Анатомия зла

Элеонора Мандалян

Эрих Гроссе творит зло обдуманно и хладнокровно, пользуясь своей собственной психологией, своими законами, которые – с его точки зрения – вполне логичны. В строго засекреченной подземной клинике он проводит операции по трансплантации жизненно-важных внутренних органов богатым клиентам, для которых его люди похищают доноров прямо с улицы. По завершении операции Гроссе не прочь поэкспериментировать с отходами донора, создавая чудовищные гибриды и пополняя ими свой подземный «Виварий». Гроссе одержим идеей физического бессмертия, и планомерно идет к намеченной цели – по головам и жизням других людей, даже если это самые близкие и преданные ему люди. Ради продления собственной жизни Гроссе тайно выращивает себе на «запчасти» клона. И цели своей он непременно достиг бы, если бы его помощница Клара не разгадала его замыслы, и если бы на его пути не встал… он сам в облике клона Гроэра.

научно-фантастический роман

(который уже завтра может стать реальностью)

ГЛАВА 1

Клиника Гроссе возвышалась на холме, хорошо просматриваясь со всех сторон. Сверкающая белизна камня придавала ей нарядный, обманчиво-праздничный вид. Однако, используй архитектор в облицовке не белый мрамор, а, скажем, серый базальт или кирпичную кладку, и здание тотчас обрело бы облик мрачной средневековой крепости. Подобные ассоциации навевали узкие длинные, как прорези бойниц, окна, закругленные полубашнями углы и глухая каменная ограда по периметру холма с внушительными чугунными воротами.

В ясные предзакатные часы взгляды горожан невольно обращались в сторону холма — лучи заходящего солнца, отражаясь от стен и окон клиники, создавали иллюзию, будто здание объято багряным пламенем — зрелище впечатляющее и зловещее одновременно.

Сравнительно недавно объявившись в здешних местах, Гроссе выкупил пустынный, мирно зеленевший холм, обнес его забором и без промедлений приступил к строительству. Экскаваторы с натужным ревом и лязгом вгрызались в недра холма, зарываясь все глубже и глубже. Иногда окна ближайших домов звенели от взрывов. Многотонные самосвалы, груженые землей и дробленой скальной породой, нескончаемой вереницей тянулись вниз по заново проложенной дороге.

«Метро они там прокладывают что ли», — дивились местные жители.

Следующие несколько месяцев с холма продолжал доноситься шум не прекращаемых ни днем, ни ночью работ, но снаружи по-прежнему ничего не было видно. Ни одному любопытному не удавалось проникнуть за строго охраняемую глухую ограду строительной площадки. Горожанам оставалось только гадать, что вызревает там, у них над головами, и добрым ли будет это соседство.

Наконец на фоне неба начали одна за другой появляться сваи каркаса, затем перекрытия этажей. Трескучие вспышки сварщиков, бесшумно сколь-зящие стрелы подъемных кранов, поток тяжело груженых стройматериалами грузовиков. Такое фундаментальное, а главное загадочное строительство в здешних местах было в диковину. Если не считать даунтауна, подпиравшего небеса дюжиной добротных небоскребов, то остальные дома — жилые и офисные, представляли собой бесхитростные постройки в один, два, в лучшем случае три этажа. Бесчисленные же магазинчики, облеплявшие центральные улицы, вообще не имели никакой архитектуры — этакие безликие коробочки с лжекрышей со стороны фасада, которые можно было различить или запомнить разве что по вывескам.

Правда скудность архитектуры с лихвой восполняли деревья самых причудливых форм и очертаний, демонстрирующие не только замысловатое сплетение ветвей, но и змеиную пластику корневищ, выползавших из-под земли.

Благодаря идеальной чистоте и обилию зелени этот провинциальный калифорнийский городок в целом выглядел вполне уютным и даже милым. Стройные ряды пальм, гордо раскинувших на монументальных прямых постаментах роскошные, как страусиное оперенье, кроны. Магнолии, сжимавшие в лакированных ладошках большие белые, словно отлитые из воска цветы. Изысканно-высокомерные кипарисы, романтически растрепан-ные лиственницы, грациозно, будто для поцелуя, протягивающие свои длинные, ажурные ветви, в которых по ночам иногда тревожно и гулко ухали филины. Грязнухи платаны — постоянная головная боль садовников, круглый год ронявшие свои жесткие, будто судорогой сведенные пятерни. Сочная, ухоженная зелень газонов, регулярно обновляемые клумбы и цветочные бордюры вдоль домов.

И вот в это идиллически-скучноватое царство нежданно негаданно вклинился Эрих Гроссе, никому здесь дотоле неизвестный, и развернул кипучую деятельность. Когда здание было наконец готово, он оснастил его самой современной медицинской аппаратурой и тщательно подобрал штат высококвалифицированных специалистов, приглашенных из разных городов и штатов.

Так возникла «Клиническая больница ортопедии и травмотологии», мгновенно ставшая местной достопримечательностью, восторженные отзывы о которой распространились по всему графству. О ее главе и владельце заговорили как о хирурге-чудотворце, которому любые трудности по плечу. Несмотря на то, что оплата за лечение и уход значительно превышала общепринятые стандарты, люди, оказавшись в беде, стремились попасть именно к Гроссе. Они верили, что он и только он может помочь им.

У себя в клинике Эрих Гроссе был царь и бог. Его воля выполнялась беспрекословно. Его слово, даже один только взгляд или жест были законом. Стерильная чистота, идеальный порядок, педантичная точность во всем — таковы неукоснительные правила для всех без исключения, от санитаров до врачей.

Гроссе был высок ростом, подтянут, возможно, излишне худощав. Жесткие волосы цвета темной охры, поседевшие на висках, успели основательно отступить по краям лба, отмеченного парой глубоких, несимметричных морщин. Асимметрия вообще была особенностью его лица — будто Творец, не слишком тщательно пригнавший друг к другу правую и левую половины, слегка сдвинул их вдоль оси. Но именно эта оплошность или уловка господняя придавала ему особый шарм и притягательность.

Легкая сутулость и привычка неожиданно резко поворачивать голову делали его похожим на орла или ястреба. Сходство усиливалось холодным блеском желто-серых прозрачных глаз, круглых и хищно-злобных в минуты гнева, которые вонзались в провинившегося острыми сверлами зрачков, буравя его, казалось, по самый гипофис. Он был энергичен и необычайно подвижен. Его устремленная вперед фигура с хлопающими позади, словно крылья летучей мыши, полами халата казалось могла возникать одновремен-но сразу повсюду.

В известной мере полагаясь на свой отлаженный до автоматизма персонал, Гроссе обычно ограничивался консультацией и распоряжениями или брал на себя только самую ответственную, самую сложную часть операции. Так маститый художник, поручая написание задуманной им картины талантливым и доверенным ученикам, прежде чем поставить под ней свою подпись, наносит на полотно последние, самые эффектные и самые значительные мазки.

Однако сегодняшний случай не вписался в привычный сценарий, и Гроссе, практически собственноручно, от начала до конца провел две тяжелейшие операции — на двух параллельных столах. Провожаемый восхищенными взглядами сотрудников, он, усталый и опустошенный, но довольный собой, покинул, наконец, операционную и укрылся в своем кабинете. Здесь, вместе с забрызганным кровью халатом, он скинул с себя не только напряжение трудного дня, но и все, что предшествовало этому моменту.

Солнце за окном, утомленное как и он дневной работой, тяжело клонилось к закату. Но Солнцу, как и ему, не приходилось рассчитывать на отдых. По ту сторону горизонта их обоих ждали не менее важные дела.

Прикрыв глаза, Гроссе прислонился к прямой жесткой спинке кресла, сохранявшей вертикальное положение его позвоночника. Несколько минут полной физической, умственной и эмоциональной релаксации заменят ему ночной отдых. То был даже не сон, а кратковременное погружение в транс с помощью медитации, практикуемой им уже многие годы.

…Оживленные голоса и шаги в коридоре возвестили об окончании рабочего дня. Хозяин клиники открыл глаза. Солнце, будто гигантский комар, налившийся человеческой кровью, лишь ненамного успело приблизиться к горизонту, но он уже снова был бодр и полон энергии. Пробудили его от короткого забытья не столько шумы за дверью, сколько тревожные мысли. Пальцы нервно забегали вдоль края стола, будто ощупывая его. Замерли на миг. Хищно метнулись к селектору, вонзившись в одну из черных клавиш.

— Ну? — нетерпеливо оборвал он ответивший ему голос. — Что скажете на этот раз? Опять ничего!?! Вы спятили!.. Что?… Но клиент не может ждать. Не имеет такой возможности. И я тоже. Вам это отлично известно… Меня не интересует, где и как вы его достанете. Я плачу вам за работу, а не за отговорки. — Выругавшись, Гросс прервал разговор.

Стремительно покидая кабинет, он едва не налетел на высокую тощую брюнетку — старшую медсестру клиники, которая попыталась его удержать.

— Оставь меня, Клара. Не до тебя, — раздраженно отмахнулся он и, пройдя мимо, направился к выходу.

Холл первого этажа, облицованный армянским вулканическим туфом пастельно-лиловых тонов и декорированный редкостными растениями и скульптурой, мало походил на больничное помещение. У дверей толпился дневной персонал клиники. Спускаясь по широким мраморным ступеням, Гроссе бросил хмурый взгляд на пеструю группу людей — без медицинских халатов и колпаков они представлялись ему частью уличной толпы. Завидев шефа, сотрудники с почтительной поспешностью расступались. Казалось, не успей они сделать это, он пройдет сквозь них, как нож сквозь масло.

Провожаемый досадливым взглядом старшей медсестры сквозь окно второго этажа, Гроссе проследовал через парк к своей машине, сел за руль и с такой силой вдавил педаль газа, что открывавший ему ворота охранник едва успел отскочить в сторону. Нет, он никуда не спешил. Никто нигде не ждал его. Ему просто нужно было как-то избавиться от раздражения.

Выруливая на трассу, по касательной огибавшую принадлежавший ему холм, Гроссе невольно зажмурился. В глаза ударило кровавое зарево заката, отраженное его клиникой.

Возвращаться на какую-нибудь пару часов домой не хотелось, и он решил поужинать в кегельбане, излюбленном клубе местной аристократии.

Седовласый швейцар улыбнулся приветливо и раболепно. Снизу доносился привычный стук тяжело катящихся шаров. Не страдая спортивным рвением, Гроссе, прошел сразу в ресторан, заранее раздражаясь от навязчивой угодливости метрдотеля Тома, который тотчас к нему и подскочил.

— Добрый вечер, мистер Гроссе! Ваши посещения — великая честь для нашего клуба.

Стараясь подавить в себе брезгливость, Гроссе буркнул в ответ что-то нечленораздельное.

— Боюсь, сэр, сегодня у нас слишком людно и слишком шумно, — с сокрушенным видом сообщил Том. — Но для вас у меня всегда найдется укромное местечко.

Сизо-черный, до неприличия грузный метрдотель повел его вглубь зала, пыхтя и булькая при каждом шаге, как закипающий котел. Окинув присутствующих мрачным взглядом, Гроссе отвесил общий поклон. Все лица, как по команде повернувшиеся в его сторону, были ему хорошо знакомы.

— Вот это сюрприз! Поглядите-ка, кто пожаловал! Наш бесподобный чудо-доктор собственной персоной! — сочным баритоном прогудел один из них, поднимаясь ему навстречу.

Это был Майкл Уилфорд, местный король недвижимости, которому принадлежала добрая половина всех жилых многоэтажек города, сдаваемых в наем. Гроссе ответил ему вялой улыбкой, подумав с досадой, что ему придется теперь весь вечер, насилуя себя, делать хорошую мину при плохой игре.

А Майкл тем временем уже крепко сжимал его руку, дыша в лицо винными парами.

— У нас тут небольшое семейное торжество, — объяснил он, пытаясь скрыть неловкость от того, что Гроссе не был заранее предусмотрен в числе приглашенных. — Отмечаем день рождения Николь. Жены, знаете ли, ну никак не желают обходиться без нашего внимания. — Короткий смешок повидимому означал, что мужская половина компании не поощряет подобные притязания.

Обычно добродушное и привлекательное лицо Майкла выглядело сейчас глуповатым из-за кукольно округлившихся синих глаз и яркого румянца, выдававшего количество выпитого виски. Его мощная, некогда атлетическая фигура с годами основательно оплыла жирком, что делало его похожим на откормленного циркового медведя, которого насильно заставляют ходить на задних лапах.

— Я всего лишь заскочил перекусить, — пробормотал Гроссе. — Так что лучшее, что вы можете сделать, это не обращать на меня внимания.

Он избегал шумные семейные торжества, раздражаясь или скучая от их фальшиво-показной напыщенности. И меньше всего был настроен на такое сегодня, поскольку был измотан и зол. Ему хотелось одного — чтобы его оставили в покое.

— Хорошо-хорошо, дружище, — тотчас согласиться Майкл. — Здесь, в уголке, под пальмой, вас никто не потревожит. Но, имейте ввиду, вы — мой гость. И позвольте мне навязать вам наше праздничное меню. Том! — поспешил он окликнуть топтавшегося за его спиной метрдотеля: — Повторяю специально для тебя: мистер Гроссе сегодня мой гость.

Когда Уилфорд вернулся на свое место к общему столу, Гроссе подозвал Тома и, отстраняясь как можно дальше от угодливо нависшей над ним лоснящейся черной глыбы, сказал, доставая бумажник:

— Окажи мне любезность, приятель. Пошли кого-нибудь за цветами для миссис Уилфорд. Я бы не возражал против лиловых орхидей. — В подкрепление своей просьбы он небрежно бросил на стол стодолларовую купюру. — Думаю, этого будет достаточно.

— Я сбегаю сам с превеликим удовольствием, — тотчас откликнулся Том и с неожиданным для его габаритов проворством устремился к выходу. Ему предоставлялась редкая возможность услужить такой знаменитой и всеми почитаемой персоне, как доктор Гроссе, и он ее не упустил.

Прерванная появлением нового лица беседа за общим столом возобновилась. Мужчины снова принялись обсуждать достоинства и недостатки последних марок дорогих автомобилей. Гроссе рассеянно цеплял вилкой и отправлял в рот листья крест-салата, упругие побеги спаржи, белесые нити проросших зерен, щедро сдобренные его любимым дрессингом blue cheese.

— Прежде спорили о породистых скакунах, — насмешливо заметила Николь, виновница торжества. — А теперь вот самозабвенно копаются во внутренностях железных погремушек. Брали бы пример с нашего милейшего доктора. Уж он наверняка не стал бы растрачивать себя на пустые споры.

— Конечно не стал бы, — недобрым тоном отозвался Хауард, бывший начальник полиции. — Милейшему доктору это ни к чему. В его стойле и так дремлет с полдюжины самых породистых погремушек.

— Ненавижу машины, — сказала одна из дам. — Они лишили нас живого общения с природой, которую мы теперь созерцаем не иначе как сквозь тонированные стекла своих автомобилей.

— Душечка, я приглашаю вас на уикенд к себе на виллу, — послышался голос другой дамы с противоположного конца стола. — Мы совершим с вами верховой экскурс в природу.

Склонившись над тарелкой ниже, чем положено по этикету, Гроссе сосредоточенно расправлялся со стейком, из которого сочилась кровь при каждом вторжении ножа.

Долли Браун, приятная брюнетка средних лет, облокотясь о спинку своего стула, некоторое время в пол-оборота наблюдала за ним. И наконец прокомментировала:

— Ваш вид, Эрих, навел меня на блестящую мысль. — Она выдержала паузу в расчете на то, что доктор проявит интерес к ее «блестящей мысли», но поскольку никакой реакции не последовало, продолжила: — Вы с таким завидным аппетитом поглощаете свой стейк, что мне захотелось видеть вас как можно чаще на наших семейных трапезах — в качестве стимулирующего средства для детей. Крошки так привередливы в еде.

— Благодарю. Не имел бы ничего против. Тем более что пресная стряпня моей экономки мне порядком надоела, — пробурчал Гроссе с полным ртом, не переставая жевать. Он даже не счел нужным парировать явную издевку.

Раздосадованная Долли, весьма болезненно реагировавшая на любые проявления невнимания к собственной персоне — даже от такого дикаря как Гроссе — отвернулась, передернув холеным мраморным плечиком.

Дамы заговорили о детях, об извечных проблемах воспитания. Гроссе, который скучал все более, устремил отсутствующий взгляд в черное окно. Посланному за цветами Тому давно уже следовало бы вернуться, но Гроссе успел забыть и про черного метрдотеля, и про цветы, и про виновницу торжества, которой они предназначались. Не замечал он и лукаво-досадливых взглядов, украдкой посылаемых ему Николь из-под искусно подкрашенных ресниц. Он вообще не замечал женщин, если не считать Клары. Но Клара — статья особая. Женщины, равно как и мужчины, интересовали его лишь в одном качестве — горизонтально лежащими на операционном столе с напрочь отключенным сознанием, когда власть его над их распростертыми телами была безграничной.

Несмотря на то, что в нем было больше загадочности и мрачной замкнутости, чем обаяния, именно это его полное безразличие раззадоривало и притягивало представительниц противоположного пола, провоцируя их на безрассудства в стремлении, хотя бы из спортивного интереса, завоевать эту неприступную крепость, проникнуть в ее потаенные глубины.

— Почему не в духе, дружище? — подсел к Гроссе Эдмонд Браун, крупный биржевой маклер. — Неудачная операция?

— Неудачная? — фыркнул Гроссе. — Напротив. Сегодня я доволен собой, как никогда. Пришлось заниматься не то мозаикой, не то ювелиркой. Можно сказать, перекроил заново двух незадачливых влюбленных, в пылу страсти чуть не предавших себя самосожжению.

На одутловатом лице Брауна отразилось сострадание.

— Что, сильно обгорели? Бедняги. Совсем, небось, молодые.

— Обоим нет еще и двадцати.

Браун зацокал языком.

— Что же теперь с ними будет? Обезображенные тела и лица на всю оставшуюся жизнь?

— Обижать изволите, сэр. Если уж я за что-то берусь, то полумер не терплю. Или вы забыли, что человеческую кожу я давно уже выращиваю рулонами. Почти полностью поменял им шкурки, заново вылепил лица. Еще несколько косметических операций, и все будет в ажуре.

— Потрясающе, Эрих! Я всегда говорил, что ты гений.

— Кто бы отказался. Более того, я не просто гений, а гений всех времен и народов, — без намека на юмор заявил Гроссе: — Только Тсс! — он приложил палец к губам, — об этом пока никто не знает… Пока!

— Вот тут я не могу с тобой согласиться. Мы все об этом знаем, — возразил Браун.

— Нет, не знаете, — сокрушенно помотал головой Гроссе. — Да и что вы вообще обо мне знаете. Чтобы вспарывать четвероногим и двуногим кишки, особой гениальности не требуется. Гений обитает не в кончиках пальцев, а вот тут, — он постучал себя по голове.

— Полностью с тобой согласен. Одного понять не могу, что ты с таким талантищем делаешь в нашей дыре. — И, заметив, что жена прислушивается к их разговору, Браун сказал ей: — Попомни мои слова, Долли, об Эрихе Гроссе еще заговорит весь мир.

— Не исключаю такую возможность, дорогой. Но при условии, что он научится вести себя с дамами. — Долли не упустила случая уколоть Гроссе.

— Ради того, чтобы столь заманчивые предсказания сбылись, обязуюсь принять к сведению ваши замечания, мэм. Кстати, вам очень идет палевый цвет.

— О-о! Какой прогресс! — вскричала обезоруженная дама. — Браво, Эрих! Вы прямо на глазах делаете успехи.

— Я хочу выпить за тебя, дружище! — Эдмонд потянулся за бокалом.

Но Гроссе перехватил его руку.

— А вот пить тебе не надо.

— Я и сам знаю, что не надо, да тормоза иногда подводят.

— Мой тебе совет, не шути с этим.

— Ерунда, — отмахнулся тот, но пить не стал.

Добряк Браун, обладавший качествами, которых у самого Гроссе не было и в помине, вызывал в нем почти симпатию и даже уважение. Хотя и то, и другое Гроссе считал бесполезной шелухой надуманных человеческих отношений.

На балюстраде появились музыканты, и несколько минут спустя по залу разлились звуки танго. Гости оживились. Небольшая площадка в центре зала начала заполняться танцующими парами. Воспользовавшись тем, что его оставили в покое, Гроссе взялся за зубочистку.

Браун с явной неохотой уступил настойчивости супруги и, тяжело поднявшись, присоединился к остальным. Профессиональным взглядом присматриваясь к его медлительным движениям, к пергаментно-желтому цвету лица, Гроссе бесстрастно размышлял о том, что Эдмонда не мешало бы подлатать, что он мог бы кое-что ему предложить, пока еще не слишком поздно, если бы не одно существенное «но». А именно — то обстоятельство, что они… знакомы. Потому как со знакомыми он ни в какие сделки не вступает. Таково его железное правило.

Музыка смолкла. Пары возвратились на свои места. С улицы донеслись истошные крики, визг тормозов, свист, топот бегущих ног. Все, разом притихнув, напряженно прислушивались к происходящему снаружи. Два официанта, менявшие сервировку к десерту, забыв о своей работе, застыли на месте. Глаза Гроссе, разом окаменев, не мигая, смотрели в одну точку. А шум на улице все нарастал. Похоже, там собиралась целая толпа, и все кричали одновременно.

— Мы так и будем сидеть, как истуканы, в полном неведении? — первой не выдержала Долли. — Может послать кого-нибудь, чтобы узнали, в чем там дело?

— Не волнуйтесь. Сейчас все организуем! — С видом большого начальника поднялся из-за стола Хауарт. — Том!.. Где Том? Куда, черт подери, он запропастился? Эй, парни! Где ваш метрдотель? — накинулся он на официантов.

— Здесь я, сэр, здесь.

Заполнив собою весь проем, в дверях стоял Том. Его лицо, обычно жирно лоснящееся, как зрелая маслина в масле, сейчас больше походило на китайский, бледно-фиолетовый баклажан. Его дрожащие, такие же бледные и такие же фиолетовые пальцы сжимали букет лиловых орхидей, придававших еще большую нелепость всему его облику.

— То-ом!? — взревел Хауард. — Что все это значит?

Ничего не выражающий взгляд Гроссе переместился на метрдотеля и снова окаменел.

— Похитили сына тетушки Бетси, — объявил фиолетовый Том таким тоном, будто вся эта элита должна была знать, кто такая «тетушка Бетси». — Она рвет на себе волосы и голосит на всю улицу. — Он умолк, но его огромные, рыхлые, похожие на оладьи, губы продолжали шевелиться.

— Почему ты решил, что кого-то похитили? — спросил Хауард строго.

— Жена аптекаря, сэр, видела через окно, как перед перебегавшим дорогу Джо резко затормозил серый «Мерседес» с погашенными фарами, как из него выскочили двое верзил и, схватив мальчишку, насильно запихнули его в машину. На крики жены аптекаря сбежалась вся улица. Она говорит, что этот дьявольский «Мерседес» возник из ниоткуда и в никуда провалился. Никто даже не успел заметить, в каком направлении он скрылся. Это ужасно. — Грузный Том, постепенно снова превращавшийся в зрелую маслину, раскачивался из стороны в сторону, как маятник старинных часов, и все повторял: — Ужасно… ужасно…

— А мальчонка был маленький что ли? — уточнил Хауард.

— Нет, сэр. Почти уже взрослый. Неделю назад мы справили его семнадцатилетие, — закатывая голубые белки, отозвался Том. — Он ведь вроде как племянник мне.

— «Вроде как» или племянник?

— Ну-у, понимаете, тетушка Бетси, как ее все зовут, моя двоюродная сестра. А вот отца Джо никто никогда и в глаза не видел. Вот и выходит, что «вроде как».

— Да кому же мог понадобиться какой-то безродный бедняк, почти ребенок? — возмутился Эдмонд Браун.

Белки Тома гневно сверкнули из оливковой черноты:

— Так ведь с бедняка-то спросу меньше. Он шума не поднимет. Он все стерпит. До него никому нет дела.

— Чертовщина какая-то! — Майкл Уилфорд, казалось, разом протрезвел. Ему невольно подумалось о сыне-подростке, который, к счастью, хоть и далеко не бедняк, но тоже не застрахован от подобной напасти. — Человека хватают, как бродячую собаку, на глазах у всех, и хоть бы что! Куда смотрит наша полиция? — вопрос был недвусмысленно адресован Хауарду.

— Вот именно, Сэм, куда? — поддержала мужа Николь, чей взгляд время от времени возвращался к орхидеям, застрявшим в дверях.

Том бессознательно прижимал их к своему необъятному животу. О нем уже, казалось, все забыли. Кроме Гроссе. Он поманил метрдотеля пальцем, и когда тот подошел, пальцем же указал ему на цветы. Пробормотав невнятные извинения за задержку, Том положил букет на свободный стул рядом с Гроссе и полез было в карман за сдачей.

— Не делай глупостей, приятель. Мы в расчете, — остановил его Гроссе.

— Милая миссис Уилфорд, — оправдывался между тем Хауард, — как вам должно быть известно, я уже скоро тому два года как отошел, по состоянию здоровья, от дел. И подобные происшествия касаются меня столько же, сколько и всех вас.

С улицы донесся всплеск женских рыданий.

— Это Бетси! — шумно вздохнул Том. — Бедняжка. Джо был ее единственной надеждой и опорой. Очень славный и тихий был мальчик. Я знал его с детства.

— Что ты заладил «был» да «был»! — возмутился Браун. — Может его дружки куда увезли. Может он вернется домой на рассвете — пьяный вдрызг или обкуренный, но живой и невредимый.

— Нет, сэр, не вернется, — убежденно возразил Том.

— К сожалению, он прав, — поддержал метрдотеля Хауард. — Это уже не первый случай, когда в нашем городе крадут людей. И никто из них, увы, не возвращался.

— Право же, друзья, — неожиданно вмешался Гроссе, вставая. — Какое все это имеет отношение к сегодняшнему торжеству и к нам с вами? Пусть полиция позаботится о порядке в городе. Мы ведь все равно ничем не можем помочь. Так зачем же портить леди праздник, который случается лишь раз в году. — Подхватив со стула букет цветов, он подошел к миссис Уилфорд и церемонно вручил его: — Примите мои поздравления, милая Николь.

Зардевшись от смущения и удовольствия, она поймала Гроссе за руку.

— А я все гадала, когда Том объявился с орхидеями, от кого они могут быть. Признаюсь честно, Эрих, от вас такого подвига я уж точно не ожидала. А посему вы заслуживаете награды… Майкл, душечка, дай знак музыкантам, пусть играют. Наш доктор, как всегда, прав. Какое нам, в сущности, дело до уличных происшествий.

Еще полчаса назад Гроссе ни за что не поверил бы, что кто-то может заставить его танцевать. Он и припомнить-то не смог бы, когда подобной бессмыслицей занимался последний раз. Но Николь, не выпуская его руки, уже направилась к танцевальной площадке. Вынужденно следуя за ней, он обозревал золотистую гладкую кожу и пуговки позвонков в глубоком вырезе искристого изумрудного платья, изящную, увитую розовым жемчугом шею, пирамиду кокетливых локонов и маленькую аппетитную родинку чуть пониже крохотного уха.

Николь была миловидной шатенкой, добравшейся до той возрастной грани, на которой женщина предпочитает задерживаться как можно дольше. Ей нравилось казаться шаловливой и беспечной, ребячливо-капризной и непременно неотразимой. Своим откровенным заигрыванием она не раз озадачивала нелюдимого и замкнутого Гроссе.

— Не могу поверить в свою удачу, — щебетала Николь. — Я танцую с Эрихом Гроссе! С самым непробиваемым мужчиной из всех, кого я когда-либо встречала.

— Уж не хотите ли вы сказать, любезная Николь, что вам доставляет удовольствие общество такого несносного старого брюзги, как я? — в тон ей поинтересовался Гроссе, механически переставляя ноги и почти не слушая музыку. На его, обычно плотно сжатых губах появилось подобие улыбки.

— Не кокетничайте, Эрих, — томно шепнула она ему в самое ухо — так, чтобы он ощутил ее горячее дыхание. — Вы обаятельнейший мужчина, полный волнующей загадочности. А мы, женщины, обожаем, когда нас интригуют. От предвкушения чего-то вкусненького у меня прямо-таки начинают чесаться коготки. — Чтобы не быть голословной, она мягко вонзила длинные ногти в его плечи.

Семнадцать… семнадцать, — размышлял Гроссе, улыбаясь своей партнерше. — Кажется можно позволить себе одну спокойную ночь.