Игры скучающих купидонов

Татьяна Абалова, 2019

Евгения Ключева никогда не подозревала, что время, отведенное для сна, можно проводить интересно. Нет, спать девушка определенно любила и, как все люди, нуждалась в отдыхе, но с некоторых пор, стоило ей закрыть глаза, как она оказывалась в гуще событий, которые совершенно точно не имели отношения к реальной жизни. А всему виной успокоительные капли, которые Женя, по воле случая, прописала себе сама. Жаль, что пузырьков с чудо-лекарством всего пять, и один из них уже находится в руках таинственного мужчины.

Глава 6. Евклидово пространство

О, это ад,

Когда должны мы выбирать не сами

Предмет любви!

«Сон в летнюю ночь», Уильям Шекспир

Воспоминания о величайшей глупости заставили застонать и уткнуть лицо в бумажную салфетку, которая моментально намокла и прилипла к коже.

«Как я могла? Как?!»

— Женечка, с тобой все в порядке? — Марь Степановна заглянула в туалетную комнату и отшатнулась, когда я повернулась к ней лицом.

«Чертова салфетка!»

— Все нормально, спасибо. Уже проходит. Наверное, я что–то не то съела.

Звякнувший колокольчик поторопил Марию Степановну вернуться в торговый зал.

На прощание она внимательно посмотрела на меня. Я, отпуская ее в объятия работы, обнадеживающе махнула рукой.

Убрав с лица остатки салфетки, поправила шапочку и надела маску.

На следующий день после нашего первого «занятия» на лекцию по высшей математике я не пошла. Сидела на подоконнике в раздевалке у физкультурного зала и водила пальцем по запотевшему стеклу. На улице шел дождь.

— Ты не видела здесь белые кроссовки? — Баженова — староста группы из параллельного потока, шарила в шкафчиках, заглядывала под скамейки. — Неужели вчера в такси забыла? Что за растяпа, вечно что–нибудь теряю.

— Я тоже вечно что–нибудь теряю, — поддержала, как могла. — «Вчера вот девственности лишилась».

Это конечно не вслух. Об этом лучше молчать.

Перед глазами всплыла картина, как БАХ не торопясь застегивает ширинку, звякает пряжкой ремня, поправляет ворот рубашки. Я сидела на столе и смотрела на него пустыми глазами.

Все внутри заледенело.

Наваждение спало, остались лишь стыд и недоумение.

«Зачем?»

Он, наконец, заметив, что я не двигаюсь, вздохнул и подобрал с пола мои трусы.

— Одевайся, Ключева.

Сунул мне в руки колготки.

Я перевела взгляд на тетрадный листочек, на котором лежал использованный презерватив. Он был в крови.

Алексей Харитонович, поймав мой взгляд, подцепил бумажку в клеточку за края и аккуратно свернул ее. Прозрачная резинка, перестав мозолить глаза, исчезла в недрах преподавательского портфеля.

— Ну, что с тобой? — горячие ладони легли на мои голые колени. — Разве тебе не было хорошо?

Вытащила из–под попы учебник, кинула на пол.

В том то и дело, что хорошо было, и БАХ это знал. В самом начале, когда поцелуи, словно чувствительные тумблеры планомерно переключали мозг из состояния «on» в «off», а тело, повинуясь природному зову, требовало изведать неизведанное, я упустила момент, когда можно было сказать нет.

И изведала неизведанное. Его палец лишь коснуться клитора, а меня скрутил сильнейший оргазм. Именно из–за него я прозевала, когда БАХ вошел в меня. Волна боли смела остатки оргазма, а жесткая ладонь зажала рот.

Я сидела на подоконнике, чертила пальцем дорожки на стекле и ненавидела себя. Ненавидела за то, что получила удовольствие. За то, что не утопилась в раковине, смывая слезы и черные подтеки от туши. За то, что позволила одеть себя и довезти до дома. За то, что пусть слабо, но ответила на прощальный поцелуй и не возмутилась, когда рука Алексея Харитоновича больно сжала грудь, на которой почему–то не оказалось бюстгальтера.

— Я тоже вечно что–нибудь теряю, — повторила я, хотя Баженова уже убежала на занятия. — Вчера вот домой без бюстгальтера пришла.

На следующий день я опять пропустила лекцию. И еще две подряд. И через неделю, когда по расписанию были практические занятия, я снова сидела в раздевалке. А за окном уже шел снег.

— Бр–р–р, холодно! — рядом приплясывала Томка. Мы ждали маршрутку. Каждая свою. — Кстати, ты почему не ходишь на пары по вышке? Больше пяти пропусков и к экзамену не допустят.

— Ненавижу математику.

— Ну и зря. БАХ клевый. Правда, я пока не все понимаю. Евклидово пространство никак догнать не могу.

— На дополнительные занятия не звал?

Томка — красавица каких поискать. Зеленые глаза, рыжие волосы, частые веснушки совсем не портят, а наоборот — придают очарования. Я всегда наслаждалась, глядя на ее живое лицо.

— Нет, а что?

— Запутает. Лучше своим умом дойти.

— А… Ой, моя!

Маршрутка поглотила Томку, а я встала на носочки, чтобы рассмотреть номер той, что ждала зеленый на светофоре.

— Ключева, садись, — к остановке подкатила машина Бойко. Распахнулась пассажирская дверь.

Я натянула шарф до самых глаз и осталась стоять на месте.

БАХ вышел из машины.

Громко посигналила подъехавшая маршрутка, он махнул ей рукой, затянутой в кожаную перчатку. Больно вцепился в мое предплечье и заставил пойти с ним.

— Ключева, что происходит?

Дворники со стуком скользили по стеклу, смахивая налипающий снег. Он валил крупными хлопьями и мешал понять, где мы находимся. Ледяная жижа с шипением расползалась под колесами.

— Я ненавижу Евклидово пространство.

— Давно?

— С тех пор как потеряла бюстгальтер.

Алексей Харитонович немного помолчал. Кожа перчаток так сильно натянулась на костяшках его пальцев, что, казалось, вот–вот лопнет.

Резко вывернулся руль, и машина замерла на обочине.

— Зачетка с собой? Давай сюда.

Он не стал ждать, когда я открою сумку. Забрал ее у меня и, вывалив содержимое на пол, откопал девственно чистую зачетку.

И тут же испортил ее.

Зачеткину девственность.

Щелкнув ручкой, написал «отлично» и размашисто расписался.

— Можешь не ходить на мои занятия.

Я и не стала.

Через год я уже училась в медицинском на фармфакультете и закончила его с отличием.

Тем снежным вечером в Евклидовом пространстве сгинула несчастная Софья Ковалевская.

Зато на свет появилась деятельная Мария Складовская–Кюри, которая больше не допускала ошибок в общении с преподавателями мужского пола. Не краснела, не бледнела. И до всего доходила своим умом.

— Гал, приходи сегодня ко мне ночевать. Так тоскливо что–то, — я вертела в руках шнур городского телефона.

Марь Степановна, оторвавшись от беседы с очередной старушкой о пользе и вреде клизмования, с беспокойством посмотрела на меня.

— Что? Опять прихватило? — Галка шумно жевала.

— Угу. Евклидово пространство засасывает.

— Жди. Часов в десять появлюсь.

— Что так поздно?

— У меня в восемь встреча с москвичами. Ну, помнишь, я им ресторан оформляла.

— Угу.

— Угу–угу. Ты словно филин в лесу. Сказала бы что–нибудь другое, приятное для слуха.

— Например?

— Целую нежно в левую сиську.

— С чего это вдруг?

— Ну, ты же там не одна?

Я оглянулась. Мне показалось или нет, что Марь Степановна теперь стоит гораздо ближе, чем была до этого?

— Ну?

На всякий случай оглянулась еще раз. Вдруг возвожу на человека напраслину?

Марь Степановна находилась уже в двух шагах от меня. «Только для лекарственного введения», — как ни в чем небывало настаивала она на конкретном способе применения клизмы. Правда, бедной бабульке, чтобы не терять словоохотливую собеседницу из вида, пришлось переметнуться к другому окошку.

— Ну так не теряй сноровку, поддерживай созданный нами имидж, — бубнила свое Галина.

— Ладно, — я прикрыла трубку ладошкой и громким шепотом произнесла: — Целую тебя, любимая, в левую сиську.

— Нежно?

— Нежно. Все. Ночью жду.

Старушка замолчала на полуслове. Марь Степановна, чудом оказавшись за моей спиной, поджала губы.

Я открыла дверь Галке с бокалом шампанского в руке.

— Даже меня не дождалась! — ахнула подруга, сдергивая с головы шапку с помпоном. Притянув к себе мой бокал, отхлебнула. — Ух, какое холодное! Нет, чтобы к моему приходу глинтвейн сварить. Я полчаса такси ловила, замерзла как собака.

— Я сейчас тебе ванну горячей воды наберу, согреешься.

— С пеной?

— С пеной.

Пока Галка гремела кастрюльками на предмет поиска еды, я сидела на краю ванны и взбивала ладонью пену с запахом розы.

— Все, прыгай!

— А я новый заказ оторвала! Пивной подвал буду делать, — Галина, поставив на стиральную машину бутылку с шампанским, сноровисто скинула с себя одежду и, наполнив бокал, залезла в ванну. Погрузилась по самый подбородок и в блаженстве закрыла глаза.

Я стукнула своим фужером об ее.

— За нас, самых умных…

— Самых красивых, — поддержала Галка.

— Самых талантливых.

Я запрокинула голову, чтобы выпить за чудесный тост до последней капли, но, утратив равновесие, соскользнула в воду. Пенная шапка обрадованно повалила через край ванны. Галка тут же включилась в игру, и вскоре сухими на мне оставались только тапочки.

Завернутые в простыни, довольные и слегка пьяные, мы повалились на кровать.

— Видел бы кто нас сейчас, в жизни бы не отбрехались, — Галина подтянула сползшую простыню, спрятав под ней грудь. — Но мы ведь не такие?

— Нет, не такие, — поддакнула я, с любовью глядя на свою подругу. Сейчас, когда на ней не было и грамма косметики, она была похожа на девочку–подростка. Тоненькую, беззащитную… Дурак Никита. Как мог не разглядеть? Такую только на руках носить, да в глаза, как в озера, смотреться. — Ты все еще любишь Никиту?

Спросила и испугалась.

Галка кивнула.

— Он, что, действительно к нам больше не придет?

— Когда–нибудь придет. Выбьет всю дурь из головы и заявится. Вот увидишь, — как можно увереннее произнесла я.

— Скажи честно, что между вами произошло? — а в глазах застыл страх.

Я поднялась с кровати, дошла до сумки, вытрясла ее на кровать и протянула Галке мобильник.

«Я устал ждать, когда ты меня заметишь».

— А ты его заметишь?

— Нет. Никогда.

— Значит, у меня есть шанс, — Галка грустно улыбнулась. — Надо всего лишь отдать тебя замуж. Тогда у Кита исчезнут все иллюзии.

— Отдай меня замуж, Галчонок. Очень прошу.

— Завтра же утром займусь. А теперь спать, — подруга закопалась под одеяло. — Выключай свет.

Через минуту, когда шампанское и усталость нервного дня победили пытающийся соображать мозг, Галка спросила:

— Жень, как ты думаешь, купидон один работает или в паре?

— В смысле?

— Вот смотри, — она повернулась на бок, чтобы видеть мои сонные глаза. Ее потонули во мраке, и я только догадывалась, что вот этот беленький блинчик — Галкино лицо. — Кит запал на тебя, я на Кита, а ты… О тебе сейчас не будем.

— Почему это?

— Тут все слишком неопределенно. Как уравнение из сплошных неизвестных.

— Ладно, допустим. И? Причем здесь малыш в памперсах?

— А при том, что он плохо выполняет свою работу. Такое впечатление, что пуляет налево–направо без какой–либо системы. Вот и получается, Кит любит тебя, я люблю его, а ты… О тебе сейчас не будем.

— А если бы маленьких засранцев было двое?

— Они хотя бы контролировали друг друга. И договаривались. Давай я подстрелю того, а ты вот эту и посмотрим, как они сольются в экстазе. Все было бы гораздо честнее. Не было бы этих чертовых треугольников.

— Я думаю, что купидонов гораздо больше. И бьют они кучно, чтобы мы все–таки встретились со своими половинками. А то представь, один заприметил меня здесь, а второй приглядел мне пару в устье реки Лимпопо. И куковать мне тогда в одиночестве, потому как в Африку я ни за что в жизни не поеду.

— Почему это?

— Там СПИД.

— Как ни крути, — подруга тяжко вздохнула, — не видать мне Никитку как своих ушей.

— С чего взяла?

— Ну ты же в Африку не поедешь.

Я стукнула Галку по лбу.

— Давай лучше думать, что купидонам некогда скучать, тогда они не будут развлекаться, соединяя несоединяемые пары?

— Давай, — согласилась Галина. — Но ты на всякий случай грудь–то оголи.

— А это еще зачем?

— Чтобы твой купидон не промазал. А то лежишь на боку, а вся подушка поди уже стрелами истыкана.

— Ага. Сейчас фломастером еще мишень нарисую…

Резкий звонок в дверь заставил открыть глаза. Утро.

Пусть хмурое, без солнца, но… позднее. В семь утра не может быть так светло.

— Блин! Галка, проспали! — пробегая мимо часов, успела заметить, что почти десять.

Кутаясь в простыню, открыла дверь.

Светлана Сергеевна жала на кнопку звонка с остервенением. Видела, что я уже открыла, но все равно не отпускала.

— Что–то случилось? — осторожно спросила я.

— Ты… ты… — она все–таки сняла палец с кнопки, и наступившая тишина показалась божественной. — Ты заигрываешь с моим мужем! Зовешь его целоваться в туалет…

— Навет и оговор! — раздалось за моей спиной. Я сделала шаг в сторону. В коридоре, почесываясь и зевая, стояла совершенно голая Галка. Ее темные соски дерзко смотрели на опешившую хозяйку «Пилюли».

— Да! — кивнула я. Простыня съехала с моего плеча и оголила гораздо больше, чем я хотела бы показать своей начальнице. — Злые языки и старческий маразм!

Я прекрасно поняла, откуда дует ветер.

Что–что, а вновь попасть в Евклидово пространство, где мне плохо и тоскливо, я не хочу.