Вопреки

Татьяна Богомолова (2024)

Рассказы, составляющие сборник, основаны на реальных историях — интересных, необычных, порой пугающих и даже мистических. Историях, которые идут вразрез с обыденным и заканчиваются совсем не так, как ожидалось. Что движет героями, жизнь которых кардинально меняется вопреки обстоятельствам? И не только жизнь, но и внутренний мир. Что движет их поступками, поступками окружающих людей? А может быть, КТО?

© Татьяна Богомолова, 2024

© Интернациональный Союз писателей, 2024

Перемены

Захарка рос странным. Мать всячески защищала сына перед мужем и посторонними, боялась, чтоб тот не попал в психиатрическую лечебницу. Хотя с детьми такое случается редко, но матери Захара это было неведомо. Когда четырёхлетний ребёнок вылезал ночью в форточку и шёл к соседям среди ночи, Евдокия Никифоровна называла это лунатизмом и просила у соседей сострадания к мальчику. Ведь они не раз говорили ей, что видят Захарку у себя дома: то под кроватью, то на половике в коридоре или перед дверью. «Батя контуженным пришёл с войны, немолод уже. Что ждать от мальца?» — шептались одни. Другие не соглашались: «Контуженный — не инвалид. Вон в органах внутренних дел работает. Не на побегушках, чай, начальство».

Так и взрослел Захар между двух лагерей: жалеющих и ругающих. Мать иногда расспрашивала сынка, почему он убегает ночью из дома. Мальчик отвечал, что не помнит. Но с семи лет стал понимать и бояться бесов: они мерещились ему ночью. И Захарка боялся — причём отчаянно. В малой комнатке он спал с раннего детства один. Отец не давал сыну сблизиться с матерью, отучал от её нежностей уже с трёх лет. Прийти ночью в комнату к родителям Захарка не мог — запрещали категорически. Он и сбегал единственным доступным способом, ведь дверь была закрыта на ключ, а тот хранился у отца. У соседей же ребёнка кошмары не мучили.

В школьные годы Захар оставался боязливым, и сверстники это чувствовали. Часто он оказывался жертвой более сильных мальчишек, которые, подбегая, кричали: «Намылим харю Захару» — и били в лицо или в грудь. Он считал, что его беды от этого имени, и глухо ненавидел родителей. Учился Захарка плохо, от чего мать только вздыхала и тайно молилась, а отец бил сына ремнём без пояснений.

Но все изменилось, когда отца осудили по уголовной статье. Мать и бабушки молчали, но Захар слышал, что болтали соседи. «За пристрастие к сугубой справедливости заслали Григория Ананьевича. Не поделил что-то с властями», — говорили одни. Но злые отвечали: «Не так всё. Скурвился фронтовик. Проворовался».

Слова и похуже слышал подросток, но вскоре перестал замечать кривотолки. Начались в его жизни перемены в связи с потерей отца: именно так Захарка расценил слова матери. Евдокия Никифоровна, жалея сына из-за побоев сверстников, вскоре привела его в Дом культуры — в секцию по борьбе и боксу. Нового Захара однокашники и парни постарше почувствовали уже через три месяца: походка, взгляд карих глаз, манеры изменились неузнаваемо. И, проверив для интереса свои догадки, напоролись на неведомые им раньше кулаки и силу воли. Постепенно подросток стал лучше учиться в школе, все его страхи рассеялись. Он впервые за свою школьную жизнь решил не стричься очень коротко, и дома мать-парикмахер делала ему красивую причёску. Теперь никто не мог покуситься на его каштановые волнистые волосы: ни облить, ни дёрнуть за них.

А через год Захара приметила одна из соседских девчонок: с улыбкой дерзко глядела на паренька. И ему тоже она нравилась, только робел, боясь подойти. Ходила, правда, девушка в другую школу: для инвалидов ума и тела, как называли взрослые люди то учебное заведение. Год за годом рождалось в этом регионе всё больше детей с тем или иным уродством, врождёнными заболеваниями. И даже дети-обрубки — без ног и рук. Казалось, вся совокупность вредного производства была здесь размещена, и злые языки болтали, что все беды от этого.

Вот в такой школе и училась Пелагея. Однако она тяготилась пребыванием среди одноклассников. Руки-ноги у неё были целы, говорила хорошо, не мычала, как некоторые в той школе. Единственный недостаток был у неё — замедленное мышление. Будто достигала её ушей фраза говорившего через полминуты, и думала она, что ответить на простые фразы, немалое время — от минуты до пяти.

Пелагея была старше Захара на два года и уже заглядывалась на парней в свои семнадцать. Они знали о её дефекте и норовили изнасиловать. Но она, девка отчаянная, билась, что мальчишка, иногда и нож показывала. Расцветала же не по годам — по месяцам.

— Знаешь, буду тебя защищать, — подошёл однажды весной подросток к девушке, встретив после уроков у школы для вспомогательного обучения. — А восемь классов скоро закончу, увезу тебя в другое место… Ведь не дадут тебе прохода. А этак кого пришибёшь — мать говорила, отправят тебя в колонию. А там — худо дело. Вся жизнь твоя молодая будет исковеркана.

Спустя пару минут Пелагея энергично кивнула, тряхнув природной кудрявой копной русых волос, в большей мере поняв многое из сказанного по добрым глазам подростка. Она широко улыбнулась Захару, обнажив белые ровные зубы.

— Пойдём к нам домой, — неожиданно властно попросил он. — Мама пригласила. Сегодня у меня день рождения.

Захар взял девушку за ладонь, и через несколько минут, идя с ним по улице, она произнесла:

— Я поняла: твой день рождения. Мама твоя зовёт меня.

Подросток, кивнув, промолчал. Апрель благоухал зелёной свежей листвой, высокой травой, одуванчиками, мать-и-мачехой, птицы весело щебетали, и школьники в своих думках незаметно пришли к дому, где в одной из квартир жил Захар с матерью. За праздничным столом Евдокия Никифоровна поспрашивала Пелагею на разные темы, да внезапно поняла, что говорить с десятиклассницей надо медленно, по одному короткому предложению, с паузами, и притом — громко.

— Если с чувством, с толком, с расстановкой, то всё у вас получится, — сказала Евдокия Никифоровна, похлопала сына по плечу и вышла из залы в свою спальню.

Сын с девушкой поглядели на неё, а услышав произносимые шёпотом молитвы Богу, вздохнули.

— Наелась, вкусно? — спросил Захар, влюблённо глядя на Пелагею.

— Да, — неожиданно быстрее обычного ответила старшеклассница, взглянув большими голубыми глазами в сторону спальни. — Моя бабушка тоже молится Богу.

— Значит, будет толк, — промолвил Захар заученными материнскими словами.

Он взял со стола рисунок и внимательнее вгляделся. Пелагея подарила его сразу, как только они вошли в квартиру. Её учила рисовать бабушка с образованием архитектора, считавшая, что умение изображать красивое на полотне поможет внучке выживать, когда их с матерью не станет.

Девушке понравился его восхищённый взгляд, и она вскоре уверенно сказала:

— Ещё немного поучусь рисовать, и бабушка будет… продавать моё… творчество.

— Ух ты! — удивился Захар — Ты классная!..

— А для кого ты нарисовала, почему таскала в портфеле? — немного погодя ревниво спросил паренёк.

Пелагея впала в ступор, сразу уловив не столько смысл его слов, сколько другую интонацию голоса. Слёзы подступили к глазам, но внезапно она осознала идею вопроса и звонко, с улыбкой, ответила:

— Ни для кого! Рисую, когда время есть! В школе — тоже. Бабушка ждёт эту картинку… Но я тебе… подарила.

Неожиданно Захар чмокнул Пелагею в щёку и искренне прослезился.

За окном багрянело небо, как будто сверху политое свекольником — это заходило на западе солнце. «Быть переменам», — уверенно подумала Евдокия Никифоровна, и, сидя в кресле, взглянула на улицу.

Пелагея улыбнулась, увидев красивый закат за окном.