Беллетрист

Чихнов

Непростые 70—90-е годы – развал Союза, приватизация, инфляция под 200%… Люди выживали. 2021 год. …ковид, инфляция, выше прогнозируемой… Тоже, вроде как, ничего хорошего. Но все дело в том, что плохое видится издалека, режет глаз; хорошее-в тени. Мы порою не замечаем, что сделано хорошего за последнее время в стране, принимаем за должное, но никто нам ничего не должен. От каждого из нас зависит каким будет завтра. Давайте будем внимательнее, терпеливее друг к другу, и все получится.

© Чихнов, 2022

ISBN 978-5-0056-8571-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Рабочее дело

Роман

Часть первая

1

Еще одна смена прошла, а сколько их впереди… И только в шестьдесят лет на пенсию, на общих основаниях. Это значит, еще двадцать пять лет работать, работать еще и… работать. Работал он на щебеночном заводе, в ремонтном цехе нестандартизированного оборудования слесарем. В шесть пятнадцать подъем, завтрак и — на смену. Через восемь часов домой. И так каждый день. Однообразно. Скучно.

В четыре тридцать он собрал весь свой инструмент: монтировку, штангель, зубило, молоток, и без пяти пять уже был в бытовке. «За пять минут много не заработаешь? Подумаешь, пять минут?! Нет у тебя, Дмитрий Сапунов, чувства хозяина производства! И неоткуда ему взяться, — иронизировал, отшучивался Дмитрий. — Не дорос еще до хозяина, иначе не сбегал бы с работы раньше».

В бытовках было тесно — кругом шкафы. Воздух тяжелый, спертый. Повесив в шкаф спецовку, раздевшись, Дмитрий в резиновых тапочках зашлепал в душевую. Задержись он еще минут на пять на работе, и все моечные кабины были бы заняты, пришлось бы ждать.

«Что же все-таки представляет собой чувство хозяина производства? — хотел бы Дмитрий понять. — Я не болею душой за производство. Мне все равно, что делается на заводе, выполняется ли план. Я спокойно могу пройти мимо брошенной кем-то гайки, болта и — не поднять. А ведь кто-то точил этот болт, старался. Все станки, средства производства принадлежат народу, а значит — мне. Как там… общественная собственность на средства производства. Тогда почему я так расточителен, словно все кругом чужое? Из чего складывается чувство хозяина производства? Я, может, и хочу лучше работать, но у меня нет такой возможности. Я не могу организовать работу, как мне удобно. Какой из меня после этого хозяин производства? В цехе плохая организация труда. Часто бывает так, что заработаешь рубль, а потеряешь — два. При сдельной оплате труда каждая минута на счету. Хозяин из меня, конечно, никудышный. Расточительный. Ладно, — давал себе Дмитрий понять, что о работе хватит. — Сколько можно? Смена закончилась. Чего еще?!»

В приподнятом настроении Дмитрий вышел из душевой. Белов, слесарь с дробилки, уже переодевшись в чистое, закрывал шкаф, гремя на всю бытовку амбарным замком. Скоро должен подойти автобус, надо торопиться.

Валентин Петрович, начальник цеха, сидел у себя в кабинете, закрывшись на ключ, чтобы никто не мешал. «Ну как так можно работать? — не понимал Валентин Петрович. — Никакой ответственности. Иной раз подсказываешь, хочешь как лучше, а он все равно делает по-своему. Хуже, но по-своему! Откуда у людей такое безразличие к работе? Раньше как-то больше было ответственности. Если старший скажет, его не смели ослушаться. Слесари контролировали сварщиков. Сварщики требовали от слесарей, чтобы не было больших зазоров между сопрягаемыми деталями. А сейчас? Сварщики без стеснения закладывают в зазоры пруток и заливают его металлом. Какое может быть после этого качество? Пакостят сами себе. Права свои все знают, а об обязанностях забывают. И все ведь грамотные, со средним образованием, если б каждый переживал за свою работу, болел душою за коллектив, тогда бы и жилось нам всем лучше, и государство богаче было. А то для себя сделают качественно, а для производства — лишь бы с рук сошло».

Через месяц будет шесть лет, как Валентин Петрович принял цех. Начинал рабочим. В тридцать девять лет, уже будучи отцом троих детей, окончил вечернюю школу, потом техникум. Три года проработал мастером, был рекомендован на должность начальника цеха. Дружный был коллектив, не то что сейчас, и пьяниц было меньше. «Олег Сурков, токарь, два года божился в рот спиртного не брать; два года все нянчились с ним в цехе, верили ему на слово, а он — запил. Пришлось расстаться. Работник-то был хороший. Ну прямо как дети, — сокрушался Валентин Петрович. — Как можно обещать и не сдержать слово? И чего людям не живется, не работается спокойно? Будем хорошо работать — и жить будем лучше. Все же от нас самих зависит».

Валентин Петрович тяжело поднялся со стула, несколько раз прошелся от стола к двери, разминая затекшие ноги. Высокий, крепкого телосложения, Валентин Петрович выглядел неплохо для своих лет.

«Сознание у людей низкое. Нет ответственности, хозяйской жилки». — Валентин Петрович решительно шагнул к двери. Пройдя длинный коридор, Валентин Петрович вышел к токарям. Вторая смена, с пяти, приступила к работе. Ночной смены не было. Неделю с утра работала одна смена, неделю — другая, менялись. Смена старшего мастера Андрея Сергеевича Ермакова — электрики, слесаря по ремонту станков, нормировщик, кладовщик, работала все с утра. Это была дежурная смена.

Виктор Садовский точил втулки на транспортер на дробилку, срочный заказ, работал легко, уверенно.

«А где ж Ельцов? — пробежался Валентин Петрович взглядом по токарному отделению. — Опять небось у себя в конторке сидит с нарядами. Вот сами себе работу находят. Нет чтобы каждый день писать наряды, так ведь оставляют все на потом, на последний день. Копят. И сидит сейчас в конторке с бумажками, не знает, что в цехе делается. Мастер называется!»

Большую половину цеха занимали станочники-токаря, фрезеровщики, расточники; другую, поменьше, — слесаря, сварщики, кузнецы. В слесарное отделение Валентин Петрович не пошел: срочной работы у слесарей не было, так — текучка. Заводом план выполнялся.

Валентин Петрович прошел лабораторию, пожарную часть, столовую. Утренняя, самая большая, смена прошла: кто был уже дома, кто на даче. День погожий. Утром чуть покапало, днем прояснило. Через неделю можно картошку копать

2

Четыре часа — пора начинать заседание, но не все из цехового комитета собрались: Лаптев с Бобровым опаздывали. Татьяна Николаева, председатель цехового комитета, полная женщина с пышной грудью, добрыми глазами и задумчивым выражением лица сидела у окна и терпеливо ждала, когда все соберутся. Она вчера еще после обеда вывесила объявление о заседании цехового комитета и утром каждого члена цехкома предупредила о намечающемся мероприятии. Собирались в кабинете старшего мастера Андрея Сергеевича Ермакова. Наконец появились Лаптев с Бобровым. Крепкие парни, один под стать другому.

— Почему опаздываем? Заставляете себя ждать, — призвал начальник цеха Лаптева с Бобровым к порядку. — Вы должны пример показывать, а сами нарушаете трудовую дисциплину! Передовики!

— Заработались, время не заметили, — не растерялся Бобров.

— Уборку делал, — в извинительном тоне объяснил Лаптев.

— Пять минут потеряли из-за вас. — Хотел Валентин Петрович, чтобы Лаптев и Бобров прониклись ответственностью и не опаздывали.

Татьяна достала из кармана халата сложенный вчетверо тетрадный листок, развернула, подошла к столу:

— Товарищи, на повестке дня у нас подведение итогов работы за август. — Татьяна слегка картавила. — В смене Чебыкина Леонида Ивановича «Лучшими по профессии» были выдвинуты Сапунов Дмитрий и Бобров Олег. В смене Ельцова Сергея Константиновича — Сиверцев Андрей, Голубцова Фая. В смене старшего мастера Ермакова Андрея Сергеевича — Сапегин Александр. Все кандидатуры «Лучших по профессии» прошли обсуждение на сменных собраниях. У кого какие будут предложения?

Вот уже три года бессменно Николаева председательствовала в цехкоме. Человек была исполнительный, аккуратный. Работала кладовщиком.

— Товарищи, — взял слово начальник цеха, — не нравится мне отношение Сапунова к своим трудовым обязанностям. То ли он высокого мнения о себе стал, то ли еще какая причина, не знаю. Только Дмитрий хуже стал работать. Сделал я ему на днях замечание по работе. Он зачищал крылатку и работу выполнял некачественно. Так он мне: «Что я теперь, языком ее должен вылизывать?» Леонид Иванович, пожалуйста, разберитесь с этим.

— Я не знал…

— Что, он будет тебе докладывать, — усмехнулся Валентин Петрович.

«Может, у Дмитрия в семье что… — терялся в догадках Чебыкин. — Семейная жизнь — сложная штука: сегодня, к примеру, хорошо, а завтра скандал. Дмитрий человек скрытный. Двое детей, жена библиотекарь — семья, вроде, благополучная. Нет, все-таки семейные отношения — сложно. Все может быть».

Кандидатура Сапунова в «Лучшие по профессии» была отклонена цехкомом. Также ни одна из смен не была отмечена как лучшая. Низкой была трудовая дисциплина в цехе.

Без пятнадцати пять закончилось заседание цехового комитета. Сапунов с Бобровым курили у комбинированных ножниц.

— Дмитрий, разговор есть, отойдем в сторонку, — не любил Леонид Иванович на людях выяснять отношения. — Ты последнее время, Дмитрий, интересно себя ведешь… тебе словно на все наплевать. У тебя неприятности? Что-то случилось?

— Да ничего не случилось.

— Начальник цеха тебе сделал замечание насчет крылатки, а ты что ему ответил?

— Вырвалось. Нервы сдали. Я же не первый год работаю, работу знаю, чего меня учить.

— По работе, Дмитрий, у меня к тебе претензий нет. Но зачем грубить? Начальник цеха старше тебя. Мог бы и промолчать. Надо следить за собой. Если мы все начнем друг на друга кричать, что получится? Неудобный ты какой-то… В этом месяце ты у меня был «Лучшим по профессии», но твоя кандидатура не прошла.

«Следить за собой…» — Дмитрий рад был бы «следить за собой», но ничего не получалось: только настроишься на одну работу, а тебя уже перебрасывают на другую. Пропадает всякий интерес! Торопишься. Сегодня тебе повезло: много работы, денежная, зато завтра норма выработки падает до шести-семи рублей. Всякое желание работать пропадает. — «Рассчитаюсь. Хватит с меня! В новом коллективе надо будет опять начинать все с начала: знакомство…» — Дмитрий тяжело сходился с людьми.

Большие квадратные часы в цехе показывали без пяти минут пять. Желающих уйти пораньше с работы не было, никто не хотел рисковать: накануне начальник цеха имел неосторожность при Лаптеве заговорить с Вершининым, парторгом, о трудовой дисциплине в цехе, о ранних уходах на обед и с работы и что пора этому положить конец. Лаптев все и выболтал.

Весь цех, две смены — смена Чебыкина уже свое отработала, у смены Ельцова все впереди — собрались у доски «Будни цеха» — большой деревянный щит, половину которого занимал табель соревнований между сменами, другая половина была отведена под стенгазету, объявления. Две деревянные скамейки, четыре стула — ни одного свободного места. Плотников с Садовским сидели на корточках, прислонившись спиной к шкафу с инструментом.

— Рыба!

— Сам ты рыба! — В ожидании разнарядки забивала вторая смена козла в домино. Градом сыпались удары по круглому, обитому пластиком столу. Подошел Клюев, слесарь. Пятьдесят два года. Среднего роста, светлые нагловатые глаза, густые брови, с ямочкой подбородок — мужчина видный и работник неплохой.

— Что, девки, зады прижали? — насмешливым взглядом пробежался Клюев по лицам сидевших за столом женщин. — Боитесь проверки? Так вам и надо, а то ишь, свободу почувствовали. Да вам только дай свободу, быстро на шею сядете и ножки свесите.

— Сергей, какую свободу? Про что ты? — не совсем понимала Клавдия.

— А то, что вам теперь придется поджать животы и в обеденный перерыв не бегать в магазин.

— Поду-у-у-у-умаешь.

— Конечно, что тебе начальник. Ты сама себе начальник. Злая ты стала, Клавка, замуж тебе надо. А то лет через пять никто и не возьмет, — не унимался Клюев.

— Это не твоя забота!

Раз начальник цеха решил приструнить женщин, чтобы не опаздывали с обеда, не простаивали в очереди в заводском магазине.

Клавдия поднялась:

— А когда нам ходить? Тогда закрывайте магазин. Никому — так никому! Пусть и бухгалтерия не ходит!

Клавдия была сирота, окончила восемь классов, пошла работать, получила специальность токаря, вышла замуж, сын родился — все как у всех. Но скоро муж запил, стал изменять. Развод. В прошлом году Клавдия получила квартиру, жизнь налаживалась.

3

За столом у «Будней цеха» собрались Сидорчук, Плотников, Бобров и Копылова.

— Он попросил ее закурить — она его матом, — рассказывал Сидорчук, строя из домино замысловатые фигуры. — Он ее ударил. Она упала, стукнулась виском об ограду. Дали пять лет — непреднамеренное убийство. К тому же он сам во всем сознался, пришел с повинной.

Плотников курил, он уже слышал эту историю, было неинтересно. Зато Зойка слушала затаив дыхание. Высокая, худая, она в первый же день работы в цехе (работала она в цехе уже пять лет) получила прозвище «Журавль колодезный». Ей не было еще и тридцати, а выглядела на все сорок. Четыре раза была замужем, детей все рожала мертвых.

— Зойка, ты в техникум идешь? Собиралась ведь! — сердито сдвинув брови, спросил Бобров. — Или так и будешь всю жизнь инструментальщицей, по совместительству уборщицей?

— Олег, я на следующий год буду поступать. Подготовиться же надо.

— Да ты никогда не подготовишься! Тебе лень.

— Что ты пристал к женщине: учись да учись! Она ученая. Верно? — подмигнул Зойке Плотников.

— Ну да, ученая, — кокетливо повела Зойка плечами.

— Она сама кого хочешь научит. — Был Плотников большой любитель всякого рода неприличных разговоров.

— Старый черт! Через два года на пенсию, а все о бабах, — и Зойка длинно рассмеялась, холодно блеснув стальными зубами.

— Ой, я и забыл, ты же у нас девочка.

— Да, девочка!

— Девственница.

— Ладно, хватит! — прикрикнул Бобров на Плотникова. — Она тебе в дочери годится. Жизнь прожил, а ума не нажил.

— Во-во, не нажил, — опять длинно рассмеялась Зойка.

Сидорчук последний раз глубоко затянулся, мастерским щелчком отправил сигарету в урну, сплюнул и пошел к станку. Плотников стукнул по столу кулаком, как бы пробуя пластик на прочность, и тоже встал. Перекур закончился.

Бобров работал в цехе шестой год, сразу после армии устроился. Расточник четвертого разряда, передовик производства, коммунист, пропагандист основ марксизма-ленинизма, член цехкома, самбист. «На таких людях, как Бобров с Лаптевым, вся общественная работа в цехе держится», — однажды на собрании заявил Валентин Петрович.

Лаптев работал сварщиком, в цеховом комитете отвечал за спортивную работу. В спортивных мероприятиях принимали участие все одни и те же — Бобров, Сапегин, Лаптев, Чебыкин. Остальные, большинство, отсиживались дома. Лаптев каждый раз с трудом набирал команду на заводские соревнования: просил, упрашивал, надоедал.

Половину, если не больше, в слесарном отделении занимали станки: комбинированные ножницы, пресс, вальцы, радиально-сверлильный станок, разметочный стол, сварочные аппараты. Была большая загазованность.

Бум! Бум! — Забивал, запрессовывал Клюев двадцатикилограммовой кувалдой болты в промвал.

— Эй, ухнем! Эй, ухнем! — находил он еще силы шутить.

Раньше Плотников с Клюевым работали на пару, бригадой. Клюев был лидер. Он легко ориентировался в работе, хорошо читал чертежи. Они и до сих пор бы, наверно, работали вместе, если бы Клюев вдруг не запил и не уволился с предприятия, но на новом месте проработал он недолго, опять потянуло на завод, в ремонтный цех. В цехе всегда было много работы, работы Сергей не боялся, работал на износ, не жалея живота своего.

Вот уж третий месяц в банке не было денег. Вчера была получка. И опять деньги не все. Галина Афанасьевна Лысенко, нормировщик, в первую очередь выдавала зарплату остронуждающимся — матери-одиночки, многодетные, пенсионеры; а что останется — остальным.

4

Как-то неуютно, пусто было в цехе. Половина станков простаивала, не хватало токарей. Специалистов можно было по пальцам перечесть. Раз Андрей Павлович Вершинин, фрезеровщик, заболел, а тут срочно потребовалась шестерня на редуктор, нарезать зуб. На зубодолбежном станке в цехе никто, кроме него, не работал, и пришлось Андрею Павловичу, больному, вставать за станок.

Вершинин работал в цехе вот уж тридцать семь лет: сначала слесарем, потом выучился на фрезеровщика. За самоотверженный труд Андрей Павлович был награжден орденом Ленина. Скоро на пенсию, а Андрей Павлович так и не подготовил себе замены. Не держались люди в цехе. Низкой была заработная плата. Хорошо зарабатывали лишь те, кто проработал в цехе лет пять, не меньше, они уже знали работу, приноровились к ней. Клавдия обучила профессии токаря восемь человек, и только двое остались в цехе.

При сдельной оплате труда надо работать, крутиться. Сколько заработал — столько получил. Но были всякого рода хозяйственные работы, не по специальности. За них оплата шла по тарифу. Быстрей-быстрей! — подгонял себя Дмитрий в работе, и так — лучших семнадцать лет. Не работа, а рвачество. Пародия на работу.

Пятый час, «наше время», как говорил Плотников. Дмитрий сидел за вальцами, курил. Еще одна смена прошла. Ничего примечательного. Пустая, надутая смена. Низкой была производительность труда. Никакого удовлетворения.

Чебыкин с проверкой прошел.

— Дмитрий, рано закончил работу. Боишься домой опоздать?

— Перекур у меня, — был готов ответ.

— Много времени у тебя уходит на перекуры.

— Почему «много»? Я же не машина.

— Если ты, Дмитрий, пришел на работу, значит, надо работать и нечего свои порядки устанавливать! Пошли ко мне, поговорим, — кивнул Чебыкин в сторону конторки.

— Пошли.

В конторке Чебыкин занял свое место за столом, Дмитрий сел напротив.

— Ты, Дмитрий, зла на меня не держи, — в доверительном тоне начал Чебыкин. — У каждого свои обязанности: у меня свои, у тебя — свои. Устраиваясь на работу, ты брал обязательство не нарушать трудовой дисциплины. Так?

— Так, так…

— Скажи честно, ты свои обязательства выполняешь?

— А ты свои?! — грубил Дмитрий.

— Что ты имеешь в виду? — насторожился Чебыкин.

— Ты, как мастер, проводишь воспитательную работу в коллективе? Почему на сменном собрании никто не выступил, когда обсуждали Сидорчука за прогул? Потому что нет коллектива, каждый — за себя. Все решает мастер. Взять выборы профгруппорга. Выборов как таковых не было. Ты все единолично решил, предложил Боброва. Лишил людей инициативы. Конечно, Олег достойная кандидатура. Но, может, была и другая кандидатура. Мастер — воспитатель!

— Без меня есть кому воспитывать. На это есть комсомольская, профсоюзная, партийная организации. Я тебе, Дмитрий, на первый раз делаю замечание за раннее окончание работы, но если еще раз это повторится — буду принимать меры.

— Наказывать? Наказывай! Или боишься, что в смене будет нарушение трудовой дисциплины?

— Нет!

— Похвально! У нас как делается: не закончил одну работу, а у тебя уже другая. Вся незапланированная работа выбивает из колеи. Я хочу быть хозяином своей работы, заработка!

Это была не прихоть, а вполне законные требования кадрового рабочего, каковым Дмитрий являлся.

— Работа, Дмитрий, бывает разная: по специальности, не по специальности, интересная, неинтересная… Работа есть работа. И без хозяйственных работ нам не обойтись. Они были, есть и будут. И всякая работа оплачивается. У нас не конвейерное производство.

— А!.. — в сердцах махнул Дмитрий рукой и вышел из конторки.

«Наговорил бог знает что! Черт меня дернул. Надо было промолчать. Что мне, больше всех надо, что ли? — никак не мог Дмитрий успокоиться. — И этот месяц будет без премии за „Лучшего по профессии“. Чебыкин не пропустит. Связался… Из-за двадцати рублей трепать себе нервы? Двадцать рублей… тоже мне стимул».

В подавленном настроении Дмитрий вышел из цеха.

5

— Я отстраняю тебя от работы! Ты пьяный! — объяснялся Чебыкин с Клюевым.

— Я не пьяный, — нагло отказывался Сергей.

— У меня, Сергеевич, сто рублей не лишние. А если комиссия придет? Иди, отдыхай! Ставлю тебе прогул.

Чебыкин, скрепя сердце, может, и допустил Клюева до работы, если бы не постановление Совета Министров о мерах по преодолению пьянства и алкоголизма, вышедшее недавно. Меры были строгие: нарушители трудовой дисциплины, любители спиртного подвергались штрафу в размере 50 рублей. Мастерам за укрывательство лиц, находящихся в нетрезвом состоянии на рабочем месте, штраф до 100 рублей.

— Испугался, что штраф придется платить! Дрожат за свою шкуру, зайцы! Боятся место потерять, — возмущался Клюев, собрав вокруг себя сочувствующих. — Да отработал бы я потом. Начальник тоже… От горшка два вершка. Указывает еще. Много вас таких, начальников!

Клюев понимал, что не прав, что пьяный — не работник, но признаться себе в этом самолюбие не позволяло.

Конечно, при желании можно было все уладить: прийти на работу пораньше, поговорить с начальником цеха с глазу на глаз, мол, так-то и так… получилось, виноват… Клюев уже не раз так выбивал себе «отгулы», тут — как нашло, героем себя почувствовал… Правда, потом приходилось отрабатывать, оставаться на вторую смену, зато прогула не было. Всем хорошо.

«Раньше все-таки лучше было, — думал Клюев. — Раньше, если ты хорошо работал, тебя уважали: каждый месяц шла премия, и не ходили со стаканом, не принюхивались. Теперь же уважением пользуется не тот, кто хорошо работает, а кто больше всех языком треплет. Мне ничего не надо. В передовики я не стремлюсь. Я свое отработал. Было время, и премия мне шла, и в цеховом комитете был, и уважали, и когда надо, отпускали с работы…»

Во вторник на цехкоме Клюеву был объявлен строгий выговор с предупреждением, что в случае повторного нарушения трудовой дисциплины будет поставлен вопрос о принудительном лечении от алкоголизма. При заводе имелся наркологический кабинет, и цехком мог направить Клюева на лечение. Через неделю после заседания цехового комитета вышел приказ по заводу об изъятии у Клюева из отпуска одного дня за прогул, а сам отпуск автоматически переносился на зимнее время. Еще через неделю пришла повестка на штраф в пятьдесят рублей. Клюев также лишался премии за месяц и тринадцатой зарплаты, путевки в санаторий, отодвигалась очередь на квартиру… Триста пятьдесят — четыреста рублей терял Клюев за прогул.

Сварщики со слесарями работали на пару, одной бригадой. Редко когда была одна слесарная работа или только сварка. Когда кто-нибудь из слесарей или сварщиков уходил в отпуск, бригада распадалась. Слесаря без сварщиков теряли в зарплате; сварщики без слесарей, случалось, даже оставались без работы.

Лаптев с Клюевым собирали диффузор.

— Виктор, сварку давай! Что ты там? В кабелях запутался?! Перекинь кабель! Большой, а ума нет! — Было не понять, то ли шутил Клюев, то ли ругался.

Работы с диффузором было много. Клюев дурел от работы, ничего для него в настоящий момент не было важнее диффузора. Заняв Лаптева, Клюев встал за вальцы. Через час можно было собирать крылатку, все для сборки готово, осталось завальцевать лопасти. Это — полчаса работы. За двадцать один год работы в цехе Сергей переделал множество крылаток. Раньше он не любил повторяться в работе, а в последнее время незнакомая работа пугала: сложнее стали чертежи, появилось много незнакомых знаков. Не хватало грамотности. Клюев боялся что-то сделать не так, напутать, ошибиться.

— «…а море, а море целуется с луной…» — тянул Клюев.

Лопасти были готовы. Сергей аккуратно сложил их стопкой у станка, закурил, засунул руки в карманы брюк и, насвистывая, вышел из слесарного отделения перекинуться словечком. Он честно заработал себе перекур

Клавдия нарезала резьбу на шпильках, торопилась, было не до Клюева.

«Работай, работай, — не стал мешать Сергей, отвлекать Клавдию от работы. — Молодая еще. Нужно одеться. Может, и замуж выйдешь. Богатая невеста будешь».

Клюев заглянул в инструменталку и вернулся в слесарное отделение.

— Чего стоишь? Давай, убирай рабочее место! — шуганул он Плотникова, стоящего без дела у гильотинных ножниц.

За собой Клюев всегда убирал, не оставлял мусора.

«Чего ходит? — внимательным взглядом проводил Клюев нормировщицу до конторки мастеров. — Вон как зад раздался. Ходит, вынюхивает. Губы-то накрасила, как молодая».

Лысенко уже было за сорок. Губы ее горели от помады.

6

Без должной расторопности работал Плотников, вернее будет — дорабатывал до пенсии. Со стойкой вентилятора было немного работы: набить сальник, поставить крышку — часа два. Плотников провозился все четыре, много курил. Не работалось. Всю ночь он прободрствовал, не мог уснуть… плечо разболелось. Под утро появился сон — надо уже вставать, будильник прозвенел.

Плотников недавно вышел из отпуска, ездил в Челябинск к родителям и опять отличился. Было собрание: из Челябинска на завод пришло письмо с просьбой разобраться, дать ответ.

— Алексей Иванович, тебя хоть совсем не отпускай, — сетовал начальник цеха. — У тебя что, недержание? Ну не нашел туалет, так зачем мочиться на вокзале, отошел бы подальше или зашел к какой-нибудь старушке. В прошлом году тебя из санатория попросили. Чудной ты человек, право.

— Не везет, — вздыхал Плотников.

Не везло и детям его, наверно, гены. Старшая дочь Тамара три раза выходила замуж и все неудачно; младшая Ольга пропала без вести, поехала учиться в Ярославль и как в воду канула. Вот уж третий год от нее никаких вестей. Алексей ходил в милицию, объявили в розыск. Безрезультатно.

— Эй ты, варила!

— Что, токаришко.

— Сияешь, как начищенный самовар.

Беззлобно ругались Лаптев с Сапегиным.

— Это наше второе солнце, — встрял в разговор Клюев. — Передовик, спортсмен, кандидат в партию… Вон сколько должностей нахватал, точно блох.

— Завидно, что ли? — отшучивался Лаптев.

–…вчера в четыре часа ушел, — не отступал Клюев.

— Я и в пятницу раньше уйду.

— Гнать тебя надо из смены в шею! Сачок! Еще передовик. Полно вас таких, передовиков. После работы заседайте.

Клюев достал из нагрудного кармана куртки сигареты, зло чиркнул спичкой, закурил.

— А то нахватают должностей и не знают, что с ними делать!

— Тебе кто мешает заниматься общественной работой?

— Зачем она мне? Что она меня — кормит, поит?

— Тогда нечего возникать.

— Ух ты, какой деловой! Он будет ходить по конференциям, заседать, а я за него работать, горб наживать. Обнаглели совсем, коммунисты сраные!

Клюев заканчивал с разметкой, на очереди были желоба. Работы с желобами было много.

Короткой была смена: в полпятого собрание, выборы делегатов на профсоюзную конференцию по проверке коллективного договора, выборы нового состава народного контроля. Где-то за полчаса до начала собрания администрацией был составлен примерный список делегатов на профсоюзную конференцию, оставалось только утвердить на собрании — проголосовать, запротоколировать. Владимиру Сапегину, секретарю комсомольской организации, было поручено зачитать список делегатов.

Собрание проходило в красном уголке на втором этаже. Справа от двери — бильярд. Под стеклом в рамке на стене висел список членов цехового комитета. Портрет Ленина. Стол, накрытый красной материей. Трибуна.

— Товарищи, для ведения собрания надо выбрать председателя и секретаря, — повела Татьяна собрание. — Какие будут предложения?

— Вершинина! Лысенко! — выкрикнул Лаптев.

Недовольный вышел Андрей Павлович к столу.

— Товарищи, для работы в заводской профсоюзной конференции по проверке коллективного договора от нашего цеха два человека. Какие будут предложения?

Сапегин поднял руку.

— Пожалуйста.

— Ермаков, Ельцов.

Других кандидатур не было. Проголосовали списком. Затем слово было предоставлено Ефимову, председателю народного контроля.

— Товарищи, — уверенно начал Антон, поправив очки. — Наша группа народного контроля состоит из трех человек — Сапегин, Чебыкин и я — председатель.

— Я и не знал, что такая группа есть, — пробубнил Садовский.

— Я тоже, — признался старший мастер.

Послышался приглушенный смешок: кому-кому, а старшему мастеру не пристало так говорить.

— А в коридоре что висит? — подал голос Сапегин.

— Значит, я проглядел. Я, наверно, в отпуске был, когда выбирали народный контроль, — признался Андрей Сергеевич.

Ефимов, встретившись с сердитым взглядом сидевшего за столом Вершинина, бойко заговорил:

— Нашей группой народного контроля было проведено два рейда. Проверяли мы, как проходит смена, каковы потери рабочего времени, а также чистоту, порядок на рабочих местах. Проверка показала, что потери рабочего времени есть, это — раннее окончание работы, затяжные перекуры. Была выпущена «Молния». С нами в заводоуправлении хотели провести занятия, рассказать о правах и обязанностях членов группы народного контроля, но почему-то занятие не состоялось. По работе группы народного контроля у меня все. Я хотел бы пожелать новому составу группы народного контроля плодотворной работы. Еще я хотел бы обратить внимание нового состава группы народного контроля на питьевой режим в цехе. Вода в питьевом бачке не меняется неделями. Если уборщица на больничном, надо кому-то поручить менять воду. У инструментальщиков не много работы.

— Я не буду! — в страхе замахал руками Гилев.

— Почему?

— Не буду, и все! Ты, Антон, лучше за собой последи, сколько у тебя работы. Сам и меняй воду в бачке. Ты тоже особо работой не загружен. Сидишь всю смену, — наговаривал Гилев на Ефимова. — Начальник нашелся. Мал еще указывать!

Гилев был на пенсии, инвалид 2-й группы.

— Игорь Сидорович, вы себя неприлично ведете, — делал замечание начальник цеха. — Чего злобствуете? Если с чем-то не согласны, встаньте и скажите. Зачем кричать с места? Ефимов не лентяй.

Гилев закашлялся…

— У меня еще будет вопрос к нормировщику, — не закончил Ефимов выступление. — Галина Афанасьевна, как у нас оплачивается работа не по специальности, хозяйственная?

— Тариф плюс семь процентов сдельщины.

— Галина Афанасьевна, но человек не заинтересован в выполнении хозяйственных работ, — не унимался Ефимов. — Надо как-то компенсировать эту незаинтересованность. Я считаю, хозяйственные работы должны оплачиваться среднесдельно. Тогда человек будет заинтересован в результатах своего труда

Лысенко развела руками:

— Ничем, Антон, к сожалению, помочь не могу. Недавно я ходила в отдел труда и заработной платы, интересовалась этим вопросом. Тариф плюс семь процентов сдельщины.

— Сейчас довыясняется, что голый тариф платить будут, — делился Сидорчук своими опасениями с Бушмакиным.

— Валентин Петрович, надо бы разобраться в этом вопросе, а то как-то нехорошо получается. У слесарей много хозяйственных работ.

— Ладно. Я завтра схожу в отдел труда и заработной платы, — не мог начальник цеха отказать Антону — хороший токарь.

— Какие еще будут вопросы к докладчику? — встал Вершинин, оперся руками о стол, выждал паузу. — Вопросов нет.

С чувством выполненного долга Ефимов оставил трибуну.

— Товарищи, какая будет оценка работе народного контроля? У кого какие предложения?

Дмитрий поднял руку. Он не хотел выступать, как-то само получилось.

— Пожалуйста.

— Определенная работа группой народного контроля все же велась. Моя оценка — «удовлетворительно». Товарищи, я хотел бы еще сказать о наглядной агитации в цехе. Нет ее у нас. И культура у нас в цехе на низком уровне. В разговоре на каждом слове мат. За одним столом люди играют в домино, едят, курят. Нет специально отведенного места для курения. Комната отдыха и приема пищи вот уж второй год оборудуется. То линолеума нет, то краски…

— Кто еще хочет выступить? Пожалуйста.

— За год было проведено всего два рейда. Это разве работа?! — заговорил с места Гилев. — Плохо!

После Гилева взял слово Ермаков. Он вышел к столу, заложил руки за спину. Коренастый, плотный. Работал он на заводе со дня его основания, вот уж тридцать лет.

— Что такое народный контроль, кто мне скажет? — не торопил Андрей Сергеевич с ответом. — Желающих ответить мне нет? Народный контроль — это такая организация, которой, по простонародному выражаясь, до всего есть дело. Вот Ефимов сказал, что не налажен питьевой режим в цехе. А ведь народный контроль мы для того и выбираем, чтобы был порядок, чтобы всем нам лучше работалось. Члены народного контроля должны быть требовательными, инициативными. И не надо бояться чинов! Надо критиковать. Начальник цеха такой же человек, как и мы с вами. Ему иной раз бывает недосуг заниматься бытовыми вопросами, и члены группы народного контроля должны ему подсказать, а то и потребовать, чтобы в цехе был налажен питьевой режим. Таким должен быть народный контроль. Боевитым! Я считаю, работа группы народного контроля велась на «удовлетворительно».

— У кого какие еще будут вопросы, пожелания? Кто хочет выступить? Итак, поступило два предложения. Кто за то, чтобы работу группы народного контроля считать удовлетворительной, прошу поднять руку. Большинство. Кто против? Гилев.

— Переходим, товарищи, к следующему вопросу — выборы нового состава группы народного контроля. Какие будут предложения?

— Я думаю, что группу народного контроля надо оставить в прежнем составе, пусть учатся работать, — предложил Ермаков.

— У кого еще какие будут предложения? Кто за предложение Ермакова Андрея Сергеевича, прошу поднять руку. Единогласно.

— В заводской столовой надо навести порядок, — с места с обидой в голосе выговаривала Клавдия. — А то сварят — есть невозможно.

— Дорогая Клавдия, нет у группы народного контроля таких полномочий, — с нехорошей, ехидной улыбкой принялся объяснять Вершинин, — при завкоме имеется спецкомиссия по общепиту. И только она занимается вопросами питания на заводе.

Если на то пошло, Клавдия и сама, без народного контроля, могла сходить в завком и спросить, почему в столовой плохие обеды.

— Котлеты рассыпаются, есть невозможно, — поддержала Клавдию Иванова.

Чебыкин взял слово: плохо было с режущим инструментом.

— Товарищи, ничем помочь не могу, — отвечал начальник цеха. — Сколько нам дают инструмента, столько мы и получаем. На большее рассчитывать не приходится. Леонид Иванович, и от нас много зависит, от нашего отношения к инструменту. Взять резец. Мы с вами, чуть отломился кусочек от напайки, сразу его выбрасываем. А ведь его можно перезаточить. Если нет времени сразу заточить, можно оставить на потом. Богатые мы, скажу я вам, за счет государства.

— Кто еще желает выступить?

Желающих не было. Собрание и так затянулось.

7

— Следующая остановка «Школьная».

«Хорошо съездили, отдохнули, — думал Чебыкин, глядя в окно. — Посмотрели цирк. Что ни говори, а культурные мероприятия сплачивают коллектив. Чаще надо проводить подобные мероприятия. От них большая польза».

Со скрежетом шумно раскрылись задние двери, из автобуса вышли Клавдия с Плотниковым. Плотников смеха ради на виду у всех полез к Клавдии обниматься. Клавдия не противилась. Но когда Плотников стал досаждать, она грубо, по-мужски оттолкнула его от себя.

В автобусе было тепло, даже жарко. Зойка дремала, устало развалившись в кресле; ей выходить у больницы, это через полчаса, конечная остановка. Выражение брезгливости, пресыщенности застыло на ее бледном измятом лице. Клипсы, броши разные, цепочки, зажимы — все это болталось на Зойке в изобилии. Все ее украшения были недорогими, по зарплате в 85 рублей. Такой нарядной ее еще никто не видел.

— Ну ты даешь! Тебя встретишь на улице и не узнаешь, подумаешь, артистка какая, — восторгалась Лысенко.

— Да, не узнаешь. Артистка, — довольная, отвечала Зойка.

Автобус мягко подкатил к универмагу.

Хмелева, Клюев, Садовский, Чебыкин вышли. Мария Павловна Хмелева была новый человек в коллективе, на прошлой неделе устроилась токарем 3-го разряда. Среднего роста, миловидная женщина.

— Мария Павловна, разрешите я вас провожу, — вызвался Леонид Иванович. — Быстро темнеет.

— Мне тут недалеко….

— Мария Павловна, хорошо отдохнули, правда? Целый год собирались в цирк и наконец-то собрались. То автобуса не было, то еще что-нибудь… В детстве я мечтал стать акробатом. Шалопаем был. Ох, и доставалось мне от отца. Один раз он меня так ремнем отшлепал, что я сесть не мог. Но я не обижаюсь на него. Как-то надо было меня учить. В школе с тройки на двойку — не было у меня тяги к учению. Если бы не Яковлев, один мой знакомый, я бы техникум не закончил, бросил. Он меня уговорил. Хороший парень.

— Ух! Еле догнал вас, — прикидывался Клюев, отдуваясь. — Бежите как на пожар. Мария, берете меня в провожатые? Надежней будет. Двое — целая охрана.

— Опоздали. Я уже пришла.

— Ничего. Зато я теперь знаю, где живете. В гости приду. Можно?

— Пожалуйста, Сергей, приходите. Чаем напою.

— Чай у меня и дома есть.

— А больше ничего не держим. Закон не позволяет. До свидания.

— До свидания, Мария Павловна. Спокойной ночи. Всего хорошего, — подал Леонид Иванович руку.

Мария Павловна зашла в подъезд.

— Леонид Иванович, разговор у меня… — хотел Клюев выговориться, устал: дома — скандал, на работе тоже неприятности.

Чебыкин был неплохой собеседник — выслушает, а то и поможет советом.

— Вот я всю жизнь, можно сказать, проработал слесарем. И чего добился? Богатым стал? Ничего подобного. На книжке триста рублей — вот все мое богатство. Да мне и не надо ничего. Только иной раз обидно делается: работал, работал, а добра не нажил. Все, выходит, проел. На брюхо работал.

Клюев одевался просто. Зимнее пальто носил уже шестой год. Ворот рубашки расстегнут, шея открыта.

— Сергеевич, застегнись. Холодно.

— Я холода не боюсь.

— Ты, Сергеевич, верно заметил, — тяжело вздохнул Чебыкин. — Мы в основном работаем на себя, чтобы сытым быть, одетым. На большее денег не хватает. Но есть еще один момент — через труд человек утверждает себя в жизни. Конечно, много у нас в цехе ручного, рутинного труда. Что поделаешь. Позавчера я был на дробилке. Там — сущий ад! Пыль, грязь, холод. Как там люди работают? У нас в цехе еще хорошо, работать можно. Светло, тепло.

— Рабочий человек не ценится. Так, работяга.

— Ну, Сергеевич, это ты зря… Рабочий человек — это главная фигура на производстве. В капиталистических странах как делается: прогулял человек — сразу выгоняют, а мы боремся за человека, воспитываем его. Ну выгоним мы прогульщика. Он устроится на другое место, там будет прогуливать.

— Один раз ошибешься — весь год будешь плохим, весь год будут помнить. А, что там говорить!.. Мы, Леонид Иванович, никогда не поймем друг друга.

— Подожди. Почему не поймем? — хотел бы Чебыкин разобраться. — Может, действительно, я что-то не понимаю, бываю не прав. Так ты подскажи. Мы делаем одно общее дело — выпускаем щебень Нам нечего делить, как ты считаешь?

— Я никак не считаю, — отмахнулся Клюев. — Я человек маленький. Считай не считай, все равно по-моему не будет. Вот так!

— Ты, Сергеевич, зря обижаешься. Ты бы мог передовиком быть, если бы с дисциплиной подтянулся. В работе тебе равных нет. Мне иной раз тебя даже жалко.

— Что меня, Леонид Иванович, жалеть?! Я не ребенок. Виноват — наказывай. Наказание — самый действенный метод воспитания.

— А я считаю, наказание — крайняя мера.

— Ага, крайне действенная. Человеку скоро на пенсию, а вы его учить. Смех и грех!

— Учиться, Сергеевич, никогда не поздно.

— Сколько на нашей шее грамотеев сидит! — не мог Клюев говорить спокойно. — Сидят в кабинете, палец о палец не ударят, а деньги получают. Надо так делать: отработал четыре часа на производстве материальных благ, заработал себе на хлеб, а в остальное время чем хочешь, тем и занимайся. Хоть звезды считай. Вот это будет по справедливости.

— Конечно, есть у нас еще такие кабинетные деятели. Но не все же такие.

— А может, так оно и должно быть, так богу угодно, чтобы кто-то работал, кто-то — паразитировал. «И жизнь хороша, и жить хорошо…» — пропел Клюев.

— В жизни, конечно, всякое бывает.

— Да! Да! Так оно! До свидания.

— Спокойной ночи.

— Спокойней не бывает.

«Сейчас начнется… — думал Клюев. — Сучка! Из дома еще выгоняет. Я скоро сам уеду. Нужна ты мне. Милицию вызывает. Знал бы, что так все получится, лучше б на старухе какой женился. Нужна мне ее красота. Была бы баба».

8

В связи с реконструкцией дробилки, увеличением объема токарных работ, по приказу директора в ремонтный цех были откомандированы с завода на месяц три человека, знакомые с токарным делом. Среди командированных был и в прошлом токарь ремонтного цеха Сергей Глушко.

— На складе лучше работать, — хвалился Глушко. — Не надо всю смену стоять за станком. Нет работы — сидишь, а токарем не посидишь. Надо заготовку найти, завести, распилить, доставить к станку.

В десятом часу только Сергей приступил к работе: пока нашел заготовку, завез… Работа была несложная — оси.

Подошел Чебыкин:

— Сергей, фланец надо проточить. Снять две десятки на диаметр. Слышишь? Сергей, надо фланец проточить!

— Началось! Сделай то, сделай другое. У меня есть работа. А всякие там ваши шабашки меня не интересуют.

Чебыкин опешил, он никак не ожидал услышать такое от Глушко.

— Подожди. Какие шабашки? Это шаблон. Из-за этого фланца у меня Дмитрий без работы.

— Хочешь, сам вставай за станок. — Глушко пошел курить.

Сергей сидел у доски «Будни цеха», небрежно закинув ногу на ногу, курил. Упрямый с ямочкой подбородок, волевые тонкие губы, широкие скулы человека с характером. Чебыкин не то что говорить, смотреть на него не хотел, но надо было разобраться, тут не до амбиций.

— Сергей, я бы не стал тебя просить проточить фланец, если бы было кому его отдать. Я ж тебя, Сергей, знаю, ты работал у меня в смене. Парень ты неплохой. Девять минут проточить фланец, не больше. Не думал я, что ты можешь отказаться от работы.

Глушко — ноль внимания.

— Сергей, ты на работе, а не у себя дома, и будь добр подчиняться! Я с тобой нервы трепать не собираюсь. Если еще такое повторится, я напишу на тебя начальнику цеха докладную. Пусть он сам с тобой разбирается. А если ты чем-то недоволен, заходи в конторку, разберемся. Вот так!

Леонид Иванович пошел с проверкой к слесарям.

— Вчера я в четыре часа ночи лег, — рассказывал Лаптев Клюеву. — Жену провожал. К сестре поехала. Проснулся в полвосьмого, быстро соскочил с кровати, одел сына и бегом в садик, потом на работу. Еле успел.

— Ну как же, ты у нас, Виктор, спортсмен. — Сидел Клюев на швеллере у сверлильного станка, курил, пуская дым кольцами.

— Да, до армии я бегал, штангой занимался… Сейчас все забросил.

— Погоди, лет через пять ты и лыжи забросишь, — обещал Клюев. — Вот увидишь. Я тоже раньше делал зарядку, на лыжах бегал. Где-то на чердаке у меня валяются гантели. Хорошие гантели, из нержавейки.

— На лыжах можно до пенсии бегать. Петров из электроцеха… Ему за шестьдесят, а он все занимает призовые места в соревнованиях.

— Ну ты ж не Петров, а Лаптев.

— Вчера одни шкаф поднимали на пятый этаж, — находил Лаптев случай презабавным. — Сижу на кухне, слышу: бух! Открываю дверь — двое пьяных мужиков маются со шкафом. Дверца у шкафа уже отломана, на одной петле висит, а сбоку большая царапина.

— Взял бы да помог, спортсмен. Лоб здоровый. Ладно, хватит болтать, надо работать. Тебя не останови, так целый час будешь болтать и о работе не вспомнишь.

— Работать так работать.

Когда начинать работу, когда заканчивать — Виктор во всем полагался на Клюева, как более опытного и старшего товарища.

За стенкой в кузнице стучал молот: работали братья Тихомировы — Владислав и Федор. Владислав работал в цехе шестой год. Федор в прошлом году пришел из армии. Оба рослые, косая сажень в плечах, настоящие кузнецы. Федор штамповал болты. Владислав, заложив руки за спину, прохаживался по кузнице, внутренне готовясь к большой работе. Все было им продумано. И вот — пора!

Владислав осторожно разгреб лопатой кокс. В лицо пахнуло жаром. Теперь нельзя терять ни минуты: пока нагрет, металл податлив, надо успевать его обрабатывать. Владислав взял клещи, захватил заготовку, рывком выдернул из кокса. Заготовка легла на наковальню под угрожающе нависший боек. Удар, еще удар — снопами искр брызнула в разные стороны окалина… На сто тридцать — сто пятьдесят процентов выполнял Владислав сменное задание, и сегодня — не исключение. Вторник — после выходных работалось легко. К концу недели Владислав уставал, вытягивало металлом руки.

Равномерно ложились удары. Владислав был предельно внимателен: с металлом шутки плохи, одно неловкое движение — и можно остаться калекой. Федор стоял рядом, смотрел, учился.

9

Было прохладно. Почти весь лист с деревьев опал. Клюев дышал глубоко, полной грудью, слегка подкашливая. Он легко узнавал среди редких прохожих своего брата-работягу по обстоятельной, неторопливой походке, непритязательности в одежде. До завода было минут двадцать ходьбы. Клюев рано выходил из дома. Привычка. До работы успевал покурить, сыграть в домино. Как без домино?

— Что ты ползешь, как черепаха? — делал Клюев замечание Трунову, автослесарю из гаража. — Надо спешить, а то всю работу разберут. План надо давать.

— Иди. Давай, — огрызнулся Трунов.

У заводоуправления Клюев замедлил шаг. Еще метров триста — и покажутся бытовки, трехэтажное кирпичное здание. Даже в самые лютые морозы в бытовке было тепло. Клюев переодевался на первом этаже. Через пять минут должен подойти автобус с рабочими, и в бытовке станет шумно. Дроздецкий опять будет дразнить Сазонова, тот — грязно ругаться. Каждый день одно и то же.

Ермаков, Сидорчук, Плотников уже были в цехе.

— Что вам не спится? Из дома, что ли, выгоняют? — зло заметил Клюев.

— Кто-то должен первым приходить, — ответил Ермаков. — Давай садись.

— Начали!.. — перемешал Сидорчук домино.

Клюев ни разу не проиграл — везло. Плотников же двух «сопливых» получил.

Незаметно как собралась смена.

— Заканчивайте, — подошел Чебыкин с работой.

— Ну опять, Леонид Иванович, ты не вовремя. Доиграть не дал, — шутил Плотников.

— В обед доиграете. Расписывайтесь.

Тетрадь по технике безопасности пошла по кругу.

— Ольга, о чем это вы с Владиславом шепчетесь? Договариваетесь, что ли? Смотрите у меня, — пригрозил пальцем Плотников. — Не спариваться.

— Ты, Алексей, без этих своих сальных шуточек жить не можешь, — беззлобно заметил Владислав.

— Его хлебом не корми, дай поговорить о сексе, — широко улыбнулась Клавдия.

— А ему больше ничего не остается… — намекал Лаптев на предпенсионный возраст Плотникова, мужское бессилие. — Слюни распустил.

— У тебя есть работа. Продолжай делать болты, — проводил Чебыкин разнарядку. — Ты, Анатолий, заканчивай муфту.

— Да нужна мне эта муфта! — отшвырнул Бушмакин чертеж. — Кто начинал, тот пусть и заканчивает! Умники нашлись. Верхушки сшибают, а я заканчивай за них работу!

— Мне, Анатолий, нечего нервы свои показывать. Они у меня тоже есть! — повысил голос Чебыкин. — Не хочешь работать, я тебя не держу, а пришел — так нечего выкобениваться! Извините за выражение.

«С чего это он поднялся? Что ему надо? — не понимал Леонид Иванович. — За месяц хорошо ж вышло. Обижаться не на что. Я всегда его в пример ставлю. Странно».

Не из-за работы поднялся Бушмакин, а потому что остался без премии за «Лучшего по профессии», чувствовал себя обойденным. Он почти каждый месяц выдвигался мастером на «Лучшего по профессии». Привык: премия стала вторым заработком. И вот — без премии. Бушмакин знал, как угодить Чебыкину, войти в доверие: Леонид Иванович любил порядок. Анатолий ровно в восемь, без опозданий начинал работу, без 15 пять заканчивал.

— Анатолий, ты что, сегодня не выспался? — не хотел Леонид Иванович ссориться с одним из лучших токарей в цехе.

— Кто начинал муфту, тот пусть ее и заканчивает! А то привыкли верхушки сшибать.

Трудно было разговаривать с Бушмакиным, он ничего не хотел понимать

— Срочно потребовалась муфта! Анатолий, ты ж не первый год работаешь, знаешь, как это бывает… Я думаю, тут нечего обижаться. Работа есть работа. Для чего мы тогда здесь? Чтобы завод работал.

Сапунов сверлил «карандаши». Работа точная. У Клюева были проблемы со зрением, «карандаши» — не его работа. В разметке надо быть зрячим, а то такое можно наразмечать, что все уйдет в брак. Например, при керновке на первый раз достаточно легкого удара по керну, чтобы в случае смещения можно было поправиться, ударить сильней. При сверлении отверстий диаметром от 24 и больше лучше сначала засверлиться маленьким сверлом на небольшую глубину — так будет точней. Не следует ставить тяжелую деталь на доски, доски может продавить, и деталь окажется под углом. Все это, вроде бы, мелочи, но без них нет хорошей работы.

Владислав завез в цех пруток, поставил за комбинированными ножницами тачку, установил упор на определенный размер, зафиксировал рычаг на механическую рубку и включил ножницы. Недовольно заурчало, набирая обороты, колесо-маховик. Владислав вставил в гнездо ножей пруток, чтобы только пруток держался, и резко толкнул его вперед, еще и еще… Застучали, горохом посыпались в тачку заготовки. За первым прутком последовал второй, третий. За двадцать минут Владислав изрубил всю пачку, а это прутков тридцать. С трудом Владислав вывез нагруженную доверху железом тачку из-за ножниц и повез в кузницу

Плотников шабашил, делал запоры для дверей в ОРС. Он уж неделю по часу-два в смену, что называется, работал на себя. К пятнице надо было сделать, получить деньги. Завидев в проходе между станками Чебыкина, Плотников быстро накрыл «левые» запоры листом железа, принял деловой вид, закурил. Только Чебыкин ушел, Плотников убрал лист и занялся запорами.

— Сто шестьдесят пять рублей в месяц! Пусть сами работают за такие деньги! — ругался Лаптев. — То резак, то сварка. Бегаешь как заведенный, а заработка нет. Знал бы, так лучше не смотрел расчетную книжку.

— Что ты, Виктор, кипятишься. Есть фонд заработной платы. Перерасход его нежелателен, — спокойно объяснил между делом Плотников.

— Так оно! — согласился Лаптев. — Прошлый месяц у меня совсем не было сварки, все резак. А за резак в час идет рубль. У меня вышло двести пятнадцать рублей. В этом месяце у меня было много сварки, и зарплаты — нет!

— Боятся лишнюю десятку накинуть! — сплюнул Клюев. — Как будто из своего кармана. А, что там говорить! Конечно, рабочему деньги не нужны. Зачем они ему? Много будет зарабатывать — обленится.

Лаптев полцеха обегал, рассказал о своей низкой зарплате. На питание уходила сотня в месяц, за садик тридцать (у Виктора были мальчик и девочка), за квартиру семнадцать рублей. Чтобы купить что-нибудь сверх этого, надо копить или одалживать; брать кредит…

Клавдия тоже недосчиталась 30 рублей. Недоволен был и Садовский.

Лысенко под руку повела Боброва в конторку мастеров получать премию из фонда мастера; в слесарное отделение даже не заглянула.

10

В ноябре у профактива было много работы: надо принять индивидуальные соцобязательства, сменные, цеховые; подвести итоги соцсоревнования, и все это — в сжатые сроки. Собрание следовало за собранием, заседание за заседанием. Вчера были приняты индивидуальные соцобязательства. Ничего нового: бороться за звание ударника комтруда, принимать активное участие в жизни цеха, работать без брака и аварий, сдать в фонд мира три рубля, отработать безвозмездно на благоустройстве города и завода шестнадцать часов. Только норма выработки была у каждого своя, а в остальном — как под копирку. После индивидуальных соцобязательств на очереди сменные. Потом защита их на цехкоме.

Сегодня на повестке дня прием цеховых соцобязательств. Председатель цехкома стояла у стола и который раз пересчитывала людей, беззвучно шевеля губами.

— Ну все, можно начинать! — С видом большого начальника встал Сапегин за трибуну.

Никто из присутствующих шутку Владимира не оценил.

— Ну что он там? — ворчал Садовский. — Рабочий — опаздывает, начальник — задерживается. Начальству все можно.

Лаптев с Бушмакиным гоняли шары на бильярде.

— Мазила! Ты толстым концом бей по шару! — сыпались в их адрес замечания.

— Идет, — объявил Плотников, стоящий у дверей.

Начальник цеха молча прошел к столу, сел на свое место, у окна.

— Товарищи, на профсоюзном учете у нас состоит сорок три человека. На собрании присутствует тридцать девять. Трое в отпуске, один — на больничном. Какие будут предложения по открытию собрания? — заученно выпалила Николаева.

— Открыть собрание, — внес предложение Бобров.

— Для ведения собрания надо выбрать председателя и секретаря. Какие будут предложения?

— Ефимова. Костареву.

— Я не буду!

Костареву никто и слушать не стал.

— Кто за предложение Сиверцева, прошу поднять руку. Единогласно.

— Так… — Ефимов откашлялся. — На повестке дня у нас один вопрос — принятие цеховых соцобязательств. Кто за данную повестку, прошу проголосовать. Единогласно. Слово предоставляется председателю цехового комитета Николаевой Татьяне Ильиничне.

Татьяна вышла к столу, встала за трибуну, развернула свернутые в трубочку соцобязательства, разгладила их рукой и принялась читать:

— Стремясь достойно встретить предстоящий съезд партии, создать основу для устойчивой работы на втором году пятилетки, коллектив цеха принимает следующие обязательства: довести норму выработки до ста двадцати процентов, выполнять заказы качественно и в срок. Сдать в Фонд Мира сто двадцать девять рублей. Подать три рацпредложения на улучшение организации труда с экономическим эффектом три тысячи рублей. Работать без брака и аварий. Обучить профессии токаря три человека. Отработать на благоустройстве города по шестнадцать часов. Сдать нормы ГТО. Оказать помощь детскому дому, сделать ограду.

— Какую ограду? — не понял Ермаков. — Когда делать? В рабочее время шефская помощь не оказывается.

— Товарищи, вот что я вам скажу, — встал начальник цеха. — Ограду будем делать в рабочее время. Я думаю, большой беды не будет, если мы в нарядах закроем ее какой-нибудь работой. Не для себя же мы ее делаем. Никакой корысти в этом нет. В личное время с оградой нам не справиться.

— Сдать нормы ГТО — это что за пункт? Все сдать нормы ГТО не смогут. Сдадут нормы ГТО единицы! — Шумным было выступление Боброва.

— Неправильно сформулировано. Надо так: принять участие в сдаче норм ГТО, — успокоил Боброва Вершинин. — А сдадут нормы ГТО, конечно, единицы.

— Товарищи, — взял слово начальник цеха. — У меня будет к вам одна просьба. Подавайте рацпредложения. Технически — передовая мысль у нас в цехе молчит. За два года у нас было подано всего одно рацпредложение. Ефимовым. Товарищи, все вы хорошо знаете свою работу, грамотные, со средним образованием, в цехе не один год. Нужно всего лишь немного пошевелить мозгами. Если мы не будем работать головой, у нас все мозговые извилины выправятся. Все вы люди грамотные, со средним образованием. Подавайте рацпредложения, оформляйте. И в материальном отношении вы выиграете, и в моральном получите удовлетворение. А то даже как-то неудобно. Как будто мы ничего не можем, слабоумные. Когда я работал слесарем, творческая мысль у нас была на высоте. Сбросьте с себя лень. Поработайте немного головой, докажите, что вы не хуже других.

Чебыкин хотел было сказать, что с внедрением рацпредложений плохо, на внедрение уходят годы, но передумал. Все равно ничего изменить было нельзя: не в компетенции начальника цеха это было.

— Товарищи, у кого какие будут предложения, замечания по цеховым соцобязательствам? Кто хочет выступить? Пожалуйста, — охотно предоставил Ефимов слово старшему мастеру.

Ермаков вышел к столу.

— Товарищи, мое выступление будет несколько отвлеченным, может, и не по теме, но я скажу. Товарищи, кто помнит, о чем мы с вами говорили на прошлом собрании, что решали? Трудно вспомнить? А на хороших собраниях как делается? Перед началом собрания председатель собрания или председатель цехового комитета отчитывается за предыдущее собрание. Например, решили мы наладить питьевой режим в цехе. На следующем собрании председатель должен нас проинформировать, что сделано в этом вопросе, если не делается, то почему. Вот тогда люди будут знать, что все, о чем говорится на собрании — не пустая болтовня. Люди будут верить в собрание. А то у нас как делается: поговорили, поговорили и разошлись. Слова у нас зачастую расходятся с делом. Большую часть жизни мы с вами проводим на работе. Цех — наш второй дом, и мы должны быть в нем хозяевами.

— Кто еще желает выступить?

Садовский только хотел взять слово, заострить внимание на плохой работе инструментальщиков: нет метчиков, сверла не заправлены, но Ефимов помешал:

— Желающих выступить нет. Тогда переходим к голосованию. Будем голосовать за каждый пункт соцобязательств в отдельности или за все сразу?

— За все сразу!

Часть вторая

1

Завод с Нового года переходил на хозрасчет, самофинансирование. Освобождается часть обслуживающего персонала — рабочих, чьи места будут признаны неэффективными; повышаются тарифные ставки. Станет больше порядка. Все будет зависеть от конечного результата. Есть продукция, есть план — значит, есть и зарплата. По «Закону о госпредприятии» заводу устанавливается госзаказ не больше восьмидесяти процентов от плана, остальная же часть продукции остается за предприятием.

В цехе прошло несколько лекций на тему «Хозрасчет, самофинансирование — новая экономическая политика партии». Лекции читали главный экономист завода Потапов, начальник отдела труда и заработной платы Сафронов, а также Соболев, кандидат технических наук из общества «Знание». Они много говорили о прогрессивности новой экономической политики партии, об открывающихся широких возможностях перед рабочим человеком, который должен стать хозяином на производстве. Сколько человек заработает, столько и получит. Все будет измеряться конечным результатом. Каков будет конечный результат, сколько будет произведено щебня, такой будет и зарплата. Подводя итог своему выступлению, Соболев заметил:

— Плохо мы с вами, товарищи, работаем. Очень плохо. Лишь бы сделать, лишь бы с рук сошло, тяп-ляп. Конечно, с введением госприемки на предприятиях значительно повысится качество продукции. Но где же наша личная сознательность? Рабочая честь. Куда девались мастера? Россия издавна славилась мастеровыми, ремесленниками. Обленились мы, братцы! Надо побыстрей работать. Хотя бы: тяп-ляп, тяп-ляп, тяп-ляп! И то будет плюс, повысится производительность труда.

Татьяна Николаева работала в цехе последний день, переводилась в ОКС кладовщиком, там платили больше.

— Вышла наша пава, — смеялся все Клюев над Татьяной. — Насиделась на складе, аж шатает бедную. Работник сраный.

— Товарищи, надо работать лучше, изыскивать средства для повышения тарифных ставок, — напоминал Чебыкин каждый раз на разнарядке. — Я заметил, вы много стали перекуривать. Рано заканчиваем работу. Не экономим рабочее время. Ведь от нас же самих зависит, как мы будем жить, какой будет зарплата.

— От служащих и ИТР тоже много зависит, — заметил Бобров. — Чертежи выполняются безграмотно.

— Конечно, Олег, бывают ошибки. И в конструкторском бюро следует навести порядок, но это не нам решать. Есть люди повыше нас рангом, — объяснял Леонид Иванович.

— На прошлой неделе я вал точил на дробилку — оказалось, размер не тот, — не удержался от замечания Бушмакин. — Пришлось наплавлять, потом опять ставить на станок. Лишняя работа.

— Новиков, механик, ошибся.

— Новиков! Иванов! И долго они будут ошибаться?! Наказывать за это надо. Или Новикову можно? Привыкли все на рабочий класс сваливать.

— Олег, не кричи, пожалуйста, — делал замечание Чебыкин.

— Никто не кричит. Голос у меня такой.

— Ладно. Пойдем работать. Будет собрание, вот и ставьте этот вопрос на собрание, а то на собрании отмалчиваетесь.

Бобров был человек принципиальный, с характером. Как-то летом Копылова по итогов соцсоревнования была выдвинута цехкомом на звание «Лучший по профессии». А в завкоме ее кандидатуру отклонил главный механик: якобы, профессия инструментальщика — неосновная. Олег был не согласен:

— Ее коллектив выдвинул! — доказывал Олег. — А коллективу лучше знать, кто достоин, а кто не достоин быть «Лучшим по профессии». Вы решили, значит, по-своему, как вам удобней, на мнение коллектива вам наплевать.

Главному механику в свое оправдание и сказать было нечего.

Большинство в цехе было против внедрения новой системы оплаты труда по конечному результату с применением КТУ (коэффициент трудового участия). Люди боялись потерять в зарплате. Было решено провести собрание, пригласить начальника отдела труда и заработной платы Сафронова, чтобы он разъяснил, что дает человеку новая система оплаты труда и ее преимущества перед сдельщиной.

Бобров открыл собрание. Это было уже пятое его собрание в качестве председателя цехового комитета после ухода Николаевой в ОКС. Председателем собрания был выбран Сапегин, секретарем — Клавдия. Так уж повелось, что в большинстве случаев председательствовал сильный пол.

— Товарищи, на повестке дня у нас переход на новую систему оплаты труда, — повел собрание Сапегин. — Кто за данную повестку дня, прошу поднять руку. Единогласно. Слово предоставляется начальнику отдела труда и заработной платы товарищу Сафронову Петру Николаевичу.

— Знаем такого! — живо откликнулся Гришка Пустеев. — Ходил я к нему разбираться с расценкой на муфту. Обещал разобраться. Год уж разбирается. Забыл, как работал слесарем. В начальники выбился, так загордился.

— Товарищи, все будет зависеть от конечного результата, как мы с вами будем работать, сколько выпустим щебня, — говорил Сафронов тихо, откашливаясь. — Дробилка уже перешла на новую систему оплаты труда с применением коэффициента трудового участия. Чтобы вам лучше было понять, что такое хозрасчет, я на примере покажу, как будет производиться расчет предприятия с государством, и что мы будем иметь в случае стабильной работы.

Сафронов взял со стола мел и на черной школьной доске, специально для этого случая приготовленной, стал объяснять, что к чему — НЧП, чистая продукция, фонд материального поощрения, фонд заработной платы, фонд социального развития, выплаты министерству…

Суть объяснения Сафронова сводилась к тому, что цеха будут работать на чистую продукцию, на конечный результат. Есть продукция — есть план, значит, будет премия, будут квартальные, иначе — приработок. Нет плана — нет зарплаты, голый тариф. Все просто.

— Петр Николаевич, но у нас нет плана. Мы не выпускаем щебень, — хотел бы Бобров знать больше о новой системе оплаты труда. — Мы занимаемся ремонтом оборудования. Цех у нас вспомогательный. Когда идет ремонт, у нас много заказов; ремонта нет — текущие работы. Мы не зависим от конечного результата. Если завод план не выполнит, значит, заработка у нас не будет? Но мы ж не виноваты, что завод не выполнил план. Мы со своей работой справились. Почему мы должны страдать?

— Товарищи, зачем отделять? — отвечал Петр Николаевич. — Все мы работаем на конечный результат. От вас тоже много зависит. Если кто-нибудь из вас в работе допустит брак, значит, ремонт оборудования будет некачественным, значит, предприятие будет лихорадить. И не надо говорить, что нас это не касается: есть план или нет его. Нехорошо это. На ваш цех будет выделен фонд зарплаты, скажем, пятнадцать тысяч. На эти пятнадцать тысяч вы должны будете произвести продукцию.

— Фонд у нас будет постоянный? — спросил Ефимов.

— Через год он может быть увеличен в зависимости от того, как будете работать. Я еще раз повторяю: все будет зависеть от вашей работы. При стабильной работе предприятия заработок у вас повысится на двадцать-тридцать процентов. Это я вам гарантирую.

— Держи карман шире, — засомневался Пустеев.

Сафронов сделал вид, что не расслышал, пропустил замечание токаря мимо ушей.

— Петр Николаевич, а в случае невыполнения заводом плана какая у нас будет зарплата? — не унимался Бобров.

— Тариф.

— И сколько это? — хотел бы знать Лаптев.

— Смотря какой у вас разряд. На днях все вы будете под роспись ознакомлены с новыми тарифами. Они будут выше настоящих. Так что причин волноваться нет. Я точно не помню, но, кажется, у токаря четвертого разряда тариф повысится на двадцать пять копеек; у токаря пятого разряда — на тридцать.

— Как много! — иронизировал Пустеев.

— А если не через год, а раньше мы станем лучше работать, — не унимался Бобров, — повысится производительность труда… Фонд зарплаты у нас увеличится?

— Я же вам говорю, товарищи, все будет зависеть от вас. Есть в цехе лишние люди — сокращайте, это ваше право. Работайте меньшим числом, если у вас есть желание заработать. Но надо работать!

— Мы работаем, — давал Олег понять Сафронову, что никто в цехе и не собирается получать деньги за просто так, не работая.

— Пора закругляться, — подал голос Садовский. — Все равно будем работать по новой системе оплаты труда, нравится нам или не нравится. Все уже решено без нас.

— Товарищи, — встал начальник цеха. — Я думаю, нам нечего бояться. Работать мы умеем, коллектив у нас работящий. И новая оплата труда более прогрессивна. Дорожники второй год уже работают с КТУ, и заработок у них меньше не стал. Завод переходит на хозрасчет, зачем нам отделяться? Что мы — отдельное государство, не советские люди?

— А зачем хозрасчет, если он нам не подходит? — не отступал Бобров.

— Ну почему не подходит? — начинал сердиться Валентин Петрович. — Всем подходит, а нам, значит, не подходит, мы люди особенные, из другого теста слеплены?!

— У нас вспомогательный цех! У нас нет плана. Мы ремонтники. Почему мы должны отвечать за какую-то там дробилку?..

— Если завод не выпустит продукции, не реализует ее, банк просто не даст нам денег, — устал Сафронов отвечать.

— Кто еще хочет выступить? — встал Сапегин. — У кого какие будут предложения?

Ельцов тянул руку.

— Пожалуйста.

— Я думаю, нам нечего бояться. Правильно говорит Валентин Петрович. Я за хозрасчет! Поработаем — увидим.

— Еще какие будут предложения? Давайте, товарищи, активней. Больше предложений нет? Тогда голосуем. Кто за предложение Ельцова Сергея Константиновича, прошу поднять руку.

— Раз, два, три… двадцать пять, двадцать шесть… Большинство.

2

— Здорово, да?! Давно надо было. Надоела эта сдельщина! — откровенничал Сапунов. — Как ты, Алексей, думаешь, лучше будет?

— Не знаю, — пожал плечами Плотников.

— Хочешь — работай; хочешь — не работай… — Дмитрий отлично понимал, что работать надо, иначе откуда ж взяться зарплате, если не будет произведена продукция.

Во вторник всем был выведен средний КТУ из расчета последних шести месяцев работы по нарядной системе. У всех он оказался разным. По новой системе оплаты труда не надо было записывать свою работу в тетрадь, писать наряды, как при сдельщине, все было проще: были баллы. За совмещение профессий — столько-то баллов, за добросовестное отношение к своим обязанностям, помощь товарищу — столько-то… За брак, нарушение трудовой дисциплины КТУ снижался. Устанавливал КТУ совет смены. Было проведено собрание, в совет смены вошли Лаптев, Бобров и новенькая, Мария Хмелева. Чебыкин предложил ее кандидатуру в совет смены — хоть одна женщина у нас будет.

— Вот, пожалуйста, посмотрите, я предварительно выставил КТУ, кто как работал, — Чебыкин протянул Боброву список. — Решайте, кто с чем не согласен.

— Это что за ерунда? — не верил Олег глазам своим. — Почему у меня КТУ меньше, чем у Бушмакина? У меня квалификация выше.

— Потому что Бушмакин лучше работает.

— Как это лучше?!

— Я выставляю КТУ за работу, за конечный результат. Понимаешь? Ты, Олег, можешь лучше работать, если захочешь.

— У Ефимова, у Владислава, самый высокий КТУ, — внимательно изучал список Бобров. — И как же надо мне работать, чтобы иметь такой же КТУ?

— Надо, Олег, повышать производительность, применять оснастку, использовать передовые методы труда. Если я Владиславу выставлю такой же КТУ, как тебе, он попросту не захочет у нас работать. Работа у него тяжелая, горячая, с металлом. Да и средний КТУ у него выше. Вот как ты, Виктор, считаешь? — обратился Чебыкин к Лаптеву.

— У Олега разряд выше, чем у Бушмакина, значит, и заработок должен быть больше. Для чего тогда разряд?

— А ты, Мария, как считаешь?

— Видите ли, Леонид Иванович, мы еще только начинаем работать по новой системе оплаты труда. Все для нас ново. Нужно время, чтобы все осмыслить, сориентироваться.

— Конечно, нужно время, — согласился Чебыкин. — Я смотрю, как человек работает, выставляю КТУ непосредственно за работу, а не за разряд. Я с удовольствием поставил бы Сапунову выше КТУ. Он работник грамотный, но безынициативный. Плотников работает хуже Дмитрия — у него и КТУ меньше.

— У Плотникова все «разное», — смеялся Лаптев.

При сдельной оплате труда все хозяйственные мелкие работы Плотников записывал в тетрадь как «разное». Полмесяца у него было все — «разное».

— У Антона КТУ зашкаливает, — не согласен был Бобров с оценкой труда Ефимова.

— Олег, Антон работает быстро, но вот с качеством у него неважно. Я его предупредил, что буду снижать КТУ. Он даже к директору хотел записаться на прием.

— Надо, чтобы все работали, а не шатались по цеху без дела. Я не собираюсь за кого-то гнуть спину, — предупреждал Бобров.

— Правильно, все должны работать. Лодырей не должно быть. К тому идем. Иначе зачем перестройка? — пожал плечами Чебыкин.

–…быстрее все в красный уголок! Быстрее! Быстрее! — Вбежала в конторку мастеров Зойка.

Объявления о собрании не было. Что за собрание, никто не знал. Появление в цехе предзавкома Тамары Тарасовны Зиновьевой говорило о многом — неспроста… Тамара Тарасовна вместе со всеми прошла в красный уголок. Это была женщина энергичная, несмотря на предпенсионный возраст. Невысокого роста, глаза-бусинки. Она уже десять лет председательствовала в завкоме, всех кадровиков на заводе знала пофамильно, с каждым имела дело, общалась.

Для ведения собрания были выбраны председатель, секретарь — Вершинин, Лысенко — «неразлучная пара»: они почти всегда вместе вели собрание.

— Товарищи… — выждала Тамара Тарасовна, когда наговорятся Пустеев с Крутовым, — товарищи, не было у нас еще на заводе в практике, чтобы коллектив выбирал себе руководителя. В застойные времена об этом и думать было нечего. Сегодня коллективу предоставлены широкие права, за вами решающее слово. Перестройка набирает силу, идет революция в мышлении людей… Нелегко научить людей думать самостоятельно, отвечать за свои поступки. Намного легче быть просто исполнителем. Ответственности меньше. Но учиться надо! Мы не предлагаем вам кандидатуры на должность начальника цеха, не навязываем своего мнения. Вы сами должны решить, кто возглавит ваш коллектив. Коллектив у вас небольшой, сплоченный, работоспособный. Многие из вас имеют среднетехническое образование. Так что выбор есть, — говорила Зиновьева, точно читала. — Через пять лет перевыборы. В случае, если же начальник не оправдает вашего доверия, вы вправе его переизбрать. Решайте, товарищи! Кому доверяете — того и выбирайте. Смелее!

С усталой улыбкой Зиновьева оставила трибуну.

— У кого какие будут предложения? Может, кто хочет выступить? — басил Вершинин.

— Оставить Валентина Петровича на должности начальника цеха, — предложила Клавдия.

— У меня будет вопрос к начальнику цеха, — поднял руку Бобров. — Валентин Петрович, что делается для улучшения условий труда в цехе? С вентиляцией надо что-то решать. В цехе большая загазованность.

— Пожалуйста, Валентин Петрович, — предоставлял Вершинин слово начальнику цеха.

— Ну что, товарищи, я могу сказать по поводу улучшения условий труда. Все сами видите: выложили чугунными плитами пол в слесарном отделении, оборудована комната приема пищи… Насчет вентиляции — ждем чертежи из Ульяновска. Наше конструкторское бюро отказалось нам помочь. На следующий год запланировано построить склад, сделать бункер для кокса в кузницу. Думаю, мы это осилим.

— Нажал кнопку — и кокс в кузнице, — шутил Владислав.

— Придет время, и кнопки будем нажимать, — вполне такое допускал Валентин Петрович. — Всему свое время.

— Валентин Петрович, сауну надо построить, — предложил Лаптев.

— Для строительства сауны нужны средства. А где их взять?

— Товарищи, еще какие будут вопросы, предложения? Смелее! — по-дирижерски взмахнула руками Зиновьева. — Решается ваша судьба.

— Поступило же предложение, — Сапегин тоже ничего не имел против кандидатуры начальника цеха.

— Больше предложений нет? Тогда голосуем. Кто за то, чтобы Валентин Петрович остался на должности начальника цеха, прошу поднять руку. Единогласно.

Труднее было с выборами заместителя начальника цеха: было несколько кандидатур — Ельцов, Чебыкин, Ефимов. Все со среднетехническим образованием. Клавдия предложила еще Стрельцова, электрика, у него тоже было среднетехническое образование. Но кандидатура Стрельцова сразу отпала — человек он был безынициативный, на руководящую должность не годился.

— Товарищи, у меня самоотвод, — поднял руку Леонид Иванович.

— Нет. Подождите. — Тамара Тарасовна самым решительным образом была против самоотвода. — Коллектив вас выдвинул, значит, коллектив вам доверяет. Леонид Иванович, в цехе вы работаете давно. Производство знаете, ваша смена неоднократно выходила победителем в заводских соревнованиях. Будем голосовать, товарищи.

Чебыкин набрал наибольшее число голосов.

— Товарищи, — встал Леонид Иванович, с трудом сдерживая слезы, — я вам благодарен за поддержку. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы оправдать ваше доверие. Спасибо.

«Кем я был раньше, — думал Леонид Иванович после собрания. — Да никем. Оболтус, каких много. Теперь вот заместитель начальника цеха. В жизни всякое бывает. Может, я в чем-то бываю не прав, но я стараюсь, чтобы все было по справедливости. Жизнь надо прожить честно. Это долг каждого человека, гражданина».

3

Теперь, чтобы устроиться на работу, по новым правилам надо было заручиться доверием коллектива. Если никто не против, можно подавать заявление в отдел кадров.

— Зачем устраивать весь этот спектакль? — выходил из себя Бушмакин. — Все равно мы возьмем его на работу. Генка рассчитывается. Без крановщика нам никак нельзя.

— А может, он нам не понравится? — иначе думала Клавдия. — Может, он пьяница? Зачем он нам такой нужен? У нас своих пьяниц хватает.

–…не понравится… Что тебе с ним, целоваться? — грубил Бушмакин. — Пьяница — тоже человек.

— Ты, что ли, будешь за него работать, когда он запьет?

— Нашла дурака.

Сергей Афанасьевич Пашков, новенький, был из своих, рабочих.

— Окончил я восемь классов, — рассказывал Пашков. — Через восемь лет мне на пенсию. Работы не боюсь. Ну а насчет выпивки… не без того, чего греха таить. Но только в выходные. На работе я этим не занимаюсь. Работа есть работа.

— Там видно будет. Время покажет, — резюмировал Бобров.

— Конечно, время покажет. Может, я не сработаюсь в вашем коллективе. Всякое бывает. В таком случае я уйду. Зачем я вам буду мешать.

Пашков был худощав, невысокого роста, необычайно подвижен, добрые веселые глаза. Во всем его облике, поведении была какая-то бесшабашность.

Вот уж месяц после обеда смена собиралась у «Будней цеха» и говорила о предстоящем съезде народных депутатов СССР, сталинизме. Все, о чем раньше умалчивалось, было предано гласности.

— В последнем номере «Аргументов и фактов» я читал, как Брежнев получал награды, — рассказывал Пашков. — Леня, говорит, звездочку просит… Ведь ему даже операцию делали, грудь расширяли, чтобы было куда ордена вешать! Наживались за счет народа.

— В газете писали, как орудовала одна банда, подделывала документы, — потупившись, тихо заговорил Сапегин. — В этом деле был замешан начальник милиции. Триста тысяч нашли у него в квартире.

— Триста тысяч?! Да-а-а… — долго тянул Плотников.

— Если бы у тебя, Алексей, были такие деньги, что бы ты с ними стал делать? Ну! — торопил Сапегин с ответом.

— С ума бы, наверное, сошел или запил, — прокашлявшись, ответил за Плотникова Бушмакин.

— Триста тысяч — это немного. В год по десять тысяч… — прикидывала Зойка, улыбаясь.

— В месяц по тысяче… Бешеные деньги, — прищелкнул языком Бушмакин.

— Не обязательно все тратить. Можно положить на сберкнижку, — Клавдия так бы и сделала.

Обеденный перерыв закончился, но никто не расходился.

— Товарищи, почему сидим? — подошел Чебыкин. — В чем дело? Пять минут рабочего времени потеряли. Давайте быстро по своим рабочим местам.

Клюев работал последнюю неделю: опять рассчитывался.

До обеда Сергей Сергеевич еще работал, после обеда — как находило: ничего не хотелось делать, руки опускались. Такого еще не было. «Может, устал? Но недавно вышел из отпуска, месяц еще не прошел. Странно», — пожимал плечами Клюев. Если бы можно было начать жизнь с начала, Клюев на этот раз был бы умнее — окончил институт, не работал бы слесарем, не собирал грязь…

— Работаешь, работаешь, а ничего нет… Сергей, ты вот, можно сказать, всю жизнь проработал, а что заработал? — смеялся Клюев над Пашковым, а заодно и над самим собой. — Ничего мы с тобой не заработали за годы ударного труда. Все кругом наше, а у нас ничего нет. Хорошие мы с тобой хозяева.

— Так оно так, Сергей Сергеевич. Нахлебников у нас еще много. Каждого надо одеть, накормить, да еще чтобы машина была.

— Дураки мы с тобой, Сергей. Вот ты работал на шахте. Взял бы да отправил вагончик угля на Украину, продал бы его втридорога, и не надо было бы сейчас жилы тянуть. Неужели ты за всю свою жизнь не заработал вагон угля?

— Заработал, и не один.

— Вон еще один дурак, — кивнул Клюев в сторону Лаптева, собирающего резак.

— Что? — не расслышал Лаптев.

— Ничего, ничего. Работай давай! Работа дураков любит. Любопытный больно.

Помимо своей основной работы крановщика Пашков помогал токарям завезти в цех металл, убрать снег; подрабатывал. Зарплата крановщика была небольшая, а с хозработами выходило 120, а то и больше. И Пашков старался.

— У, черт. Зараза! — страшно ругался он, когда что-нибудь не получалось. — Дмитрий, давай покурим.

— Перекур так перекур, — снял Сапунов рукавицы.

— Пошли вон туда, сядем на трубу. Надо же, как Сталин издевался над людьми. Вот изверг, — цедил Пашков сквозь зубы. — Скотина не выдерживала в лагерях, а человек все терпел.

Дмитрий никак не мог приноровиться к новой системе оплаты труда — какой-то непонятной, ненадежной была. В четверг после обеда лопнула тяга на дробилке. Надо было срочно к четырем часам ее отреставрировать. Объем работы большой. Дмитрий даже не курил, если бы захотел прибавить в работе, только бы хуже сделал: работал на пределе. КТУ вышел невысоким. Но как тогда еще работать? Костьми лечь? Ругаться?

4

— Олег, у тебя пазы. Так, Зоя, у тебя инструменталка. Виктор, режешь клинья. Работы много на сегодня. Еще, товарищи, нам надо провести сменное собрание. Придется задержаться ненадолго. Пустеев с Валиевым в среду пришли на работу с глубокого похмелья. Я отправил их домой. Надо с этим разобраться. Для ведения собрания надо выбрать председателя и секретаря. Пожалуйста, — Чебыкин отступил назад, — активней.

— Лаптева, Копылову, — привычно предложил Бобров.

— Садись, Зойка, за стол, на мое место, — пересел Плотников.

Чебыкин положил на стол лист чистой бумаги, ручку.

— Ведь знали, что на работу, зачем надо было так напиваться? Никакой ответственности. Позорите себя и губите свое здоровье, — хотел Чебыкин, чтобы Валиев с Пустеевым поняли это и не делали больше так.

— Леонид Иванович, ну выпили они… со всяким бывает. Человек — не машина, не компьютер, его не запрограммируешь, — выгораживал Пашков Пустеева с Валиевым. — Ну накажем мы их… Кому будет легче? Человек обозлится. Обязательно надо наказать! Законы у нас какие-то негуманные. Живем вроде в социалистическом обществе.

— Ну и что, если живем в социалистическом обществе? Теперь надо нарушать трудовую дисциплину? — отказывался Чебыкин понимать Пашкова.

— Нет. Почему? Трудовая дисциплина есть трудовая дисциплина. Но в жизни всякое бывает. Может, человеку плохо. А русский человек привык горе топить в вине. Традиция такая. Испокон веков это ведется: от прадедов к дедам; от дедов к отцам; от отцов к детям. Наказать человека легко. Как будто других мер воспитания нет.

— Ладно, хватит, Сергей, демагогией заниматься, — понял Леонид Иванович, что от Пашкова одна болтовня.

— Лапшу на уши вешает, — уточнил Бобров.

— Заслушаем виновников сегодняшнего собрания, — председательствовал Виктор. — Ну рассказывай, Борис.

–…ну был с похмелья.

— С глубокого, очень глубокого похмелья, — поправил Чебыкин Валиева. — Утром, наверно, еще добавил.

— Нет. Утром ничего не было.

— Олег, ты видел, какими они пришли на работу?

— Да, вид у них был неважный. Я бы тоже не допустил их до работы. Вы не могли работать, реакция у вас была замедленная. Вы бы и себя изувечили, и мастера подвели.

— Кто еще видел, какими они в среду пришли на работу?

— Леонид Иванович, ну всякое бывает, — опять вступился Пашков за Валиева с Пустеевым. — Теперь обязательно наказывать надо? Они хорошие работники. У них сейчас тринадцатая полетит, премия… Почему вот так: наказаний много, а поощрений — премия?

— Я тебя, Григорий, уже предупреждал, чтобы ты не появлялся на работе в нетрезвом состоянии! — не мог уже Чебыкин говорить спокойно, нервы сдавали. — А тебе, видно, все равно. Конечно, тебя уже не перевоспитаешь, но надо и совесть иметь. Я повторяю: на работе с похмелья нечего делать, буду отстранять. У кого какие будут предложения? Давай, Алексей Иванович, твои предложения, а то так всю смену просидим, промолчим.

— Какое мое предложение? — не знал Плотников, что предложить; он тоже приходил на работу с похмелья.

— Если человек захочет бросить пить — значит, бросит; а не захочет — не заставишь, — так понимал Владислав.

— Объявить им выговор, — предложил Лаптев.

— Выговор… — не согласен был Чебыкин. — Нет. Это несерьезно. Что им выговор? Бумажка. Я предлагаю ходатайствовать перед цехкомом о лишении их КТУ. Выплатить им тариф. Вот это будет действенная мера. А то что им выговор?

— Но они полмесяца уже отработали. Заработали КТУ. Нет, это неправильно, — был Бушмакин против.

— Наказать их, конечно, надо. Но почему одним можно не выходить на работу, а другим нельзя?

— Кому это можно? — не понял Чебыкин. — Ты, Олег, договаривай, раз начал. Мы все здесь свои. Смена. Закон для всех один, у нас нет привилегированных классов.

— Хмелева взяла отгул. А откуда он у нее?

— Она отпросилась у меня.

— Отпросилась по телефону?

— У нее уважительная причина.

— Какая? С мужем подралась? У меня тоже в семье бывают неприятности, но я на работу выхожу.

— Знаешь, Олег, не наше это дело. К тому же она женщина.

— Если женщина, так значит, ей все можно? — не отступал Бобров.

— Олег, оставим этот разговор. Вот выйдет Хмелева, разберемся.

— Надо сразу разбираться. После драки кулаками не машут.

— Так оно, конечно. Виктор, веди собрание. Отвлеклись мы тут не по делу.

— Поступило предложение ходатайствовать перед цехкомом о лишении Пустеева с Валиевым КТУ. Кто за данное предложение? Большинство. Кто против?

Пашков с Бушмакиным были против.

«Нехорошо получилось. Не собрание, а черт знает что, — думал Чебыкин. — Базар! При чем здесь Хмелева? Я не понимаю. Отпросился человек… Ох уж этот Бобров, до всего ему дело есть. Все ему надо знать».

— Ладно, попросит он меня после работы задержаться… Пусть даже не подходит. — Сидели Валиев, Пашков, Пустеев, Бушмакин за станком у Валиева, курили.

— Борис, говорил я вам: хватит! Нет, давай еще возьмем. Ну и взяли! — выговаривал Пашков. — Хорошо, мы с Анатолием в десять часов ушли. Выспались.

— Да не бери ты, Сергей, в голову. Ну выпили, ну и что? — отмахнулся Борис. — Беда какая. Вчера вино только до часу продавали.

— Что делается. Кто не работает — тот и пьет, — вконец расстроился Пашков. — Это же неправильно: сегодня есть вино, завтра — нет! За вином давка!

— Тише ты. Все равно по-твоему не будет.

— Все, Борис, молчу. Работали, работали и без заработка остались… Негуманные у нас законы.

— Так и будем работать — по тарифу, за просто так. Зачем стараться на кого-то работать?

Валиев с Пустеевым были уже не работники.

5

Большим событием в жизни цеха стали квартальные, иначе — приработок. За сверхплановую продукцию на восемьдесят рублей в среднем выросла зарплата. У Вершинина в первый месяц вышло аж пятьсот рублей. О такой зарплате можно было только мечтать. За такие деньги можно было работать. Следующие квартальные уже были скромнее. А еще через месяц приработка не стало. Предприятию был навязан стопроцентный госзаказ.

— Только рабочий человек поднял голову, свободно вздохнул, как его прижали. Треснули по голове, поддали коленкой под зад! — не скупился Чебыкин на выражения. — Рабочий человек опять во всем разуверился. Народ обозлен. Раньше как-то веселее было. А сейчас в праздник не слышно, чтобы пели, играла гармонь. Не знаю, к чему мы придем.

— Что хотят, то и делают, — вторил Чебыкину Пашков. — Зачем нужен был закон о госпредприятии, если его можно переиначить, кому как удобно?

— Я, Сергей, так понимаю, — имел Леонид Иванович и на этот счет свое мнение. — Не все у нас за перестройку. Не всем она пришлась по душе. Много у перестройки врагов. Я лично верю Горбачеву. Правильную он ведет политику. Он за народ.

— Смешно даже… появились талоны на мыло! Водки не стало. Государство совсем обеднело. Повырубали виноградники. И кому лучше сделали? Кто захочет, тот напьется. «Все на борьбу с алкоголизмом!» — выворачивая губы, передразнивал Пашков нерадивых руководителей государства.

— А все-таки, Сергей, пьяниц меньше стало.

–…а преступность выросла.

— Преступность и раньше была большая. Только раньше все скрывали, утаивали. Народ был в неведении.

— До чего довели народ. Правильно один выступил на съезде, мол, народ совсем обнищал. Прожиточный минимум в стране сорок рублей. Как на эти деньги прожить?

— Очень много у нас дармоедов, прихлебал, — заговорил Бушмакин. — Я точно знаю, что на зарплату машину не купишь. Надо голодным сидеть.

— На спиртное у тебя, Анатолий, сколько уходит?

— Ну сколько? — легко догадался Бушмакин, к чему клонил Бобров. — Четыре, пять раз в месяц я беру спиртное.

— А в праздники и того больше. Ну так вот, в год шесть бутылок… Это шестьдесят-семьдесят рублей. Плюс табак. За десять лет ты мог бы купить машину, если бы не курил и не пил.

— Если не курить и не пить, да с бабой не спать — зачем тогда жить? — изрек Пашков.

— Давайте сейчас все в красный уголок на лекцию, потом сходите в столовую, — насупился Леонид Иванович. — А то лектор уже пришел.

— Какой прок от этих лекций, — скептически был настроен Валиев. — О чем хоть лекция?

— Кажется, о сельском хозяйстве. О деревне. Читает лекцию Горинов, учитель истории, сейчас на пенсии. Может, знаете такого?

— Нет.

— Сколько у нас земли, и покупаем зерно за границей! — больше всех возмущался, шумел Пашков. — Дошли до ручки. Командировочный работает в поле, колхозник гуляет.

— Да уймись ты, балаболка! — смеялся Плотников.

— Как у нас делается: поступает распоряжение сверху, что сеять и когда, хотя, может, на этой земле лучше сеять не рожь, а пшеницу, но раз поступило сверху распоряжение, значит, надо его выполнять. Вот я в лесу год проработал. Сколько ж мы леса извели, как будто все это не наше. Помню, кедрач загубили: оставили один кедр, а кедр без другого леса не растет. Скоро и лес за границей будем покупать. Это я вам гарантирую! Через шесть-семь лет так оно и будет. Вспомните мои слова. Надо землю крестьянам отдать на вечное пользование. Крестьяне это заслужили. Пусть крестьянин смело обзаводится хозяйством, не надо ему мешать.

Лектор не пришел. Только зря собирались

6

— Товарищи, со вторника мы с вами переходим на чековую систему, — делал Чебыкин объявление после разнарядки — Как это будет? Например, механик оформляет заказ на изготовление крылатки. Мы этот заказ выполняем и получаем чек на такую-то сумму, сколько стоит крылатка. Механик расплачивается с нами чеками. В конце месяца мы подбиваем бабки. По чекам сразу видно, как мы сработали. Я думаю, чековая система вводится, чтобы научить вас хозяйствованию.

— Почему это нас? Она и для ИТР вводится, — сердито отозвался Бобров.

— Ты опять, Олег, чем-то недоволен! Все не по тебе.

— Почему не по мне?

— Ладно, хватит!

— Пусть выскажется. Зачем человеку рот затыкать, — вступился за Боброва Ефимов.

— Никто ему рот не затыкает. Шестнадцатого октября выйдет начальник цеха из отпуска, тогда соберемся, поговорим о чековой системе. Может, я действительно что-то недопонимаю. Как мне объяснили, так я и говорю.

За два месяца — ни одного собрания. Такого еще не было. Жизнь в цехе словно остановилась. Можно было только догадываться, что заводом план выполняется, так как была премия.

— То собрание за собранием, то их совсем нет. Когда густо, когда пусто, — ворчал Пашков.

Начальник цеха вышел из отпуска двадцатого октября вместо шестнадцатого, были еще отгулы. Двадцать второго октября состоялось собрание.

— План по реализации продукции выполнен заводом на сто два процента, — знакомил Валентин Петрович коллектив цеха с работой завода за прошлый месяц. — Склад загружен щебнем. Не хватает вагонов на вывозку. В ноябре на ремонт встает вторая дробилка. Работы прибавится. В целом наш цех за октябрь с работой справился, нареканий на качество продукции нет. Но, товарищи, мы с вами стали хуже работать. Много у нас перекуров. Почему?

— Нет заинтересованности, — легко объяснил Бобров. — Фонд заработной платы у нас постоянный. Зачем мне, например, упираться, когда я все равно больше не получу? Я могу работать лучше, но не хочу.

— Не можешь — научим, не хочешь — заставим, — была любимая поговорка у Валентина Петровича.

— Да не заставите. Если человек не захочет работать, он будет ее имитировать, делать вид, но не работать.

— Надо, Олег, не имитировать работу, а работать, — делал начальник цеха замечание.

— Валентин Петрович, нет никакого настроения работать, — встрял в разговор Пашков. — В магазинах пусто. Вчера три часа простоял за стиральным порошком. Сахара нет! Водки нет! Мыла нет!

— А что я могу сделать? — развел руками Валентин Петрович. — У меня такие же права, как и у всех. В магазине есть — и у меня есть. Мне ничего с базы не привозят.

— Надо пригласить начальника ОРСа и спросить у него, почему в Архиповке есть сахар, а у нас нет.

— Первого секретаря райкома партии пригласить на беседу, — выступил с предложением Бобров.

— Хорошо, — лениво, как бы делая одолжение, заговорил Вершинин. — Попробую я устроить вам эту встречу. Но когда, сказать не могу. Может, через неделю, а может, и через месяц.

— Валентин Петрович, — взял слово Чебыкин. — Про чековую систему не все ясно.

— А что неясного? Чековая система введена с целью научить нас работать. А то мы зачастую не думаем о завтрашнем дне. Умеем только потреблять, а экономить — нас нет.

Завершался съезд народных депутатов СССР. Плохо было с продовольствием. Поговаривали, что скоро не будет соли, ниток, пуговиц. Бастовали шахтеры Кузбасса, Донбасса: требовали увеличения заработной платы, улучшений условий труда, доплату за ночные.

— Надо тоже бастовать, — не верил Бушмакин в перестройку.

— Не получится у нас забастовки, мы еще не готовы. Живуч в нас принцип: моя хата с краю — ничего не знаю. Сознание низкое, — объяснил Бобров.

— А вот интересно, за чей счет будут восполняться потери от забастовки? — хотел бы Пашков знать. — Собственно, и так все ясно: урежут материальный фонд и все шито-крыто.

— Я вот никак не могу понять, как человек может заработать в месяц тысячу двести рублей, — пожимал Чебыкин плечами. — Про кооператоров я вчера читал в газете. По нашим меркам это надо перекрыть сменное задание на шестьсот процентов. Это ж физически невозможно.

— Но если он действительно их заработал, что-то внедрил. Заработал — получи! — Бобров так понимал. — Надо человеку платить, тогда он будет работать. А у нас уравниловка.

–…но тысячу двести рублей… Ну я согласен, можно заработать за смену 30—40 рублей; и то за месяц не выйдет тысяча двести.

— Вот потому, Леонид Иванович, мы нищие. И никогда мы не научимся так работать. Потому что нет заинтересованности в результатах своего труда. Сколько ни работай — больше не заработаешь. Потолок.

— Нет, Олег, здесь что-то не то. Не верю я, — отмахнулся Чебыкин.

— Да, интересно было бы послушать первого секретаря райкома партии, — жаждал Пашков встречи с большим начальством.

Но накануне встречи с первым секретарем райкома партии Пашков неожиданно слег с остеохондрозом.

Много накопилось вопросов к первому секретарю райкома партии товарищу Сизову. Люди хотели бы знать, куда исчезли с прилавков продукты, кто ест черную икру, на чьих уазиках вывозятся с базы продукты.

— Почему в столовых одни передки, а где задки (задняя часть туши)? Где задки? Где задки? — Гилев словно взбесился, подавай ему задки и все! Таким его еще никто в цехе не знал.

Валиев хотел бы знать, когда будет налажена торговля спиртным: Спиртное завозится крайне редко. После работы купить бутылку водки практически невозможно из-за больших очередей. Надо открыть еще один винно-водочный магазин, меньше будет давки.

С мебелью было плохо. Не было кремов для лица. Зубная паста пропала…

7

Чебыкин хотел к двадцать девятому числу закончить раму на двигатель и со спокойной совестью уйти в отпуск, но ничего из этого не вышло: надо было еще торцевать у рамы основание, растачивать отверстия. Много еще было работы с рамой.

Ефимов принял смену. Новый мастер — новые порядки, новые отношения. Антон суетился, забрасывал работой. Хлопот прибавилось, а КТУ какой был, такой и остался.

— Я тебе, Антон, не доверяю! — не мог Сапунов говорить спокойно, все внутри дрожало от волнения. — Понимаешь, не доверяю! За что ты мне снизил КТУ в понедельник? Я буду работать, а кто-то наживаться за мой счет!

— У тебя, Дмитрий, в понедельник немного было работы. Работа не тяжелая. Я тебе поставил средний КТУ. За такие деньги надо работать. Так что хватит валять дурака. Я — контролирующее лицо.

— А я — работяга, лицо подчиненное! Наемный рабочий!

— Не кричи, пожалуйста.

— Ах да, вы же контролирующее лицо, я и забыл, — Дмитрий раскланялся.

— Строишь из себя клоуна.

— За такую зарплату я не собираюсь тянуть жилы.

— Отказываешься от работы?

— Боже упаси. Но как оплачивается мой труд, так я буду и работать.

— Такие работники нам не нужны.

— Собирай совет смены, будем разбираться.

— Я могу тебе добавить… — уступал Ефимов.

— Сколько?

— Там видно будет. Что, торговаться будем?

Разговор не получился. Конфликт не был улажен.

В понедельник после обеда собрался совет смены в конторке мастеров. Дмитрий уже неделю работал — лишь бы смена прошла.

— Дмитрий не согласен с оценкой труда, — ввел в курс дела Антон, хотя в этом не было никакой необходимости: члены совета и так все знали.

Дмитрий уже жалел, что связался с Ефимовым, но выговориться, объясниться надо.

— Я не согласен с оценкой своего труда. Средний КТУ теперь у меня, видимо, пожизненный. У меня заработок теперь всегда будет ниже, чем у Лаптева, Вершинина… потому что у них средний КТУ выше. Если бы мы все трое — Лаптев, Вершинин и я — одинаково работали, то у меня все равно вышло бы меньше всех, потому что общий КТУ выводится из среднего. Это неправильно. Средний КТУ надо выводить по разряду.

— Это ничего не даст, — был против Ефимов.

— Галина Афанасьевна, — обратился Бобров к Лысенко, листавшей «Советские профсоюзы». — У Сапунова какой средний заработок? Может, ошибка получилась со средним КТУ?

— Я не против своего КТУ, но нельзя же его устанавливать пожизненно. Человек может работать хуже, лучше. Надо хотя бы раз в год пересматривать средний КТУ.

— Фонд зарплаты у нас постоянный и его не пересмотришь, — пояснила Лысенко.

— У тебя, Дмитрий, высокая норма выработки, не меньше чем у Лаптева… Сейчас я тебе покажу. — Ефимов открыл ящик стола, зашелестел бумагами.

— Тогда почему у меня средний КТУ ниже, чем у Лаптева?

— Галина Афанасьевна, а если мы опять перейдем на сдельщину?

— Это, Олег, ничего не даст, лучше не будет. Мы все потеряем в зарплате. Мы потеряем премию, квартальные. Начальник цеха на это не пойдет. Это нам невыгодно.

— Мастеров тоже надо перевести на КТУ, — хотел Дмитрий досадить Антону. — В понедельник, Антон, ты не организовал работу, в результате я не собрал редуктор. Не было подшипника. Вчера ты что-то мастерил для себя, для дома. Как это называется? Нетрудовые доходы.

— Ты, Дмитрий, тоже не без греха, выпрашиваешь КТУ, — не остался Ефимов в долгу. — Вчера за смену собрал один шнек. За что я тебе буду платить?

— А за что работать? За средний КТУ? Если бы я собрал шесть шнеков, ты закрыл бы мне их?

— Видишь ли, Дмитрий, сегодня у тебя денежная работа, а завтра — нет, — Ты скажи начальнику цеха, чтобы он перевел тебя на три месяца на сдельщину, чтобы вывести тебе средний КТУ. Иного выхода нет.

— Вон Васин, — приводил пример Лаптев, — из смены Ельцова. Только хуже себе сделал. Тоже перевелся на три месяца на сдельщину, а выше КТУ не стал. От мастера много зависит, какую он работу даст.

Дмитрий сдержал слово и на следующий день за шесть часов собрал пять шнеков. Это был показательный день. За оставшиеся два часа до конца смены Дмитрий еще мог собрать два шнека, но это уже было лишнее: все равно Ефимов шесть шнеков не закроет за смену. Да и Лысенко не пропустит. Семь шнеков за смену — это много; надо пересматривать расценки.

— Без ругани ничего не добьешься. Поспоришь — глядишь, и КТУ добавят, — жаловался, выговаривался Дмитрий Плотникову. — Чем выше у тебя средний КТУ, тем больше заработок.

8

–…Виктор, в четыре тридцать в красный уголок. Собрание небольшое будет. — Почти всех из смены Ефимов предупредил, осталась кузница.

— Ты мне ничего не говорил — и я ничего не слышал, — решил Лаптев подшутить над Ефимовым.

— Я тебе дам «не говорил», — потряс Ефимов кулаком.

— Но-но-но. У меня тоже такая штука есть. Принимать кого-то на работу будем?

— Придешь на собрание — узнаешь, — Ефимов и сам не знал, что за повестка.

— Товарищи, на днях вышло постановление о налогообложении фонда оплаты государственных предприятий, объединений, — зачитывал начальник цеха приказ по заводу. — Это значит, что если выплаты из фонда оплаты возрастут от трех до пяти процентов, то взимается рубль налога; от пяти до семи процентов вводится налог уже два рубля. Заработная плата замораживается. Столь суровые меры вызваны сложившимся в стране чрезвычайным положением с денежным обращением. Рост денежных средств опережает выпуск товаров.

— Валентин Петрович, заработная плата у нас будет повышаться? — спросил Сапегин.

Вопрос этот всех волновал.

— Да, но повышение будет незначительным, только на три процента.

— Хоть на три, и то ладно.

Вопросов больше не было. Люди ко всему привыкли: одним постановлением больше, меньше — какая разница. Бобров чувствовал, здесь что-то не то, постановление было направлено против рабочего человека. Невыгодно было предприятию увеличивать объем производства, а значит, и заработка не будет.

Сапунов никогда еще так не уставал. Тяжело работалось с Ефимовым — надсмотрщиком. «По конечному результату можно судить о проделанной работе. И чего всю смену торчать в слесарном отделении? — не понимал Дмитрий. — Установил слежку. Скорей бы в отпуск».

— Зойка, через неделю ухожу в отпуск. — Сидел Дмитрий в инструментальной, хвалился. — Поеду в Сочи отдыхать.

— Так уж и в Сочи, — засомневалась Копылова.

— Ох и отдохну!

— Путевку, что ли, взял?

— Путевку, путевку…

Разговор носил легкий, непринужденный характер, ни к чему не обязывающий. Сапунов шутил — Копылова любила поболтать.

— Зойка, когда я тебя увижу большим начальником? Когда пойдешь учиться?

— Смеешься? Смотри у меня, — погрозила пальцем Зойка.

— Ладно, надо идти работать. А то Ефимов, наверно, ждет меня на своем посту — в слесарном отделении.

— Да не обращай внимания.

Ефимов сидел в конторке. Незаметно как-то прошла смена, уже перевалило за полночь. Антон любил вторую смену. В ней спокойней: меньше беготни, меньше начальства. Через пятнадцать минут домой. Бушмакин ворвался в конторку:

— Антон, за что ты мне снизил КТУ?! Если бы тебе такой вывели КТУ, ты бы до директора дошел! У меня семья!

— Не кричи… И дома не кричи. Сапунов успокоился, теперь тебя надо успокаивать? Как с вами Чебыкин ладит?

— А пошел ты…

— Выбирай выражения. Работа, Анатолий, у тебя вчера была несложная.

— «Несложная»?!

— А будешь ругаться, я напишу на тебя докладную начальнику цеха.

Но Бушмакин уже не слышал — вышел.

Пашков недосчитался в получку десяти рублей.

— Что хотят, то и делают! Что нам дает этот закон о налогообложении заработной платы? Да ничего. Зарплата им наша не понравилась: больно много стали зарабатывать! А цены какие? Все втридорога.

— Ну завелся, Сергей… — улыбался Валиев.

— А что, не так, что ли? Сколько у нас дармоедов! Ничего не делают, а зарплату получают. Давай разберемся. В месяц нам идет премия двадцать процентов от тарифа. За три месяца получается шестьдесят процентов. А ИТР за квартал получает полтора, два оклада — это сто двадцать, двести процентов. За что?!

Разговоры, разговоры… кажется, им не будет конца. Они возникали стихийно — на рабочих местах, в столовой, курилке. Невозможно было угадать, о чем пойдет разговор в следующий раз — то ли о сталинизме, то ли о зарплате, то ли о народных депутатах. Но почти все разговоры сводились к заработку.

Странным, непонятным был 1989 год. Конец года, а еще не приняты соцобязательства на 1990 год. Валентин Петрович на собрании призвал коллектив к благоразумию, не сдавать в работе, набраться терпения, ко всему быть готовым. Сегодня есть план, завтра может не быть. Трудно стало с вагонами.

Часть третья

1

Позавчера Бобров расстался с партбилетом: хватит народ дурить. Лаптев тоже вышел из партии. Еще человек пять сложили партбилеты — партийная организация в цехе распалась. В других цехах было не лучше. Во всем теперь были виноваты коммунисты.

Разнарядка закончилась, но Чебыкин не распускал смену:

— Я вас, товарищи, немного задержу. У меня небольшая информация.

— Информация к размышлению, — смекнул Олег.

Чебыкин сердито посмотрел на Боброва, но ничего не сказал.

— Вчера главный инженер собирал у себя мастеров, знакомил нас с планом работы завода. Что нас ждет. Какие планы на будущее. Идет наладка оборудования по производству керамзита. Это такой легкий материал, катышек. Применяется в строительстве. Керамзитовые блоки пользуются большим спросом. Если удастся наладить производство, то это будет нашей прибавкой к зарплате.

— Прибавят, жди! — засомневался Валиев.

— Москва не сразу строилась. Все наладится — таков закон жизни, — не терял Леонид Иванович присутствия духа. — Надо быть оптимистом. Все будет хорошо, вот увидите.

— Чего смотреть? Жизненный уровень по сравнению с 1913 годом снизился наполовину, — рассмеялся Бобров. — Рабочий получает за свой труд гроши.

— У меня жена работает бухгалтером в СМУ, — заговорил Бушмакин. — У нее зарплата больше, чем у меня. Она целый день сидит, а я стою у станка. Есть разница?! ИТР добавили зарплату, а рабочим — ничего.

— Что говорить, у ИТР больше зарплата, — готов был Пашков биться об заклад.

Подошел начальник цеха.

— Нет, интересно: рабочий — главная производительная сила, а зарплата у рабочего ниже, чем у ИТР, — насупился Ефимов.

— Антон Васильевич, зарплата у меня не больше, чем у тебя, — с укоризной в голосе заговорил Валентин Петрович. — Просто зарплата ИТР теперь приравнена к зарплате квалифицированного рабочего. А почему это сделали? Потому что никто не хочет работать мастером, терять в зарплате. Вот мастерам и добавили.

— Пожалуйста, я могу освободить свое место… — демонстративно отошел Чебыкин в сторону. — Занимайте!

— Рабочим тоже подняли зарплату, — не все еще сказал начальник цеха. — Раньше средняя зарплата у токаря пятого разряда была сто девяносто рублей, сейчас — двести сорок. Так что моя зарплата нисколько не больше вашей.

— Валентин Петрович, речь идет не о вас конкретно, а вообще об ИТР, — пояснил Бобров.

— Кто не работает, тот и в почете, — мрачно вполголоса заметил Бушмакин.

— Кто не работает, тот и ест, — буркнул Ефимов.

— Поговорили и хватит. Теперь за работу, — поднял Чебыкин смену.

Скупым было премирование на 1 Мая. Вершинину почетная грамота. Сапегину, Хмелевой — благодарность. Раньше, до перестройки, была не одна почетная грамота, и благодарностей было больше. По итогам работы за апрель лучшей была признана смена Чебыкина. На ее премирование рабочим было выделено 70 рублей. Чебыкин оставил деньги в кассе. У Валиева скоро юбилей — пятьдесят лет. Надо подарок — традиция. Плотников выходит на пенсию. Тоже надо что-то подарить. От завода будет подарок, но от смены, товарищей — вдвойне приятней, считал Леонид Иванович. С Плотниковым легко было работать. Человек он был исполнительный, любил шутку; несмотря на преклонный возраст, болезни, держался молодцом.

Ефимов в перерывах между работой собирал мотоплуг, крутился, как белка в колесе: и мотоплуг, и работа. И когда все уходили в комнату приема пищи на чай, Антон вставал за фрезерный станок — мастер был на все руки, Кулибин! Антон торопился, хотел к посевной закончить с мотоплугом, но возни с ним было еще много. Иногда он попадался с левой работой: Чебыкин неслышно подходил сзади, молча стоял, смотрел, потом выговаривал:

— Опять, Антон, ты будешь на меня обижаться, что я занижаю тебе КТУ. Взрослый человек, а ничего не хочешь понимать.

— Я со своей работой справляюсь, — оправдывался Ефимов. — Норму выполняю. Чего меня воспитывать, вышел я уже из этого возраста. Молодежь лучше воспитывай.

В цехе было два умельца-Кулибина — Ефимов и Стрельцов. Последний мастерил планер, все хотел летать, и делал так: два часа работал на себя, шесть на государство. И когда удавалось поработать на себя больше двух часов, довольный, подслеповато щурясь, говорил:

— Сегодня смена у меня прошла не зря.

— Смотри, Иван, не улети, а то останемся без электрика, — шутили в цехе.

На что Стрельцов отвечал:

— Не бойтесь, товарищи. Электрика найти можно, планериста — потрудней.

Ивану уже было за сорок. Крупный мужчина. Меланхолик. Начальник цеха знал о левой работе Стрельцова, но не обращал внимания, так как электрик Иван справлялся со своей работой: все в цехе крутилось, вертелось. А вот с Садовским были проблемы: хороший токарь, но любил выпить. Позавчера Олег опять напился. Валентин Петрович говорил уже с ним, ругался, не понимает человек, а ведь уже в годах. Валентин Петрович наказывал Чебыкину, чтобы следил, чтобы не было посторонних людей в цехе. Олег принимал заказы за цехом. Он никому не отказывал. На вопрос «сколько?» — был один ответ — бутылка.

2

«Ну и совесть у людей… Я бы так не мог. У нас работа, план. И сварщик в смене один»… — сидел Чебыкин за столом в конторке, выбивал ногами чечетку — психовал. Пять минут одиннадцатого. Темно уже. До конца смены еще два часа. Уже целый час Лаптев варил Гончарову, механику с Горгаза, «Жигули». Леонид Иванович был у механика в должниках: вчера Наталья, жена Гончарова, принесла две банки тушенки, в свободной продаже тушенки не было. Услуга за услугу. Гудел расточной станок. Скрипел у Бушмакина резец. Чебыкин давал себе слово больше никому ничего не делать по знакомству и каждый раз… — нарушал. На прошлой неделе пришла медсестра из медпункта, попросила свальцевать трубу в баню, старая проржавела. Муж — инвалид. Как откажешь? Пришлось отдавать в работу.

Где-то в пол-одиннадцатого Гончаров ушел, сунув Лаптеву за работу пятерку.

Больших ремонтов на заводе не было, слесарной работы — немного. Плотников сидел за вальцами, курил, хитрил, оставляя работу на завтра, чтобы не слоняться по цеху без дела, не привлекать внимания мастера. Скоро на пенсию. Лучшие годы были отданы работе. Работа, работа и работа. По вечерам сильно болели руки. Старость. Ничего вечного нет. Одно состояние переходит в другое. Где-то Алексей читал, что после смерти человек перевоплощается в животное или вырастают крылья, как у птицы.

— Перекур! — во всеуслышание объявил Пашков. — Дмитрий, давай покурим.

Уже стало правилом компанией курить, и мастер не так придирался, когда все вместе. Пашков сел на трубу рядом с Плотниковым. Дмитрий устроился на швеллере чуть в стороне. Лаптев был у токарей.

— Алексей, куришь, а нас не зовешь. Нехорошо, — делал Пашков замечание Плотникову. — Не по-товарищески.

–…интересно, вот так летишь… паришь…. видно далеко-о-о… — широко раскинул руки Плотников, точно крылья, его большой рот с железными фиксами расплылся в довольной улыбке.

— Рожденный ползать летать не умеет! — сказал, как отрезал, Пашков.

— Да, кто-то ползает, а кто-то ходит, — философски заметил в свою очередь Алексей.

— Алексей, а если мы опять перешли бы на сдельщину, думаю, хуже бы не стало, — возвращался Пашков к вчерашнему разговору.

Вчера в конце смены стихийно возник разговор, что лучше — сдельщина или бригадный подряд. Бобров с Ефимовым были за сдельщину, но за такую, чтобы сразу были расценки на работу. Чтобы человек знал, за что работал, и мог сориентироваться. Тогда будет толк. Появится заинтересованность в работе, сделать больше.

— Лучше не будет, — не сразу ответил Плотников. — Все равно заработок будет выводиться в конце месяца. Токарям еще можно работать сдельно. У них определенная работа, а у слесарей работа разная. Как тут расценишь?

— Конечно, у слесарей работа разная, — пропал у Пашкова всякий интерес к сдельщине.

Если бы пришлось выбирать между сдельщиной и КТУ, Дмитрий предпочел бы второе. Проще. Не надо упираться, как при сдельщине. Фонд заработной платы постоянный. Заработок в двести пятьдесят рублей обеспечен.

— Чего расселись?! Работать надо! Не скажешь, так всю смену просидят! — вскочил Плотников, заметив Чебыкина.

Это была шутка и — шутка нехорошая. Леонид Иванович прошел мимо, ничего не сказал.

— Ну ты и еврей, — кинулся было Пашков на Плотникова, но быстро остыл. — Как сядешь — так он и появляется. Чутье у него, что ли, на перекур?

3

Чебыкин с Ефимовым опять выясняли отношения, сошлись у доски «Будни цеха».

— Леонид Иванович, объясни, как ты выводишь КТУ?

— Как?

— Как?! — зло усмехнулся Антон.

— Я тебе уже говорил, и добавить мне нечего. У тебя была черновая обработка. Почему, Антон, я тебе должен платить больше, чем другим? У тебя КТУ не меньше, чем у Боброва, Бушмакина…

— Давай, заливай! — побледнел Антон.

— Я тебе, Антон, прямо скажу, ты — рвач. Для тебя главное — деньги. Я давно это понял.

— Дальше…?

— Я вывожу КТУ по работе, как человек работает. Если старается и качество хорошее, значит, и КТУ у него высокий. Я так считаю.

— Я знаю, как ты считаешь! Что ты дураком прикидываешься? — кажется, Антон готов был пустить в ход кулаки.

— Не заводись, Антон. Давай на совете смены поговорим, обсудим все.

Совету смены Антон не доверял, другое дело — собрание, на собрании все официально, открыто. Антон, чтобы не забыть, что сказать, не попасть впросак на собрании, все записал, что сказать. Не забыл Антон и про мёд. Он был в отпуске, когда давали мёд, Чебыкин даже не позвонил. Все это и многое другое Антон выложил по бумажке на собрании в красном уголке. Стало тихо, так тихо, как бывает только перед грозой.

Начальник цеха встал, откашлялся:

— Ты, Антон — склочник! Собираешь сплетни, всю грязь, как последняя баба, — Валентин Петрович был лучшего мнения об Антоне.

— Я, Валентин Петрович, не склочник. Я хочу разобраться с КТУ.

— Нет, склочник… — Не мог Валентин Петрович больше говорить, сердце защемило, сел.

— Товарищи, — заговорил Чебыкин, — я от своих слов не отказываюсь и могу при всех повторить, что Антон — рвач. Для него главное в работе — количество. Сколько раз ему делал замечания насчет качества.

— Неправда! — вскочил Антон. — Там, где нужно качество, оно у меня есть. Я хорошо знаю, куда идет та или иная деталь. Зачем же я буду стараться, тратить время на качество, где этого совсем не надо? Это нерационально.

— Антон Васильевич, — тяжело вздохнув, заговорил Валентин Петрович. — Я уже тридцать с лишним лет работаю на заводе и то не знаю, куда идет та или иная деталь.

— Но работа у нас в цехе повторяется. Редко, когда бывает что новое.

–…да, не сработаться вам, друзья.

— Валентин Петрович, а если перевести Антона в смену Ельцова, — предложил Бобров.

Еще вчера в комнате приема пищи большинством было решено перевести Ефимова в смену Ельцова. Антона не было: собирал мотоблок.

Чебыкин сидел, низко опустив голову. Хмелева взяла слово:

— Товарищи, Антон первым начал оскорблять… Я слышала. На месте Леонида Ивановича я бы, наверно…

— Товарищи, но так нельзя работать, — взмолился Антон, крепко вцепившись в спинку впереди стоящего стула. — Нет продвижения вперед, стимула!

Антон уже не надеялся ничего доказать, по инерции продолжал еще спорить:

— Все в работе должно оплачиваться, каждая мелочь, элемент рационализации. Все, что способствует повышению производительности труда, должно оплачиваться. Надо переходить на сдельщину. Она более прогрессивна в этом отношении.

— Нас никто на сдельщину не переведет, — отвечал начальник цеха. — Мы на самофинансировании. Не мы одни в таком положении.

На этом собрание закончилось, если его вообще можно назвать собранием: не было ни секретаря, ни председателя. Все прекрасно обходились без председателя: кто хотел, выступал. На днях должен был выйти приказ о переводе Ефимова в смену Ельцова.

4

Совсем плохо стало с вагонами. Сегодня они есть, завтра — нет. Не было уверенности в завтрашнем дне. Упала дисциплина в цехе. Продолжительней стали перекуры, чаи. Комната приема пищи была небольшая. У окна стояли два вместе сдвинутых стола. Четыре скамейки на три человека. Холодильник, двухведерный кипятильник. Слева на стене висела картина-лубок: деревенские краснощекие бабы во дворе пили чай. На столе стоял самовар. Пряники, баранки, кренделя. Ешь — не хочу. Зойка каждое утро наливала свежей воды в кипятильник. Заваривал чай Пашков.

Пили чай с карамелью. Бушмакин выпросил у Зойки конфеты, зажав ее в инструменталке.

— За что работать? Заработок — копейки, жрать нечего. Построили социализм. Рабочий — хозяин производства! — опять возмущался Пашков.

— До хозяев производства нам еще далеко, — поучительно заметил Бобров. — Например, в США и других капстранах акционерная форма хозяйствования. Рабочий там совладелец предприятия. У него есть акции. По этим акциям он получает дивиденды. Чем лучше предприятие работает, тем больше у него дивидендов. Рабочий заинтересован лучше работать, чтобы у предприятия была прибыль. У нас же уравниловка. Надо сказать начальнику цеха, чтобы не принимал больше людей. Зачем нам лишние люди?

— Так-то оно так, — и согласен, и не согласен был Лаптев. — Но у нас есть свободные станки. Штат неполный. Еще пять токарей надо.

— Виктор, нам положено платить за недостающий штат? Нам платят? — спросил Олег.

— Пятьдесят процентов.

— А почему пятьдесят, а не сто? Почему?

Никто не знал, и тогда Олег объяснил:

— Потому что начальству невыгодно, чтобы мы хорошо зарабатывали: им меньше достанется.

— Это точно, — кивнул Лаптев. — Я на днях разговаривал с одним человеком из конструкторского бюро из Ростова. Если верить, они там совсем не работают, а деньги получают. И деньги неплохие, шестьсот-семьсот рублей в месяц. Например, дают им заказ что-нибудь сконструировать. Они ничего не делают, а когда подходит срок — работа готова. У них в архиве любой чертеж можно найти.

Производственная тема закончилась, зашел разговор о сталинизме, ГУЛАГе — любимая тема Пашкова. Валиев с Сидорчуком участия в разговоре не принимали, пили крепкий чай, ловили кайф.

Зойка пришла мыть посуду.

— Что так рано? — задирался Бушмакин.

— Все. Ваше время вышло.

— Зойка, у тебя есть еще конфеты?

— Есть, но не про твою честь. Ты больше меня зарабатываешь…

Лаптев последний день работал сварщиком, переводился на плазменную резку. В пристрой, рядом с кузницей, вчера был завезен аппарат плазменной резки. Виктор прошел уже двухнедельный курс обучения. Новый сварщик, Дорофеев Вадим, был невысокого роста, худощавый, лицо открытое, простое. Женат, была дочь. Для установления среднего заработка, КТУ Вадим на три месяца был переведен на нарядную систему оплаты труда. Вадим работал почти без перекуров, рвал. Эти три месяца для него были решающими, потом можно и расслабиться, но сейчас надо было делать деньги, не сдавать в работе.

Вчера на цех дали холодильник и два мужских полушубка сорок восьмого размера. В свободной продаже бытовой техники не было, все по записи. А по записи своей очереди надо было ждать года два-три, не меньше. Холодильники появились на заводе по бартеру: завод отгрузил Челябинскому предприятию бытовой техники щебень. На холодильник в цехе записалось шестнадцать человек. Без двадцати пять собрались у доски «Будни цеха» на розыгрыш. Хмелева скатала шестнадцать бумажек и еще раз зачитала список остронуждающихся в бытовой технике.

— Сергей, ты хвалился, что у тебя холодильник бесшумно работает, — вспомнил Ельцов.

— Ну и что? Может, он потому у меня бесшумно работает, что уже на ладан дышит, — не растерялся Пашков. — Странные вы люди. Это мое дело, записаться мне на холодильник или нет!

— Нехорошо, Сергей, — сокрушенно покачал головой Ельцов. — У Садовского нет холодильника. Он масло в воде держит.

— Если мне нужен холодильник, то я имею право его взять. Если бы он мне был не нужен, я не записался бы. Что, у меня деньги лишние?

— Ладно, хватит!.. — одернул Сергея Бушмакин: позавчера Сергей рассказывал, что дочь выходила замуж, нужен холодильник.

— У Чекалина тоже есть холодильник. Дурью маетесь. Совсем совесть потеряли, — взывала к справедливости Клавдия.

Рудаков из смены Ельцова отказался от холодильника: у него был, только старый. В результате отсева из шестнадцати нуждающихся осталось девять. Неожиданно возник вопрос, надо ли разыгрывать холодильник: не лучше ли будет на цехкоме решить этот вопрос.

— Я думаю, лучшему работнику отдать холодильник. По труду и честь, — был Валентин Петрович за цехком.

— При чем здесь цехком? — упрямо тряхнула кудрями Клавдия. — Надо разыгрывать. Кому достанется — тому достанется. Без обиды.

— Правильно! Разыграть холодильник, а то привыкли все в тесном кругу решать, — выступил Ефимов.

— Конечно, лучше разыграть. Так демократичней.

— Давай сюда, сыпь, — снял Плотников с головы кепку, оголив плешь.

— Надень, а то простынешь! — сострил Сапегин.

Мария Павловна скатала девять новых бумажек, бросила в кепку, перемешала.

Первым запустил руку в кепку Спицын — фортуна обошла его. Игорю тоже не повезло. Пустеев вытащил бумажку, развернул: «Холодильник».

— Везет дуракам, — не сдержался Бушмакин.

— Сам ты… — Гришка нецензурно выругался.

Никто не обратил внимания. Пустеев не мог без мата. Нецензурная брань в цехе — явление нередкое. Немногие обходились без брани.

На мужские полушубки никто не записался. Плотников взял со стола полушубок, долго его рассматривал, потом высоко поднял над головой, широко улыбнулся:

— Полушубок сорок восьмого размера — раз? Полушубок сорок восьмого размера — два! — устроил Алексей торг.

5

Клавдия всегда ложилась спать ровно в десять и сразу засыпала, вчера же долго ворочалась, прежде чем уснуть… Думала о Вадиме, новом сварщике. Проснулась в пятом часу, опять уснула, видела Вадима во сне, ходила с ним в кино. После фильма он начал приставать, она ударила его по лицу. У Вадима потекла из носа кровь….

Машинально, без аппетита Клавдия выпила чай с печеньем и без пяти минут семь вышла из дома. Пять минут восьмого была на автобусной остановке. Автобус пришел без опоздания. Клавдия стояла — свободных мест не было. Она никак не могла забыть сон. А если бы это был не сон? Могла бы она ударить Вадима?

Женские бытовки были рядом с мужскими — через дорогу. В тридцать пять минут восьмого Клавдия в рабочем вышла из бытовки. Она подходила к цеху, и тут дружное: «А-а-а!» Мужики забивали козла в домино, был «сопливый».

— Кричите, как сумасшедшие. Далеко вас слышно. Здравствуйте.

— Здравствуй, милая, — раскланялся Пашков.

— Здорово, — сдержанно ответил Владислав.

Больше никто Клавдии не ответил на приветствие — не потому, что не хотел или не слышал, просто некогда было, шел еще один «сопливый». Хлесткими были удары костяшек домино о стол. Игра достигла своего апогея. Дорофеев грязно ругался. Человек был несдержанный. Клавдия сидела на скамейке справа от Вадима.

— И не надоело вам стучать? — ничего хорошего Клавдия не находила в домино. — Ерунда какая-то. Лучше дома лишние полчаса провести. Вадим, тебя выгоняют, что ли, из дома?

— Конечно, выгоняют, — повернулся Вадим. — А ты что зеваешь? По ночам меньше бегать надо.

— Я не бегаю, — с достоинством ответила Клавдия, крепко прижимая к груди сумку.

— Знаем мы вас, — Вадим закурил. — Ну зачем ты крутишь по пять?! У него же есть пятерки.

— Фу, дымишь, как паровоз, — замахала Клавдия руками. — Много куришь.

— Чего? — Вадим специально глубоко затянулся, выпустил дым как из трубы.

— Сейчас как дам! — показала Клавдия кулак. — Сразу проглотишь трубу.

— А ты что, не куришь?

Клавдия не знала, что и ответить: она с шестнадцати лет курила. Курила и Хмелева. Они на пару дымили, закрывшись в туалете.

— Здравствуйте, товарищи, — подошел Бобров.

Он всегда приходил в одно и то же время, минута в минуту. Пришел Плотников, поднял руку, что означало: привет. Наталья Лазарева, кладовщик, пришла в новой шубе, нарядная.

— Привет всем, — небрежно кивнула она.

С Бобровым Наталья здоровалась персонально, за руку. Была взаимная симпатия. Дорофеев три раза садился играть и ни разу не выиграл.

— Эх ты, игруля, — не сдержалась от замечания Клавдия.

— Ни одной тройки! Как тут выиграешь? — психовал Вадим.

— Рассказывай… Не умеешь играть, так не садись.

До самой разнарядки, а она началась с опозданием, Клавдия с Вадимом препирались, присматривались друг к другу. Ни с кем из мужчин в цехе Клавдия не была так внимательна, как с Вадимом.

На прошлой неделе еще Чебыкин хотел провести сменное собрание, выбрать профгруппу, но было много работы, некогда. Сегодня — посвободней. Пять минут ушло на разнарядку.

— Товарищи, для ведения собрания надо выбрать председателя и секретаря. Предлагайте.

Минуты две прошло в томительном ожидании — ни одного предложения. Леонид Иванович больше ждать не мог:

— Предлагаю председателем Боброва, секретарем — Хмелеву.

— Пусть Хмелева за председателя и секретаря. Она там ближе, — имел в виду Олег, что Мария Павловна уже сидела за столом, не надо пересаживаться. Олег сидел далеко от стола.

— Ладно, — не стал Леонид Иванович спорить, затягивать собрание, хотя Олег мог бы и пересесть, не велика птица. — Инспектор по технике безопасности в смене Сапунов. Что я могу сказать: определенная работа Дмитрием, конечно, велась, заполнялся журнал. Но работа велась слабо. Хотелось, чтобы больше было инициативы. Грубых случаев нарушения техники безопасности в смене не было. Вот, пожалуй, и все про технику безопасности, — Чебыкин достал из тетради по инструктажу по технике безопасности чистый лист и положил перед Хмелевой для протокола. — Бушмакин — страхделегат, больные им навещались. Профгруппорг Васенина.

— Я скажу, — встала Клавдия. — Работой я была не загружена. Почти вся моя работа сводилась к составлению списка нуждающихся в бытовой технике. Я думаю, такое каждому по силам. Вполне можно обойтись и без профгруппорга.

— Нет, — не согласен был Леонид Иванович. — Кто-то должен и списки составлять. Время нестабильное. Какая будет дана оценка работе профгруппы? Не отмалчивайтесь, задерживаете сами себя. Ну?

— Я считаю, что работа профгруппой велась на «удовлетворительно», — выручил Бобров.

— А я считаю, что неудовлетворительно, — противоположного мнения придерживался Ефимов. — Когда я лежал в больнице с желудком, ко мне никто не пришел.

— Да потому что ты сам ни к кому не ходишь, вот к тебе никто и не пришел, — легко объясняла Клавдия.

— Анатолий, как страхделегат, должен был меня проведать. Может, я — пьяный.

— Никто никому ничего не должен! Много хочешь, — обрушился Олег на Ефимова. — То тебя КТУ не устраивает, то еще что…

— Да, КТУ меня не устраивает, я лучше тебя работаю.

— Почему это?

— Потому что, Олег, ты топчешься на одном месте, работаешь по старинке, не внедряешь передовые методы. У тебя нет роста производительности труда.

— Зато у тебя, Антон, высокая производительность! В рабочее время собираешь мотоплуг.

— Олег, мотоплуг здесь ни при чем, — уже спокойней заговорил Ефимов. — Надо менять систему оплаты труда. При сдельной оплате у меня был стимул. Я знал, сколько стоит работа, и думал, как быстрее ее выполнить. По новой системе заработок выводится на глазок.

Антон ничего и никого не боялся, говорил, что думал. Он последний день работал в цехе: переводился мастером в карьер. Но об этом мало кто знал в цехе.

— Ты, Леонид Иванович, уравниваешь КТУ.

— Слушай, Антон, мы уже все решили на собрании, а ты опять начинаешь спорить. Зачем? — Чебыкин мысленно уже простился с Антоном.

— Но так нельзя работать! Вот вы попомните мои слова, — горячился Антон. — Надо пригласить начальника отдела труда и заработной платы, разобраться, что к чему. Надо сделать оплату труда по конечному результату.

— Конечно, Сафронова пригласить бы не мешало, — согласился Олег. — А то, действительно, вывели всем на заводе средний заработок и успокоились.

— Товарищи, это потом! — замахал руками Леонид Иванович. — Сейчас у нас отчетно-выборное собрание. Какие будут предложения по новому составу профгруппы?

Плотников с безучастным ко всему видом стоял в стороне, курил. Бушмакин строил пирамиду из домино. Валиев также далек был от собрания, думал о чем-то своем.

— Товарищи, почему молчим? Как будто мне одному это надо. Предлагайте, — сердился Леонид Иванович.

И опять выручил Бобров:

— Оставить в прежнем составе.

— Какие еще будут предложения? — Мария Павловна взяла ручку, быстро записала число, повестку дня, кто выступил. — Предложений больше нет? Тогда голосуем. Кто за предложение Боброва, чтобы оставить профгруппу в прежнем составе, прошу проголосовать. Единогласно.

Повестка дня была исчерпана. Собрание закончилось. Плотников с Копыловой устроили возню. Плотников норовил все ущипнуть Зойку за тощий зад, Зойка не давалась, визжала, била ногами об пол, точно необъезженная кобылица.

— Вали ее, Алексей, на скамейку, — подсказывал Бобров.

— Ты ему, Зойка, ногами в морду! — советовал Пашков.

Плотников начал сдавать, движения его стали вялыми, пропал энтузиазм, желание шкодить.

— Сейчас как стукну ногой по больному месту, старый пердун, — наседала Зойка.

— Говори прямо… — по сучку, — тяжело дыша, отошел Плотников в сторону.

— У тебя все сучки давно отпали, — поправила Зойка на голове берет, одернула костюм.

— Один остался. Хочешь, покажу?

— Тьфу! — плюнула Зойка и пошла в инструменталку, вынесла ведро с веником, занялась уборкой.

Сидорчук уходил в отпуск, работал последний день. По сложившейся традиции полагалось отметить это дело. Намечалась пирушка. Валиев, к примеру, с отпускных поставил три бутылки водки, две бутылки вина. Теперь была очередь Николая угощать. Раньше, до перестройки, чтобы не угостить с отпуска, считалось в высшей степени кощунством, неуважением к коллективу, предательством. Сегодня немногие в цехе, в основном кадровики, придерживались традиции. Вот уж второй день «Винно-водочный» не работал по причине отсутствия товара. Конечно, при желании можно было достать спиртное у спекулянтов за двойную цену. Но это было накладно.

— Где же взять водки? — расстроенный ходил Пашков. — Говорят, вагон пришел, но тянут с разгрузкой. Я уж и забыл, как водка пахнет. Когда денег нет, водка есть, когда водка есть — денег нет. Вот жизнь… Но должны сегодня завезти. Должны! Я чувствую.

Пашков не обманулся, после обеда водку завезли в магазин. Первым об этом узнал Сапегин от знакомого. Но как купить? Очередь, по словам знакомого, растянулась аж до дороги, это метров на сто. К пяти часам очередь удвоится, если не утроится; в худшем случае — спиртное закончится. Надо было торопиться, искать транспорт.

У электрика был грузовой мотоцикл, вместо коляски ящик, мало ли что увезти, привезти. Иван иногда ездил и за спиртным, выручал.

Иван был у себя, в мастерской, что-то сверлил для планера.

— Скоро полетим, значит? — как бы между прочим заметил Пашков.

–…как только, так сразу, — заученно отвечал Иван.

— Иван, голубчик, съезди за водкой, — за всю компанию просил Пашков. — Сидорчук уходит в отпуск. Надо по этому случаю… сам понимаешь.

— Успокойся, не плачь. Одно дело сделал, переходим ко второму. Давай! — протянул Иван как лопату-ладонь.

— Дай тебе бог здоровья! Вот молодец! — затанцевал Сергей.

Через полчаса Иван уже был в цехе с товаром. Пашков на радостях пел. Пили после работы у Сидорчука дома.

Часть четвертая

1

Не за что было работать: в магазине пусто, а если что и появлялось — по договорным высоким ценам. Зарплаты только-только и хватало на питание. На тридцать процентов упала производительность труда на заводе по сравнению с прошлым годом. Не стало соцсоревнования. Осталась одна работа, как она есть, в самом неприглядном ее виде, — как средство к существованию.

— Эй ты, старый хрен! Хватит шуметь! — ругался Дорофеев на Плотникова. — Как перекур, так он начинает шуметь! Хитрый, старый хрен.

— Что, без меня и покурить не можете? — обращал Алексей неприятный разговор в шутку, наждак все же выключил.

— Иди сюда, покурим! — махнул рукой Пашков.

Плотников прошел за вальцы, закурил. Алексей не держал зла на Вадима: был не лучше, тоже хамил. Два сапога — пара. Если бы Алексей захотел стать другим, то у него ничего бы и не получилось: коллектив знал его как балагура и не хотел знать другим. Одна возня Плотникова с Зойкой чего стоила. Комедия.

Зойка с ведром, веником под мышкой прошла к станку Бушмакина подметать.

— Зойка, иди сюда! — вытянув тонкую длинную шею, замахал руками Плотников.

— А ну тебя!

— Ишь, не в настроении, — довольный, объяснил Плотников. — Вчера мужик ее пришел с работы пьяный и сразу завалился спать. Даже не удовлетворил. Хмелевой жаловалась. Зойку, мне кажется, трудно удовлетворить. Худая — жадная.

— Это от организма зависит, от темперамента, а не от худобы, — запальчиво принялся объяснять Вадим. — Думаешь, худая, так много надо? Не всегда. Есть женщины, которым совсем не надо.

— Клавдия вот уж лет десять живет одна с дочерью. Я не слышал, чтобы она гуляла, кто-то у нее был.

Вадим жадно затянулся, выбросил окурок, сплюнул:

— Не слышал… В тихом омуте, Алексей, черти водятся. На днях у нее был день рождения. Подхожу я к ней, говорю: в гости приду? «Ой, я не готова к гостям». Заплакала. Строит из себя… Овечка.

«Станет она каждого принимать. Не дура!» — проникся Плотников гордостью за Клавдию.

— Неисправимый ты, Алексей, человек, — встрял в разговор Пашков. — Через неделю на пенсию, а ты все о бабах. Ты давай брагу ставь. Угощать нас будешь. Не угостишь, лучше в цех не приходи. Понял?!

— Мне ящик водки обещали оставить по справке, — признался Алексей.

— Ну смотри, чтобы ящик водки был, — успокоился Пашков

Пенсия для кого-то трагедия: работал, работал человек и вдруг оказался не у дел, стал не нужен. А для кого-то пенсия — долгожданный отдых. Алексей и ждал, и не ждал пенсии: придет — и ладно. И вот уж через неделю с небольшим — пенсия. Сильно болели руки. За кувалду Алексей уже и не брался, а если надо было хорошо ударить, просил Пашкова или Дмитрия. В помощи ни тот, ни другой не отказывали.

— Был у нас в СМУ бригадир один, Андреев, — рассказывал Вадим. — Баран бараном. Интересно он закрывал наряды. Я, значит, режу, варю, а он, козел, пишет мне в нарядах: уборка снега. И говорит, мол, я тебе в наряде закрываю девять тонн, а разве ты перекидал бы столько снега за смену? А перекидка снега стоит копейки. Ты мне, балбес, заплати за произведенную работу, и у меня выйдет пятнадцать-шестнадцать рублей в смену. Видишь, как у нас делается? Не хотят платить. На зарплате экономят. А сколько у нас денег уходит на никому не нужные объекты? Канал построили, а оказалось, что не надо было строить, экологии вредно. Деньги затрачены. Нет у нас хозяина.

— Так оно, — соглашался Плотников. — Как-то откомандировали нас, человек двести, на уборку картофеля. Приехали в колхоз, а там убирать-то нечего. Ведро картошки на человека. Целый день просидели, дурака проваляли, а ведь платить всем надо. В среднем девять рублей на человека. Капиталист бы так не сделал.

— Платить не хотят, — опять закурил Вадим. — Если бы мне платили, я бы стойку за четыре часа заварил, так я ее буду варить смену, потому что все равно мне больше не заплатят. Что я буду варить четыре часа, что смену — все едино.

— Конечно, если бы платили, можно было бы работать, — закурил Пашков. Сергей все хотел бросить курить, полгода продержался — по пьянке закурил. Около трубы, где сидел Вадим, все было оплевано. Вадим страшно плевался, даже когда слюней не было, все равно отхаркивался.

Вадиму уже был выставлен КТУ. Он уже больше не стремился сегодня сделать больше, чем вчера; есть работа — работал, нет — сидел. Дмитрий размечал фланцы. Нерабочей была атмосфера в цехе. Хмелева с кладовщицей пошли в инструменталку делить ситец. Вчера на заводе давали дешевую колбасу по два килограмма на человека, сегодня — ситец по пять метров на руки.

— И накормят, и оденут. Чего еще надо? — шутила Хмелева.

2

Вчера в торжественной обстановке в красном уголке Плотникова проводили на пенсию; был сделан подарок — стиральная машина-малютка «Фея».

— Человек всю жизнь проработал на заводе. Завод выделил на подарок тридцать рублей. Как подачку кинули! — возмущался после собрания Чебыкин.

Когда Кичигин, кузнец, уходил на пенсию, ему подарили большой ковер, одеяло ватное, транзистор — рублей на пятьсот, наверно, а тут — стиральная машина, да еще «Малютка».

Плотников спешно взял отпуск без содержания на три дня, чтобы не устраивать пьянку: тремя бутылками водки было не обойтись, а поить людей за просто так, на дармовщинку, Алексей не хотел. Чтобы Бушмакин и другие любители выпить на дармовщинку не приставали, придумал историю с пропажей водки с веранды: был ящик водки, и нет. Украли и все!

С выходом Плотникова на пенсию Дмитрий осиротел: Алексей был единственный человек в цехе, кому Дмитрий доверял, с кем был в хороших, приятельских, несмотря на разницу в возрасте, отношениях. Дмитрий сразу же после школы устроился на завод и был приставлен к Плотникову учеником. Наставник из Алексея был неважный, теорию слесарного дела Алексей не знал, да и практик был — так себе… Ученичество затянулось. И это было не лучшее время: много было всякого рода хозяйственных работ. Вместо положенных шести месяцев Дмитрий год проходил в учениках. Случалось, что и бегал за водкой, магазин был рядом. В армию Дмитрий ушел с четвертым разрядом. Демобилизовавшись, вернулся в цех, через год сдал на пятый разряд, обошел своего наставника в квалификации.

Начало смены было неплохим, работа несложная: отрихтовать, иначе, выправить пруток диаметром двенадцать из бухты на шпильки. Труд сродни кузнечному — с молотком. Прошел уже час за работой. Чуть побаливало с непривычки плечо. Тепло приятно разливалось по всему телу. Перекур. Чем изнурительней, напряженней работа, тем приятней, желанней перекур.

Чебыкин рубил уголок на комбинированных ножницах. «Подойдет, не подойдет? — курил, гадал Дмитрий. — Подойдет».

— Дмитрий, ты уже пятнадцать минут сидишь. Работы нет?

— Какие 15 минут? Ты что! Я только сел! Спроси у Пашкова.

— Я и так знаю, без Сергея. Не слепой.

— Ты, Леонид Иванович, смотришь: человек сидит, значит, филонит, надо ему зарплату урезать. Я только сел!

— Я, Дмитрий, смотрю, как человек работает: старается. Бывает, конечно, что человеку нездоровится, не работается. Но это — раз в месяц, два… Я ставлю ему за смену средний КТУ. Стараюсь не обидеть.

— «Не обидеть»…

— Ты, Дмитрий, много себе позволяешь. Копыловой грубишь. Я слышал, как ты с ней разговаривал. Она баба с придурью, но она — человек.

— «Человек». «Человек». У тебя своя правда, у меня — своя. Мы никогда не поймем друг друга.

Чебыкин ушел.

— Слышали?! — не мог Дмитрий молчать. — Я, говорит, пятнадцать минут уже сижу. Я только что сел. Время было пять минут десятого, я посмотрел еще на часы, когда сел. Сейчас урежет КТУ. Как после этого работать?

— Видишь ли, им же надо, чтобы ты хорошо работал, чтобы у них был заработок, — принялся объяснять Вадим. — Они же ничего не производят. Дармоеды! Мы их обрабатываем. В Америке человек получает шестьдесят пять процентов от того, что произвел, а у нас — пятнадцати не выходит. Куда это годится!

«Все, хватит! — не хотел Дмитрий больше так работать. — Рассчитаюсь. К черту все! Завтра же подам заявление на расчет. Хватит с меня! Сколько можно терпеть!»

3.

— Сергей Константинович, где Шубин?

— Шубин у меня отпросился. К нему мать приехала, я его отпустил. Все-то тебе, Бобров, надо знать.

— Болотовой нет.

— Олег, с ней плохо стало, — отозвался начальник цеха. — Владимир Осипович, ведите собрание.

Владимир Осипович — через три года на пенсию. Расточник, каких поискать.

— Четыре человека в отпуске, два на больничном. Итого присутствует на собрании тридцать четыре человека.

Появилась Болотова, больная. Она не пошла домой: не каждый день отчетно-выборное собрание, было интересно послушать.

— Какие будут предложения по открытию собрания?

— Открыть, чего по десять раз собираться, — предложил Валиев.

— Итак, товарищи, поступило предложение открыть собрание. Кто за данное предложение, прошу голосовать. Единогласно. Для ведения собрания надо выбрать председателя и секретаря. Какие будут предложения?

— Вершинина. Лысенко.

— Кто за данное предложение? Единогласно.

Галина Афанасьевна без лишних слов заняла место секретаря за столом. Вершинин хотел было отказаться: сколько можно председательствовать, есть молодежь — но прошел к столу.

— Товарищи, — повел собрание Андрей Павлович. — На повестке дня у нас три вопроса — отчет председателя цехкома о проделанной работе, выборы нового состава цехового комитета и «разное». Кто за данную повестку, прошу голосовать. Единогласно. На собрании у нас присутствует член заводского комитета Вера Максимовна Кузнецова и начальник отдела труда и заработной платы Петр Николаевич Сафронов. По первому вопросу слово предоставляется председателю цехового комитета Владимиру Осиповичу Синельникову.

— Товарищи, — откашлялся Владимир Осипович. — Моя работа, в основном, была — получить бытовые и другие товары для цеха. Я, вроде как, был за снабженца. Вы сами хорошо знаете, что в магазинах все по талонам, ничего не купить. Вот, пожалуй, о моей работе все. Остановлюсь вкратце на жилищном секторе, спортивно-массовой работе, технике безопасности и работе страхделегата. Жилищный сектор вел Бобров. Все заявки на жилплощадь своевременно передавались им в завком. У меня к нему претензий нет. За спортивно-массовый сектор отвечал Лаптев. Спортивная работа в цехе велась слабо. Да и как-то не до спорта было. Страхделегат — Сапегин, больные им навещались. Инспектором по технике безопасности была Сидорова — работа велась. Был сделан транспортер для подачи заготовки на механическую ножовку. А то Клавдия чуть без ног не осталась: заготовка с механической ножовки упала, еще немного бы — и по ногам. Все обошлось.

— Всё? — спросил Вершинин.

— Вроде всё.

— Какие вопросы будут к докладчику? Может, кто из членов цехкома хочет выступить? Добавить? Нет желающих? Какой будет оценка работе цехового комитета?

— Можно я? — поднял руку Леонид Иванович и, недождавшись, когда Вершинин даст слово, встал. — Моя оценка будет «удовлетворительно». Не все получалось, как хотелось бы, но время неспокойное. Живем одним днем.

— У кого еще какие будут предложения?

— Я тоже за «удовлетворительно», — поднял и тут же опустил руку Бушмакин.

— Итак, поступила оценка «удовлетворительно». Кто за данное предложение, прошу голосовать. Виктор, ты «за» или «против»?

— За.

— Выше тяни руку, чтобы видно было, — делал Вершинин замечание. — Кто против? Воздержался? Тоже нет. Переходим к следующему вопросу — выборы нового состава цехового комитета. У кого какие будут предложения?

— Оставить цеховой комитет в прежнем составе, — поднялся Ельцов.

— Еще какие будут предложения? Предложений больше нет. Тогда голосуем.

— У меня самоотвод.

Заявление Сапегина было как гром среди ясного неба.

— Как? — растерялся Вершинин.

За тридцать шесть лет в цехе он и не помнил случая, чтобы кто-нибудь отказался от работы в цеховом комитете. Быть избранным в цеховой комитет считалось престижным.

— Андрей Павлович, если человек не хочет работать в цеховом комитете, зачем его принуждать? — спокойно отнеслась кладовщица к самоотводу Сапегина. — Я думаю, надо удовлетворить его просьбу.

— Ну ладно, — согласился Вершинин. — Тогда кто будет вместо Сапегина? Предлагайте.

— Бушмакина!

— Ну и дурак же ты, Олег! Тянут тебя за язык, — Анатолий был не против работы в цеховом комитете, но уж как-то все неожиданно…

— Еще будут предложения?

— Тихомирова, — откликнулась Лысенко.

Владислав был человек самостоятельный, вел здоровый образ жизни. Мужчина — симпатичный. Кузнец.

— Голосуем.

Бушмакин набрал наибольшее количество голосов и вошел в состав цехового комитета. Тридцать пять минут ушло на отчетно-выборное собрание — своеобразный рекорд. Обычно было по несколько кандидатур на каждую должность. Затем была выбрана счетная комиссия. Голосование было тайным. После объявления результатов голосования счетной комиссией новый состав цехового комитета еще собирался в узком кругу на выборы председателя.

— Переходим, товарищи, к разделу «разное». Слово предоставляется начальнику отдела труда и заработной платы Сафронову Петру Николаевичу. Пожалуйста.

Разговор предстоял серьезный. Люди были настроены решительно.

— Товарищи, мне знакомы ваши проблемы, — в дружеском тоне начал Сафронов, — но ничем вам помочь не могу. Все мы зависим от конечного результата. Будет щебень — будет и заработок. Если мы не реализуем продукцию, нам никто ничего не даст и будем без денег. Так?

— Петр Николаевич, мы это уже слышали. Это все понятно, — взял Бобров слово. — Но вот КТУ — сколько конфликтов из-за него!

— Значит, КТУ действует, — нашелся Сафронов.

— Да уравниловка ваш КТУ! Мастер не может точно определить объем выполненной работы. КТУ выводится на глазок. Взять Садовского или Бушмакина. У них большой опыт работы, что для них перекур?! Они потом нагонят в работе. А другой — всю смену простоит за станком, а ничего не сделает. Нет стимула в работе. Фонд зарплаты у нас постоянный. Сколько ни старайся, все равно больше не заработаешь.

— Что ты, Олег, с ним разговариваешь. Он же баран! — выкрикнул Дорофеев.

— Попрошу выбирать выражения, — держался Сафронов с достоинством.

— Извините, — покраснел Вадим. — Вырвалось.

Вадим был выпивши. После обеда варил бачок знакомому, шабашил.

— Постоянный фонд зарплаты связывает нас по рукам. Нет у нас стимула в работе, — повторялся Олег.

— Товарищи, у нас на заводе коллективный подряд и оплата труда с применением КТУ, — отвечал Сафронов. — В будущем мы, может, перейдем на аренду — и оплата труда будет другой. А если вам хочется стать хозяевами, выкупайте цех.

— Директор нам цех не отдаст, — усмехнулся Олег. — Чего зря говорить. Была же у нас чековая система, только надо было до ума ее довести. Заработали мы, скажем, по чекам двадцать тысяч — отдай нам эти двадцать тысяч. Тогда человек будет заинтересован работать больше и лучше.

— Над твоим предложением, Олег, стоит подумать, — сдался Сафронов. — В нем есть здравый смысл.

— Еще какие будут вопросы к товарищу Сафронову? — встал Вершинин. — Нет вопросов?

Ничего конкретного, обнадеживающего Петр Николаевич не сказал. Разговор прошел впустую, словно его и не было.

— Когда в столовой будет наведен порядок? — хотел бы знать Лаптев. — Обеды во вторую смену плохие. Качество низкое.

— Да, качество низкое, — поддержал Лаптева Бобров. — Очередь большая. Весь обед на ногах.

— Много чужих в столовой.

Замечания по столовой адресовались Вере Максимовне Кузнецовой, как представителю завкома.

— Товарищи, со столовой разберемся. Обязательно будет наведен порядок! — обещала Вера Максимовна.

Без пятнадцати пять собрание закончилось, если в душевой не размываться, можно было успеть на автобус.

Через две недели после собрания на дверях столовой появилось объявление, что с одиннадцати до тринадцати обслуживаются только рабочие завода. Во вторую смену в столовой появилось рагу — не одни котлеты. Разнообразнее стало меню.

4

Чебыкин временно исполнял обязанности начальника цеха. За мастера был Лаптев.

В пятницу утром Валентин Петрович еще заходил в кузницу, в слесарное отделение. Где-то в одиннадцать пришел механик с дробилки, срочно потребовался шибер. Но на расточном станке стоял вкладыш, и тоже — срочно. Леонид Иванович не знал, как быть — пошел к начальнику. Валентин Петрович лежал справа от стола, на спине, раскинув руки, бледный, рот открыт…

Клавдия долго не могла успокоиться, ревела. Иванова тоже в слезы. Решали, что делать, как помочь товарищу. Для многих в цехе Валентин Петрович был свой человек. Для Плотникова начальник цеха по сей день был — слесарь. Плотников упорно не хотел признавать его за начальника: Валентин — и все. Никто и не слышал, чтобы Валентин Петрович когда-нибудь жаловался на здоровье, и тут такое…

Вчера Ельцов был в больнице, проведывал, позавчера — Клавдия ходила. Валентин Петрович спрашивал о работе, интересовался керамзитом, как идет наладка оборудования.

В цехе прибавилось всякого рода рутинной, не по специальности, работы. Вчера Дмитрий не стал размечать фланцы: не захотел, пошел на принцип. Лаптев спрашивал:

— Почему не разметил?

— Не успел. Струбциной лист было не взять, три тонны.

— Надо было отверстие вырезать.

— Вадим был занят.

— Я ведь предупредил тебя, что работа срочная.

— Срочная… Но я даже не знаю, за что работаю.

— И не узнаешь!

Труд терял свою привлекательность, становился в тягость. Были минуты, когда Дмитрий ненавидел свою работу; шел на работу как на эшафот. Скоро в отпуск! В отпуск!…не будет ни Лаптева, ни КТУ, ни сидящего без работы Вадима, ни фланцев. Никогда еще Дмитрий так не ждал отпуск. В отпуск! В отпуск! До отпуска — еще целых два месяца.

5

После Дня Конституции по цеху поползли слухи о создании малого предприятия «Ремонтник» на базе ремонтного цеха и цеха отгрузки. И скоро, действительно, ремонтный цех, отгрузка были преобразованы в «Ремонтник». Как объяснил директор малого предприятия Борис Иванович Жигалев, это делалось с целью увеличения заработной платы. Малое предприятие — это самостоятельное предприятие, со своим счетом в банке, фондом заработной платы. Главным для «Ремонтника» оставался ремонт заводского оборудования. При заводе уже было два малых предприятия — «Прогресс», «Механизатор». Жигалев неплохо знал коллектив ремонтного цеха, одно время работал мастером, потом перешел в отдел сбыта. Борис Иванович был небольшого роста, представительный седовласый мужчина. Широкое скуластое лицо с угасающим румянцем. Взгляд умный, понимающий. Держался Борис Иванович независимо, знал себе цену.

В среду прошло собрание, на котором Борис Иванович рассказал о малом предприятии, что оно собой представляет. Оратор он был никудышный, к тому же заикался. У «Ремонтника» будет своя бухгалтерия, снабжение — все, как на большом предприятии. За электричество, воду — за все надо будет платить. Можно работать и в выходные.

— Надо нам быть сплоченнее. Думаю, мы не ударим в грязь лицом. Будем хорошо работать — жить будем лучше. Нам не на кого надеяться, как на самих себя. Главное, не надо отчаиваться. Верно?! — на оптимистической ноте закончил выступление директор «Ремонтника».

Время было неспокойное, голодное. На заводе каждую неделю что-нибудь да давали: то колбасу, то сыр, то яйца. Даже завозили импортные куртки. В магазине трусов не было. С созданием малого предприятия у людей появилась уверенность в завтрашнем дне; можно было работать. Вышел из отпуска Плотников, думал с годик еще поработать. Теперь можно было работать: по новому трудовому законодательству и пенсия начислялась, и заработок шел. Раньше пенсия и зарплата в сумме не должны были превышать триста рублей, приходилось работать неполную смену; уходить в вынужденный отпуск. Плотников подсчитал — зарплата и пенсия, рублей четыреста должно выходить.

Бушмакин с Пашковым все приставали к Плотникову, чтобы «поставил» с пенсии, а то нехорошо получается. Алексей: украли водку и все, целый ящик. Нет водки!

Дорофеев размечал фланцы, страшно ругал Пашкова, сидевшего на кране:

— Черт возьми этого дурака, мать его! Фланцы не может разметить! Спешит, как голый на… Осел!

Сергей разметил фланцы без припуска на обработку, и восемь фланцев пошли в брак, в металлолом.

Позавчера Зуев, сварщик из смены Ельцова, ушел в отпуск. Смена осталась без сварщика. Резки прибавилось. Вадим злился. Лист местами был в масле. Слезились глаза от гари, першило в горле. Вадим поминутно отхаркивался.

Дмитрий сидел за вальцами, курил. Не было болтов на м16 для сборки формы на керамзит. Потом вдруг выяснилось, что надо торцевать раму. Механик не тот размер дал. Опять простой.

Плотников складировал на улице металл. Тихо как-то было в цехе. Бобров был в ученическом отпуске, готовился к защите диплома. Хмелева — на больничном с ребенком. Месяц в году, а может, и больше, выходил у нее нерабочим. Валиев был навеселе.

Вчера смена прошла без простоя, Дмитрий много сделал. Слегка побаливало плечо, старая травма: вытаскивал из стеллажа краном лист, до армии это еще было. Торопился. Лист был зажат, а когда наполовину освободился — выскочил, Дмитрий хотел его остановить, хотя в этом никакой необходимости не было, и что-то тогда в плече щелкнуло. Неделю Дмитрий не мог поднять руку. Потом вроде ничего, прошло. Слабым было освещение в цехе. Раньше Дмитрий как-то не замечал. «Не до освещения было. Работал себе и работал. Был передовиком, — думал Дмитрий, — и вдруг разом сдал. Впрочем, так ли уж сразу? Может, время пришло уступать место молодым? Нельзя же быть все время первым. Годы уже».

Лаптев прошел в слесарное отделение, закрутил головой.

— Меня, что ли, потерял? — вышел Дмитрий из-за вальцев.

— Раму Вершинин сейчас торцанет. Можно будет собирать. Надо сегодня собрать форму, — наказывал Виктор.

— Успею — успею, не успею — не успею.

Будь на месте Дмитрия кто-нибудь другой, Виктор нашелся бы что ответить, что значит «не успею». С Дмитрием же Виктор терялся, робел. Дмитрий человек был немногословный, в годах. Специалист. И Виктор не хотел бы портить с ним отношения.

В четыре тридцать Дмитрий закончил с формой.

6

С созданием малого предприятия в цехе заметно прибавилось работы. Было много заказов на памятники, оградки, погребные ямы. На первом месте оставались ремонтные работы, завод.

Последнее время стала падать дисциплина в смене. Ранними стали уходы на обед, с работы. Во вторую смену обед по расписанию в шесть тридцать, а в шесть пятнадцать никого уже не было в цехе. Виктор сделал Клавдии замечание, так она два дня дулась, не разговаривала. На третий день только заговорила.

В слесарном отделении был перекур. Вадим рассказывал, как начальство било лосей, ночью вывозило туши животных на уазике из леса. Вадим сам видел эти туши.

Где-то рядом закричала кошка, их было в цехе две.

— Ух ты! — вскочил Вадим, затопал ногами. — Замолчи, проклятая!

— Что, на нервы действует? — с усмешкой спросил Лаптев. — Плохо стали работать. Конец месяца — надо бы поднажать, а мы сидим, курим. Откуда зарплате взяться? Сегодня вполне можно было собрать крылатку. Вы ее не собрали.

— Не успели. Что мы, лошади? — обозлился Вадим. — Если бы мы сегодня собрали крылатку — все равно больше бы не заработали. На прошлой неделе я за двоих работал, резал фланцы. Зуев ушел в отпуск. А мне заплатили за двоих? Ничего подобного! У нас не принято платить за проделанную работу. Если бы я знал, что сколько заработаю, столько и получу, тогда можно было работать.

— Ну надо, Вадим, и совесть иметь, — обиделся Лаптев.

— Кому нужна эта совесть! А кто довел страну до такого состояния, у того была совесть? Или главное, чтобы у народа была совесть?

— А сам ты, Виктор, как работал? Забыл? — Плотников мог и напомнить. — Мастером стал и заговорил сразу по-другому.

— Почему «по-другому»?.. — растерялся Лаптев.

— А вот потому…

Дмитрий не принимал участия в разговоре, отмалчивался, хотя было что сказать, к примеру, слабое было освещение в цехе, вопрос с вентиляцией не решен… а что касается крылатки, при желании, можно было ее закончить к концу смены. Но Дмитрий, как и Вадим, не стремился. Все это походило на заговор.

Без пятнадцати час Клавдия с Зойкой вышли из инструменталки и направились к выходу. Для них рабочий день закончился: во вторую смену Чебыкин отпускал женщин на полчаса раньше, чтобы успеть на автобус.

— Эй! Куда пошли? Сбегаете с работы! — попытался Бушмакин остановить женщин, но куда там: Клавдия с Зойкой даже не оглянулись.

В пятницу прошло собрание. Жигалев положительно отозвался о работе «Ремонтника». На счету предприятия было двадцать пять тысяч рублей. Средняя зарплата за прошедший месяц составила двести тридцать рублей. Это на двадцать рублей больше, чем за позапрошлый месяц. Работали все на один наряд, в общий котел. Зарплата начислялась из расчета: средний заработок плюс двадцать процентов тарифа, плюс премия.

— Не поймешь: одни говорят, плохо работали; другие — хорошо, — ворчал Вадим. — Кому верить?

Еще две недели, и — отпуск. Дмитрий весь истомился, измучился. Работал неровно, с оглядкой на Вадима: Вадим прибавлял в работе — Дмитрий не отставал. Вадим ленился — и Дмитрий не старался.

7

За время отпуска, двадцать семь рабочих дней так называемой нерабочей, праздной жизни, Дмитрий заметно отдалился от коллектива, словно и не работал в цехе. Так всегда было после отпуска. За четыре часа работы Дмитрий опять был своим человеком в цехе.

За отпуск пришло много молодежи. Похоже, смена поколений. Свободных станков уже не было. Борис Иванович сам набирал людей. В газете было объявление о приеме станочников на работу на малое предприятие «Ремонтник». В смене Ельцова было два новых токаря, слесарь, сварщик. У Лаптева — три токаря: Бакланов, Кучеров, Леонов. Валерий Бакланов недавно демобилизовался из армии, а до службы уже работал в цехе, был учеником у Бушмакина, сдал на третий разряд. Серьезный парень, не курил и к спиртному был равнодушен. Сергей Кучеров и Олег Леонов на прошлой неделе устроились. Кучеров был ровесник Бакланову, широкоплечий коротышка, весельчак. Леонову было уже за сорок, крепкий мужчина, что называется — в расцвете сил, женат, двое детей. Был принят на работу по четвертому разряду.

Бакланов с Кучеровым держались вместе. Вся мелкая, неинтересная работа — гайки, болты — доставалась молодежи. Бакланов обижался, но кадровым рабочим надо было еще стать. Опыт, мастерство приходит с годами.

Плотников больше уже не работал слесарем, занимался благоустройством территории, работал все время с утра. В помощь ему на месяц дали Хомутова, слесаря из смены Ельцова, тоже пенсионер. Они на пару сортировали металл, укладывали в стеллажи; больше курили, чем работали. С пенсионера какой спрос? Первое время они никак не могли приноровиться друг к другу: оба с характером, на пенсии и разряд один — четвертый. Каждый был сам по себе. Это было не дело. Кто-то должен быть первым, лидером. Два человека — коллектив, соревнование в деловитости, сообразительности. Плотников не мог дождаться, когда Хомутов вернется в смену. Одному было вольготней.

В двадцать минут десятого Плотников с Хомутовым вышли из цеха, без десяти десять — уже перекур.

— О, орлы наши идут! — подняв руку, приветствовал Пашков пенсионеров.

Плотников с Хомутовым прошли за вальцы. Место удобное, скрытное. Пашков изнывал от безделья: слесарной работы не было, да и на кране мало. Вадим наплавлял клапаны. Дмитрий сверлил.

— Закуривай, — достал Пашков из кармана жестяную банку из-под леденцов с табаком.

Сигарет уже месяц в магазине не было.

— Ну давай, если не жалко, — приторно улыбаясь, взял Хомутов из банки щепотку табака.

Плотников взял из шкафа газету.

Хомутов ловко, негнущимися от старости пальцами свернул цигарку.

— Чего смотришь? Бери! — сунул Пашков Плотникову под нос табак.

— Может, я не хочу, — заюлил Алексей.

— Бери, пока предлагаю!

Плотников тоже свернул цигарку. Закурил за компанию и Пашков.

— Как погода? — спросил Сергей, садясь рядом с Хомутовым на швеллер на доски.

— Погода непостоянная! — махнул Плотников рукой. — В прошлом году снег был уже в октябре. А в этом году в декабре только выпал. Не поймешь.

Дмитрий выключил станок, прошел за вальцы. Он уже больше не суетился, не психовал, как перед отпуском; приноравливался к новой системе оплаты труда. Медлительной стала походка. Дмитрий работал с запасом, берег себя. Рвать в работе — не было необходимости. Заработок стабильный, и когда предоставлялась возможность, Дмитрий даже тянул время, имитировал работу. Конечно, это было нехорошо, даже больше — гадко. Дмитрий терял авторитет, уважение в коллективе. Разоблачение было неминуемо. В коллективе не один десяток глаз. Коллектив все расставит по своим местам. Если ты хороший работник — останешься им, честь тебе и хвала. Если плохой — таким будет и отношение к тебе. Коллектив нельзя обмануть. Не тот случай. Коллектив — сложный, большой организм, и Дмитрий был частью его.

8

Дмитрий сверлил. Работа было несрочная, простая. Маленькая подача, обороты небольшие. Дмитрий отдыхал за работой: вчера перетрудился. Вчера смена прошла как один час, даже не присел, курил на ходу. Надо было просверлить 18 броней. Это много. Сталь легированная. Сверла все р6, мягкие. У сверла быстро изнашивалась режущая кромка, приходилось часто затачивать. Оставаться на вторую смену Дмитрий не хотел, не любитель, но как не останешься, когда надо. Работа срочная. Дмитрий надеялся все же уложиться в смену, но надежда была слабая. Дмитрий был на виду у коллектива, через работу поднимал свой авторитет. Два часа интенсивного труда. Может, придется оставаться на вторую смену, а может нет. К часу стало кое-что проясняться: кажется, можно было уложиться в смену. Главное — расчет, ни одного лишнего движения. Пока все шло хорошо. Дмитрий успевал. Впереди еще четыре часа напряженной работы. Все еще могло быть. Какая-нибудь неточность в работе, поломка и можно не успеть.

Повести. 25 съезду партии — 25 ударных декад

1

Земля — маленькая светящаяся точка — пропала. И вот опять появилась, уже большего размера. Обозначился рельеф. Он завис над землей…

Что-то упало в парке за деревом — это была мягкая посадка. Сидевшие на скамейке женщины обернулись — никого. Он был невидим.

— Желуди, наверно, падают, — сказала женщина в сером платье. — А может, мыши бегают, запасаются на зиму… тоже хотят есть. Сейчас самое время запасы делать. У меня соседка, здоровая как лошадь, спит до двенадцати, ничего у нее нет, никаких запасов. Как живет?

— Да, — соглашалась подруга.

Он легко поднялся с земли, принял образ мужчины в клетчатом плаще. Мужчина, чей облик он принял, деловито, глубоко засунув руки в карманы плаща, свернул за угол. Он хотел последовать за своим оригиналом, но помешало что-то лохматое на четырех ногах… И тогда он пошел за мужчиной в очках, с портфелем из натуральной кожи. Мужчина с портфелем остановился у почты. Он тоже остановился. «Что надо?» — вопросительно посмотрел мужчина в очках на «хвост» и заскочил в автобус.

Он тогда пошел за женщиной с зелеными волосами. Женщина с зелеными волосами прошла в «Салон красоты», он — тоже.

— Что вам, мужчина? — спросила женщина в «Салоне красоты».

Он вздрогнул, наморщил лоб, пытаясь вспомнить… все было знакомо и незнакомо.

— Что скажете? — не отставала женщина. — Забыли, зачем пришли? Напьются до потери сознания. Метил, наверно, в вытрезвитель, а попал к нам. Бывает.

Мужчина был трезвый.

— Вы кого-то ищете? — виновато отводя глаза в сторону, спросила женщина. — Это «Салон красоты». Понимаете? — Женщина принялась накручивать на палец волосы, показывая завивку.

Он, широко раздувая ноздри, жадно вдыхал терпкий запах духов.

— Давайте выйдем.

Женщина вывела мужчину на улицу. «Бедный, — думала она. — Вроде как не в себе. Откуда такой взялся? Вот горе родным».

Он пошел в парк. И это был уже другой парк, не тот, где он приземлился. Было прохладно, даже холодно.

— Ба, Федор! — вдруг услышал он.

— Не узнаешь?! Митин я! Генка.

Мужчина полез обниматься. Он хотел отстраниться, но Генка крепко держал.

— Ты как здесь? Проездом? Пошли, зайдем в кафе «Уют». Согреемся. Пошли, а то холодно.

Кафе было рядом.

— Сейчас закажем что-нибудь покрепче, — захлопотал Митин. — Мое любимое кафе. Правда, здесь великолепно и официантки молодые? Особенно одна… Красавица.

— Что мы с тобой закажем? — и Митин судорожно принялся листать меню в два листа, словно искал третий. — Ты мой гость! Я угощаю!

Официантка приняла заказ. Митин бросил на стол пачку «Шипки», закурил.

— Не куришь? Хорошо. А я вот не могу бросить, — и как бы в доказательство Митин глубоко затянулся.

— Пожалуйста, — принесла официантка водку, колбасу с гречкой, икру кабачковую.

Митин наполнил стопки.

— За встречу! — выпил.

Он тоже выпил — сразу ударило в голову и стало хорошо.

— Я, Федор, может, что-то делаю не так, так ты говори, не стесняйся. Что-то ты какой-то… не такой. Изменился.

Появилась официантка-красавица.

— Вот она, Федор! Смотри!

Черные локоны, ниспадающие с плеч, томный взгляд, чувственные полные губы… Сама страсть.

— Видел, как она посмотрела в нашу сторону? — оживился Генка. — Ей бы в кино сниматься, а не с разносами бегать. Сколько хожу сюда, никогда не сажусь за столик, который она обслуживает. Боюсь! Ты понимаешь меня? Давай выпьем за красавицу, — поднял Митин стопку, поддел вилкой икру. — А ты что не рассказываешь о себе? Я знаю, что ты живешь неплохо. Вот скажи мне, чем отличается гармоническая личность от негармонической? Сейчас это модно: гармоническая личность. А кто она такая, гармоническая личность? Гармония души и тела?

Музыканты вышли на сцену, задвигали стульями, рассаживаясь. Митин, подперев голову руками, тихо запел:

— Гармоны, гармоны… лимоны, лимоны. Гармония человека, лимония человека. Официант! Еще грамм по сто!

— Слышу, слышу, — отозвалась официантка.

— У меня, Федор, жена-умница, дети — все есть! Но чего-то все равно не хватает! Неудовлетворенность какая-то. Стал выпивать — помогает. Я хочу парить, летать над землей, как птица! Каждый из нас хочет жить красиво, но не у каждого получается…

Митин еще что-то хотел сказать, но вскрикнул саксофон; глухо взревела труба; ухнул барабан — музыканты настраивали инструменты. Оркестр заиграл. Митин закурил.

Музыка была главной в зале хозяйкой — развлекала, занимала, веселила. Не обошлось без танцев.

— Давай закончим, — предложил Митин, опорожняя бутылку.

Федор не хотел больше пить, в глазах рябило от танцующих. Белозубо смеялась красавица-официантка. Федор хотел встать — не получилось, словно кто держал. Голова сделалась тяжелой. Что было потом, Федор уже не помнил.

2

Было холодно, тошнило, болела правая нога, колено. Федор открыл глаза — темный грязный потолок, исписанные стены. В комнате он был не один.

— Ты пройдись, согреешься, — участливо предложил полнолицый мужчина с черными усами, сидевший на полати напротив. — Будем знакомы: Александр Чесноков. Просто Саша, — протянул мужчина крепкую в наколках руку.

— Федор…

— Тебе плохо? Может, мента вызвать?

— Так тебя и послушает мент, — откликнулся с усмешкой парень.

— Молчи, Мишка! — цыкнул Александр.

Парень что-то царапал на стене.

— Первый раз в вытрезвителе? — спрашивал Александр.

–…сразу видно, — буркнул мужчина в серой кожаной куртке.

— Ты, Федор, не переживай. Вон, Мишка, — кивнул Александр на парня. — Третий раз попадает. Мишка, расскажи, как тебя обливали холодной водой.

— Радуйся, что тебя не обливали.

— Ты, Мишка, не злись. Все мы здесь свои. Только Федор новичок.

— Стоит раз попасть, а там понравится, — усмехнулся мужчина в серой кожаной куртке.

— А знаете, как я сюда попал… — не знал Александр: рассказывать, не рассказывать.

— Как все — нажрался, как свинья.

— Нет, Мишка, ошибаешься. Был я, конечно, выпивши. На автобусной остановке, смотрю, мужик вроде как пристает к женщине, ну я и вступился… Оказывается, это были муж с женой, выясняли отношения. А я третий лишний, да еще пьяный.

–…эмансипация, равноправие… — брюзжал мужчина в серой кожаной куртке. — У меня баба говорит: давай купим картины, давай жить как люди. «А как мы живем?» — спрашиваю я. Зачем мне эти картины? Что они мне дают? Кормят, поят? Когда я буду пьяный — ломать их?

–…это, Сергей, искусство.

— Искусство… Часами вертеться перед зеркалой, краситься.

— Это уже мода, — с улыбкой ответил Александр.

— К черту такую моду!

— Мишка, скажи: приятно, когда женщина накрашена и в коротком?

— Конечно! — обрадовался Мишка.

— Вот оно, молодое поколение…

— Это он-то молодое поколение? Алкаш!

— Помолчи, папаша.

— Не нравится? Не пей. Не можешь?

— Заткнись!

— Что-о-о?! — встал Сергей.

— Ладно, ладно вам. Не хватает еще драки здесь. Выпустят — поговорите по душам.

Кто-то где-то стучал, словно забивал гвозди, и гвоздей этих было много. Сергей сидел, опустив голову. Александр стоял у двери, прислушивался. Федор встретился взглядом с Мишкой…

— Что, дядька, все молчишь? — спросил Мишка. — Думаешь… Раньше надо было думать. Индюк думал, думал — и в суп попал.

Послышались шаги, звякнул ключ в замочной скважине, выстрелил замок, дверь открылась — вошел младший сержант со связкой ключей:

— Что, «униженные и оскорбленные»? Кто из вас Голубцов? Голубцов!

— Иди, иди, Федор, — кивнул Александр на дверь. — Тебя, наверно.

— Голубцов, на выход!

Ярким было солнце из единственного окна в коридоре, нежным прикосновение… Младший сержант остановился перед дверью, обитой черным дерматином.

— Проходи.

Федор открыл дверь. За длинным столом у окна сидел невысокого роста капитан, справа — мужчина, склонный к полноте, в плаще. На стене Карл Маркс. Капитан кончил писать, отложил бумаги в сторону.

— Садитесь! — указал капитан на стул напротив. — Голубцов Федор Семенович, значит. Разведен. Так. Трудовая книжка. Вы у нас проездом? Мастер, технолог. У вас много благодарностей… и на тебе… Встретили знакомого?

Федор кивнул: как-то само собой получилось.

— Ну и отметили это на радостях, — посмотрел капитан на мужчину в плаще. — Вы хоть помните, что с вами произошло? Вы уснули за столом. Ваш товарищ ушел, бросил вас. Мы… подобрали. Первый раз в вытрезвителе?

И опять кивок.

— Нехорошо.

— Федор Семенович! — заговорил мужчина в плаще. — Зачем вам куда-то ехать? Оставайтесь у нас. У нас цементный завод. Нам нужны мастера. У меня Забелин скоро выходит на пенсию. Поработаете пока слесарем, ну там — мастером. Вижу я, вы человек самостоятельный. Ну, а что попали… так со всяким бывает. Я начальник цеха, Власов Юрий Владимирович. Дадим мы вам комнату, а пока с недельку поживете у меня. Сын у меня в деревне, приедет не скоро. Вы мне как-то сразу приглянулись…

— Соглашайтесь, квартиру вам сразу нигде не дадут. Так что… Вот ваши документы и больше не попадайтесь.

— Федор Семенович, вы меня подождите на улице. У меня тут рабочий, Чесноков… Золотые руки, мастер своего дела, но пьет, стервец!

— Ведь и «бьют» за это дело: лишают тринадцатой зарплаты, отпуск в зимнее время, принудительное лечение, но нет, неймется людям!

— Алексей Алексеевич, тут важно самосознание. Внутренний стержень у человека должен быть. Характер.

— Федор Семенович, вы свободны, — кивнул капитан на дверь.

Федор вышел и почти следом — начальник цеха. Юрий Владимирович стал рассказывать про завод. Федор никак не мог вспомнить, куда ехал. Что работал мастером, тоже не помнил, да и это было неудивительно: взрослым он вступил в эту жизнь, если бы принял образ ребенка, тогда были бы и детство, и юность, а так — амнезия.

— Ну вот мы и пришли… — Юрий Владимирович достал из бокового кармана плаща ключ, открыл дверь. — Мария!

Из комнаты вышла женщина лет тридцати-тридцати пяти, брюнетка.

— Мария — жена моя. Это Голубцов Федор Семенович. Он поживет у нас дня два-три, пока не дадут комнату. Ты не возражаешь?

— Почему должна я возражать? — удивилась Мария. — Проходите, Федор Семенович. Устали, наверно, с дороги? Женаты?

— Был, — вспомнил Федор, что разведен.

— Вы издалека? Откуда все-таки?

— Ох уж эти женщины, все хотят знать, — посетовал Юрий Владимирович. — Где газеты?

— Как всегда, на тумбочке. — Мария пошла на кухню.

— Бангладеш. Положение на Ближнем Востоке обостряется. Повышение эффективности производства, — сидел Юрий Владимирович на диване, читал.

Федор сидел рядом, зевал.

— Мужчины, за стол. Идите. Юра… — звала Мария.

— Идем.

На ужин были щи, рыба, колбаса, сыр, салат из помидоров с огурцами. Яблочный сок.

— Федор Семенович, за знакомство, я думаю, по стопочке не помешает. Молчание — знак согласия.

Федор выпил, от второй рюмки отказался. Юрий Владимирович тоже пить больше не стал.

— Юра, пойдем завтра в театр? — испытующе глядя на мужа, спросила Мария.

— Извини, но завтра я, наверно, не смогу.

Мария насупилась.

— А ты сходи с подругой. У тебя много подруг. Людмила, к примеру…

— «Людмила, Людмила…» Она не пойдет. Беременная.

— Ну честное слово, завтра я не могу, — приложив руку к груди, оправдывался Юрий Владимирович, — работы много. Ремонты. Федор Семенович, я на днях читал в журнале… Вы интересуетесь НТР? Сейчас столько шума у нас и за рубежом вокруг научно-технической революции. Буржуазные идеологи развивают теорию постиндустриального общества. Мол, рабочий класс себя изживает, будут «белые воротнички». Работаем, живем для будущего… Каким оно будет? Что нас ждет в 2000 году?.. Мария, — встал Юрий Владимирович, подошел к супруге, обнял. — Извини. Не обижайся. В отпуск я тобой хоть на край света. Вы что, Федор Семенович, все молчите? Устали?

— Сейчас я приготовлю постель.

— Курите? Я и забыл, вы же не курите. Правильно делаете. Вредная привычка. Хочу бросить, а никак не могу. Иной раз две пачки выкуриваю за день.

За окном накрапывал дождь, капля за каплей.

Мария прошла на кухню:

— Идите, Федор Семенович, отдыхайте. Ваша комната готова. Завтра на работу.

— Не совсем на работу: надо посмотреть завод, ознакомиться… — уточнил Юрий Владимирович.

3

— А ты что здесь делаешь?

Федор обернулся — Чесноков в замасленной спецовке, кепка на глаза.

— К нам работать? Больше не хочешь в КПЗ попадать? Ладно, Федор, пойду, станок надо посмотреть, что с ним. Ты куда сейчас?

— На производство…

— А-а… Надо, надо ознакомиться.

Соболев Анатолий Геннадиевич, старший мастер, стоял у двери, ждал.

— Производство наше начинается с карьера, — заговорил Соболев, как вышли. — Добываем известняк. Потом этот известняк идет на дробилку. Вон туда, где стоит БелАЗ, за дорогой. Гипс у нас привозной. Помол. Мельницы. В них дробится известняк.

В помоле стоял страшный грохот. Мельницы в диаметре около трех метров, вращаясь с бешеной скоростью, дробили камень. На стене на проволоке висели забытые кем-то респираторы. Женщины все в касках, респираторах. Луч солнца с трудом пробивался сквозь толщу пыли.

–…один из наших капризных цехов завода! — кричал Соболев. — Сами видите, какие здесь условия. Люди рано выходят на пенсию. Первый список. Чувствуете, как трудно дышать? Это сырьевой. Здесь делается шлам. Потом он обжигается в печи.

Большой круглый бассейн, по периметру которого по рельсам ходила мешалка, мешала шлам.

— Был у нас случай… Рабочий стоял у рельсов в фуфайке и не заметил, как мешалка подъехала и рукав фуфайки попал под колесо. Рабочий лишился руки. Надо быть внимательным. Кругом механизмы. И последний цех — обжиг.

Пощелкивая, медленно крутилась на роликах печь, в несколько раз больше мельниц, в длину метров сто. Под печью было тепло, даже жарко. «Все, что намечено партией — выполним!» — висел недалеко плакат.

— Смотрите, — Соболев поднял железный прут и легонько ударил им по швеллеру наверху — посыпался цемент, много цемента.

— Вот вкратце, Федор Семенович, про завод все. Скоро заводу десять лет. Вы домой или в цех? На работу завтра.

Федор зачем-то пошел в цех.

Сверкала сварка, словно кто играл, баловался с огнем. Шумела вентиляция. По сравнению с помолом и обжигом, условия работы в цехе были завидными.

Подошел Чесноков:

— Федор, семья потом приедет? Или один? Да, одному, конечно, нелегко. Если есть друзья, то ничего. Я тоже, можно сказать, один живу. Жена меня выгоняет из дома. Нет, дорогая, квартира на меня записана. Я одного знаю, может, ты мне не поверишь, но это чистая правда, баба обокрала мужа, уехала. А ведь двадцать лет прожили. Вот такие бабы бывают. Надо иметь свой угол. Раз начальник обещал комнату, значит, дадут. Первое время у тебя будет выходить сто тридцать — сто сорок рублей. Тебе одному хватит. Мастером будешь — и зарплата будет больше. Будешь меня ругать. Ругай, я не обижусь. Только за дело ругай.

Конец смены. Токаря чистили станки, никто уже не работал.

Шел дождь. Небо то очищалось, то опять набегали тучи. В окнах домов загорался свет. Где-то играла музыка. Федор хотел зайти в столовую, но Мария наказала, чтоб сразу домой.

Мария была в желтом тонком свитере, красиво обтягивающем грудь, в джинсах.

— Как, Федор Семенович, поработали?

— Я не работал.

— Ах да… Понравился завод? Юра опять опаздывает. Вовремя никогда не приходит. Начальник! Ответственность большая. Вы ешьте, не ждите его… салат, биточки. Не стесняйтесь.

Мария ушла в комнату, чтобы не стеснять гостя, подошла к окну.

Сомова опять спотыкалась. Сколько раз муж подбирал ее пьяную на улице. Неймется бабе. Говорили, что в войну она вынесла раненого мужа с поля боя, тогда они еще не были женаты, выходила. Выходить-то выходила, а сейчас мучает. Детей нет. Может, из-за этого и пьет.

Мария включила телевизор, села в кресле и стала ждать, когда Федор выйдет из кухни, поговорить. Гость о себе ничего не рассказывал: странный какой-то. Федор все не выходил. Мария хотела встать, посмотреть… Юра пришел.

— Телевизор смотришь? Я сегодня прочитал в газете, что многочасовой просмотр телепередач отрицательно сказывается на здоровье. Человек не в состоянии переработать предлагаемую информацию. Оттого неврозы, чрезмерная возбудимость.

— Пошли, психолог, накормлю тебя.

— Мы с Алексей Алексеевичем, механиком, зашли в буфет.

— Я же тебя предупредила, никуда не ходить. Чай будешь?

— Нет.

— Сколько будет у нас жить Федор? — перешла Мария на шепот. — Боюсь я его что-то. Странный какой-то. Все молчит, а спросишь — не знаю. Как ребенок, только большой. Не нравится он мне.

4

Было холодно. Кто-то сзади кашлял. Кажется, все дороги вели на завод. Завод, ощетинившись трубами, совсем этому был не рад. Стучала дробилка, скрипели краны, транспортер — билось стальное сердце предприятия. Рабочие — точно белые, красные кровяные тельца

Одноэтажное бытовое помещение. Шкафы, шкафы, шкафы.

Чем-то была недовольна работница бытовой.

— Борис, ты еще не женился? — подтрунивал над плешивым рыжим мужчиной парень.

— Это ты под бабью дудку пляшешь, — нараспев отвечал Борис.

— Борис, у меня есть тут одна на примете. Хочешь, познакомлю? — встрял в разговор еще кто-то за шкафом. — Здесь она работает. Близко.

— Дурак! — огрызался Борис. — Твоя жена с другим валяется.

Вмешался третий:

— Правильно, Борис! Так его! Ты его за углом повстречай.

— У меня есть резиновая плетка, в середине железный прут. Всыплю — вот будет помнить!

— Борис, он боксер.

— Видал я таких боксеров. Будет прятаться под юбку. — Борис злорадно и отвратительно рассмеялся.

— Борис, за тобой бабы бегают?

— Пусть они за тобой бегают, сопляк!

— Борис, у тебя не хватает?

— Иди сюда, — угрожающе протянул Борис. — Я покажу тебе, у кого не хватает!

— Сломанные часы все покупает, якобы ремонтирует, — рассказывал мужчина пенсионного возраста. — Как-то у одного сломались часы, обратился к Борису. Он взял часы, обещал отремонтировать. Через неделю мужик пришел, а он приносит ему в платочке запчасти.

От бытовок до цеха было метров 200—250.

Разнарядка уже прошла.

— Опаздываете, Федор Семенович, — сделал замечание Аркадий Петрович Забелин.

Федор работал с Рашидом, собирали термобак в обжиг. Работа была несложная.

В полдесятого, крякнув, Рашид поднял руку — перекур. Федор единственный из слесарей не курил.

— Кто не курит, тот работает, — как бы между прочим заметил Лаптев, слесарь.

— Еще немного поработаю и рассчитаюсь, — откровенничал Трошин, сварщик. — Уеду к родителям в Рязанскую область. Там рабочие нужны. Там пивзавод, птицефабрика. А что здесь? Цемент. А там воздух чистый, речка…

— Ты уж который год рассчитываешься, — отвернулся Рашид.

Десять-пятнадцать минут — перекур, и опять работа. И так до обеда. Большинство в цехе в столовую не ходили, брали с собой.

В столовой была очередь. Рабочий в синей каске щелчком стряхивал с ушей впереди стоящего товарища цемент:

— Сразу видно, с помола.

— Не говори, везде сыплет.

Очередь двигалась медленно, вбирая в себя все новых и новых знакомых, стоящих в очереди. Невысокого роста женщина со смеющимся лицом принялась наводить порядок. Выстоять в очереди — полдела, надо еще добыть поднос, их катастрофически не хватало, передавали из рук в руки.

Федор весь обед простоял.

— Лучше брать с собой, — советовал Лаптев.

Трошин все никак не мог дождаться конца смены; с утра — все ждал обед…

В четыре часа уже никто не работал; убирали, мели. Без пяти пять Федор вместе со всеми вышел из цеха.

В душевой мужики кричали, делили лейки, всем не хватало. Мылись вдвоем под лейкой. Федор мылся с Чесноковым.

— Ты, Федор, не переживай, — говорил Александр, успокаивал, — раз Юрий Владимирович обещал, значит, будет тебе комната. Он слово держит. Свой угол — хорошо. Знаешь, какая у тебя кликуха? Ты только не обижайся. У нас у каждого почти прозвище. Один пришел к нам устраиваться на работу. Его спросили: пьешь? Пью, конечно, что я, белая ворона? Так и прозвали его белая ворона. А тебя прозвали молчун. Ты какой-то некомпанейский, сам по себе. У меня кликуха — философ. Коллектив у нас, Федор, дружный. Конечно, бывают ЧП, но кто в наше время не пьет? Блоха и та пьет. Кулиев здорово пьет… бабник. С ним лучше не связываться: в какую-нибудь историю вляпаешься. Месяца через два освоишься, появятся друзья. Все нормально будет. Заходи как-нибудь на досуге, посидим, поболтаем. Познакомлю тебя со своей «старухой». Зверь-баба!

5

Федор приходил на работу: любители домино вовсю уже забивали козла за расточным станком. По одному, по двое собиралась смена.

— Привет, — небрежно махнул рукой подошедший Тимофеев.

— Рашид, ты опять, наверно, к соседке ходил?

На правой щеке Рашида красовалась большая царапина.

— А тебе что, завидно?

— Да уж немолодой, по бабам-то ходить.

— Может, это кошка его царапнула.

— Вот так! Дуплись, чего ждешь? — ругался Борька, токарь.

— Успею!

–…успеешь, когда я тебе его отрублю!

— Следи за партнером. Куда ставишь?! Спишь!

— Вылазь!

— Списано.

— Я тебе покажу «списано»!

— Несчастливое это место, — говорил токарь. — Я тоже проиграл.

Пришла Татьяна, фрезеровщица, встала в стороне, сложив на груди руки. Подошли Марина с Галиной — токаря.

— Двигайтесь! — потребовала Марина, женщина уже в годах. — Расселись.

— Женщинам надо место уступать, — поддержала ее Галина.

— Вам дай слабинку, так быстро на шею сядете.

— Да, — упрямо тряхнула головой Марина.

— А-а! — завизжала пышнотелая Галина.

— Так ее, Витька, жми! — учил Тимофеев.

Подошла Тамара, инструментальщица. Интеллигентная, симпатичная женщина. По одному, по двое собиралась смена. У большинства была работа.

— Про технику безопасности не забывайте, — напомнил Забелин.

Федор сверлил трубы на фильтра, после обеда была уже другая работа: надо было срочно заменить ролик на мельнице в сортировочном цехе, приварить два листа двести на триста. Пантелеев, крановщик, там уже ждал.

— Вот черт! Нашли работу в конце смены, — сматывая кабель, ворчал Рашид.

Ветер дул то в лицо, то заходил в спину. Где-то рявкнул тепловоз.

— Холодно. — Втянув голову в плечи, беспрестанно фыркая, Рашид шумно вбирал в себя богатое содержимое носоглотки. — Не люблю я эти срочные работы.

Сортировочный цех был сразу за обжигом. В цехе — никого. В бетонных ячейках лежали разного калибра шары для мельниц. Чуть в стороне стоял сортировочный барабан.

Федор с Рашидом поднялись на площадку, что у сортировочного барабана.

Откуда-то снизу появился мужчина в фуфайке с ободранными рукавами. Это был Пантелеев, крановщик. Он рассказал, что надо сделать, объяснил, как работает барабан; пожаловался на шум.

Час с небольшим ушло на замену ролика, потом Рашид приварил пластины.

— Спасибо. — Пантелеев долго махал рукой в знак благодарности.

— Значит, не куришь, не пьешь?.. — спрашивал Рашид. — Не теряйся, у нас много в цехе незамужних женщин. Например, инструментальщица… симпатичная баба. Такие как ты, самостоятельные, нравятся женщинам. Через месяц Забелин рассчитывается, ты — на его место. А я бы не хотел быть мастером: отработал свое — и свободен. Пошли, Федор, зайдем в одно место, тут недалеко.

Это была бойлерная — царство больших и маленьких вентилей, труб. Было тепло — хоть не уходи. За столом сидела дежурная. Рашид стал обниматься.

— Уймись, уймись, дурак! — отстраняясь, смеялась дежурная.

— Ладно, потом к тебе зайду.

— Бутылку не забудь! — то ли в шутку, то ли всерьез крикнула дежурная.

— Раньше она в помоле работала, — рассказывал Рашид. — Сейчас ее перевели на легкий труд. Силикоз легких у нее.

Пошел снег.

6

Скрипнула в комнате дверь, и вошла Тамара, инструментальщица. Красавица.

— Вот, пожалуйста, инструмент, — разложила Тамара на столе метчики, ключи. — Выбирайте.

Федор долго искал нужный инструмент.

— Федор Семенович! Федор Семенович! — Кто-то ломился в дверь.

Милиция.

— Вставайте. На работу.

Мария.

— Ездил бы на автобусе и высыпался. И тебе, Мария, меньше забот. — Лежал Юрий Владимирович, вставать — рано. — Ты его, Мария, больше не буди. Проспит — проспит. Его проблемы.

— Неудобно. Гость…

— Это ему должно быть неудобно. Встал?

— Встал.

Федор все никак не мог забыть сон, с ним пришел и на работу. Прошла разнарядка, Тамары все не было. В инструменталке Андрей, токарь, выдавал инструмент.

— Как жизнь? — спрашивал Трошин.

— Ничего, — заученно отвечал Федор.

— Как к тебе Власов относится? Я знаю, он мужик справедливый, — подмигнул Трошин проходившему мимо Рябову, фрезеровщику.

Федор рубил на гильотинных ножницах пластины на печь на футеровку. Пластин надо было много. Шли они на крепление кирпича в печи. За ножами стоял упор, все пластины одного размера. Каких-то навыков не требовалось, знай нажимай на педаль.

За два дня работы на ножницах Федор настолько освоился, что выполнял работу механически.

— Обед. Пошли, — стоял за спиной Чесноков, торопил. — Выключай ножницы.

Мужики уже забивали козла за расточным.

У столовой Борис опять ругался:

— Ты молодой. Они за тобой бегают. У тебя кровь с молоком.

— Я видел тебя тут с одной…

— Молчи, сопляк!

— Да, — глубокомысленно протянул Чесноков. — Если его не дразнить, послушаешь — нормальный человек. А если его еще приодеть, он даст фору обидчикам. С другой стороны приятно, что такой вот есть… хуже тебя. Ты уже не последний человек. Бытие определяет сознание. Заходи, Федор, как-нибудь, потолкуем.

В столовой опять была очередь.

— Спешить, Федор, некуда. Не война. Садись.

Федор с Чесноковым еще обедали, когда появилось заводоуправление, у них обед был на полчаса позже. Красивые кофточки, духи, капрон…

После обеда Федор опять рубил пластины на футеровку.

Трошин подошел:

— Дела идут.

Тимофеев с Новиковым собирали защитный кожух на двигатель. Тимофеев все никак не мог приставить лист к уголку — лист соскальзывал. Новиков с откинутым щитком стоял рядом, ждал, когда слесарь установит лист, чтобы его приварить. Но у Тимофеева ничего не получалось. Тогда Новиков, смачно сплюнув, легко поставил лист на уголок, приварил. Тимофеев, довольный, отошел в сторону:

— Готова собачья будка. Теперь собаку надо.

Кожух действительно похож был на собачью конуру.

— Надо Генку туда посадить, чтобы не лаял.

Генка, токарь, всегда с кем-нибудь да ругался, был недоволен.

7

Обжиг: на второй печи лопнула шестерня главного привода. Работа срочная. Почти все большое начальство собралось — инженер, главный механик, начальник обжига. Власов тоже был, Забелин.

Чуть в стороне от печи был разведен костер, заложена шестерня для нагрева, запрессовки в нее вала.

Рядом с костром, задрав стрелу, наготове стоял кран на гусеничном ходу. Рабочий в фуфайке с меховым воротником все подбрасывал в костер доски, подливал масло. Механик обжига который раз уже замерял вал, лежащий рядом; щупал шестерню, проверял нагрев. И вот последовала команда: приготовиться! Рабочий в фуфайке с меховым воротником застропил шестерню. Юрий Владимирович еще раз проверил нагрев: лучше было перегреть, чем недогреть. В случае недостаточного нагрева вал намертво застревал в отверстии, не садился. Это называлось «посадить козла». Ничего хуже нет.

Вал легко зашел в отверстие шестерни. Повезло. Облегченно вздохнул главный механик завода; просветлели лица рабочих. Запрессовать вал — это было полдела, надо было еще соединить шестерню с главной венценосной шестерней, опоясывающей печь, попасть в зуб.

Ветер пронизывал насквозь, не помогала фуфайка.

— Холодно, — пытаясь согреться, прыгал рабочий в зеленой каске.

— Ладно, перекур, — согласился главный механик завода.

Рабочие потянулись в обжиг.

В дежурке было тепло, сидеть бы и сидеть: работа не ждала. Сразу как-то, не договариваясь, встали, пошли на печь. Наверху, у привода, в беспорядке валялись гаечные ключи, трубы. Коварно блестело масло, припорошенное цементом. Рабочий в фуфайке с меховым воротником опять застропил шестерню уже с валом. Шестерня неумолимо поползла вверх. Вот она уже оказалась над печью. Кто-то в последний момент подобрал ключи, отбросил в сторону. На шестерню была наброшена веревка, чтобы оттянуть шестерню, завести ее за фундамент редуктора. Шестерня легла на опору печи, но не так, как надо. И опять подъем. Шестерня вдруг соскочила с выступа и — на рабочего, стоявшего у редуктора. Все… Кто-то из бригады бессознательно потянулся к шестерне, чтобы изменить ее ход, но куда там… — пять тонн. По счастливой случайности шестерня чуть коснулась плеча рабочего.

Шестерня никак не попадала в зуб с венценосной шестерней. Мешал кожух — трос соскальзывал… Третья, четвертая попытка. Пошли в ход ломы, трубы, доски. Главный механик командовал, то отходил в сторону, полагаясь на сноровку рабочих, то опять давал команду. Сломался домкрат. Работали без обеда, до победного конца. Докуривали последние сигареты.

— Спирту бы сейчас, — жалобно протянул кто-то из рабочих.

Механик распорядился, чтобы накормили рабочих, привезли продукты, дал денег.

Собрались опять в дежурке. Было высказано немало предложений, как лучше завести шестерню, попасть в зуб венценосной шестерне.

Темнело. Шестерня, точно заговоренная, ни в какую не хотела вставать на место. Очередная попытка, и шестерня легко вошла в зуб венценосной. Наконец-то! Последовал длинный перекур.

— Где здесь мой Валера? — подошла женщина в желтом пуховике.

— Испугалась, что мужа долго нет?

— Конечно, скоро сутки будут, как его дома нет.

— Скоро приду, — обещал супруг. — Кожух поставим.

Негнущимися от холода пальцами Федор крепил кожух, закручивал болты. Дежурный электрик принес две переноски. Осталось работы часа на два.

В конце недели, кто работал на печи, были премированы.

8

— Проходи, Федор, садись, — указал Юрий Владимирович на стул у окна. — У нас в инструменталке некому дежурить. Тамара ушла от нас, рассчиталась.

— Можно? — вошел Кадочников, токарь.

— Я занят.

— Но…

— Я разговариваю. Освобожусь — тогда… И на чем мы с тобой, Федор, остановились? Ах да, Тамара рассчиталась. Я хотел бы попросить тебя поработать некоторое время в инструменталке. Работа не тяжелая. В зарплате ты не потеряешь. Думай, решай. Надумаешь, Забелину скажешь.

Аванс давали.

— Пересчитай, — говорила Лужина, табельщица, полная, в годах женщина с добрым лицом.

Кто пересчитывал, кто, махнув рукой, доверял.

— Тимофеев опять без очереди, — схватил Трошин слесаря за куртку.

— Ишь, примазался, — возмущалась крановщица. — Лезет без очереди.

— Гони его!

— Тише, тише… У меня долги. Вот этому я должен, вот этому, — тыкал Тимофеев пальцем чуть ли не каждому в очереди в грудь.

Тимофеев все же не стал стоять, без очереди получил аванс, разделил деньги на два кармана:

— Это домой, это на пропой.

— Товарищи, не толкайтесь! — призывала к порядку табельщица.

Тут же за столом сидел комсорг, с профсоюзом собирали членские взносы.

— Пересчитай, Федор.

— Хорошо пересчитывай, чтобы не надули. На свет посмотри. Может, фальшивка.

— Хватит вам смеяться над человеком, — окинула взглядом табельщица очередь. — Правильно он делает. Ничего в этом зазорного нет. Я не счетная машина, могу и ошибиться. Вот не стану выдавать деньги, если не будете пересчитывать!

— Будем, будем… — ответил Борис за всех.

До конца смены еще сорок пять минут.

Было много праздношатающихся, собирались все больше компаниями.

— Я могу выпить хоть сколько, — рассказывал Полыгалов. — Пьяный буду говорить, говорить… У меня у пьяного все можно выведать, узнать. Прошлый раз, помнишь, собирались у меня. Я что-то рассказывал, рассказывал, потом бух — и отключился.

— Мы тебя на диван положили. А меня, когда выпью, тянет на улицу, на разные там подвиги.

— А мне пьяному на деньги везет. Раз я был на дне рождения, иду домой, все уже прошли, я смотрю — три рубля валяются. И не раз уже так. А ты что, Федор, молчишь?

— А у него, когда выпьет, память отшибает.

— Ты, Федор, не обижайся, — заговорил Трошин, — ты какой-то… не нашенский. Не от мира сего.

Федор прошел аптеку, парикмахерскую и вышел к кафе, где с Митиным напился, уснул; хотел зайти, не стал, пошел в кино. Перед сеансом в полной тишине диктор местного радио обнародовал фамилии местных дебоширов. Фильм был военный, про разведчиков.

Вышел Федор из клуба в сумерках, зашел в столовую. Очередь была небольшая.

— Товарищи! — взорвался женский голос. — Я здесь стояла, спросите вот этого товарища. Я стояла впереди вас, потом вышла на минуту, мне надо было.

— Ладно, вставай, — разрешил мужчина.

— Что значит «ладно»! — не унималась женщина. — Я законно стояла здесь, это мое место.

— Вставай!

— Вы не кричите на меня, пожалуйста. Я вам не жена!

После столовой Федор зачем-то пошел в «Культтовары». В магазине играла музыка, сильно пахло духами. Продавец, блондинка, задумчиво смотрела куда-то вверх. Рядом с грампластинками был трикотажный отдел — нижнее белье, носовые платки, носки…

Было уже девять часов. Совсем темно.

— Вы что-то, Федор Семенович, сегодня припозднились? — спрашивала Мария. — Ужинайте.

— Я в столовую ходил.

— Юра, я говорю тебе, что он не пьяный.

— А где же он тогда был? С первой получки он должен угостить товарищей, обмыть получку. Традиция такая.

— Не знаю, — шептались супруги в комнате.

9

— Вот, пиши, Федор, — положил Забелин на стол бланк соцобязательства. — Можешь посмотреть, как у других написано. Бери только те пункты, которые можешь выполнить. Например, работать без травм и аварий, участвовать в общественной жизни цеха, повышать свой общеобразовательный уровень, отработать на благоустройстве завода, города столько-то часов, сдать в Фонд мира столько-то, подтвердить звание «Ударника комтруда». Тебе же надо бороться за звание «Ударника комтруда», так как ты — человек новый. Можно, конечно, и не брать соцобязательства, только у нас таких нет.

Забелин встал, подошел к окну. Вошел Николай Спиридонович Покушев, нормировщик, с блуждающей улыбкой на лице.

— Что, Аркадий Петрович, обозреваем вселенную?

— Да, — безрадостно ответил Забелин.

— Смотрел вчера по телевизору американских астронавтов. Их жены тоже хотели бы летать. Я спросил свою жену, полетела бы она. «Нет», — ответила она. Я ей стал говорить, что ее будут показывать по телевизору, от поклонников отбоя не будет. «Почему ты не хочешь полететь?» А она говорит: «Меня все равно не возьмут». Практичными стали женщины.

— Написал?

Зашел Чесноков.

— Федор, подожди меня, я сейчас быстро приму соцобязательства. Такое тебе скажу — упадешь. Я быстро.

И пяти минут не прошло, Александр вышел.

— Поздравляю, Федор, — протянул Александр руку. — Пляши. Тебе дают комнату. Не забудь меня в гости пригласить. У меня в завкоме есть знакомый, вот он про твою комнату мне сказал.

— Идет! — зашумели станочники. — Где ты ходишь? Инструмент нужен.

Федор открыл окно выдачи инструмента, встретился с недружелюбным взглядом Комарова, токаря.

— Нехорошо, Федор, так делать, — выговорил Комаров, сокрушаясь. — Ты уходишь, а нам работать надо, инструмент надо.

— Хватит лясы точить. Бери, что надо, уходи! — крикнул кто-то.

— Не кричи.

Подошел Забелин:

— Что за шум?

— Инструментальщика не было.

— Он принимал соцобязательства.

— Что же молчит? Молчун.

У слесарей что-то загромыхало, вроде как упало.

Тимофеев уже мыл руки, он рано всегда уходил в столовую и потом играл в домино.

На дверях столовой висела «Молния». Отмечалась хорошая работа машиниста цементной мельницы А. А. Шариповой. «Позор пьяницам и хулиганам» — мужчина с красным носом, С. К. Мякитцкий, с обжига, шагал пьяный с бутылкой в кармане. «25 ноября заседание завкома. Явка обязательна».

Говорило заводское радио. Смена Заварухина первенствовала в соревновании «25 съезду КПСС — 25 ударных декад».

В столовой опять очередь. У кассы стояла «дикая дивизия» — женщины с помола, человек шесть. Одна обычно занимала очередь, потом к ней вставали другие.

В меню на второе был говяжий язык. Большая редкость.

— На днях проходили выборы в партийных организациях, так вот осталось… — не мог без шуток Покушев.

Федор пришел из столовой — был еще обед.

— А ты не получал «сопливого»?

— А ты каждый день получаешь. Играть не умеешь!

— Зато ты умеешь! — сошлись Кулаков с Тимофеевым.

К концу смены уже весь цех знал про комнату Федора в коммуналке.

— Все образуется, Федор, — говорил Трошин. — Поживешь — осмотришься. Там женишься. Квартиру получишь. Только выбирай хорошую женщину.

Подошел Круглов. Трошин отошел в сторону, вскинул руки:

— Посмотри, Федор, какой красавец!

— Не болтай! — замахнулся токарь на Трошина резцом.

— Вот видишь, я с ним по-хорошему, а он ругается. Убьешь. Жена у меня плакать будет.

— Ты все равно с ней не живешь.

— Все знает! — крепко обнял Трошин токаря.

Федор не заметил, как прошла смена: принимал, выдавал инструмент. В бытовой опять дежурила женщина с девочкой..

— Ребенка зачем привела? — делал Гусев женщине замечание. — Голые мужики, и ребенок здесь…

— А с кем я его оставлю?

— Думать надо!

В душевую Федор не пошел, работа не грязная.

По радио передавали последние новости. Григорий Золотухин, бригадир каменщиков СМУ-14 награжден знаком «Победитель соцсоревнования». Бригада досрочно выполнила план девятой пятилетки. Высоких результатов добились Семенов Евгений Петрович, Григорьев Леонид Иванович и многие другие в бригаде. Бригаде Золотухина второй год присуждается звание «Бригада комтруда». За девятую пятилетку на счету бригады уже шесть пятиэтажных домов. Это значит, сотни людей переселятся в новые квартиры. Это достойный подарок 25-му съезду КПСС. Больших успехов добились и животноводы Украины. Они уже выполнили задание пятилетки на 150%. Позывные о досрочном выполнении плана девятой пятилетки поступают со всех концов страны. Инженеры, рабочие, колхозники, все встали…

Радио замолчало. «…все встали на ударную предсъездовскую вахту».

— Федор, подожди! — кричал Чесноков. — Фу, устал. Ты хоть рад, что комнату дают? Тебя не поймешь. Свой угол будет, мужик! Радуйся!

Мария весь вечер говорила про комнату, словно сама переезжала.

— Теперь у тебя будет своя крыша над головой. Это самое главное. А там будешь работать, квартиру получишь, женишься. Мы с Юрой семь лет стояли в очереди на квартиру. Да, Юра?

— Да, семь лет… Я с Чесноковым пятнадцать лет уже работаю, а то, что он философ, впервые узнаю: он, когда выпьет, начинает выдумывать, философствовать.

— Вот так, муженек, не знаешь своих рабочих. Командир производства.

— Ты что, Мария, предлагаешь мне ходить с ними по пивнушкам? Хорош же я буду после этого начальник. Да они меня и слушать не станут. За рубежом вон придумали карандаш с блоком памяти. Электроника за долю секунды по характеру линий может обнаружить фальсификацию. У нас на заводе делают шлагбаум три месяца, никак не могут найти редуктор, который бы держал стрелу. Директор завода говорит, мол, не объявить ли нам шлагбаум ударной стройкой.

10

Федор не понял: выспался — не выспался, голова раскалывалась, хорошо хоть выходной. На столе страшный беспорядок — бутылки, закуска…

Мария, как обещала, пришла на новоселье, но пробыла недолго. Юрия Владимировича не было — дела. Чесноков тоже не пришел. Трошин пришел с каким-то Николаем с леспромхоза, принес бутылку импортного вина.

— Ты, Федор, не обижайся, что я тебе подарок не купил. Зашел в магазин, хочешь верь, хочешь не верь, ничего подходящего не мог выбрать. Я тебе шкаф привезу. У тебя нет мебели. Шкаф хороший, крепкий, как новый. Если ты не хочешь, он может уйти, — кивнул Трошин в сторону Николая.

Николай сидел за столом, насупившись, смотрел все на стол, пил, не морщась. Глаза его соловели, взгляд добрел. Он все чему-то улыбался.

Где-то в одиннадцатом Трошин с Николаем ушли, Мария ушла раньше.

Коммунальная квартира — от слова «коммуна». Это общий коридор, кухня, туалет, ванная. Всего шесть квартир. Около каждой лежали тапочки, туфли. Одна серая туфля, отбившись, валялась у входной двери. Вся кухня была уставлена грязной посудой. Женщина с усиками кипятила чай.

— Вы вчера слышали, что творилось в коридоре? Я думала, с ума сойду. Говорила ж мужу, давай подождем, пока отдельную квартиру дадут. Не захотел. Теперь лет пять надо ждать квартиру, не меньше. У вас-то вчера тихо было.

Хлопнула дверь, на кухню прошла женщина с красными рубцами от подушки на щеке.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте.

Женщина с красными рубцами от подушки на щеке налила в стакан воды, выпила, еще налила и унесла с собой.

— Видали, — сказала женщина с усиками. — Это еще начало. Я десять лет прожила у чужих людей, знаю, как оно…

Женщина еще что-то говорила, Федор ушел к себе. За стеной опять затопали, потом запели; пели вразнобой, потом приноровились друг к другу:

Выходила на берег Катюша,

Выходила на берег крутой,

Выходила, песню заводила

Про степного сизого орла…

Потом было:

Эх, мамочка, на саночках…

Дверь в поющей комнате открылась, и песня пролилась в коридор; дверь закрылась — голоса стали глуше. Хлопнула одна дверь, другая…

— Федор! Ау-ау! Где ты?! — кричал Чесноков.

Федор вышел.

— Привет, — протянул Александр руку. — С тебя только закуска. Бутылка у меня есть. Кое-как вырвался. Жена не отпускает, говорит, напьешься. Вот тебе подарок. — Александр достал из сумки транзистор. — Не скучно будет. Музыку, новости послушаешь. Сейчас идет подготовка к съезду. Все твердят: съезд, съезд. Жена у меня его ждет, говорит, может, выкинут чего-нибудь дефицитное. Давай я тебе помогу с закуской. Хлеб порежу. Ты извини, что я не пришел к тебе на новоселье. К теще ездили.

За стенкой вдруг стало подозрительно тихо, больше не пели.

— Я человек маленький, — закурил Александр. — И польза от меня обществу небольшая. Но я работаю, строю материально-техническую базу коммунизма. Таких как я, неактивных, миллионы. Летом к нам на завод приезжали социологи, проводили анкетирование. Я как думал, так и ответил на их вопросы. Организация в цехе у нас плохая, да и в целом на заводе — не лучше. Мы много говорим, а мало делаем. Интересно было бы почитать, кто как ответил. Давай наливай. Давай, Федор, выпьем знаешь за что? За лучшую жизнь, чтобы нам всем хорошо жилось. Не хочешь? А я выпью за коммунизм. Я, вообще-то, уважаю, кто не пьет. Пьяница — последний человек. Зачем тогда я пью? Я много раз спрашивал себя. Наверно, я безвольный человек: знаю, что пить — аморально, а все равно пью. Когда выпьешь, жить легче, притупляется внимание… мир делается проще.

Конец ознакомительного фрагмента.