Гербарий

Татьяна Васильницкая, 2023

Шесть историй, персонажи которых живут в разных городах, странах и временах, но одинаково заблуждаются, принимая желаемое за действительное, а чубушник – за жасмин. Их спасает настоящая дружба и гештальт-психология.

Чубушник

Элизабет остановилась у двери с латунной табличкой «Ойген Вайнкеллер, лекарь человеческих душ». Потянулась к молоточку в виде птицы, вдохнула приторно-сладкий аромат жасмина, расцветшего под окном, и опустила руку, не решаясь постучаться. Она вспомнила, как пришла сюда в первый раз. Тогда все деревья стояли голые, а под ногами хлюпал слякотный гной. Элизабет продала серьги (подарок мужа) чтобы оплатить приём, и не знала, что страшнее: муж, узнавший о продаже своего подарка, муж, узнавший, на что были потрачены деньги, или, непосредственно, сама встреча с доктором. Тогда она тоже не с первого раза решилась постучать в дверь.

— Входите! — ответил доктор сразу же после того, как это наконец удалось.

Элизабет обомлела. Она ожидала увидеть строгую медицинскую обстановку и пожилого лекаря в белом халате, но О́йген Вайнке́ллер оказался мужчиной не старше тридцати, больше похожим на конторского служащего, а его кабинет — обычной гостиной с книжным шкафом, столом и двумя креслами друг напротив друга. На том месте, где должна была сидеть Элизабет, стоял стакан с водой и лежал аккуратно сложенный носовой платок.

— Здравствуйте, доктор Вайнкеллер.

— Ойген. И прошу, называй меня на «ты». — Голос у него был вкрадчивый и будто обволакивал, а в манере говорить сквозила некая небрежность. Как, впрочем, и в расстёгнутом жилете, и в съехавших на самый кончик носа очках.

— Как скажешь… — ответила пациентка, опускаясь в своё кресло. Ей было страшно неловко, — я Элизабет.

Доктор сел на своё место, чуть наклонился вперёд и поправил очки.

— Что же привело тебя сюда, Элизабет?

Девушка, запинаясь и вжимаясь в кресло, произнесла заранее заготовленную речь.

— Я замужем пять лет. Мой муж — очень хороший человек, и его родители — тоже. Они дали мне всё, что у меня есть. Я — сирота, и эти люди стали моей семьёй. Без них я бы всю жизнь терпела нищету и лишения. Вся беда в том… — Элизабет набрала побольше воздуха в лёгкие, — беда в том, что я — плохая жена. Я недостаточно люблю своего мужа, не ценю того, что он для меня делает, часто его расстраиваю. В прошлом году я ждала ребёнка, но… Но, наверное, я сделала что-то не так, он родился раньше срока и умер. Муж и свёкры очень горевали, а я…

Элизабет замолчала и опустила глаза.

— А ты? — переспросил Ойген.

— А я… Знаешь, если честно, даже обрадовалась, что у меня пока не будет ребёнка.

Элизабет била крупная дрожь. Она ждала, что доктор начнёт её стыдить, но он молчал.

— Что мне делать? — спросила Элизабет, не в состоянии больше выносить тишину.

— Что делать чтобы что? — в голосе доктора не было слышно и тени упрёка.

— Чтобы… быть нормальной женщиной!

— А ты — ненормальная женщина?

— Ну да… То есть нет…

Доктор Вайнкеллер закурил сигарету.

— Смотри, Элизабет, — произнёс он спустя несколько минут раздумий. — ты пришла ко мне с капканом на ноге и просишь, чтобы я научил тебя не замечать боль. Но ведь, чтобы боль прошла, нужно снять капкан. Понимаешь, о чём я?

Теперь настал черёд Элизабет задуматься.

— То есть… Ты советуешь… Мне нужно… Уйти от мужа?

— Я не знаю, что тебе нужно. И ничего не советую. Я лишь предположил, что тебе плохо живётся с мужем. Это так?

— Так. — ответила Элизабет и вдруг заплакала. Ойген взглядом указал ей на стакан и платок.

— Прости, пожалуйста, мне очень стыдно. — проговорила пациентка, вытирая слёзы.

— Нечего стыдиться, — сказал доктор участливо, как добрый друг, — никогда не стесняйся плакать здесь.

Элизабет была поражена. С самого раннего детства, стоило ей по той или иной причине заплакать при людях, ей тут же велели перестать. Кроме мамы, умершей, когда Элизабет ещё не пошла в школу.

— Почему тебе плохо с мужем? — спросил Ойген спустя пару минут.

— Не знаю… — пациентку вновь сковало неловкостью, — у меня есть всё, что нужно, он меня содержит, дарит платья, украшения… Он очень добрый…

— Погоди, — прервал её доктор. — ты сейчас рассказываешь, почему тебе с ним хорошо. А я спросил, почему плохо.

— Ну, он… Понимаешь…

Элизабет тяжело дышала. Ей было поначалу не подобрать нужных слов, а потом как «прорвало»:

— Ойген, мой муж хочет, чтобы я всё время была рядом с ним. Я еле-еле отпросилась в гости к Са́би, чтобы прийти сюда. Она — моя единственная подруга. Мы с ней видимся раз в месяц, а то и реже. Даже если все дела по дому сделаны, мне приходится подолгу уговаривать мужа, чтобы он отпустил меня на час. Просто прогуляться, или навестить могилу мамы. Он всегда спрашивает, зачем мне одной куда-то идти. Если я ухожу, когда муж на службе, свекровь всегда ему докладывает, и опять же — скандал! Как-то со мной на улице заговорил почти слепой старик, ему нужно было прочесть квитанцию. Ну, я прочла, конечно же. Муж потом меня чуть не убил! За то, что я заговорила с незнакомым мужчиной! Представляешь?!

Последнее слово Элизабет выкрикнула в гневе.

— Представляю, — ответил Ойген, — тяжко же тебе приходится!

В этой фразе была неожиданная, но вместе с тем такая долгожданная поддержка. Последние несколько лет Элизабет мечтала рассказать обо всём кому-то и услышать: «Тяжко же тебе приходится!» Она делилась только с Саби, на что неизменно получала в ответ: «Ну так сваливай от мужа, чего ты ноешь?» Какой же Ойген чуткий, понимающий! Может, тогда ему можно рассказать и про…

— А ещё, знаешь…

Элизабет снова замолчала и покраснела. «Всё-таки он — мужчина, со своим мужским взглядом. Может ли он и здесь меня понять?..» Доктор смотрел на неё выжидающе. Пациентка наконец решилась.

— А ещё, ну, это… Супружеский долг, понимаешь?..

Ойген избавил её от дальнейших формулировок.

— Тебе приходится его исполнять по требованию мужа?

— Да. Он… Очень часто этого требует…

Элизабет опять разрыдалась.

— Ты говорила мужу, что тебе этого не хочется? — спросил доктор после того, как пациентка вытерла слёзы, высморкалась и отпила полстакана воды.

— Говорила.

— А он?

— Отвечал, что всё это глупости. Ведь мы с ним любим друг друга, а значит, должны делить брачное ложе.

Ойген вновь закурил. Его руки едва заметно дрожали.

— Элизабет, — сказал он, — это совершенно естественно, что тебе плохо в браке. Твой муж, вообще-то, насильник.

«Да что ты такое говоришь?!» — захотелось выкрикнуть Элизабет, но слова застряли в горле. Всё это было так странно, так неожиданно, как будто её мысли, которые до этого текли подобно спокойному ручейку, вдруг ринулись бурным потоком в противоположном направлении.

— Так что же мне делать?

— Что делать, чтобы что?

— Чтобы… это… ну… — Элизабет в полной растерянности замолчала.

— Я понимаю, тебе нужно время, чтобы всё обдумать. Как уляжется, приходи снова.

— Хорошо… Я приду…

Элизабет положила деньги на стол, встала и направилась к двери. Она уже хотела попрощаться с доктором, но вместо этого спросила:

— А если я всё-таки останусь с мужем? Что тогда будет?

— Не знаю. Судя по всему, примерно то же самое, что и сейчас.

Вернувшись домой, Элизабет тенью прошмыгнула в ванную, пока никто не заметил её красные глаза и опухшие веки. «Да что это за лекарь такой?! — думала она со злостью, — мне ведь должно было стать легче, а стало только тяжелее! Сейчас голова взорвётся!»

Но спустя две недели, захватив цепочку, которую муж подарил ей очень давно, и, должно быть, совсем забыл об этом, Элизабет отправилась якобы к Саби, а на самом деле к Ойгену: очень уж ей хотелось с ним поговорить. Она вновь плакала, признаваясь доктору в таких удивительных вещах, которых и сама о себе не подозревала буквально час назад, а доктор внимательно слушал и задавал нужные вопросы.

Элизабет стала посещать лекаря человеческих душ дважды в месяц. На её счастье как раз в это время свекровь стала глохнуть, и плохо соображать, так что отлучки невестки стали менее заметны. На оплату приёмов шли украшения, а потом и платья. Элизабет было не жалко с ними расставаться, ведь взамен она получала нечто куда более ценное.

Как-то раз Ойген попросил её пожалеть себя вслух. Она долго собиралась с мыслями и совсем не понимала, как это делается, тем более, разные люди столько лет твердили, что жалеть себя ни в коем случае нельзя. Но потом Элизабет вспомнила, как её жалела мама.

— Бетти, моя бедная малышка, — начала она дрожащим голосом, — мне так жаль, что тебе пришлось перенести столько страданий. Ты их не заслужила, правда. Совсем не заслужила… — в который раз Элизабет заплакала.

— Что ты сейчас чувствуешь? — спросил доктор.

— Мне стало легче.

— Славно. Нужно уметь пожалеть себя.

С тех пор, когда муж бывал с ней особенно грубым, Элизабет перед сном запиралась в ванной, включала воду и жалела себя вслух.

«Ты обязательно уйдёшь от этого ужасного человека!» — сказала она однажды, и тут же одёрнула себя: «Да как ты посмела назвать своего мужа ужасным? Он же тебя содержит! Без него ты бы работала кондуктором и жила в трамвайном общежитии!» И тут Элизабет вдруг поняла, что тоскует по трамваям, прежней работе и даже общежитию. «Интересно, в столице нужны кондукторы? Там ведь полно трамваев!»

И вот теперь, жарким летним днём, с одним лёгким чемоданом, она стояла у дверей и не решалась постучаться. Ей было жаль покидать Ойгена. Пожалуй, это был единственный человек в городке, по которому она будет скучать.

«Ну же, давай!»

Сердце готово было выпрыгнуть из груди.

Тук-тук!

— Входите!

— Здравствуй, Ойген.

— Здравствуй, Элизабет.

— Я пришла попрощаться. Я уезжаю в Берлин.

— Когда?

— Сегодня. Можно сказать, сейчас. Вместе с Саби.

— Чем вы собираетесь заняться там?

— В столице много работы. Начнём с трамвайного депо.

Элизабет то ли показалось, то ли Ойген действительно смотрел на неё с нежностью.

— Я очень-очень за тебя рад.

Доктор подошёл к окну, повернул эспаньолет и дёрнул деревянную раму на себя, впуская головокружительный запах цветущего сада.

— У тебя такой ароматный жасмин!

— Это чубушник.

— Что?! — Элизабет чуть не уронила чемодан.

— Чубушник. Его часто путают с жасмином, но это другой вид кустарника.

— Ничего себе! Подумать только, я двадцать три года думала, что это жасмин! Моя жизнь теперь никогда не станет прежней!

— Иногда люди ошибаются долгие годы. А твоя жизнь действительно никогда не станет прежней, — Ойген улыбнулся, — она будет гораздо лучше, я уверен.