего не били. Упавший на землю считался побеждённым. Лихой темперамент и молодецкая дурь передались Захару, видать, по наследству от того заезжего цыгана. Захар всегда выходил победителем. После «боёв» кулачники братались: обнимались, целовались!

Вот и в прошлый раз в масленицу был кулачный бой на площади. Сошлись стёшно: стенка на стенку, и — развернулась битва! Тут в общей кутерьме и Артист с Нацменом вихляются! Да, бились слободские с обеих сторон на совесть! Носы друг другу поразбивали, синяками на месяц запаслись да челюсти посвернули, и… только буйволами в самый азарт вошли, как вдруг…

— А н-ну-у разойдись! Раззойди-ись, сказал! — заорал знакомый Яшки-Клопа голос, и раздался пистолетный выстрел. Ого! А выстрелы-то: один, другой…

Откуда-то в суматохе нечаянно подвернулась Яшкина рожа под горячий Захаров кулак. И не со зла выбил он Клопу три зуба. От неожиданности такой и Артисту-Виленке стало смешно — хохотал, чуть не до упаду, глядя на сопли и кровяные слюни приятеля.

Дома Теренчиха плескала сыну воду в лицо — смывала грязь и кровь. Остатками утиного жира смазывала раскисший нос и губы. Раскраснелся Яшка, свирепо сдвинул белые брови и зашлёпал вспухшими губами с присвистом, будто сквозняк у него меж зубов-то загулял: «Пристрелю…» И вдруг он истошно гаркнул: «Убью! Отомщу! И Артист и Цыганка — все заодно! А Нацмен… червяк навозный!» — Яшка скривился и бухнул кулаком по столу так, что подпрыгнул и упал на пол стоявший на краю чугунок с картошкой. Картошка раскатилась по полу. Мать вздрогнула и испуганно покосилась на сына.

— Охолонись, понарошку же всё!

— Ничё се «понарошку» зубы выщёлкивать! Ещё Артист этот… Виленка, смеялся, как дурак, ты бы видела!

Матрёна размашисто перекрестилась:

— Охолонись-айда, до свадьбы заживёт, — стала собирать картошку.

Захар, конечно, извинился: не хотел, мол. Виленка тоже попросил прощенья: «не со зла смеялся». И Яшка не повёл дружков в участок (как отвёл некоторых кулачников), в детстве-то, мол, не раз-не два так-то кувыркались. Однако, неприятный осадок внутри у Яшки поселился…

Захарка-Цыган… Да, красавец-парняга любил веселье. На улицах расхаживал, пощёлкивая себя нагайкой по сапогам, глядел на всех со снисходительным прищуром. О нём вздыхали девчата. А старые всё похохатывали: «И чё с нагайкой ходит? Женился бы уж нето, и было бы кого арапником-то гонять!»

А Захар отнекивается, он не торопится жениться, невесту по сердцу выбирает, всё смотрит-смотрит и не выберет никак. С одной день-два погуляет, с другой… Нет, всё не то. Да ведь и свой дом надо поставить с затейливыми ставнями, с добротной печкой, чтоб пироги стряпать. В общежитие-то молодую жену не приведёшь, а там и детёшки-ребятёшки пойдут. А как построиться коротким путём? — Очень просто! — Одинокие старики умирали, а дальняя родня обветшалые стариковы избёнки на дрова продавала. Такую вот избушку, да ещё с огородом-садиком и купил Захар совсем задёшево. Перебрал брёвна, доски, закупил тёсу, того-сего и стал потихоньку строиться с ребячьей помощью.

Хорошо

Интересное время. — Первые пятилетки. Плакаты и лозунги наперебой призывают подымать молодое советское государство: «Превратим любимую страну в индустриально-колхозную державу!» Повсюду размахнулись ударные комсомольско-молодёжные стройки, социалистические соревнования. — «Пятилетку — в четыре года!», «Слава ленинскому комсомолу!» На столбах динамики разносят:

«Зелеными просторами легла моя страна.

На все четыре стороны раскинулась она»

Хорошо! — Расстраивается и старинный Троицк: на степных пустырях возводятся фабрики и заводы. Высятся краны, дымят трубы. Каждое утро пролетарии в спецовках спешат по своим рабочим местам. Репродукторы на столбах ободряют:

«Нам песня строить и жить помогает!»

«А ну-ка песню нам пропой, весёлый ветер!»

Со всех сторон слышны глухие удары парового молота. Работа кипит! И везде нужна трудовая сила. И сила прибывает с разных концов необъятной родины.

НКВД: Яшка-Клоп

Однажды Яшку вызвали в особый отдел НКВД. Он, аж испугался: ничего, вроде, преступного не сделал — чист, как стекло… При входе предъявил охраннику повестку и оказался в большой комнате, где висел сизый табачный дым. Сухопарая женщина в беретке и с папиросой во рту бойко стучала на машинке. «Секретарша», — понял Яков. Женщина, прикрыв один глаз от едкого дыма, не отрываясь от работы, молча указала на дверь с табличкой: «Дюк Михаил Семёнович — начальник УВД». Ого! Вошёл… Окно с решёткой, за которым виднелся усыпанный песком двор. На стенах — портреты Сталина и Дзержинского. За массивным столом с зелёным сукном и телефоном — военный и совершенно лысый человек с пышными казацкими усами. На носу — тонкие очки. Хозяин кабинета, не подымая головы, внимательно смотрел в открытую папку с фотографией, затем столь же внимательно оглядел низкорослого гостя в его «сталинской» форме и едва заметно усмехнулся. От пронизывающего взгляда Клопу стало не по себе… ладони враз вспотели, в горле пересохло. Он, ожидая участи, переступил с ноги на ногу.

Но вот начальник кивнул на стул напротив себя.

— Яков Никанорович Малафеев?

— Д-да.

— Садитесь.

Яшка сел.

— Курите, — начальник придвинул массивный портсигар.

— Н-нет, не курю, — пробормотал парень, — спасибо.

— И не пьёте? — Яшка мотнул головой. — Правильно делаете.

Дюк посмотрел на часы и, чётко расставляя слова, негромко начал:

— Долго вас задерживать не буду, — предупредил он. — Итак, вкратце причина вызова: у нас в городе значительно снизилась уголовная преступность: воровство, спекуляция, бандитизм и тому подобные преступления. И это стало возможным, благодаря усилиям наших штатных сотрудников, а также большой помощи комсомольских добровольцев. По нашим наблюдениям вы зарекомендовали себя с самой лучшей стороны. Особенно последний случай с массовой дракой и задержкой хулиганов.

От хвалебных слов Яшка проглотил слюну.

— Мы изучили вашу биографию, — продолжал Дюк, — органам НКВД нужны такие кадры с вашими навыками, с вашим усердием. Более того, и райком комсомола рекомендовал вас на штатную работу в отдел по выявлению, поимке и наказанию врагов народа и разных контрэлементов. Их сегодня особенно много, и они ведут активную подрывную работу по уничтожению нашего государства.

Дюк помолчал, встал.

— Вы согласны у нас работать?

— Конечно! — прытко вскочил со стула Яшка. Такого поворота судьбы он не ожидал.

Скрипя сапогами, начальник подошёл к железному шкафу, вынул какую-то бумагу, положил перед Яшкой и снова сел. Тихо, но внушительно и строго произнёс:

— Никому не рассказывать о характере вашей работы. Это — служебная тайна.

— Понял. Даю слово.

— Вот здесь, — Дюк положил ладонь на бумагу, — здесь всё написано. Внимательно прочитать и расписаться.

Вскоре Клопа направили на ускоренное обучение, выдали форму, и он стал сотрудником особого отдела — Яковом Никаноровичем Малафеевым.

Натуся

Кумушки на завалинках судачат промеж собою, глядя на домик Цыгана, выросший за новой оградой:

— Ну, теперь и жениться надо.

— Да уж, баба с ним жить будет, как у Христа за пазухой!

— За него любая пойдёт, жених завидный, рукастый.

Нет, любая Захару не нужна! Зря девчата об него глаза трут. Ему Наталья приглянулась, он её заприметил в заводской столовой. Другие молодки ревниво губы кривят: «И откуда её только принесло, эту птицу залётную?..»

А «залётная» совсем недавно приехала в здешние края откуда-то из глубинки по трудовой путёвке вместе с отцом-матерью. Родителей на консервный завод определили: мать — Глафиру, в новый колбасный цех, отца — Степан Иваныча, счетоводом в бухгалтерию. А дочь — Наталью, буфетчицей в заводскую столовую.

Наталья-то и сама крючочки на Цыгана стала закидывать. Дразнила его сочными губами и крутыми бёдрами. Каждый день в платья новые наряжалась. Ну и не заметила, как напрочь присушила парня.

«Натуся», — так называл девушку её пожилой отец, изредка тоже приходивший в столовую обедать.

«Натуся, хм… так красиво…» — качал головою Захар.

Натуся — белокурая кокетка небольшого росточка со вздёрнутым носиком на милом лице и с пушистыми ресницами, прикрывающими васильковые глаза, свела с ума немало парней, да и, чего уж скрывать, женатых мужиков тоже.

В рабочую столовую зачастил и Яшка-Клоп, Яков Никанорович, как его сейчас величают. Он приходил не столько пообедать, сколько на красавицу-буфетчицу посмотреть. Запала и в его душу Наталья. И он о ней вздыхал ночами и видел её в своих розовых снах.

— А что вам сегодня, молодой человек? — спрашивала буфетчица посетителя, поправляя кружевной чепчик, улыбалась, сверкая белыми зубами. Говорила она певуче, при этом румянец играл на белых щеках, и недлинная коса прыгала на пышной груди. Её взгляд казался ласкающим и в то же время насмешливым.

При виде девушки у Цыгана кровь прямо-таки вскипала в жилах, и сладко ныло сердце! Он перестал спать ночами. Он сошёл с ума. «Да что это со мною творится-то? — думал он. — Напасть какая-то…» Молодой человек всё ждал: вот-вот и она обратит на него внимание. Смешно сказать, но при Натусе он робел, чего раньше у него при девчатах никогда не бывало. А сейчас… ретивое играло, и он весь был наготове…

Гулянка

Погода нынче выпала на славу: днём алое солнце блином висит на синем небе, на горизонте струятся нежные отсветы, а в сумерки за речкой, в районе новостроек, круглые сутки краснеет сварочный дым.

И вот он, сегодняшний вечерок — тёплый и ласковый. Молодёжь слободы после рабочего дня, вымытая и принаряженная, собирается на гулянку, как всегда, на большой поляне против нового дома Захара. На столбе висит фонарь, рассеянным светом выхватывая лица. Кавалеры, набриолиненные, девчата — в праздничных кудряшках. Тихий ветерок гладит волосы, а в садочках птахи дерут горло без устали, радуются погожей затёме.

Захар, чумазый и уставший, пришёл с работы и долго смывал с себя грязь и копоть. Из окон слышна Расим-кина губная гармошка, на которой тот научился наигрывать и русские, и татарские напевы. Через время забренчала балалайка, и это опять же он — Расимка-Нацмен высекает из тонких струн серебряные звуки. «Чисто музыкант! — усмехнулся Захар, — созывает на гулянку!» Ну вот Цыган соскрёб и смыл с себя последние кляксы и стал опять красивым малым. Он закинул в рот картофелину, запил козьим молоком, взятым спозаранку у Яшкиной матери — Теренчихи, захватил гармошку и вышел на улицу.

Пятачок уже заполнили парни и девчата, и Нацмен на своей балалайке задушевно поёт татарский мотив про степь и горы, про свою любовь и про девушку Дашу, которая сидит рядышком и тонюсенько ему подпевает. «Даша» — «Данечка», — так, любя, называет её Расимка. Здесь девушка живёт у тётки, и без пяти минут она — сельская учительница. Вот-вот получает диплом и уезжает в родную деревню. Будет ребятишек и всех неграмотных учить читать и писать.

Виленка-Артист тем временем принёс патефон с пластинками, осторожно водрузил на уличный стол и так же аккуратно разложил пластинки. Суетятся ребята, им невтерпёж окунуться в волшебные звуки мелодий: потанцевать, пообниматься с девчонками! И вот — осторожно открывается крышка, вставляется иголка… и…

Патефон… Артист купил этот чудо-инструмент с пластинками по специальному ордеру на клуб, где в последнее время он ведёт музыкальный кружок. Виленка самолично и бережно (не дай бог, пружина лопнет!) крутил ручку патефона. Протирал мягкой фланелькой каждую пластинку. А народ, затаив дыхание, ждал…

Наконец, пластинка начинает вращаться… долгожданное шипение… и — завораживающий голос до сладких слёз растапливает сердце:

«Ах, эти черные глаза-а-а-а

Меня плени-и-и-или…»

Начались танцы. Топчутся и прижимаются друг к дружке пары. Пластинки сменяют одна другую. Все подпевают:

«Не уходи, тебя я умоляю…

Теперь я точно это знаю…»

«Ты помнишь наши встречи

И вечер голубой?»

Отыграв отведённое время, Вилен отставил патефон: «Хватит, пускай отдыхает! Цыган, давай!» — На скамейку садится Захар:

«Только слышно на улице где-то

Одинокая бродит гармонь…»

И вскоре пальцы его лихо забегали по кнопкам, начались залихватские песни и пляски! На звуки гармони пришёл Яшка-Клоп. Он поздоровался с приятелями и подсел к Захару: «Душой хоть отдохну… день тяжёлый был».

А вот появилась Она… У Захара перехватило дыхание: «Натуся». И то ли от усердия, то ли от волнения он сразу вспотел. Мокрые волосы падали на глаза, и он еле успевал ладонью вытирать лоб. А Натуся, в лёгком цветастом платье, вошла в круг и, давай отплясывать под «Цыганочку», подымая каблуками пыль!

Дак и Яшка-то Клоп тоже безотрывно смотрел на девушку и больше никого, кроме неё, не видел. Ах, как она егозила! — Румянец во всю щеку, волосы по спине рассыпались. Клоп вскочил с места и пустился гарцевать — дневную усталость, как рукой сняло! И всё крутится Яшка и крутится возле Натальи, и всё пытается обнять её. Но, нет! Девушка ловко уворачивается от назойливого ухаря. Наталья дробила чечётку, хохотала, подёргивала по-цыгански плечами и не сводила глаз с Захара. Она подмигивала гармонисту, подзадоривая его. Цыган ловил влекущий взгляд, покрывался испариной и еле сдерживал себя. Ох, как бы он сейчас набросился на неё, разгорячённую, стиснул бы её изо всех своих молодецких сил, измял бы…

Да, влюбился Захар в Наталку — сил нет. Аж сердце заходится от нежности и желания.

— Артист! — Захар всучил Вилену гармонь, сам вышел на круг.

Натуся шагнула к Захару: «Потанцуем?» К ним направился было Яшка. Но Захар легонько оттеснил его: «Прости, Клоп», — обнял Наталью, прижал к себе… Они танцевали и подпевали:

«В парке Чаир распускаются розы М-м-м-м-м…

Снятся твои золотистые косы…

Милый, с тобой мы увидимся скоро…»

Да, это был волшебный танец! Как она осторожнотрепетно двигалась, как прильнула к нему… Он уткнулся в её волосы… Её запах сводил с ума! Вся холостяцкая жизнь теперь казалась Цыгану такой пресной, никчёмной.

— За меня пойдёшь? — горячо дышал он ей в ухо.

— Пойду.

Сватовство

— Наташка, ты зачем Цыганку-то с ума сводишь, а? — затеял разговор отец, — по гулянкам хвостом метёшь?

— А ты откуда знаешь, что там на гулянках-то делается?

— Знаю! — перебил дочку отец. — Учти, дурёха, это он щас такой влюблённый, а потом…

— Ну чего «потом»? Чего?

— А ничего! Ты посмотри: ведь он ни с одной девкой по-нормальному-то не ходит. Послухай, чё люди говорят: с той, мол, погуляет — бросит, с другой… Пустой лоб, одно слово!

— Да не любил он никого…

— Ну да! А тебя так сразу взял и — полюбил! Больно востра на язык стала, как я смотрю! — Степан Иваныч погрозил пальцем. — Не исключаю, что и тобою натешится! Ты об этом хоть думаешь аль, нет? — отец вздохнул, покачал головою. — Да ещё, чего доброго, пузо надует, а потом… ага, ищи-свищи его потом! А нам с матерью потом «гулялово» твоё расхлёбывать? Да и как соседям после в глаза будем смотреть?

— Хм, «гулялово»… слово-то какое придумал.

— Неужели другого, самостоятельного парня, кроме этого, безродного, нет в округе? Да вон, хотя бы Яков Никанорович! Посмотри, человек уважаемый, при должности.

— Вот и женись на нём! — вскричала дочка. Она дерзко глянула на отца, — не нравится он мне, понимаешь? Совсем. — Девушка опустила голову. — Я, может, за Цыгана замуж хочу. Люблю его.

— Да ты как с отцом… — вскричал было родитель, но на полуслове прикусил язык.

Он вдруг вспомнил, как однажды в ночь неожиданно прибежала к нему на сеновал вся в слезах молоденькая Глаша — мать Натуськи. Вспомнил он, как жарко всхлипывала она: «Не хочу за Николку, не люблю его! Тебя люблю». До сих пор не забыл Степан Иваныч, как страстно целовала его Глаша… «Да, какая ночь была! Молодость… — вздохнул отец и отстал от дочери. — Может, и, вправду, сладится всё, да и выйдет она за Захарку».

* * *

Откладывать сватовство на потом Захар не стал и воскресным днём пришёл к Наталье домой и прямо с порога её родителям и бухнул:

— У вас товар, а я — купец!

Степан Иваныч пристально обвёл взглядом жениха с ног до головы, словно первый раз видит.

— Купец значит… ну, давай-садись к столу, купец-молодец.

Жених выгреб на скатерть подарки для невесты и её родителей, поставил чекушку водки.

— Давай, Натуська, угощай жениха, — разрешил отец.

Мать заплакала, обняла дочку и будущего зятя. Степан Иваныч с Захаром ударили по рукам — сватовство состоялось.

Свадьба

И пошёл пир горой! Наготовили-настряпали всей округой и свадьбу отплясывали с утра прямо на улице у нового дома с высоким крыльцом за столами, покрытыми пунцовыми скатертями по новой моде «красных свадеб»^[2]. Все нарядные, красивые. Во главе стола — жених в хромовых сапожках и кумачовой рубахе, подпоясанной широким чёрным кушаком, невеста — в белом платье с венком живых ромашек на голове. На почётном месте рядом с женихом — Надежда Романовна, директор детдома и её муж — Филимон Петрович. Около невесты — её родители. Здесь же и педагоги детдома и, конечно, друзья-товарищи Захара. Все пьют, жуют. «За невесту!», «За жениха!». Отец с матерью невесты сказали молодым добрые назидания:

— Будь ей хорошим и честным супругом! И Наталку не обижай! И ты, Натуся, люби мужа и будь ему верной женой!

Все захлопали и — опять: «горько!» Захар, вскидывая смоляной чуб, целовал Наталью. Слово взял Филимон Петрович:

— Дорогие товарищи! Необычный день сегодня: рождается новая семья. Пожелаем же молодым долгой, здоровой и счастливой совместной жизни! Любви и больших успехов в труде на благо нашей социалистической страны!

И снова хлопали, и кричали: «Ура!»

Надежда Романовна после мужа негромко произнесла:

— Наташенька, для нас с Филимоном Петровичем не только Вилен — наш ребёнок, наш сынок, но и все воспитанники детского дома — наши дети. Можно сказать: родные дети! И мы всегда, провожая ребят во взрослую жизнь, надеемся, что всё у них сложится благополучно. Вот и Захара сегодня отдаём в твои женские руки и верим, что вы построите крепкую дружную семью, которая — опора нашей страны. Не скандальте, не унижайте один другого и… любите друг друга. Горько!

Застольщики подхватывают: «горько!» По очереди слово берут педагоги детдома:

— Дорогие, пусть неудачи обходят вас стороною! Нарожайте побольше деток для нашей любимой родины! Горько!

Хором затянули любимую. Захар заливисто — на гармони, а Расимка-Нацмен выводил на балалайке:

«Что стоишь, качаясь, тонкая рябина,

А потом ещё, да и со свистом:

«Гулял по Уралу Чапаев-герой,

Он соколом рвался с полками на бой!»

И вот уже застолье грянуло хором под Виленкино пенье и его гармонь:

«Ревела буря, гром гремел»

«Когда б имел златые горы»

«Хас-Булат удалой,

Бедна сакля твоя»

Старики отдыхают, беседуют о насущном.

— Виленка, ак ты чё ж всё без невесты ходишь?

— Да не родилась ещё моя невеста! — отшучивается парень.

Молодёжь танцует, а Вилен поёт из своего любимого Утёсова:

«У меня есть сердце,

А у сердца — песня»

Вскоре директор детдома с мужем, сославшись на завтрашние дела, простились с гостями и виновниками торжества.

— Сынок, слишком долго не задерживайся, — попросили они Вилена.

* * *

Свадьба — в разгаре. Жених с невестой целуются… Гости едят, пьют кисленькую бражку, сладенькую наливку. «Ой, до чего же красивая пара!» — восклицает кто-то из приглашённых.

«Горько!» — раздаётся уж в который раз.

— Горько! — громче всех орёт из-за стола вконец опьяневший Яшка-Клоп. Он масляными глазами глядит на Наталью и скрипит зубами: «Ну… почему… почему эта баба… и не моя?»

Теренчиха сидит рядом и, сквозь шум застолья услыхав сына и оглядываясь по сторонам, громким рыком одёргивает его:

— Да ты чё, орёшь-то, яззви тя совсем! С ума, что ли сходишь? — она качает головой. — И не вздумай, мотри мне! — Матрёна стучит пальцем по столу. — Она девкой-то с тобой не схотела, а уж сичас… Наташка — баба мужняя теперя, учти это.

Яшка полулежал на столе, уронив голову на руки. Он всхлипывал и завывал:

«Вам возвращая ваш портрет,

Я о любви вас… ох… не молю;

…я вас по-прежнему люблю».

— Айда-ка домой, совсем раскис, — потянула было его мать.

— Погоди, мамаша, не… не трожь…

Просилась у Клопа наружу горькая печаль-обида…

Постепенно все взрослые разошлись по домам, а молодёжь осталась веселиться. Вилен растягивал меха и пел от природы поставленным голосом, гармонь заливалась сладкими переливами:

«Счастье моё я нашёл в нашей дружбе с тобой.

Всё для тебя — и любовь и мечты».

«Ах, эти чёрные глаза меня пленили…»

«И правда что, Виленка — настоящий артист, надо же, как поёт!» — уж в который раз восхищались гости.

Под заливистую гармонь Расимка свистел и вприсядку выплясывал «Яблочко», хлопал себя ладошками по пяткам и по впалой груди «Эх, да на тар-релочке!» Но вскоре выдохся и развалился на траве. Его подняли, усадили на лавку. Рядышком подсела Даша.

На круг вышли жених с невестой. Жених припал на колено — руки вверх, Натуся шажочками вокруг жениха поплыла лебёдушкой, играя плечами. Вдруг подскочил Яшка и крепко прижал Натусю к себе: «Ах, эти чёрные глаза, меня пленили…» Наталья оттолкнула неожиданного кавалера: «Ты чё, сдурел, что ли совсем?» От толчка Яшка встал враскорячку на четвереньки. Захар поднял его. Тут подошла Матрёна, махнула рукой: «Ой, не глядите на него, вишь, опьянел совсем». Ребята отряхнули приятеля, полусонного оттащили домой.

Веселье продолжалось… А новобрачные оставили гостей и сбежали на берег речки с высокой травою. Разгорячённый Захар жадно мял молодую жену ласковыми сильными руками и целовал её, такую желанную…

Расимка и Данька

«В парке Чаир распускаются розы…» — пьяно напевает Расимка в ухо своей Даньке. Он нежно обнимает её: «Давай и мы поженимся», — предлагает он. «Давай!» — отвечает девушка.

Вскоре они уехали в живописную уральскую деревеньку, где жила Даша со своими родными. Там и свадьбу сыграли. «Смотри-ка, Нацмен-то — молодой да ранний!» — дивился народ. Молодожёны стали работать в селе, она — в школе, он — на строительстве, которое и там, в глубинке, как и во всей стране, шло полным ходом.

* * *

Страна росла, страна хорошела! Вечерами разносилось над слободою веселье: душевно заливалась гармошка-сводница, и плакала она, пронзая тишину сердечным перебором. До самой зари хороводилась молодежь.

Вот уж и солнце встаёт на горизонте, а в слободке всё плывёт:

«Только слышно на улице где-то

одинокая бродит гармонь…»;

«Не уходи, тебя я умоляю…»

Жизнь идёт своим чередом. И впереди — новые свадьбы!

Будни

А супруги — Захар и Наталья стали жить-поживать и добра наживать. Как в сказке. Завели порося, утей да курей. После тяжёлой работы и доброго ужина Захар садился на крылечко, и Натуся — рядышком. Он на гармошке играет, она подпевает. Курочки с цыплятами зёрнышки подбирают, петушок-хозяин червячков находит — семейку созывает. Так дружно у них да всё ладно — любо-дорого поглядеть.

Сегодня — выходной. Ещё утро толком не наступило, а уже тепло — на радость! Редкостный подарок уральской природы. С утра пораньше на весь двор и пластинка играет — Изабэлла Юрьева настроение подымает:

«Саша, ты помнишь наши встречи

В приморском парке, на берегу?..»

А в стайке нетерпеливо куры, утки копошатся — завтрак ждут. И боров повизгивает. Захар направился с ведром помоев к поросёнку. Наталья, позёвывая, во дворе овёс горстью разбрасывает: «цып-цып-цып!» Куры с шестков послетали, ринулись к овсу, крыльями хлопают!

— Захар, выгони-ка чушку за ворота, пусть понежится в луже — вон благодать какая!

— Натуська, слышь, — кричит из поросячьей стайки муж, — кто-то жмых стащил! Смотри-ка: всё подчистую из бочки выгребли!

Кинулись Захар с Натальей туда-сюда искать вора. У соседей спрашивать. Ну а кто же безлунной ночью-то увидит? Только хорошенько рассвело, снова пошли по слободке. Да и заметили тоненькую тропку из жмыховой муки. Тропка привела к воротам… Яшки-Клопа!

— А ты за руки хватал ли чё ли? — высунулась из калитки Теренчиха. — У нас, слава богу, для козы свой жмых имеется — Яшка вчерась привёз.

Да, поняли, конечно, Захар с Натальей, чьё это пакостное дело. Однако, потоптались у заплота да так, не солоно хлебавши, и ушли. Оно и правда, за руку-то воров не поймали.

«Ну и Клоп… неужели подловато мстишь мне за свои зубы да за Натусину нелюбовь к тебе?» — горько думал Захар.

С тех пор молодые завели себе огромного пса — тот днями и ночами гремит цепью, добро стережёт.

Первомай

Первое мая 1941 года — праздник весны, труда и цветов. Праздник жизни! Высокое солнышко с удовольствием гладит своими золотыми лучами окрестность. Густо парит тяжёлый запах талой земли. Проснулись подснежники, кивают жёлтыми головками одуванчики. Дивное утро! Кругом красным-красно: море флагов, знамён и транспарантов! Городок полыхает! Улицы заполонены нарядно одетым людом — весь городок высыпал на демонстрацию! Всюду слышна музыка. Песни, гармошки, частушки, пляски! Настроение — лучше некуда!

Центральная площадь. На фасаде детского дома — большой портрет вождя с надписью: «Слава великому Сталину!» На зданиях — портреты членов партии и правительства. Трибуны заняли городская администрация и передовики производства — стахановцы.

Но вот раздаются торжественные звуки духового оркестра, звон тарелок и буханье барабанов — появляются ровные колонны спортсменов во всём белом, в их руках трепещутся алые знамёна. Идут дошколята в трусах и майках с плакатом: «На защиту СССР будем всегда готовы!» Правильно, ребятня — будущее страны, будущие защитники! А вот в красных галстуках — пионеры, воспитанники детского дома, старательно несут огромный портрет главы государства: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!»

С трибуны директор детского дома Надежда Романовна в громкоговоритель читает:

— Приветствуем воспитанников и коллектив педагогов-воспитателей и служащих детского дома номер один! Вперёд — к новым учебным и трудовым успехам! Ура, товарищи!

— Ура-а!

Тут же и Филимон Петрович поприветствовал своих работников. И секретарь горкома партии сказал добрые слова. Одна за другой осторожно проплыли автомашины, укрытые портретами Сталина, Ленина.

С трибуны несётся: «Горячий привет родному Сталину!», «О каждом из нас заботится Сталин в Кремле!», «Усилим сбор средств голодающим детям стран капитала!» На борту грузовиков — гимнасты становятся в «этажерки». Завершают шествие трудящиеся. Они помахивают веточками с искусственными цветами. Папы несут малышей на плечах. «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — кричат с трибуны передовики производства. Разнобоем там и здесь играет гармошка: «Утро красит нежным светом…», «Расцветали яблони и груши» — Это Вилен затевает, Захар и Наташа поддерживают. Им подпевают из колонны. Откуда-то летят сердечные страдания:

«Дайте в руки мне гармонь — золотые планки!»

«И кто его знает, чего он моргает?»

И музыка, музыка радостная и весёлая! Перекликаются песни — одна лучше другой:

«Спят курганы тёмные»

«Кипучая, могучая, никем непобедимая,

Страна моя, Москва моя — ты самая любимая!»

«Широка страна моя родная,

Я другой такой страны не знаю,

Где так вольно дышит человек!»

Громкоговоритель на трибуне орёт во всю мощь: «Будем верны делу Ленина и Сталина! Ура, товарищи!»

— Ура-а!

Ну как же весело проходит праздник! И как хорошо жить на свете! По краям дороги следят за порядком милиционеры. Среди них — с красной повязкой, строго поглядывает на всех Яшка-Клоп.

Слухи…

Начались трудовые будни. Всю неделю было прохладно, и тучи поливали землю.

Наташа не снимала фетровые ботики на толстом каблуке — в них было тепло и сухо. После работы забежала навестить родителей. Отец сидел за столом и читал газету. Мать возилась на кухне. — «А-а, дочка, проходи-давай, я счас. Пирог поспевает».

— Мда… — отбросил газету отец, — везде диверсантов и шпионов понатыкали капиталисты чёртовы! Пахнет, пахнет войной. Хотя… вот пишут: «Слухи о намерении Германии предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы». Но… всё же не верится чё-то… всё ли уж так надёжно-то, когда вон такое дело…

— Да какая война-то, папка? ты чё? С кем? Какое дело? Со всеми дружим, всем помогаем. Даже нечего и переживать. — Наталья игриво пропела из фильма, на днях увиденного: «Броня крепка, и танки наши быстры!» Если и надумает какой-то придурок, дак мы ему бошку-то мигом открутим!

Примечания

1

Бригадмилец — бригада содействия милиции.

2

«Красная свадьба» — обряд свадебной церемонии, практиковавшийся в СССР в противовес венчанию. Появился в конце 1923 г., когда высшие партийные инстанции сочли нужным сосредоточить атеистическую агитацию на борьбе с ритуалами обыденной религиозности, касавшимися семьи.