Стая бешеных

Фридрих Незнанский

Преуспевающая, удачливая бизнес-леди вдруг оказалась брошенной на самое дно общества. Складывается впечатление, что вокруг нее сложился заговор, сгустились тучи зла, и источник их никогда не будет найден… Но защищать ее берется адвокат Юрий Петрович Гордеев, на помощь которому в этом крайне запутанном деле приходит известный уже читателям «важняк» из Генеральной прокуратуры Александр Борисович Турецкий.

Глава 2

БИЗНЕС-ЛЕДИ

Она просто измучилась, пока летела из Праги. Нет, самолет ее вполне устраивал, это был настоящий «Боинг», не страшный аэрофлотовский «Ил», который разве что подталкивать не приходится при взлете. Тихая прохлада в салоне, кресло, с угодливой нежностью откидывающее спинку, всегдашние мятные пастилки у стюардесс. К счастью, ее соседи были неразговорчивы. У окна сидел надушенный толстяк с курчавой бородой, стыдливо поджимавший ноги, чтобы ненароком не коснуться ее жирным коленом, со стороны прохода аккуратная пожилая дама с фиолетовыми волосами — видимо, иностранка. Ирина достала плейер и включила музыку, чтобы хоть как-то снять напряжение. Но обычно любимая музыка (она слушала Верди, и ей действительно нравилась несложная классика) скользила мимо слуха. Внимание ее было рассеянно, мысли путались в голове, перескакивая с предмета на предмет, то и дело возвращаясь к событиям последних дней в Праге. Ощущение близкого счастья не оставляло Ирину, и, хотя дожидаться радости — тоже радость, она томилась сейчас в этом комфортабельном американском салоне, сознавая, что от Москвы ее отделяют несколько лишенных событий часов, а от окончательного счастья не меньше недели. Счастье на этот раз ей, обычно идеалистке, представлялось тридцатью тысячами зеленых долларов, которые с легкостью превращались в ремонт, полную и шикарную смену гардероба и отпуск в Италии. Ирина была горда и нисколько не стыдилась перед собой, что она, натура возвышенная и даже в чем-то поэтическая, радуется деньгам самой большой радостью последних лет. Вслед за Пушкиным она полюбила повторять: «Я люблю не деньги, а свободу, которую они дают». Свободы в деньгах ей недоставало, особенно последнее время. По московским понятиям она зарабатывала, что называется, «очень прилично», но «очень приличного» не хватало девушке, которая хотела жить в Москве, как в Европе. Квартира в старом арбатском доме тихо разваливалась, текли гнилые трубы, прорву денег сжирал автомобиль — хорошо выглядеть, давая понять сослуживцам, все больше гражданам иных держав, что и она не лаптем щи хлебает, было временами сложновато. Но она не унывала, зная, что со своим умом и талантом пробьется на службе. Кроме того, Ирина была остроумна, добра и, пожалуй, весьма хороша собой. Красавицей она себя оправданно не считала. Несмотря на то что все ее знакомые, упоминая о ней в компании, где ее не знали, говорили — «очаровашка» или еще что-нибудь в этом роде, ее красота не вписывалась в стандарт. У нее, пожалуй, были широковаты плечи, и завистливая ресепшионистка как-то, якобы восхищенно, но с тайным ядом спросила: «Ты, наверное, хорошо плаваешь? У тебя такие плечи широкие, как у пловчихи». Ирина никогда не занималась плаванием профессионально, но плавала она действительно хорошо, и только коротко ответила: «Да». В талии она тоже была широка, но умело это скрывала. Зато у нее была совершенно голливудская грудь, хореографическая осанка и замечательно длинные стройные ноги. Если учесть, что она не курила, имела от природы чистую, сухую кожу, при темных волосах была голубоглаза, она производила впечатление на мужчин, обычно готовых впечатлиться и меньшим списком достоинств.

Ирина работала в фирме «Эрикссон» — всемирном лидере по производству телекоммуникационного оборудования. Представить себе, что она окажется менеджером одного из крупнейших подразделений фирмы с видами на повышение, Ирина, еще не так давно выпускница института связи и заурядный инженер МГТС, не могла. И вдруг, поменяв несколько прибыльных, но скучных работ, она негаданно воцарилась в «Эрикссоне», за недолгое время привязавшемся к ней всей душой. Оптимистичные пожилые иностранцы привозили ей гостинцы из поездок, на вечерах для сотрудников она танцевала с Мигелем Эрнандесом, статным начальником отдела N, а теперь первое же из порученных ей дел было с успехом завершено и открывало блестящую перспективу приумножения капитала и почестей.

Холод прошел по ее спине, когда она вспомнила, как, уже оказавшись в самолете по пути на конференцию в Праге, она обнаружила, что забыла впопыхах слайды, над составлением которых едва не потеряла зрение в последний месяц. Разноцветные диаграммы, графики, так заботливо и педантично выведенные на компьютере, остались на столе в кабинете — теперь уж ни на что не годные. Кроме того, доклад, который она планировала доработать в самолете на ноутбуке, не желал открываться с дискеты. Компьютер бессердечно сообщал о каких-то повреждениях в сетевом ресурсе, о неустранимой ошибке на дискете и предлагал утопические меры к устранению означенной. Ирине в тот момент показалось, что фортуна глумится над ней. Как только она поняла, что на конференцию едет фактически вовсе без материалов, вся ее жизнь пронеслась у нее перед глазами. И тут — негаданный успех. Видимо, с перепугу, Ирина, выйдя на кафедру, так четко и ловко представила политику «Эрикссона» в области внутрироссийских поставок, так точно и приманчиво живописала выгоды нового оборудования, что превыше меры возбудила представителей сибирского региона. Заключив с сибиряками предварительный договор, она натянула длиннющий нос конкурирующему «Алкателю», где ей некогда было отказано в месте. Теперь пять процентов от сделки всенепременно должны были оказаться в ее владении, чему она была рада незамутненной, чистой, детской радостью.

Мелодичный английский голос любезно попросил Ирину пристегнуть ремень и объявил посадку. Самолет стал снижать скорость, внутренности содрогнулись, словно в каком-то хихикающем восторге — Ирина интенсивнее засосала мятную карамельку.

Конечно, досадно, что сегодня будний день. Сейчас бы в самый раз поехать домой, поваляться в ванне с косметической маской на лице, потом пойти в солярий и на массаж, а к вечеру встретиться с подругами в баре, хвастаться и строить планы. Но и то, что сегодня прямо с самолета надо будет ехать в офис, до некоторой степени радовало Ирину. В самом деле — она улыбалась, когда представляла себе, как вытянутся физиономии у ее патрона, у начальников отделов, секретарей и даже у мерзкой ресепшионистки, когда будет представлен отчет о поездке!

Она не заметила, как шасси коснулись взлетной полосы, и очнулась только от аплодисментов пассажиров. На выходе из «зеленого коридора» ее поджидал водитель Серега — крупный улыбчивый парень с глупой и добродушной мордахой.

— Ну что, Ируха, как дела? — спросил он скорее дружески, чем фамильярно. Серега не желал признавать Иринину бо̀льшую, по сравнению с собой, социальную значимость. Для него она была девчонка, ровесница, и это было действительно так, не поспоришь. Но все-таки в двадцать восемь лет бизнес-леди может требовать б о̀ льшего к себе уважения. Ирину, однако, не покоробил вопрос, и, радостно улыбнувшись, она собрала пальцы у губ, пустив в пространство воздушный поцелуй.

— Чудо, что такое, просто персик! — пояснила она жест. — Все обалдеют.

Серега несвязно и солидарно сказал что-то бессодержательное типа «ну-ну» или «гы-гы» — Ирина не вслушивалась. Она беззаботно кинула сумку под ноги Сереге и уселась на переднее сиденье роскошной казенной «вольво». Водила сунул сумку в багажник, крякнув, уселся за руль и включил какую-то сиротскую песню.

— Послушай, поменяй музыку. Хочешь, мою? — робко спросила Ирина, потянувшись к плейеру.

— Нет, нет, — замахал руками Серега, — от твоей у меня мозги преют. У тебя там всякие оперы разные, ну тебя.

Ирина вздохнула и стала глядеть в окно. Радостное настроение ее не убывало от минуты к минуте, а все только прибавлялось. Она уже так привыкла за последние сутки ощущать себя счастливой, что была близка к непониманию — как же она раньше жила? Все обиды и горести прежних лет сейчас, когда она вспоминала про них, казались ей когда-то давно виденным сновидением, от которого память сохранила лишь зыбкие, смазанные картины. Даже нынешние ее нелады с Руфатом, докучные приставания начальника на работе казались ей смешны и легко решаемы. Она чувствовала себя так прочно счастливой, что не сомневалась в счастье завтрашнего дня, и послезавтрашнего, и дальше вперед неделями, если не годами.

Пробравшись к офису через пробки на Ленинградском шоссе, Ирина выпорхнула из машины, распорядилась относительно сумки и поспешно вошла в вестибюль. Для того чтобы попасть на место работы, ей пришлось дотронуться бедром до фотоэлемента — громадная карточка с магнитным индикатором «ИРИНА АЛЕКСЕЕВНА ПАСТУХОВА» болталась, пристегнутая к ремню. Ирине всякий раз лень было ее отстегивать, и она, привстав на цыпочки, прислонялась к фотоэлементу. Дверь с мелодичным звуком отворилась, впустив Ирину в чисто выметенный, наэлектризованный мир европейской фирмы.

— С приездом, как съездили? — просипела кобра-ресепшионистка.

— Прекрасно! — светски ответила Ирина, повторив поцелуйный жест. Обмениваясь кивками и улыбками с коллегами, она прошла к своему столу и включила компьютер. Заиграла шотландская мелодия, на экране высветилась смуглая девушка в лиловом купальнике, погружающая себя в поросший кувшинками пруд. Тут же раздался звуковой сигнал, и на экране высветилось: «У Гордеева день рождения. Подари сувенир из Праги. У бабки Зины тоже. Купи ей слуховой аппарат, старуха просит уже два года, а ты, змея бессердечная, хоть бы почесалась. Целую крепко — твоя репка». Ирина имела обыкновение переписываться сама с собой посредством компьютера, неизменно выдерживая глумливый стиль. Сейчас она напряглась, потому что в пражских хлопотах совершенно позабыла и про любимого юриста, и про бабку. Не размышляя, она вытащила из подоспевшей с Серегой сумки бутыль одеколона, которую везла Руфату, и пошла между шкафами в кабинет к юристам, где иногда сидел Гордеев.

С Юрием Петровичем Гордеевым ее связывали нежные братские отношения. Этот умный и честный человек как-то по-родственному опекал ее, и она — такая свободолюбивая — не смущалась этой опекой. Ей нравились серьезность, обстоятельность и глубоко затаенная ирония, всегда сопровождавшие разговоры с этим человеком. Ей нравилась его не деланная простота и легкость в общении с людьми, а также и то, что ему совершенно чужда была гордыня — ведь у него, как она небезосновательно полагала, была более чем солидная клиентура, которой он никогда не кичился, даже избегал разговоров на эту тему. Ее начальник Владимир Дмитриевич всегда хвалил Гордеева, прибавляя при этом ласкательные эпитеты, вроде «этот пройдоха», «этот ушлый хитрый лис» и прочее. В ее представлении называемые шефом качества изобличали несомненную честность адвоката, долг которого, как считала Ирина, заключался не в следовании абстрактной общественной морали, а в защите клиента. Известно было, что Гордеев не провалил ни одного из взятых им на себя дел, в том числе и сомнительных в нравственном отношении. Ирина, как мудрая женщина, никак не могла осудить его за это — юриспруденцию она числила за науку грязную, но необходимую, как медицина. Однако кроме названных достоинств он еще и просто был ей симпатичен, даже весьма симпатичен, и она рассчитывала на продолжение и углубление их дружбы. То, что она позабыла о его дне рождения, показалось ей сейчас странным и даже стыдным, поэтому Ирина, войдя в кабинет к юристам, чувствовала себя несколько скованно и неуклюже.

— Юра! — нарочито бодро попыталась она скрыть смущение.

— Ирочка! — Гордеев, широко разулыбавшись, оторвался от монитора и встал ей навстречу. — Уже вернулась? Ну, как?

— Чудесно. Это тебе.

Она поставила на стол бутыль туалетной воды, упакованную в малахитового цвета коробку.

— Да что ты, спасибо…

— Поздравляю с днем рожденья, желаю, чтобы ты всегда был… — она судорожно задумалась, что бы ей пожелать, избегая банальностей, но не удержалась и ляпнула: — Таким же здоровым, веселым и удачливым.

«Вот дура!» — подумала она про себя. Гордеев, однако, был, видимо, рад, что Ира помнит о его празднике.

— Ты сегодня первая, кто меня поздравил.

— Почему? — Ирина сокрушенно подняла брови.

— Кажется, они все позабыли. Впрочем, это и неудивительно. Я здесь все-таки не совсем свой. Обо мне обычно вспоминают, когда проштрафятся перед государством или хотят кого-нибудь незаметно обжулить. Я, так сказать, не в штате. Как индивидуальность я мало кого волную. Хочешь конфет?

Он вынул упаковку дорогих конфет, еще не тронутую, и снял с нее целлофановое покрытие. Ирина засунула в рот конфету и принялась рассказывать про свои успехи. Гордеев слушал, как казалось, внимательно, все больше улыбался и кстати кивал, но Ирине показалось (и это не вызвало в ней негодования), что он больше улыбается и кивает факту того, что она, молодая, цветущая, сидит сейчас перед ним, закинув ногу на ногу, и тараторит о чем-то своем. Рассказ получался довольно долгий, а она видела, что на столе у Гордеева невпроворот всякой документации, поэтому закончила неожиданно фразой:

— Так что теперь я богата.

И встала. Он тоже встал.

— Ну что ж, поздравляю. Теперь, я думаю, ты поднимешься еще выше и перестанешь подавать мне руку.

Ирина засмеялась:

— Посмотрим, посмотрим, не уверена, что не возгоржусь.

Вежливо посмеявшись, они расстались. Гордеев сел к столу, Ирина выпорхнула из кабинета и ускоренной походкой, хотя никуда торопиться было не надо, двинулась к своему месту. Там ее ждал первый посетитель — подруга и сослуживец Маша Ободовская. Ободовская, натура разносторонне и богато одаренная, поступила в «Эрикссон» вместе с Ириной, но из-за скверного характера не сумела сделать столь блестящего зачина в карьере. Она два дня тому назад вернулась из командировки в Женеву и теперь по неясным для коллег причинам находилась в состоянии горестного изнеможения.

— Ну, как дела? — разбитым голосом спросила Ободовская.

Ирина повторила машинально звук поцелуя.

— Так я и думала. А у меня полная финансовая задница. Ты знаешь, что такое финансовая задница? Это когда ты потратил с корпоративной карточки шестьсот баксов и не знаешь, как отчитываться.

— Шестьсот баксов? — в ошеломлении повторила Ирина. У Ободовской и без того было две тысячи неоплатных долгов. Несмотря на хорошее настроение, Ира нашла в себе немного сострадания.

— Посмотри, — уныло продолжила Ободовская, — я тут поправила кое-что.

Она протянула Ире несколько счетов из ресторанов и от таксистов. В них неумело подобранной ручкой были дописаны единицы к сумме.

— Как ты считаешь, похоже? — понуро спросила Ободовская.

— Н-ну, на мой взгляд, не очень. Да кто там будет в бухгалтерии разбираться? — оптимистически прибавила Ира.

— Найдется кому, — мрачно оппонировала Ободовская.

— Слушай, ты что, всю Женеву по периметру объездила? — спросила Ирина, ошеломившись астрономической цифрой в счете.

— Нет, просто я решила не дописывать ноль в конце, а дописала спереди девятку. По-моему, этот самый удачный. Другое дело вот этот…

Маша протянула неврастеническим почерком заполненный счет на пятнадцать франков.

— Я так никогда не сумею, — сокрушилась Ободовская, глядя на бумагу, — он, по-моему, эпилептик был.

— Кто?

— Ну, этот водитель. Разве здоровый человек может так написать?

— Не уверена. Но, вообще-то говоря, у меня почерк не лучше.

— Да? — оживилась Ободовская. — Ну-ка, покажи.

Ирина взяла перо и, задумавшись на мгновение, выписала неловко, путая буквы «ш» и «ж»: «Игумен Пафнутий руку приложил».

— Здорово, — призналась Ободовская. — Так же коряво. А кто такой был этот Пафнутий?

— Это из Достоевского, — пояснила Ирина.

— А-а… Так, может быть, ты мне напишешь вот здесь нолик? — с простоватым лукавством попросила Ободовская.

Ирина улыбнулась ей, достала из карандашницы ручку подходящего цвета и, склонившись над бланком счета, вывела вполне истерический ноль под стать записи.

— Как дела? — раздалось над ее ухом. Ободовская от неожиданности подпрыгнула. Ирина ловко засунула счет в стол.

— Ах, Владимир Дмитриевич, — притворно обрадованно защебетала она, — только вернулась!

Это был Владимир Дмитриевич, ее босс, ее ближайшее начальство. Скучнейший амбициозный тип. У него ко всем этим «достоинствам» были еще большие и вечно влажные руки, которые он тайно вытирал платком. Кроме того, он был баснословно жаден до денег и имел имперские амбиции. В настоящий момент его тщеславие было удовлетворено занимаемой должностью, и единственным предметом тайных его комплексов было отсутствие респектабельной любовницы, в каковые он однозначно предполагал Ирину. Несколько раз его рука, недобросовестно вытертая платком, уже ложилась ей на колено. Приходилось дипломатически лавировать, чтобы удержать ситуацию возможно долее нерешенной в надежде, что шеф остынет или изберет другой объект для своих вожделений. Но начальник длил осаду, не помышляя отступать. Вот и сейчас он присел на край стола и, как ему казалось, возбудительно посмотрел в глаза Ирине своими тусклыми глазами. Маша делала из-за его плеча отчаянные знаки, чтобы Ирина убрала рассыпавшиеся по столу счета, чем очень Иру стесняла. Начальник, казалось, вовсе и не заметил, чем занимались подруги, но исступленная возня Машки на заднем плане могла серьезно испортить ситуацию. Всячески завлекая шефа разговором о поездке, Ира словно ненароком взяла гроссбух и попыталась накрыть им компрометирующую документацию. Но, о ужас! Только она опустила книгу, как по не известному ей физическому закону бумажки выпорхнули из-под нее и, кружась в воздухе, попадали на пол. Ободовская в возбуждении, граничащем с помешательством, пала на четвереньки, а предупредительный (иногда) начальник подобрал парочку с пола и, не читая, положил на клавиатуру компьютера.

— Пойдем ко мне, — сказал он Ирине, видимо, недовольный присутствием Ободовской.

— Да, да, — рассеянно откликнулась Ирина, сделав Машке страшные глаза.

Они вошли в кабинет Владимира Дмитриевича. Тот подошел к шкафу, вынул оттуда что-то и, пряча за спину, подошел опять к Ире. Она стояла, внутренне собравшись. Кабинет начальника был отделен от основного офиса стеклянной стеной, но, как назло, в этот момент никого поблизости не было, так что они действительно остались одни.

— Так ты говоришь, — продолжил начальник начатый разговор, отчетливо выговаривая слова, — они подписывают с нами контракт?

Ирина кивнула.

Он опять сел на стол, глядя на нее своими тусклыми глазами.

— Это очень хорошо, — сообщил он, словно это была новость для Ирины. — А это тебе.

Он протянул руку — в ней оказалась игрушка — маленькая нерпа, белячок с живыми и сердитыми стеклянными глазами. Нерпа серьезно смотрела на Иру и словно на что-то негодовала. Она была такая миленькая, пушистая, эта нерпа, и так по-человечески смотрели ее стеклянные глаза, что Ирина невольно улыбнулась. Она забрала игрушку, словно спасая ее от мокрой руки начальника. Но рука потянулась вслед за нерпой и легла на оголенное Ирино предплечье. Губы Владимира Дмитриевича тотчас потянулись к ее щеке. Ирина понимала, что профессиональная этика, по которой Владимир Дмитриевич был ее боссом, и компанейская этика, по которой он должен быть ее приятелем, не позволяют ей отстраниться, и она только задержала дыхание, чтобы не прочувствовать его запах. Он прикоснулся губами к ее щеке и положил руку ей на затылок.

— Так какой состав оборудования они желают? — спросил он бытовой скороговоркой, словно его руки и губы не имели к нему никакого отношения.

— Владимир Дмитриевич, не надо, — отстранилась она наконец, посчитав, что уже достаточно натерпелась.

— Почему? — спросил он с деланной наивностью.

Сквозь стекло стены послышалось, как что-то упало. Ира обернулась: Машка с весьма озабоченным видом рылась в папках, словно ей что-то срочно было необходимо, но она никак не может найти. «Настоящий друг!» — с благодарностью подумала Ирина.

— Владимир Дмитриевич, отпустите, — зашептала она, — вы меня… — она не могла подобрать нужное слово, — …компрометируете.

Она развернулась к начальнику спиной и быстро вышла. Нерпа, однако, осталась у нее в руке. Шеф ошибочно истолковал это как ласкательный для себя знак, на деле же нерпа полностью заняла в сердце Ирины то место, которое начальник готовил для себя.

— Ну что, — не размыкая губ и не поднимая взгляда, обратилась Ободовская, — опять приставал, старый перец?

— С меня бутылка, — ответила так же Ирина, проходя к рабочему месту. Счета с него уже исчезли в ведомом одной Ободовской направлении. Маша вскоре подошла к ней.

— Кстати, насчет бутылки. Может быть, устроить сегодня маленькую суарею? Можно нажраться вдвоем, как свиньи, а хочешь, возьмем пару каких-нибудь импотентов?

Ободовская, чья наружность обрекала ее на длительные периоды вынужденного целомудрия, именовала мужчин не иначе как импотентами.

— А что, нет? — оптимистически отозвалась Ирина. — Я, ты знаешь, тяпнуть не дура. К тому же у меня все поводы. Соберем девиц. Я позову Бурляеву и Штенберг, распишем пулю. Да и вообще, идти пора. Засиделись мы с тобой.

— Гляди, кто-то еще не ушел, — показала Маша в направлении кабинета юристов, из-под двери которого пробивался свет. — Может, позовем?

Они заглянули в полуоткрытую дверь — за столом трудился Гордеев.

— Ой, нет, нет, не сейчас, — отшатнулась Ирина. — Я его, честно сказать, стесняюсь.

— А я думала, что ты планируешь с ним роман, — сказала Маша, сообщив взгляду проницательность.

— Да какой роман… Совсем ты сбрендила, эротоманка!

И Ирина принялась собирать сумку.