Зимняя корона

Элизабет Чедвик (2014)

Идеально для любителей качественных исторических романов, основанных на реальных событиях. Понравится фанатам творчества Элизабет Фримантл и Филиппы Грегори, а также тем, кому по душе «Корона», «Волчий зал», «Тюдоры» и «Еще одна из рода Болейн». Трилогия Элизабет Чедвик повествует об одной из самых известных королев в истории Запада. Ее имя переводится с латинского как «особенная», и именно такой была ее судьба. Символ красоты XII века, вечная воительница и мать Ричарда Львиное Сердце. Самая желанная невеста и самая влиятельная женщина средневековой Европы — Алиенора Аквитанская. Королевский брак любви и ненависти. Зима 1154 года. Король Генрих II сражается по ту сторону Ла-Манша, королева Алиенора занимается воспитанием сыновей-наследников. Пройдет время, и отношения Алиеноры с мужем испортятся из-за его жестокости и измен. Алиенора решится поднять мятеж с разрушительными последствиями. Она знает, как сильно в ней нуждается Генрих, но король поймет это слишком поздно… Элизабет Чедвик погружает читателя в мир дворцовых интриг, в котором никому нельзя верить. И в этом мире у Алиеноры Аквитанской главная роль. «Все пройдет, как минуют зимние бури. И откроется нам лишь новый берег с чистым песком, на котором ты оставишь любой след, какой пожелаешь». — Элизабет Чедвик

5. Шинон, июнь 1156 года

В крепости Шинон, на Луаре, Генрих пребывал в хорошем настроении. Он наконец-то подавил мятеж своего брата Жоффруа и захватил восставшие замки Миребо, Шинон и Лудон. Шинон выбросил белый флаг рано утром, на рассвете, и Жоффруа склонил голову и смирился с неизбежным, пусть и без особой охоты, но с унылой покорностью. Он уже во второй раз бунтовал против Генриха. Братья спорили из-за замков Шинон, Миребо и Лудон и не собирались мириться. Жоффруа уверял, что отец завещал эти земли ему, но после повторного мятежа Генрих никак не мог оставить их брату.

— Сир, будет ли мне позволено высказать некоторые соображения?

Генрих обернулся от амбразуры и посмотрел на своего канцлера. За несколько недель кампании Томас оказал королю неоценимую помощь, занимаясь государственными делами и наполняя казну. К тому же он оставался общительным и интересным собеседником, проницательным и всегда знал, в чем найти выгоду.

— Конечно, не стесняйся, выкладывай.

— У меня есть основания полагать, что ваш брат в обозримом будущем будет сидеть у вас в боку занозой. И едва вы отвернетесь, примется снова разжигать мятеж.

— Я не намерен отворачиваться, — заявил Генрих, — однако продолжай.

— Возможно, если у него будут свои земли, какой-то надел, возможно, выкроенный из другого поместья, в этом будет польза и для вас?

Генрих провел указательным пальцем по бороде.

— Где же именно?

— В Бретани, сир. Они недавно восстали против своего графа, и почему бы не убедить бретонцев, что ваш б-брат станет их правителю хорошей заменой? Он займется сдерживанием б-бретонцев, и в то же время Бретань войдет в сферу вашего влияния. Таким образом ваш брат удовлетворит свое желание получить титул и повысит свой статус. Это его утихомирит.

Глаза Генриха сверкнули.

— Интересная мысль. На задворках, но не в Ирландии.

Бекет элегантно взмахнул рукой в знак согласия, отчего гранаты и жемчуг, украшающие манжету на его рукаве, ярко сверкнули.

— Это нужно обдумать, но мысль неплохая. — Генрих похлопал канцлера по плечу. — Ты заслуживаешь похвалы, Томас.

— Я делаю все возможное, чтобы выполнить свой долг, сир.

— Нет, это больше, чем просто обязанность, тебе это нравится, — многозначительно улыбнулся король.

Генрих бросил взгляд в сторону двери, куда только что ввели гонца. После захвата Шинона царила суета, посланцы сновали туда-сюда, однако Генрих узнал в только что прибывшем придворного Алиеноры. Король первым делом подумал, что королева сообщает о рождении ребенка, и подозвал гонца. Однако, когда тот подошел вслед за дворецким, Генрих понял: что-то не так. На лице гонца не было улыбки, не было предвкушения награды за радостную весть.

— Сир. — Мужчина опустился на колени и достал из ранца только один тонкий свиток с печатью Алиеноры. Затем он склонил голову и мрачно потупился. Генрих взял письмо и сломал печать, не желая открывать, но зная, что должен сделать это, и немедленно — от него могли требовать действий.

Слова были написаны рукой Алиеноры, но звучали официально. Она писала ему как королева, и то, что она сообщала, было настолько огромным и разрушительным, что он не мог этого осознать. Его будто заставили проглотить камень. Он оцепенел. Оторвавшись от письма, Генрих оглядел комнату. Он видел камни в стенах, драпировки, украшенные драгоценными камнями манжеты одеяния канцлера, сверкающие грани горного хрусталя. Все вокруг было реальным, он мог протянуть руку и прикоснуться к окружающим его предметам, однако полученное письмо говорило о том, чего он не видел, сообщало о настолько ужасном событии, которое не могло произойти. От одного только предположения, что это все же случилось, Генрих потерял дар речи.

— Сир? — в замешательстве глядя на короля, произнес Бекет.

Генрих передал ему письмо; он не стал читать его снова, потому что все написанное неизгладимо запечатлелось в его мозгу. Он вышел из зала и чуть ли не бегом направился в свои покои, приказал всем удалиться, а потом захлопнул дверь и задвинул засов. Повернувшись, он прислонился к ней спиной и закрыл глаза, отгораживаясь от всего, надеясь, что произошла ошибка. Это у других дети умирали, но не у него: его малыши были сильными и благословенными. Старший сын наследует за ним английский трон. Генрих видел, как Гильом мчится по улице, полный сил, размахивая игрушечным мечом и крича, помнил влажный поцелуй младенца в щеку и доверчивую ладошку, которую он сжимал в своей руке, когда они шли по заледеневшему двору в Вестминстере, где горели свечи в честь рождения Христа.

Генрих закрыл лицо широкой ладонью, и редкие слезы полились по его щекам. В младенчестве он сам не раз болел, иногда тяжело, но выжил. Почему же Уильям не смог? Почему ему не хватило силы духа, чтобы выстоять? Вытирая лицо рукавом, он ругался и плакал, а в его груди пылал гнев.

Наверняка мальчика можно было спасти, если бы его опекуны были бдительнее? Как же Алиенора допустила такое? Она должна была позаботиться о том, чтобы в его комнатах воздух был чище. Теперь в груди его сына вообще не было воздуха, только прах. От мысли о том, что Гильом, совсем еще малыш, окружен тленом и разложением, у Генриха потемнело в глазах. Он оставил сына заботам Алиеноры, а она не выполнила свой долг. Вероятно, была слишком занята, по обыкновению вмешиваясь в политику и дела, которые следовало бы предоставить мужчинам. Думая о том, что не оказался рядом, чтобы спасти сына, он почувствовал, как его переполняют темные подозрения, и не дал им воли, чтобы не пасть под их гнетом. Генрих вытер кулаками глаза и проглотил слезы, потому что всей земной скорби не хватит, чтобы вернуть его сына к жизни. Гильом ушел навсегда. Остается лишь молиться, прокладывая его душе путь на небеса, но король не был уверен, что сможет сейчас войти в церковь.

В дверь постучали.

— Генрих, впусти меня.

Смахнув слезы, он отодвинул засов. На пороге стоял Гамелин, его лицо исказилось от горя и беспокойства.

— Мне очень горько было узнать трагические новости из Англии, — откашлявшись, произнес вошедший. — Бекет сообщил мне. Я пришел узнать, не могу ли я чем-нибудь помочь? Что-то для тебя сделать?

— Никто не даст мне того, что я хочу или в чем нуждаюсь, — хрипло ответил Генрих, но посторонился, впуская брата в комнату. — Гильома не вернуть.

Король закрыл дверь и снова прислонился к ней. Его грудь судорожно вздымалась.

— Хочешь, я объявлю обо всем двору?

— Не надо. Я сам. — Генрих сглотнул. — Я не позволю прерывать государственные дела. Пусть по моему сыну отслужат мессы, и мы помолимся за его душу, а потом вернемся к заботам, которые касаются живых. Я отказываюсь упиваться горем и не позволю другим упиваться им за меня, ясно?

Гамелин нахмурился.

— Я не уверен, что понимаю, но, если ты так хочешь, так тому и быть. Мне искренне жаль; он был славный мальчуган.

— Да, — мрачно кивнул Генрих, — и теперь его больше нет, поэтому мне предстоит произвести на свет других сыновей, чтобы обеспечить престол наследниками.

Вот так он и справится с горем. Будет жестким и прагматичным, пока рана не затянется твердой оболочкой и ничто не сможет ее пробить.

— Ты напишешь Алиеноре? Она, должно быть, в смятении.

Генрих стиснул зубы.

— Мы с ней скоро встретимся и поговорим. Сейчас у меня нет для нее слов, которые я готов высказать писцу или нанести на пергамент.