Оппортунистка

Таррин Фишер (2018)

Оливия Каспен знает, как получить все, что захочет. За исключением Калеба Дрейка, единственного мужчины, которого она по-настоящему любила. Когда три года спустя она случайно встречает его, то Калеб ее не узнает и не помнит об их романе. Оказывается, он попал в аварию и потерял память. Оливия решает воспользоваться вторым шансом, подаренным ей судьбой, и заново завоевать сердце бывшего. Чтобы план сработал, Оливии придется лгать о самой себе и их общем прошлом. Их страсть сожжет все вокруг, но сможет ли любовь прорасти из пепла?

Глава 2

Настоящее

В пятом классе я смотрела по телевизору сериал про расследование убийств. Детектив Фоллагин Бевилль был моей смешной детской любовью. Современный Джек-потрошитель выбирал своими жертвами проституток. Фоллагин охотился на него. Как-то он допрашивал проститутку с блондинистыми волосами, темными у корней. Она свернулась на горчично-желтом диване, жадно выкуривая сигарету. Я помню, как думала тогда: «Ого, вот это актриса! Ей, типа, должны выдать премию «Эмми» за то, как жалко она выглядит». Она держала в руке граненый стакан и быстрыми, птичьими глотками пила виски. Я наблюдала за ее движениями, жадная до драмы, и запоминала все, что она делала. Позже той ночью я наполнила стакан «Пепси» со льдом. Сев на подоконник, я подняла к губам воображаемую сигарету.

— Никто меня не слушает, — прошептала я так, чтобы от дыхания запотело окно. — Этот мир так холоден и жесток…

Я глотнула «Пепси», позвенев льдом в стакане.

Спустя полтора десятилетия я осталась все такой же мелодраматичной. На следующий день после встречи с Калебом на город обрушился ураган Фиби, благодаря которому мне не пришлось брать отгул на работе. И вот я лежу в постели, свернувшись вокруг бутылки водки.

Около полудня я скатываюсь с кровати и тащусь в ванную. Свет не отключили, несмотря на ураган третьей категории, от которого стекла дребезжат в окнах. Я пользуюсь этим, принимая ванну. Сидя в горячей воде, в миллионный раз вспоминаю вчерашний день. Все заканчивается одной и той же мыслью: «Он меня забыл».

Мой мопс, Пиклз, сидит на коврике в ванной и настороженно за мной наблюдает. Она такая страшненькая, что я невольно улыбаюсь.

— Калеб, Калеб, Калеб, — повторяю я, просто чтобы убедиться, что это имя звучит все так же.

У него была странная привычка произносить имена наоборот, когда он слышал их впервые. Я была Яивило, а он был Белак. Я думала, что это нелепо, но в итоге начала делать так же. Это стало нашим тайным шифром для сплетен.

А теперь он меня не помнит. Как можно забыть кого-то, кого ты любил, даже если этот кто-то разбил твое сердце на части? Я лью водку в ванну. Как мне теперь выбросить его из головы? Депрессия могла бы стать моей полноценной работой. Так делают исполнители кантри. Я тоже могла бы петь кантри-музыку. Я напеваю несколько куплетов Achy Breaky Heart и делаю еще глоток водки.

Пальцем ноги вытаскиваю пробку за цепочку и слушаю, как вода утекает в слив. Одевшись, иду к холодильнику. В пустом животе булькает дешевый алкоголь. Мой экстренный запас продуктов на случай урагана состоит из двух бутылок соуса ранч, луковицы и головки сыра чеддер. Я нарезаю сыр и лук и бросаю их в миску, поливая низкокалорийным соусом ранч сверху. Ставлю на плиту кофеварку и включаю стереосистему. Играет тот самый диск, который я вручила Калебу в «Музыкальном грибе». Я снова пью водку.

Просыпаюсь на кухонном полу, лицом в лужице слюны. В кулаке я сжимаю фотографию Калеба, которую я порвала и склеила обратно скотчем. Чувствую себя на удивление хорошо, пусть даже в висках слегка пульсирует. Я принимаю решение. Сегодня я собираюсь начать все заново. Я забуду Как-Его-Там, накуплю всякой здоровой еды и буду двигаться дальше. Я убираю за собой после пьянки, помедлив, выбрасываю в мусор склеенное фото. Прощай, вчера. Хватаю сумочку и направляюсь в ближайший магазин здоровой еды.

Первое, что делает магазин здоровой фигни, — это обдает меня запахом пачули в лицо. Я морщу нос и задерживаю дыхание, пока не прохожу мимо стойки информации, где девушка моего возраста медитирует и жует жвачку.

Взяв тележку, направляюсь в глубь магазина, проходя мимо бутылок с «Очистителем ауры мадам Дирвуд» (он не работает) и «Глазом тритона», мимо пакетов с «Экстрактом готу кола».

Насколько я знаю, это обычный продуктовый, а не прибежище для всяких чудиков в радиусе двадцати миль, увлекающихся нью-эйдж. Мы с Калебом никогда не были здесь вместе — а значит, здесь нет и лишних воспоминаний.

Я бросаю в тележку печенье из водорослей и чипсы из печеного картофеля. Иду к отделу с мороженым. Прохожу мимо женщины в футболке с надписью «Я викканка, у меня и метла есть». На ней нет обуви — она босиком.

Свернув к холодильникам, ежусь от холода.

— Замерзла?

Я разворачиваюсь так быстро, что задеваю плечом выставленные на стеллаже вафельные стаканчики. С ужасом смотрю, как они падают на пол, рассыпаясь, как мои мысли.

Калеб!

Он подбирает коробки одну за другой, держа их свободной рукой. Улыбается: похоже, его позабавила моя реакция.

— Прости, не хотел тебя напугать.

Такой вежливый. И с этим своим чертовым акцентом. Вопрос вырывается у меня прежде, чем я успеваю подумать:

— Что ты здесь делаешь?

Он смеется.

— Я тебя не преследую. Но вообще-то я хотел поблагодарить тебя за тот диск. Он оказался очень даже ничего.

Сунув руки в карманы, перекатывается с пятки на носок.

— Вино, — говорит он, прокручивая кольцо на большом пальце. Раньше он делал так, когда нервничал.

Я непонимающе смотрю на него.

— Ты спросила, что я здесь делаю, — поясняет он терпеливо, как ребенку. — Моей девушке нравится органическое вино, которое можно найти только здесь. — Слово «органическое» вызывает у него смех.

«Девушке»? Я злобно щурюсь. Почему он помнит ее, но не меня?

— Значит… — начинаю я буднично, открывая холодильник и хватая первое попавшееся мороженое. — Ты помнишь свою девушку?

Это должно было прозвучать непринужденно, но вышло так сдавленно, как будто Калеб прямо сейчас сжимает руки на моем горле.

— Нет, после аварии я ее не помнил.

От этого мне немного легче.

Я тут же вспоминаю тот день, когда впервые ее увидела — три года назад, во время исполнения ритуала «пошпионить за бывшим». Я решила, что для закрытия гештальта мне необходимо увидеть мою замену. Безумие, знаю, но кто из нас не сталкерил хоть однажды?

Я тогда надела красную бабушкину шляпу, потому что у нее до смешного широкие поля, скрывающие лицо, и потому что она отвечала моей потребности в драме. Взяла с собой Пиклз для поддержки.

Леа Смит. Так зовут эту маленькую дрянь. Она настолько же богата, насколько я — бедна, настолько же счастлива, насколько я несчастна, и настолько же рыжая, насколько я брюнетка. Калеб встретил ее на какой-то шикарной вечеринке через год после нашего расставания. По всей видимости, они сразу взяли быка за рога — ну, или она взяла его за «рог», я не уверена.

Леа работала в офисном здании в десяти минутах от моей квартиры. К тому времени, как я припарковала машину, оставался еще час до конца ее смены. Весь этот час я убеждала себя, что веду себя абсолютно нормально.

Леа вышла из здания ровно в 18:05 — на плече у нее радостно болталась сумка от «Прада». Она шла, как женщина, которая знает, что весь мир пялится на ее грудь. Я смотрела, как она цокает по тротуару в зеленых туфлях на шпильках, и яростно сжимала руль. Меня бесило то, как она прощалась с коллегами, помахав им кончиками пальцев. Меня бесил тот факт, что мне нравятся ее туфли.

Пытаясь не думать о прошлом, я смотрю Калебу в глаза в поисках ответов.

— Выходит, вы двое еще вместе, хотя ты не знаешь, кто она?

Я жду, что он станет защищаться, но он только лукаво улыбается.

— Она очень переживает из-за всей этой ситуации, но доказала, что на нее в таких обстоятельствах можно положиться.

Он отводит взгляд, когда говорит «в таких обстоятельствах». Как будто хоть какая-то девушка в здравом уме позволила бы ему уйти — кроме меня, конечно, но я никогда и не утверждала, что я в здравом уме.

— Не хочешь выпить кофе? — спрашивает он вдруг. — Я бы рассказал свою печальную историю.

Мои ноги — а затем и все тело — начинает покалывать. Если бы он помнил обо мне хоть что-нибудь, он бы не приглашал меня. Я могла бы этим воспользоваться.

— Я не могу.

Я так горжусь собой, что расправляю плечи. Он принимает мой ответ так же, как принимал прочие мои отказы за годы наших отношений — улыбается, как будто я не всерьез.

— Конечно, можешь. Считай, что я прошу об одолжении.

Я наклоняю голову. Он продолжает:

— Мне нужны друзья и хорошее влияние.

Мой рот открывается, и я издаю долгое «пф-ф-ф-ф-ф». Калеб поднимает бровь.

— Я влияю на людей исключительно плохо, — говорю я, быстро моргая.

Я переступаю с ноги на ногу, пытаясь отвлечь себя бутылкой вишневого ликера. Можно схватить бутылку, бросить ему в голову и сбежать — или я могу пойти выпить с ним кофе. В конце концов, это только кофе. Не секс, не отношения, просто дружеское общение между двумя людьми, которые вроде как не знают друг друга.

— Ладно, пусть будет кофе.

Слыша неподдельную радость в собственном голосе, я мысленно морщусь. Я. Просто. Отвратительна.

— Хорошо, — улыбается он.

— В двух кварталах отсюда есть кофейня на углу. Можем встретиться там через полчаса, — говорю я, подсчитывая время, чтобы дойти до дома и привести себя в порядок.

«Скажи, что не можешь, — мысленно умоляю его я. — Скажи, что у тебя есть другие дела…»

— Через полчаса, — повторяет он, глядя на мои губы.

Я поджимаю их для большего эффекта, и Калеб наклоняет голову, пряча улыбку. Я разворачиваюсь и спокойно иду дальше по отделу. Спиной я чувствую его взгляд, от которого по коже разбегаются приятные мурашки.

Оказавшись вне его поля зрения, я тут же бросаю свою тележку и галопом мчусь к выходу из магазина. Шлепанцы хлопают о пятки на бегу.

Я достигаю дома в рекордное время. Моя соседка Роузбад стучит в мою дверь с луковицей в руке. Если она поймает меня, то втянет в двухчасовую одностороннюю беседу о своем Берти и о мучениях с подагрой. Я прячусь в кустах. Пять минут спустя она наконец сдается — к тому времени мои бедра болят от неудобного положения, и мне нужно в туалет.

Первое, что я делаю, зайдя к себе, это достаю фото Калеба из мусорки. Стряхиваю с него яичную скорлупу и прячу в ящике со столовыми приборами.

Через пятнадцать минут выхожу из дома, нервничая так сильно, что мне приходится приложить сознательное усилие, чтобы не споткнуться о собственные ноги. Поездка длиной в три квартала мучительна. Я ругаю саму себя и дважды чуть не сворачиваю обратно к дому. До парковки я добираюсь взвинченная до предела.

В кофейне темно-синие стены и мозаичные узоры на полу. Атмосфера здесь одновременно и напряженная, и депрессивная, и теплая. Поскольку всего в трех кварталах отсюда находится «Старбакс», сюда обычно ходит более серьезная публика — всякие самопровозглашенные творцы, которые мрачно сидят над своими макбуками.

— Привет, Ливия, — юный панк за стойкой машет мне рукой.

Я улыбаюсь ему. Проходя мимо доски с объявлениями, замечаю фотографию мужчины под прочими флаерами. Я подхожу ближе: мужчина на фото кажется мне знакомым. Под фотографией крупная надпись «РАЗЫСКИВАЕТСЯ» жирным шрифтом. Это мужчина из «Музыкального гриба» — тот самый, с зонтом!

Добсон Скотт Орчард

Дата рождения: 07.09.1960

Разыскивается за похищение, изнасилование и нанесение тяжких телесных повреждений

Особые приметы: родинка на лбу

Бородавка! Та самая родинка, о которой написано на плакате. Что бы случилось, пойди я с ним? Я встряхиваю головой, чтобы избавиться от непрошеных образов, и запоминаю номер внизу листовки. Если бы я не увидела Калеба в тот день, я могла бы позволить этому преступнику проводить меня до машины.

Но Добсон перестает занимать мои мысли в ту же секунду, как я вижу Калеба.

Он ждет меня за маленьким столиком в дальнем углу, рассеянно разглядывая столешницу. Подносит к губам белую фарфоровую чашечку — и я мгновенно вспоминаю, как он делал то же самое в моей квартире три года назад. Мое сердце начинает биться чаще.

Он замечает меня, когда я уже в паре метров от него.

— Привет. Я взял тебе латте, — говорит он, поднимаясь.

Он быстро оглядывает меня с ног до головы. Я прихорошилась перед встречей. Убрав со лба прядь темных волос, я улыбаюсь. Я так взволнована, что меня слегка потряхивает. Когда он протягивает мне руку, я колеблюсь с секунду, прежде чем ответить на его рукопожатие.

— Калеб Дрейк, — говорит он. — Я бы сказал, что обычно я представляюсь женщинам до того, как приглашаю их на кофе, но я этого не помню.

Мы неловко улыбаемся его ужасной шутке. Моя маленькая ладонь тонет в его огромной. Тепло его кожи ощущается так знакомо. Я на мгновение закрываю глаза, осознавая всю абсурдность ситуации.

— Оливия Каспен. Спасибо за кофе.

Мы садимся за стол. Я насыпаю себе сахара в кофе, наблюдая за его лицом: раньше он дразнил меня, что из-за сладкого кофе у меня заболят зубы. Он пьет горячий чай на английский манер. Тогда я думала, что это очаровательно и оригинально. И все еще думаю так, если честно.

— Так что ты сказал своей девушке? — спрашиваю я, делая глоток.

Я покачиваю ногой, удерживая туфлю на большом пальце ноги — когда мы были вместе, его это раздражало. Он смотрит на мою ногу: на мгновение мне кажется, что сейчас он схватит ее, чтобы остановить.

— Я сказал ей, что мне нужно время подумать. Ужасно говорить такое женщине, да?

Я киваю.

— В общем, она расплакалась сразу после этого, и я не знал, что делать.

— Мне жаль, — лгу я.

Мисс Клубничная Веснушка сегодня познала горечь отказа. Восхитительно.

— Итак, — говорю я, — ты потерял память.

Калеб кивает, опустив взгляд. Рассеянно вычерчивает пальцем круги на столешнице.

— Да, называется «избирательная амнезия». Врачи — все восемь штук — сказали мне, что это временно.

Я задумчиво втягиваю воздух сквозь зубы на слове «временно». Это может означать от «сколько окрашенные волосы сохраняют цвет» до «сколько длится вспышка адреналина». Пожалуй, я согласна на оба варианта. Я пью кофе с человеком, который раньше меня ненавидел; «временно» — необязательно плохое слово.

— Как это случилось? — спрашиваю я.

Калеб прочищает горло и оглядывается, как будто подозревает, что нас кто-то подслушивает.

— Что, слишком личное? — Я не могу сдержать смех.

Кажется странным, что он сомневается, рассказывать мне или нет. Когда мы были вместе, он рассказывал мне обо всем — делился даже тем, чем мужчины обычно стесняются делиться со своими девушками. Я все еще могу читать выражения его лица спустя все эти годы, и я вижу, что ему не хочется рассказывать подробности о своей амнезии.

— Не знаю. Мне кажется, стоит начать с чего-то попроще, прежде чем делиться темными грязными секретами. Например, с моего любимого цвета.

Я улыбаюсь.

— Ты помнишь свой любимый цвет?

Калеб качает головой. Мы оба смеемся.

Вздохнув, я беспокойно трогаю свою чашку с кофе. Когда мы только начали встречаться, я спросила, какой у него любимый цвет. Вместо того чтобы просто ответить, он заставил меня сесть в машину, заявив, что должен показать его.

— Это нелепо. Мне надо готовиться к тесту, — ныла я тогда.

Мы ехали двадцать минут: в машине играл ужасный рэп, который ему нравилось слушать. Наконец мы остановились у Международного аэропорта Майами.

— Вот это, — сказал он, показывая на огни вдоль взлетно-посадочной полосы, — и есть мой любимый цвет.

— Это же синий, — заметила я. — Зачем было ехать?

— Это не просто синий. Это аэропортово-синий, — возразил он. — Никогда его не забывай.

Я повернулась обратно к взлетно-посадочной полосе, изучая огоньки. Цвет был странный — как огонь, настолько горячий, что становится синим. Я подумала: и где мне найти блузку такого цвета?..

Сейчас я смотрю на Калеба: я это помню, а он — нет. Каково это, забыть свой любимый цвет? Или девушку, которая разбила тебе сердце?

Аэропортово-синий до сих преследует меня в воспоминаниях. Он стал для меня символом наших неудачных отношений и моей неспособности от них оправиться. Чертов аэропортово-синий.

— Твой любимый цвет — синий, — говорю я. — А мой — красный. Теперь мы лучшие друзья, так что выкладывай подробности.

— Синий так синий. — Он улыбается. — Я попал в автомобильную аварию. Мы с коллегой ехали по делам в Скрэнтон. Шел сильный снег. Машина съехала с дороги и врезалась в дерево. Я получил серьезную травму головы… — Он замолкает, как будто история ему наскучила. Вероятно, устал рассказывать одно и то же всем вокруг.

Мне не нужно спрашивать, где он работает. Он — инвестиционный банкир. Работает в компании своего отчима. И он очень богат.

— А твой коллега?

— Он не выжил.

Плечи Калеба опускаются. Я закусываю губу. Я плохо умею утешать тех, у кого кто-то умер. Когда умерла моя мать, люди постоянно говорили вещи, которые меня только злили. Бессмысленные банальности: «Мне жаль», — когда это очевидно не их вина, и «Если я могу что-то для тебя сделать…» — когда мы оба знали, что сделать ничего нельзя. Я меняю тему, чтобы не опускаться до тех же пустых соболезнований:

— Ты помнишь саму аварию?

— Помню, как проснулся после. И ничего до.

— Даже твое имя?

Он отрицательно мотает головой.

— Хорошая новость в том, что, по словам врачей, однажды я все вспомню. Это только вопрос времени и терпения.

Для меня хорошая новость заключается в том, что он меня не помнит. Иначе мы бы с ним сейчас не разговаривали.

— Я нашел обручальное кольцо в своем ящике с носками.

Это так внезапно, что я давлюсь кофе.

— Прости. — Он похлопывает меня по спине, и я прочищаю горло — глаза у меня слезятся. — Мне правда нужно было кому-то об этом сказать. Я собирался сделать ей предложение, а теперь я даже не знаю, кто она.

Ого… Ого! Чувствую себя пробкой в чьей-то ванне. Я знала, что его жизнь не стояла на месте после нашего разрыва — я достаточно его сталкерила, чтобы знать это… но брак? От одной мысли об этом у меня чешутся руки.

— А что твои родители думают по поводу твоего состояния? — спрашиваю я, уводя беседу в более спокойное русло.

Представив Леа в белом платье, я едва сдерживаю смех. Ей бы гораздо больше подошли кружевное нижнее белье и шест стриптизерши.

— Моя мать смотрит на меня так, как будто я ее предал, а отец все похлопывает меня по спине и говорит: «Скоро память вернется, приятель. Все будет хорошо, Калеб». — Он изображает своих родителей так похоже, что я улыбаюсь. — Знаю, прозвучит эгоистично, но я просто хочу, чтобы меня оставили в покое. Чтобы я мог сам во всем разобраться, понимаешь?

Я не понимаю, но все равно киваю.

— Я все думаю, почему не могу ничего вспомнить. Если моя жизнь была такой замечательной, как все говорят, почему ничего из этого не кажется мне знакомым?

Я не знаю, что сказать. Калеб, которого я знала, всегда все контролировал. Я подозреваю, что Бриллиантовая быстро его разгадала — он был очень чувствителен, однако слишком крут, чтобы беспокоиться об этом. Но сейчас Калеб растерян и сломлен и рассказывает о личном кому-то, кого он, как ему кажется, совсем не знает. Я хочу расцеловать его лицо и разгладить хмурую складку между бровей. Вместо этого я сижу, замерев на стуле, и сражаюсь с порывом рассказать ему обо всем, из-за чего мы расстались.

— Что насчет тебя, Оливия Каспен? Что у тебя за история?

— У меня, э-э… нет никакой истории.

Его вопрос застает меня врасплох — руки снова начинают дрожать.

— Да брось! Я ведь все тебе рассказал.

— Только то, что ты помнишь, — возражаю я. — Как давно у тебя амнезия?

— Три месяца.

— Ну, последние три месяца моей жизни я занималась только работой и чтением книг. Вот тебе и ответ.

— Почему-то мне кажется, что это далеко не все.

Он вглядывается в мое лицо, и у меня возникает ощущение, что он читает меня, как открытую книгу. Мне бы хотелось, чтобы он перестал — чтобы не пытался узнать, что я скрываю. Мне никогда не удавалось притворяться рядом с ним.

— Слушай, когда твоя память вернется и откроет тебе все секреты твоего прошлого, мы устроим пижамную вечеринку и я расскажу тебе все. Но до тех пор — у нас обоих амнезия.

Он смеется в голос, и я прячу за чашкой свою довольную улыбку.

— Что ж, звучит неплохо, — дразнит он.

— О? Правда?

— Ну, ты ведь сейчас подтвердила, что мы еще увидимся. Жду не дождусь нашей пижамной вечеринки.

Я краснею — и решаю, что никогда не расскажу ему правду. Он все равно вспомнит сам, и вся эта игра обрушится на меня, как неудачная партия в «Дженгу». До тех пор я собираюсь держаться за него так долго, как только смогу.