Пятое разделение

Тея Вельмо, 2021

Тупик-Главный гордится своей пылью, ямами и серой архитектурой. В его окрестностях расположен Малый Заиндень – поселок, в котором Университет, кварталы мастеров и племя Игры притягивают тех, кто готов искать и создавать во Времени и Пространстве. Однажды обнаруживается, что в кодах Игры начали пропадать куски данных о Прошлом, что приводит к разрушению Настоящего и Будущего. Прожорливая Моль выгрызает дыры в ткани Жизни, истончает основную связующую людей нить – доверие. Сила изменений в Игре приводит к тому, что в реальном мире начинаются разрушения. Ткань времени рвется, в мир приходит Пятое Разделение, нарушая баланс четырех разделений года и стремительно превращая мир в пыль и прах, ведущее в тупик, где не будет выбора между добром и злом, а будет вечная предопределенность. Обитатели Заинденя решаются придумать Будущее, ради которого будет смысл существования Прошлого и Настоящего, восстановить ткань времен. Но их волшебных сил может не хватить. И Заиндень зовет на помощь Леонардо.

Глава 2. Прекрасное начало будущего

Утром следовало забежать к Марте-булочнице. Они с мужем Кириллом держали мельницу с хлебной лавкой. Честнее было бы сказать, что к их пекарне просто была пристроена красивая мельничка для атмосферности и красоты, никто муку здесь уже, конечно, в хозяйственных нуждах не молол, все привозили с большого мелькомбината, но мельничка тем не менее работала и можно было, засыпав горсть зерен получить себе холщовый мешочек с вышитой надписью «все перемелется». В давние времена — еще даже до шальной былинной молодости Савросьи — в Заиндене мельница была, и съезжались на нее с зерном в положенную пору семьи и мельник сам был мужик зажиточный и основательный, поставивший в Заиндене кроме дома и мельницы непокоевы хоромы с каменным подклетом — чуть поодаль, на взгорке, откуда видны были окрестности до самой туманной сини закругленного края земли.

Окрестности, надо сказать, были устроены здесь щедро и гармонично: боры перемежались лугами, немного поодаль начиналась степь с озерами, в которых вода была трех видов: соленая, щелочная и пресная, в одном бору были болота с ягодником, на краю другого бил горячий ключ, на который ходили стирать и купаться летом, а зимой — попросту любоваться.

Местный врач — Александра Андреевна, жена учителя и, собственно, мать этого большого семейства, уже договорилась с плотником Андреем о красивом срубе с купальней, в которой можно будет делать «воды и ванны», но Тевье, очередь которого была листать книгу законов в Домине в тот день прошлой осенью, когда Александра Андреевна пришла узнать, как получить на все государевы разрешение и одобрение, посоветовал ей не ввязываться ни в какие волокиты, потому что скорее умрешь, чем получишь все бумаги, а идти к Савросье и сговорить ее на партнерское ведьмовство по самозанятости. Александра Андреевна поначалу со смехом отвергла даже идею совместного дела с Савросьей, с которой у них было множество расхождений по врачеванию, но, взвесив все, прихватила свою рябиновку и постучала к Савросье во двор. О чем они говорили в тот вечер уже не так важно, но ранней зорькой (осенней зорькой, часов в десять) обе они уже стояли на Горе с какими-то исписанными листами в руках, а Лены в шесть рук накрывали стол к утреннему чаю в общем парадном флигеле.

Лешуня, встречая у колодца Савросью после того бабьего сговора проворчал, что мол, понятно, зачем пять баб на одну думку, две запутывают, одна распутывает, одна раздумывает, одна передумывает, но отдал ей самодельный чертежик ряма, к ключу примыкающего, на котором было отмечено, где можно копать, где нельзя, чтобы не повредить по незнанию ничего.

— Мое это хозяйство болотное, а ты не зашла, не спросила!

— Да будет тебе, Лешуня, — непривычно тихо сказала ему Савросья, — как я без тебя на болото зайду? Просто хотели сначала сами все понять, а потом уж у тебя разрешения просить…

Тут Савросья за спиной Лешуни заметила тетку Катышеху, одну из тропиночных, еще не определившихся в бытовании, а потому не совсем своих, ковылявшую домой с сумкой на колесиках из магазинчика на торжке, и внезапно повысив голос препротивно закончила: «Все тебе, чудище оглоедное, мало куражится, весь забор на ту сторону завалил, подымай теперь силою своею богатырскою, тока не надорвися!» — и ухватив за ремешок потащила Лешуню прочь с чужих глаз в ограду к дереву, договаривать.

С тех пор многие были включены в задумку Александры Андреевны, дело двигалось и только Фаустов Муж громко и со значением говорил, что ничего, конечно, не получится, потому что взялись неправильно, так не делается и ни у кого еще не получалось и никогда не получится. Огородницы его поддерживали, а Василий, достав каких-то альбомом из своих монарших архивов, отнес их Андрею и долго они еще, пригласив Тевье, Учителя и даже Бороду что-то чертили, считали, писали, переписывали и наконец чистый вариант отдали Учителю, а тот подбросил его на столик своей жене, сказав, что дети в школе проект делали, вдруг пригодится.

Остатки старой мельницы стояли неподалеку от горячего ключа, определяя границу между степью и бором. На степи ветер как раз успевал разогнаться для кружения лопастей, но тех, которые были давно, уже даже и в воспоминаниях Савросьи не было, а лопасти новой мельнички у пекарни радовали алым цветом и крутились хоть и медленно, но исправно, заманивая новых любопытствующих перемолоть все, что есть в муку.

Марта каждый день выпекала хлебцы со вкусом сегодняшнего дня — на три сотни жителей самого Заинденя и пару сотен для заезжих, для которых хлебцы относились на торжок, в постоялый двор и немного оставалось на самой мельничке для гостей. В маленькой кофейне при пекарне всегда были и пряники печатные, и пироги, и пирожные, и сухарики сахарные и соленые, а вот сами хлебцы Марта держала только в лотках пекарни, да и не за чем их было в кофейню выкладывать, их разбирали уже к девяти утра, всем хотелось поскорее узнать, что же им судьба сегодня приготовила.

Тесто для хлебцев Марта делала на воде их колодца, добавляя в нее отвары трав и ягод, в муку намешивала добавок из бесчисленных мешочков, заготовленных в пекарне после сушки на солнце и ветру ростков и кореньев, в них намолотых, принимала от птичницы яиц, от молочницы масло, творог и пахту и замешивала тесто, которому давала подняться три раза прежде, чем разделить его на пятьсот хлебцев. А потом уже в каждый добавляла по своему видению то соли, то сахара, то перца, то всего вместе щедрой горстью, а иные оставляла пресными, чтобы мог человек подумать, а чего же ему на самом деле хочется.

Туристы каждый раз советовали добавлять к хлебцам бумажные ленточки с текстами предсказаний, но Марта говорила, что умному и без слов понятно, а дураку говори, не говори — все без толку.

В конце года к Марте всегда заходил повечерять Борода и они смотрели записи, которые вела Марта каждый день на каждый хлебец, и Марта все говорила, что вот бы настало время, когда можно будет всем только радости в каждый день добавлять, но Борода не соглашался с нею, говоря, что радость тоже приедается и перестаешь ее чувствовать и тогда она не радость, а обыденность, а потому всего надо понемногу, чтоб не приелось и не обрыдло.

Слово было угловатое, гремучее и пакостное и Марта соглашалась, что уж лучше с солью и перцем, чем обрыдло, и показывала Бороде задумки на следующий год.

Кирилл их посиделки не разрушал, уходил на это время к Андрею или в кузню к Григорию, а то и собирал их вместе на своей мельничке и они обсуждали новые жернова и вороты и собирали маленькие мельнички с вертящимися лопастями на праздник летающих мельниц, который каждый май собирал в Заиндене сотни приезжих, а местные команды соревновались друг с другом в высоте и красоте полета своих мельничек, которые строили втайне друг от друга, придумывая все новые удивления. Кирилл с друзьями мельнички собирал для забавы и сувенирной лавки, они участвовать в соревнованиях не могли по причине своего мастерства в этом деле, а были много лет судьями.

Я забежала к Марте уже в начале десятого, когда большинство хлебцев уже было разобрано.

— Кофе дашь? — спросила с порога и начала стаскивать галоши.

— А доброе утро, ты видать, по дороге растрясла, — рассмеялась Марта, заводя кофеварку.

Мартуля-красотуля была смешливая и кругленькая, с блестящими глазами и торчащими в разные стороны кудрями, полненькая, аппетитная, звонкая — сдобная, как и положено быть…

— Мартуля, а ты пекарка или пекаричка или пекарунья?

— Если хочешь я буду пекаруньо, пекарилло, пекароччо, пикорино, сути это не меняет!

Кирилл, высокий, широкоплечий, с темными глазами и огромными ладонями, на которые, казалось бы, и Марта могла поместиться, заглянул в пекарню, поцеловал жену в макушку, сказал, что двойнят в школу проводил, а сам пойдет на старую мельницу и вернется только к ужину. — В мельничке Славка сегодня с дальнего переулка, ему на гаджет какой-то не хватает.

В мельничке у Кирилла работали по надобности все, кому нужно было заработать на какую-нибудь прихоть. Болезнями, нуждой и ремонтами в Заиндене казна ведала, на жизнь каждый сам зарабатывал, а вот на шалости и малости особенно молодым путь в мельничку Кирилла был всегда открыт.

— Хороший мальчик, — сказала Марта, быстро поцеловала мужа, собрала ему попутно каких-то пирогов с молоком и выпроводила, приобняв его широкую спину, шепотком заговорив вернуться здоровым и радостным домой.

— Ты его ли Славку хорошим мальчиком назвала? — рассмеялась я.

— А, оба хорошие, мне не жалко.

Я откусила от своего хлебца дня и в недоумении замолчала. Вкус был неопределимым. Ничего из того, что я знала, он не напоминал. В нем не было ни ноты чабреца, укропа, не чувствовались соль или мед…

— Что ты туда положила?

— Откуда же я знаю? Я сею-вею-рассыпаю, а как оно ляжет, не от меня зависит.

— Но я совершенно не могу понять, что это?

— Это просто вкус будущего. Оно сегодня начинается.

–Да ну тебя, оно всегда сегодня начинается!

— Не скажи. Иногда сегодня просто заканчивает то, что было вчера. Иногда сегодня — это сегодня. Иногда — это вообще передышка в движении. А иногда, как вот теперь — начало будущего.

— И что там? — спросила я дожевывая хлебец.

— Ну, судя по всему, что-то очень аппетитное, — улыбнулась Марта и начала убирать со стойки.

Время посиделок истекло, пора было отправляться дальше.

Дальше — это дойти до Бороды и помочь ему с эскизами новых комнат постоялого двора. У меня при тщательном рассмотрении обнаружилось пространственное мышление, которое не годилось для создания художественных шедевров, но вполне годилось для интерьеров и перепланировок. Борода звал меня каждый раз, когда обновлял свои чертоги, а между делом я помогала в заказах мастерам, стараясь встраивать в пространства их изделия, и местным хозяйкам, когда им приходила блажь переустройства. Много работы было в школе и в музее, театр требовал моего присутствия при каждой постановке, и ректор в один из дней предложил мне полностью им заняться. Теперь я подбирала спектакли, приглашала труппы с гастролями, организовывала фестивали и даже взялась за то, чтобы создать собственный поселковый театр. Ректор спросил не смущает ли меня то, что театр будет Заиндеевским, но я сказала, что он вполне может быть просто Малым, на том мы и сошлись.

В моем Малом театре уже была труппа человек тридцать из местных жителей и мы готовили сразу два спектакля: «Двенадцать месяцев» и комедию абсурда по мотивам современных французских пьес. Благодаря одновременной подготовке «Двенадцать месяцев» тоже приобрели абсурдные черты, но только выигрывали от этого.

Писатель Митрий несколько раз побывав на репетиции, решил, что текст нужно переделать, сделать его более актуальным и теперь каждую репетицию мы развлекались новыми сценами.

Выйдя из пекарни, я немного постояла на перекрестке, решая, как мне лучше пойти: через майдан или мимо усадьбы учителя и решила выбрать все-таки майдан.

Усадьба учителя утром была слишком хлопотливым местом. Учитель, когда еще только приехал в Заиндень, был невысоким, щупленьким юношей, у которого за душой была только какая-то необъяснимая любовь к детям. Он умел их слушать и умел им рассказывать, он умел видеть их особые дары и помогать преодолевать препятствия, он никогда их не баловал, был строг и требователен, но умел поощрить и похвалить так, что ребенок действительно на глазах вырастал и становился крылатым.

Приехал учитель в конце августа, зашел в постоялый двор, чтобы снять комнату на первое время, рассказал Бороде о том, как не глядя выбрал Заиндень, потому что ничто нигде его не держало, представился Александром Андреевичем, отчество при этом как-то особенно натужно втащил, как непривычный дорожный ларь, который невесть как пристроился по пути и не бросишь его теперь, и попросил на завтрак приготовить ему кашу.

— Кашу не обещаю, тут как Тевье с молоком успеет, если до шести встаешь, то будет яичница.

— Ну что вы, до шести разве ж я встану?! — изумился Александр Андреевич и начал подниматься на второй этаж, когда Борода его окликнул:

— Я тебе другую комнату дам. Тут до тебя с попуткой тоже приехала Александра Андреевна. Врачевать у нас собирается. Тоже каши на завтрак просила. Но она ранняя птичка, к шести уже обещала встать. Вот я чтоб вас по всему двору не собирать к завтраку, в левом крыле поселю, там в зальчике и накрою.

Так и началось у них с того завтрака с кашею: оба молодые, бесприютные, он учитель, она врач, оба с каким-то особенным беспокойством о людях и верой в любовь и милосердие.

— Вас к ранам прикладывать обоих можно заместо мази целебной, — проворчала Савросья, пришедшая в то утро к Бороде с Таисьей. Савросье нужно было для каких-то надобностей трехчасового творога, но, когда она зашла к Таисье, та уже ушла к постояльцам, пришлось догонять, да и задержаться на завтрак у Бороды, он все равно никого так не отпускал.

Александры смущенно потупились на замечание Савросьи, но та уже и смотреть на них перестала, увлекла Таисью в холод творог мерить. Да и что смотреть-то, когда и так все ясно.

Прожили молодые переселенцы у Бороды месяца три, пока дом ставили. Хотели на окраинке, ближе к Университету, но Борода сказал, что дальше смотреть надо. Удобно всем, когда врач и учитель в самом центре, а самим удобно между Мастерами и Университетом — совмещать практику с теорией, да и что на равном расстоянии между Бородой и Савросьей — тоже немалая польза.

— Так что ставьте усадьбу прямо в центре, для вас, видать, там круг и хранился.

Так и поставили — между двумя полукольцами Правой и Левой улицы, меж майданом и площадью мира. Сначала дом, а потом уж возле появилась больница, детский сад, начальная школа — старшая уже при университете занималась, спортивный зал с хоккейной коробкой и футбольным полем, паркуры, скалодромы, квесты, игровые площадки, кино под открытым небом, здесь же мелкий зверинец с собаками, кошками, шиншиллами, хомяками и одомашненными лисами, рыбы, аксолотли, черепахи, попугаи, лошади, пони, олень, два черных ворона и разноцветные голуби.

Сам дом постепенно разрастался этажами и внутренним двором, банями, беседками, флигелями и стало понятно, что круг, внутри которого поставили первый дом и который казался раньше огромным, не так уж и велик, а как раз в меру семье, в которой было уже три поколения: своих шесть детей, к ним супруги, приехавшие погостить и оставшиеся племянники и кузены, дети детей, некоторые уже и сами родители. 23 человека было в то утро в учительской семье и скоро могла появиться еще пара малышей. Их мир был построен и обустроен для детей, каждому здесь было место и занятие и другие дети Заинденя, которых было не больше, чем родных учительских тоже дневали, а иногда и ночевали здесь, готовили праздники, ходили в походы, соревновались, учили сразу все языки и науки и были вечно заняты. Учитель придерживался веры в то, что каждый ребенок талантлив, надо лишь ему помочь определить главный талант, а за ним и остальные умения подтянутся и вырастет самостоятельный, уверенный и надежный человек, умеющий рассчитывать на себя и помогать другим. Жена учителя верила в то, что каждый человек здоров, главное помочь ему это сохранить, и верою этой они жили и помогали жить другим.

Ссорились они редко и как-то очень смешно, так что самим становилось весело от этой ссоры, которая и показывала-то лишь одно: жизнь продолжается, она еще очень даже непредсказуема.

Хорошее было это место — усадьба учителя, но утром туда лучше было не подходить: пока детвора успокоится на своих занятиях ор там будет стоять до небес. Конечно, Клава справедливо жаловалась на шум, но попробуй заставь ее переехать на окраину, ни за что не переедет: во-первых, слишком тихо, во-вторых, жаловаться не на что.

На майдане утром было немноголюдно. Только семейство Тевье и птичница Глаша открыли свои лавочки, огородницы привезли корзины ранней редиски и зелени, да из нескольких дворов собирали общий короб с рассадой, чтобы отправить ее в Большой Заиндень и в Тупик. Большой заиндеевский питомник растений для городских теплиц работал уже второй год и заказы в него шли со всего мира. Питомник был «умным», вырос из университетской лаборатории, там же расположил первый свой корпус, а дальше прирастал понемногу и уже в этом году дошел одной стороной до Василия, а второй до огородниц и Фаустов муж все ждал, когда теплица дойдет и до их двора, чтобы зимней галереей было бы удобно ходить в гости на романсы с камеями. Хозяин питомника предлагал Фаустовому мужу начать строить со своей стороны и даже обещал саженцами и аппаратами помочь, но Фаустов муж сказал, что лично он никуда не торопится и вообще все сделал бы по-другому, а так не очень эффективно, поэтому ему сейчас недосуг.

В общем, питомник давал Заинденю тоже прибыль неплохую, что по хозяйственности своей заиндеевцы очень ценили. Несколько квелых мужичков из тропиночных повадились было подворовывать кто огурцы, кто электричество, но были быстро пойманы и спеленуты зелеными эльфами.

Все в Заиндене знали, что зеленые эльфы — это зеленые эльфы. Живут в бору, берегут природу, не допускают вреда. Но года три назад, когда этих же тропиночных поймали у огородниц и шуму было до небес и даже пришлось вызывать из Тупика полицию, зачем никто уж не вспомнит, видимо тетки так орали, что все ополоумели и вызвали, пришлось признавать эльфов официально. Как дошло до объяснения с полицией и вскрылись эти самые зеленые эльфы, то даже тропиночные смекнули, что говорить про лесной народец рискованно, и пришлось всем Заинденем врать про Вольное общество охраны леса и даже подписывать торжественно соглашение о сотрудничестве с МЧС, и регистрировать какую-то некоммерческую организацию, и всем скопом туда вступать, и исполнять статистику, и заявки на гранты писать и их выигрывать, и развивать гражданское общество, и получать какие-то грамоты, и даже один из тропиночных получил какую-то награду как руководитель этого самого Общества, поскольку фамилию надо было при беседе с полицейским назвать, его и назвали. В общем, все как-то устроилось: зеленые эльфы делали свое дело, статистика тупиковская свое, жить никто друг другу не мешал, а на полученные гранты обустроили экологическую тропу в бору и водили по ней экскурсии для юных егерей.

Короб с рассадой уже был практически полон и майдан потихоньку пустел, давая возможность мастерам подготовиться к дневной торговле.

Уже выходя с майдана, я увидела, что в гончарной лавка открыта дверь и не удержалась, зашла. У самого входа в лавке висел мешочек с рунами, в который каждый мог засунуть руку, вытащить наугад руну и получить ответ на вопрос.

Я быстренько нырнула в мешок, выхватила теплый прямоугольничек и вытащила пустую руну.

— Ну, конечно, — проворчала я, — как же иначе!

Положив монетку на гончарный круг, я отправилась дальше.

В Заиндене все знали, что за все лучше платить сразу, не накапливая долги и благодарности. Никому в голову не пришло бы брать предсказание рун в долг, разве что в подарок.

В общем, к Бороде я прибыла с полной неизвестностью и неопределенностью. Хотела было посетовать ему на это, но вспомнила, как сам Борода относится к всевозможным планам на будущее и решила не отвлекать его, тем более, что комнаты для новой отделки были уже подготовлены.

Постоялый двор когда-то начинался с трех комнат в домике у дороги, а сейчас в нем было не меньше тридцати комнат, некоторые отдельными домиками и пристройками, некоторые с общими залами: двор прирастал постепенно, без задумки и целевых показателей. Трактирчик, лавка, большая кухня для самостоятельной готовки, мастерские для малой починки машин, все было построено, пристроено, прилеплено друг к другу и можно было бы подумать, что здесь вовсе не было никакой задумки в этом хаосе, но задума была: найти каждой вещи свое место. Появлялась вещь, появлялось место. Прибывал человек, появлялась комната. Вернее, у Бороды последовательность была несколько обратная: появлялась комната, появлялся человек, но это только потому, что Борода знал, что человек уже в пути и пока он придет, комната должна быть готова.

— Кого ждем? Мальчика или девочку? — спросила я у Бороды

— Мальчика. Но вещей у него больше, чем у иной девочки, имей в виду!

— Что, шкафы, комоды, маникюрные комнаты?

— Столы, библиотека, кровать. Ну и стеллажи. И ящики какие-нибудь для хранения чего-нибудь.

— А он надолго?

— Сюда — на пару месяцев, а кому и навсегда… Ну, да жизнь покажет, еще неизвестно, как звезды встанут…

Борода ушел на кухню, а я принялась осматривать комнату для будущего мальчика. Когда человек появляется в мир, очень важно, чтобы ему понравилось то, куда он попал. Тогда есть шанс, что он останется здесь надолго.

— Борода, — закричала я в открытое окно, — а это хороший мальчик?

Борода вышел на веранду, посмотрел в мою сторону, вытер руки о фартук, достал орешки из кармана, закинул парочку в рот, пожевал и протянул

— Нууу, как сказать. Хороший? Пожалуй, что нет. Интересный, это да.

— Он хотя бы не ест младенцев? — посуровела я.

— Младенцев он просто не замечает. Он, ты знаешь, такой… избирательный. Младенцы ему не интересны. Нет, он их не ест. Он вообще не обижает людей. Впрочем, и животных тоже.

— Так чем же он не хорош?

— Мало не есть младенцев, чтобы быть хорошими. Это всего лишь признак того, что ты не плохой.

И чтобы я не докучала ему больше, развернулся и ушел обратно в кухню и даже двери за собой прикрыл, показывая, что разговор окончен.

— Ну, ладно. Мальчик, не замечающий младенцев… Так и запишем, — сказала я сама себе и села рисовать эскиз комнаты.

Эскиз комнаты рисовать просто, нужно всего лишь представить того, кто будет в ней жить, что он будет делать, чем он будет занят, что он любит, чего боится, как он встает по утрам, любит ли он читать в постели, часто ли у него меняются женщины, есть ли у него собака и как давно он перестал пить коньяк по утрам.

Судя по тому, что я нарисовала, мой парень даже и не думал прекращать пить коньяк. Он вообще об этом не думал, как не думал о еде, одежде, удобном кресле… Если была еда, он ел, если был коньяк, он пил, не было еды — не ел и не особенно этим тяготился. Он даже спал как-то странно, когда уже невмоготу было не спать. Такое ощущение, что к нам ехал человек без…тела. Хотя, нет, некоторые признаки тела у него все-таки были. Руки, да, он очень берег свои руки и умел ими делать все, что приходило ему в голову. И еще… Да, еще этот парень был очень даже молодец в постели… Но, это пожалуй все, что случалось с его телом…

Я спустилась в трактирчик и села за свой любимый столик. Время уже было далеко за полдень, начали прибывать, племянницы Бороды еле успевали разносить еду. Я ковыряла вилкой салат и все всматривалась в собственный эскиз, пытаясь понять, что же не так с этим парнем…

— Ну, тебе он нравится? — спросил шепотом Борода внезапно появившись из-за плеча.

— Не знаю, он какой-то странный. Он все время занят чем-то вне реальности. Он нормальный?

— Нет, — сказал Борода, — он не нормальный. Тебе точно понравится!

И поставил передо мной стакан молока с печеньем.

— Вроде не Рождество, — буркнула я.

— Это, как посмотреть, — коварно сверкнул глазами Борода и растворился в глубинах своего двора.

Ничего не скажешь, удачный день, прекрасное начало будущего: все как мы любим, ничего не понятно и все возможно.