Зимняя корона

Элизабет Чедвик (2014)

Идеально для любителей качественных исторических романов, основанных на реальных событиях. Понравится фанатам творчества Элизабет Фримантл и Филиппы Грегори, а также тем, кому по душе «Корона», «Волчий зал», «Тюдоры» и «Еще одна из рода Болейн». Трилогия Элизабет Чедвик повествует об одной из самых известных королев в истории Запада. Ее имя переводится с латинского как «особенная», и именно такой была ее судьба. Символ красоты XII века, вечная воительница и мать Ричарда Львиное Сердце. Самая желанная невеста и самая влиятельная женщина средневековой Европы — Алиенора Аквитанская. Королевский брак любви и ненависти. Зима 1154 года. Король Генрих II сражается по ту сторону Ла-Манша, королева Алиенора занимается воспитанием сыновей-наследников. Пройдет время, и отношения Алиеноры с мужем испортятся из-за его жестокости и измен. Алиенора решится поднять мятеж с разрушительными последствиями. Она знает, как сильно в ней нуждается Генрих, но король поймет это слишком поздно… Элизабет Чедвик погружает читателя в мир дворцовых интриг, в котором никому нельзя верить. И в этом мире у Алиеноры Аквитанской главная роль. «Все пройдет, как минуют зимние бури. И откроется нам лишь новый берег с чистым песком, на котором ты оставишь любой след, какой пожелаешь». — Элизабет Чедвик

9. Дворец Бомонт, Оксфорд, июль 1157 года

— Госпожа, я нашла кормилицу. — Изабель указала на беременную молодую женщину, которая ждала на пороге покоев Алиеноры, скромно опустив взгляд и сложив руки перед набухшим животом. — Это Годиерна из Сент-Олбанса. У нее безупречная репутация, и за нее ручаюсь не только я. — Она указала на сопровождавшую их повитуху.

Молодая женщина с усилием сделала глубокий реверанс. Ее светлые, будто выбеленный лен, волосы были уложены в аккуратную прическу. У нее были тонкая, светлая кожа и белые руки с коротко подстриженными, чистыми ногтями. На безымянном пальце сверкало простое золотое обручальное кольцо — других украшений она не носила.

— О тебе хорошо отзываются, — сказала Алиенора, с улыбкой глядя на Изабель, которая вместе с повитухой Алисой уже давно искала кормилицу, достойную королевского отпрыска. Занять это место мечтали многие, но мало кто из них отвечал строгим требованиям.

— Что с вашим мужем?

— Я вдова, мадам, — ответила Годиерна со спокойным достоинством. — Мой муж был сержантом, служил епископу Сент-Олбанса, но умер от подагры еще до того, как я узнала, что у меня будет ребенок. Сейчас я живу с матерью.

Хорошо. Значит, никакой мужчина не станет претендовать на ее время и требовать внимания.

— Покажи мне себя.

Годиерна все с тем же спокойным достоинством расстегнула платье и сбросила его вместе с нижней сорочкой, обнажив груди, большие и белые, с голубыми венами, бледно-коричневые соски и большие ареолы. Молодая женщина была полной, но не тучной, а ее живот сильно выдавался вперед.

— Одевайся, — сказала Алиенора, подтвердив приказ жестом. — Я не вижу в тебе никаких изъянов и с радостью возьму кормилицей, когда придет время. Мой канцлер позаботится о том, чтобы тебе заплатили.

Одевшись, Годиерна снова сделала реверанс, и акушерка вывела ее из комнаты. Алиенора повернулась к Изабель.

— Ты отыскала хорошую кормилицу, — сказала она.

— Я рада, что вы ее одобряете. — Изабель слегка поморщилась: — К нам пришло столько желающих, что мы сбились со счета. Я никогда не видела столько беременных женщин, и все же ни одна из них не подходила. Годиерна оказалась жемчужиной среди груды простых камней.

Алиенора язвительно фыркнула.

— С наступлением осени рождается много детей. Рождественские праздники и темные зимние дни всегда дают плоды ко времени сбора урожая.

Изабель промолчала. Возможно, это касалось других женщин, но не ее.

Они с Алиенорой вышли с шитьем в сад, где царило яркое летнее солнце.

— Как вы думаете, король вернется к родам? — спросила Изабель, когда они сели за стол.

Алиенора взяла моток шелковых ниток из своей швейной шкатулки.

— Говорил, что вернется, но я успела убедиться, что Генрих порой говорит одно, а делает — совсем другое.

Призвав к покорности шотландского короля Давида, Генрих бросился усмирять Оуайна Гвинеда, правителя Северного Уэльса, и направил армию в Руддлан. Известия о его успехах пока не приходили, но Алиенора верила, что все в порядке. Супруги расстались мирно, вместе отправившись в путь и посетив мессу в великолепном бенедиктинском аббатстве Сент-Эдмундс, полюбовавшись на знаменитый алтарь из кованого серебра, усыпанный драгоценными камнями. Оттуда Генрих отправился в Уэльс, а Алиенора приехала в Оксфорд, где и собиралась дожидаться рождения их четвертого ребенка. В вопросе Изабель ей послышалась тревога, и королева нахмурилась.

— Ты слишком беспокоишься о муже, — сказала она. — Пусть он сам заботится о себе. Ты ему не мать.

Изабель бросила на нее изумленный взгляд и опустила глаза на вышивание.

— Некоторое время я и в самом деле была ему матерью, — сказала она.

Алиенора удивленно вскинула брови, но ничего не сказала — порой лучше промолчать.

Изабель вздохнула и расправила напрестольную пелену, над которой работала:

— Мой отец ушел на войну и не вернулся. Я не хочу так же скорбеть по мужу.

— Так живут мужчины — они идут на риск, и нам остается лишь это принять, — коротко сказала Алиенора.

— Знаю, и сама себе повторяю то же самое, но я все равно волнуюсь. Когда мы с ним стояли у алтаря, он был еще мальчиком. Я тоже была очень молода, но все же созрела для брака, а он — нет. После свадьбы мне не раз приходилось утирать его детские слезы. Я не могу не заботиться о нем, пусть и слишком настойчиво.

Алиенора разрывалась между состраданием к подруге и желанием напомнить ей, что ее муж — мужчина, и пора предоставить его судьбе. В конце концов она решила проявить деликатность и коснулась рукава Изабель.

— Я не могу сказать, когда он вернется, — это зависит от короля. Однако помни, что твой дорогой Вильгельм приедет с полным рюкзаком грязного белья, а по ночам станет стягивать с тебя одеяло. Может быть, тогда ты поймешь, что беспокоилась зря!

Изабель храбро улыбнулась.

— Я буду вспоминать об этом всякий раз, когда во мне проснется слишком заботливая мамочка — особенно о грязном белье, — сказала она, но взгляд ее оставался печальным.

Плечи Гамелина кололо так, словно его кольчуга изнутри была утыкана крошечными шипами, безжалостно вонзающимися в стеганый подлатник. Удушающая августовская жара пропекала под доспехами, но мучило Гамелина еще и беспокойство. Генрих пошел с конным отрядом по короткому пути через лес Кеннадлог, отправив основные силы с обозом по прибрежной дороге. Он намеревался подкрасться к валлийским войскам Оуайна Гвинеда у Басингверка, окружить их и вынудить сдаться.

Валлийские проводники, враги Оуайна, вели отряд Генриха по забытым лесным тропам, узким и извилистым. Изнуряющая жара давила на всадников, как лишний груз. Темную лесную зелень пронизывали внезапные золотые вспышки, когда упавшие деревья открывали вид на небо и впускали свежий воздух. Казалось, они попали в потусторонний мир, и, хотя Гамелин привык охотиться в густых лесах, здесь все было по-другому, гораздо опаснее.

Перед Гамелином крупный гнедой конь Генриха взмахнул черным хвостом, отгоняя стаю мух-кровососов. С его шкуры капал пот, стекая по поводьям. Коннетабль Генриха, Эсташ Фицджон, скакал слева от короля, искусно удерживая норовистого черного жеребца. Фицджон часто вертелся в седле, потому что видел только одним глазом. Возглавлял отряд Генрих Эссекский с королевским штандартом в руках.

Неподалеку от Гамелина Вильгельм Булонский наклонился, чтобы потереть больную ногу.

— Валлийцы любят свои леса, — сказал он, поморщившись. — Они здесь как дома.

— Ты воевал с ними? — спросил Гамелин, вытирая лицо рукавом.

— Нет, но кое-что знаю по разговорам у костра, к тому же приграничные бароны нанимают валлийских лучников и наемников в свои свиты. Валлийцы не строят городов, они живут в деревнях, разводят коров — питаются молоком и мясом. Они не выйдут против нас на открытую битву — их мало, силы неравны. Зато эти люди — лесные призраки со стрелами, кинжалы, внезапно разящие во тьме.

В ответ на поэтический оборот Гамелин вскинул брови и сказал:

— А мы — мечи в солнечном свете, — он хищно улыбнулся. — Мы — грозная сила с мощными боевыми конями и каменными замками.

— Верно, и я буду очень рад, когда мы окажемся в наших каменных стенах, покинув наконец их лесные владения.

Впереди за деревьями раздался шум, и мужчины потянулись за оружием, но Генрих захохотал, указывая на спаривающихся голубей, которые трепыхались в листьях ясеня. Рыцари с облегчением вздохнули, посмеиваясь и виновато переглядываясь. Они еще смеялись, когда просвистевшая между деревьев стрела вонзилась в лицо Эсташу Фицджону, раздробив ему скулу и забрызгав кровью. Разведчик, который вел отряд, вскрикнул и упал — в его груди дрожало древко дротика. Другой дротик вонзился в дерево, едва не задев Вильгельма Булонского и заставив его жеребца взвиться на дыбы.

Гамелин нащупал свой щит и поднес его к левому плечу, одновременно выхватывая меч — в то же мгновение в обтянутую льном широкую доску дважды со звоном что-то вонзилось. Стрелы запели вокруг, будто разъяренные шершни, неся разрушения и хаос. А следом налетели валлийцы. Они бросились на всадников пешими, вооруженные копьями и длинными острыми ножами, стремясь покалечить коней и стянуть рыцарей на землю. С деревьев с боевым кличем спрыгивали все новые валлийцы, приземляясь прямо в седла английских лошадей — вскоре они уже роились повсюду, как муравьи.

Гамелин попытался добраться до Генриха, но на его пути возник валлиец, вооруженный круглым щитом и утыканной гвоздями дубиной. Гамелин развернул своего жеребца и ударил мечом. На его щит опустилась тяжелая дубина, а противник с воем упал. «Один есть», — мрачно подумал он и помчался вперед, поразив по пути еще одного рычащего воина. Заметив атакующего слева, он повернулся, чтобы нанести удар, но подоспевший Вильгельм Булонский уже свалил противника метким ударом в спину.

Совсем рядом они увидели Эсташа Фицджона, которого трое врагов стащили с лошади и пронзили копьем в грудь. Коннетабля не было видно, а королевский штандарт схватил валлиец, размахивая им с яростным триумфом. Гамелин наконец разглядел Генриха — его гнедой конь истекал кровью, вскоре ноги лошади подкосились. Генрих вывалился из седла, чудом избежав вражеского удара. Его лицо было белым, если не считать брызг крови на одной щеке, а глаза блестели от страха и ярости, когда он поднял щит и меч. Разделавшиеся с Фицджоном валлийцы двинулись на короля, острия их копий жаждали новой крови. Гамелин пустил жеребца вскачь, нанося удары и топча противников, — один исчез под копытами его коня. Горячий запах крови и кишок пропитал влажный воздух. Вильгельм Булонский расправился со вторым, а Генрих отбил атаку третьего, вонзив меч валлийцу под ребра. Схватив поводья большого черного коня Фицджона, Гамелин бросил их Генриху, который не мешкая вскочил в седло. Роджер де Клер выбил из рук валлийца штандарт и призвал рыцарей сплотиться вокруг короля.

Завязалась ожесточенная схватка, но, пусть и изрядно потрепанный, отряд Генриха, сражавшийся теперь слаженно, переломил ход битвы и обратил напавших в бегство — валлийцы растаяли среди деревьев.

— Стоять! — прорычал Генрих, когда кто-то из рыцарей бросился в погоню. Вильгельм Булонский отцепил от седла охотничий рог и трижды резко протрубил, давая сигнал к отходу. Дальше идти было нельзя, оставалось лишь отступить, и как можно быстрее, чтобы вернуться к основным силам, в более безопасное место. Внезапное нападение на валлийцев с тыла явно не удалось.

Подобрав погибших и перебросив их через спины оставшихся без всадников лошадей, отряд развернулся и поскакал обратно через лес. Гамелин держался как можно ближе к Генриху, насколько позволяла узкая тропа, прикрывая его щитом и своим телом. Валлийцы еще могли собраться с силами и отправиться следом, надеясь сразить еще хотя бы нескольких рыцарей меткими выстрелами из луков.

Наконец отряд замедлил шаг — нужно было поберечь лошадей. Проводники погибли в первые минуты атаки, но дорогу обратно указывали сломанные ветки и отпечатки копыт на мягкой земле. Спустя еще час они въехали в подлесок, и тяжелый, влажный запах листвы смешался с ароматом моря. Заметив внезапное движение среди деревьев, рыцари снова схватились за оружие: кто знает, вдруг Оуайн Гвинед обошел и окружил их, но тут охотничий рог разразился чередой знакомых трелей, и рыцари с облегчением опустились в седла. Вильгельм Булонский поднял свой рог, отвечая тремя мощными нотами.

Мгновение спустя на тропе появился арьергард армии вместе с Генрихом Эссекским, на лице которого смешались ужас, стыд и облегчение.

— Слава богу, слава богу, вы живы, сир! — хрипло воскликнул он. — Я думал, вас убили. Я поскакал за подмогой!

— Я жив, хоть некоторые и оставили меня в бою, — с ледяной яростью ответил Генрих. — Фицджон и де Курси мертвы, а с ними пали и другие достойные рыцари.

— Предатель! — прошипел Роджер де Клер. — Сбежал, спасая свою шкуру, а нас бросил биться не на жизнь, а на смерть!

Скулы коннетабля окрасились алым.

— Неправда! Я ускакал, чтобы поднять тревогу. Я не предатель, и не смейте так меня называть!

— Я сам решу, кого как называть! — Де Клер потянулся за мечом.

— Молчать — оба! — прорычал Генрих. — Не время и не место спорить. Мы в опасности и должны как можно скорее добраться до основных сил. Разбираться будем потом.

Когда они выбрались из леса и выехали на ровную дорогу, Гамелин тяжело выдохнул, пытаясь сбросить напряжение.

Рядом с ним Вильгельм Булонский свесился в седле, и его стошнило.

— Прошу прощения, — произнес он, вытирая рот. — Со мной всегда так после ухода от опасности.

Гамелин бросил на него оценивающий взгляд и заметил, что другие поглядывают в их сторону.

— Но ты не струсил; ты остался, чтобы сражаться.

Вильгельм достал флягу и хлебнул вина, чтобы прополоскать рот.

— Трудно было удержаться, уж поверьте. Но тот, кто бросает товарищей в бою, не мужчина.

Гамелин одобрительно кивнул.

— Согласен. — Он вовсе не собирался становиться близким другом младшего сына короля Стефана, но уважал его честность и мужественность на поле боя. И не важно, что после сражения его рвет и трясет, будто зеленого оруженосца.

Отряд пустился вскачь, чтобы присоединиться к основным силам. Слева от них был лес, а справа — море. Зеленая тьма деревьев не давала рассеяться послеполуденному зною, и Гамелина еще долго преследовал запах крови и смерти.