Белый олень

Юлия Александровна Станичникова (2024)

По распределению москвичка Катя приезжает в таежный глухой край. С первого дня она сталкивается не только с интересными людьми, но и пугающими рассказами о местности. Мистический БЕЛЫЙ ОЛЕНЬ не выходит из головы приезжей учительницы. Вскоре ей предстоит столкнуться со всем необъяснимым, таинственным и жутким самой.

Глава 7

В одиночестве на кухне, Кате посидеть не удалось. Буквально через пять минут, туда, держась за стены, вползла ненавистная Верка. Раздатчица с грохотом, и откровенной неприязнью, бросила перед ней тарелку с кашей и стакан остывшего чая. Верка, конечно, заметила, что у Кати, как и полагается, на манке растекалось сливочное масло, а от стакана чая, шел небольшой пар. Но она ничего не сказала. Маленькими худыми исцарапанными руками, с грязными ногтями, она по зверушечьи, схватила кусок хлеба и в считанные секунды, расправилась с завтраком.

— Мне бы добавки, — Не своим, голосом, попросила женщина. На этот раз интонация у нее изменилась. Жалко и немощно выглядела она сейчас. Раздатчица Алена, массивная, похожая на глыбу камня, покосилась на Катю. — Держи! Только здесь, наверно и отъедаешься! Вот чувырла! — Повернувшись в кухню, сказала она, невидимому собеседнику.

Катя, отвернувшись к окну, старалась быстрее расправиться со своей порцией. Но, запущенный вид Верки, отбивал аппетит. И, всячески, принуждая себя, думать о другом, Катя, поглощала вкусную манку. Вздыхая и шаркая старыми грязными тапками, Верка удалилась.

— Не переживайте, — Внезапно в окне раздачи, появилось круглое красное лицо Алены. — До вечера отлежится, максимум до утра и свалит. Всегда так. А если, что, сходите Семену Анатольевичу, он может, что придумает. Лучше к другим подселит вас, пусть эта забулдыга, одна в палате валяется. Думаете, нам от нее легче? Ведь она хоть и не заразная какая, кровь то берут на анализы, а тут, на кухне, у нас, до смешного, отдельная посуда для таких, как она. Распоряжение начальства. Да если бы и не они, сами бы сделали. Все вон в хлорке замочено.

–Спасибо. — Катя, не была настроена на разговоры. И, чувствуя, что Алена обиделась, она объяснила, — Пойду, прилягу. Слабость.

— Идите, идите, конечно, — В окне появилась невидимая доселе повариха. — Алена, всех заговорит.

— Спасибо еще раз за вкусный завтрак. Меня так только дома баловали.

Повариха, с достоинством приняла похвалу, — А как же. Мы как дома и варим. У нас с этим строго. А на Верку, не обращайте внимания. Нормальная была баба, да вот беда подкосила. Спилась. А раньше к ней, почитай полпоселка бегали за рассадой. Все в руках горело. А видишь, не справилась она с горем своим. Запила. Держат на работе, покрывают. Жалко. А она, видно, все мозги пропила, нисколько совести не осталось. Да, как говорится, чужую беду руками разведу, а к своей ума не приложу. Несчастная женщина, если разобраться.

Катя остановилась. И, прислонившись боком к стене, рядом с окном раздачи пищи, нерешительно спросила,

— А что с ней произошло?

— Да, было дело. Это уж лет семь прошло. Как раз в то время, когда… — Алена замолчала. — Вы же новенькая у нас в поселке. Поэтому пусть другие вам расскажут подробно. А если вкратце, муж у нее погиб. Хороший мужик был. Смерть нелепая. А она беременная была. И сразу выкидыш случился. Двойняшек потеряла, и мужа. И больше, врачи сказали ей сразу, детей не будет. Вот и пошла баба во все тяжкие. Потом бича местного нашла. Молодой, а потерянный для общества. А все остальное не мне рассказывать.

Катя увидела, что Алена на кого озирается. И поняла, что это повариха делает невидимые Кате тайные знаки раздатчице, чтобы она болтала лишнего. Да что здесь происходит?!

Катя вздохнула перед закрытой дверью кабинета ординаторской. Не знала, как попросить, вечно уставшего пожилого доктора, о переводе в другую палату. Больница небольшая, и кое — где, Катя обратила внимание, лежали по пять, а то и семь человек. Хотя комнаты, явно не были предназначены для такого количества пациентов. Она еще немного постояла, покарябала ногтем известку на стене коридора, и, развернувшись, пошла к себе.

— «Ничего, день, два потерплю. Или сама соседка сбежит, или меня выпишут. Ерунда. Мелочи жизни». — Она нахмурилась, тем самым надеясь, отбить у Верки желание разговаривать, и вошла в палату.

На старом, скрипящем, грозившим разломаться в любую минуту, стуле сидел Веркин ухажер. Судя по амбре, стойко заполонившим небольшую комнату, мужчина уже изрядно выпил. На тумбочке стояла двухлитровая банка томатного сока. Пачка печенья, опустошенная наполовину, сиротливо выглядывала из кармана засаленной спецовки посетителя. Мужчина, словно только что вспомнив о печенье, торопливо, трясущимися руками, достал его, и положил рядом с соком.

— Вот еще, Вера, забыл совсем. Ты давай, выписывайся поскорее, калымов я много набрал. Один не справлюсь, а делиться деньгами неохота че то.

Верка с завистью смотрела на него, — Где уже принял то? На поминках?

— Ты че? — Вчера же были. Я седня уже к Соломону сгонял, он поматерился, а дал в долг маленько. Сказал, отработать надо.

— Ладно, иди Колька. Спать хочу. Сегодня, наверно, вечером приду. А может завтра с утра. Погоношись, найди… — Она не договорила, но Катя сразу поняла, речь идет о бутылке.

Колька медленно, держась за спинку стула, начал вставать. И тут, хлипкие старые ножки древнего стула не выдержали, и подломились. Мужчина, охнув, упал лицом на железную спинку кровати и мешком свалился на пол.

— Ты че? — Верка и не думала подниматься с кровати. — Че разлегся то? Совсем перепил, давай, давай, вали, пока врач не пришел.

Но мужчина не пошевелился. Катя и Верка переглянулись. И не сговариваясь, подскочили к Кольке. Верка медленно перевернула своего сожителя на бок, и от ужаса зажала рот рукой. Из правого глаза мужчины, бежала кровь. Лица уже не было видно, одно багрово — красное пятно. Босиком, Катя побежала по коридору в ординаторскую. Расстояние до нее было невелико, но ватные ноги, не давали девушке идти быстрей.

— Помогите! — Собрав все силы, закричала Катя. Но крика не получилось. Какой — то тянущийся до отвращения шепот, вырвался из горла. Но ее услышали. Из палат показались взъерошенные головы, люди отдыхали, после плотного завтрака. В коридоре появились врачи. Катя села возле стены, ноги ее предательски дрожали.

— Там… — Показала она белой рукой в сторону палаты, и вдруг все завертелось, закружилось перед глазами, и наступила темнота и покой.

— Посидите пока, здесь Надежда, я понимаю, дежурство ваше кончилось. Но сами видите, многие на больничном. — Донесся до Кати, знакомый добрый голос. Но кому он принадлежал, она не могла понять. Странное спокойствие, странное состояние. И никаких мыслей. Так продолжалось недолго. Через некоторое время, девушка вспомнила все. Она с трудом открыла глаза,

— Я что? Сознание потеряла? Опять? — Прошелестел ее голос. Кому она задала вопрос, Катя еще не поняла, но присутствие человека чувствовала.

— Лежи, милая, лежи. Что ж ты у нас такая нежная? Как что, сразу плохо тебе. Хотя, ты видно, ничего плохого в жизни то и не видела. Дай, Бог, поменьше видеть. — Тетя Надя, потерла глаза и, прикрыв, рот сморщенной ладошкой, зевнула. — Не сплю уж, почитай вторые сутки. Напарницы мои ушли, детей собрать в школу, сады, а мне уж пришлось остаться. Внуки взрослые, сами соберутся, да и с родителями все ж.

Катя опять закрыла глаза. Тоненькая прозрачная тюль, не могла сдержать поток солнечного света. В окно, словно вызывая Катю на разговор, стучала ветка березы. Желтых ярких листочков осталось совсем мало, и березка перед зимней спячкой спешила поговорить. И не смотря, на то, что с каждым новым стуком облетали еще несколько, березка продолжала бить в стекло наполовину голой веткой. Царапающий звук, заставлял Катю зажмуриться. Какая то невероятная тоска охватила и без того тревожную душу. Почему раньше она не слышала этого звука?! Потом до нее дошло: она находится в другой палате. Значит, не просто так.

— Очнулась, девонька? Лежи, лежи, не вставай. Тебе укол поставили, слабость, зато нервы на спокое. Ох и натворил Коля беды! И так спокойно родным жизни не давал, а тут такое… — Пожевав сухие губы, санитарка добавила, — А может и к лучшему. Отмучился, сердечный. Все одно, что так, что так. Ой, разболталась я, старая. Пойду. — Надежда увидела, что Катя с ужасом смотрит на нее. — Тебе отдыхать надо. Потрясение за потрясением. Как все выдержать?

— Он умер? — Это был даже не вопрос, просто констатация факта.

Женщина утвердительно качнула головой. — Все одно узнаешь. Да и сама же видела. Как получилось, непонятно. Ладно, стул старый был, все хотели списать, да завхоз жмот еще тот. Новое к себе может по темноте утащить, а старье держит до последнего. Вот и удержал. А главный наш, до этого ли ему? Дел полно и до мебели руки не доходят. Ну, теперь держись Потапыч, точно вышвырнут тебя. А ведь до пенсии, всего ничего осталось. Старый ты, козел! За стула выкинут ведь.

— А Николай все же, как умер? — Катя прервала горестные сожаления санитарки о незнакомом ей завхозе Потапыче. Она заметила, что многие здесь, любят переходить совсем на другие темы, не рассказав главного. Словно хотели, и сами, поскорее забыть жуткие происшествия.

— Да как, как? — Переспросила Надежда. — Упал со стула то, на кровать, а там, откуда он только взялся, болт вылез, кровати тоже, чай, не новье. И в глаз… Задел чего то там. Еще не знаю точно. Да и не к чему мне это. И все. Мгновенная смерть.

Катя часто задышала. Подсознательно она почувствовала, что две эти смерти, не случайны. Но понять, почему именно это пришло ей на ум, не могла. По логике, просто совпадение. Разные люди, разные семьи. Маленький мальчик, и, молодой алкоголик. Но предчувствие чего то страшного, не покидало девушку.

— Скажите, когда меня отпустят? Здесь еще тяжелее, лучше дома отлежусь.

— И то, правда, — Согласилась женщина. — Чего на эти белые стены любоваться. Доктор после обеда будет. Попроси. Выпишет успокоительных и домой отправит. — Верка то, словно петух жареный в одно место клюнул, удрала. Пока с ее сожителем возились, глядь, ее и след простыл. Не к добру все это. Видать, опять… Началось…

— Что началось? — Катя поняла, что женщина чего то недоговаривает, как и все остальные. Но, Надежда, резво поднялась со стула, и, махнув, рукой, вышла.

— «Здесь ответа не найти». — Катя вспомнила о мужчине, с распространённой фамилией, Иванов. — «Савелий, кажется. Точно Иванов Савелий. Он что знает, точно, наверняка». — Катя уже не испытывала слабости. Она была полна решимости, отыскать рабочего и выпытать все. — «А если у него не получится узнать правду, то держись Агнесса! Тебе проходу не дам! Но в неведении не собираюсь оставаться!»

После обеда ее, действительно выписали. Милый добрый врач, и не настаивал. Он понимающе глядел на девушку, пытаясь понять, что же произошло с ней. Еще несколько дней назад он видел перед собой растерянного, напуганного ребенка. А сейчас? Куда что подевалось? И силы появились, и страх исчез из глаз.

— Идите, только пока из дома ни шагу, я имею ввиду в сторону школы. Посидите на больничном. А в пятницу, придете в амбулаторию, терапевт вас выпишет. И не забывайте, пить таблетки.

Поблагодарив доктора, Катя вышла во двор больницы и присела на крайнюю лавочку. Здесь ее и нашел Сева.

— Спасибо, что пришел.

–Катя, ты чудачка. Как я мог не прийти? Отпросился и прибежал. Но пока долго оставаться не могу. Провожу и дальше полечу.

Уже на подходе к общежитию, Катя спросила об Иванове.

— Не видел его. — Признался Сева и почесал загрубевшей рукой щеку. — С того времени, как мальчик погиб, и не видел. Сказали, его на другой участок перекинули. Такое бывает. А выспрашивать не стал. Скажут, тебе какое дело. Куда, да что.

Разочарованная Катя, попрощалась с Севой, и он бегом, бросился на работу. Посмотрев ему вслед, взглядом, полным нежности и признательности, девушка решительно направилась к коменданту. Но и тут ее постигла неудача. Агнесса уехала получать новые матрасы и подушки для общежития. Пометавшись немного по комнате, так и не зная, чем заняться, Катя выпила успокоительное средство, и вскоре заснула.

— Вставай, соня, засоня! — Кто то трепал Катю за руку. — Пошли, чай пить! Агнесса зовет! — Ольгу, кажется, ничего не могла вывести из равновесия. — Вставай же! Я таких вкусных печенюх купила. Последние, можно сказать, забрала. Со сгущенкой.

Агнесса ждала их. Он возвышалась в большом кресле, как японский император. Увидев гостей, поспешно стала разливать чай. — Наконец — то! Уже два раза подогревала чайник. — Посмотрела на Катю и улыбнулась, — Весь день, небось спала? Я видела Надежду в магазине, она сказала, что тебя домой отпустили, но тревожить не надо. Пусть, говорит, отдыхает. Сон лечит. Особенно душевные травмы. Вот так, то. — Улыбка растаяла на ее губах. — Садитесь, девоньки. Сядем рядом, да поговорим ладом. Хоть и не хотела я, да че уж теперь.

— «Неужели?» — Катя пришла в возбуждение. — «Нежели сама решилась рассказать! Не верится!»

Агнесса, будто прочитав ее мысли, подтвердила догадку, — Тяни, не тяни, все одно. Разговор долгий, наверно, получится. А может, и нет. Я вот тут вам, картошки с мясом сгоношила, пустой чай чего хлебать? Им не наешься. Это Ольга все, — Она поставила чашки перед учительницами. — Больше двух лет, однако, уже больше прожила здесь, ничего не знала. Правды не знала. Все только недомолвки. А тут, как репей пристала. Да и то сказать, прошлые года спокойные были.

Комендант осторожно отхлебнула горячий чай с молоком, и продолжила, — Хотите верьте, хотите нет, но у нас даже здоровое мужичье подтвердит, все истина, правда. Мой брат, Сергей, в больнице работает, завхозом. Сегодня прилетел утром, бледный, губы трясутся. Слова сказать не мог.

— Так завхоз Потапыч, это ваш брат?

— Мой, мой, — Закивала Агнесса. — Неплохой он, но иногда бывает, берет грех на душу. — Она не договорила. — А кто безгрешен? Теперь, однако, точно скинут с должности хорошей. И все из за стула треклятого.

— Может, и нет, — Ольга постаралась успокоить, готовую расплакаться женщину. — Всего лишь стул.

— Да вряд ли. — Не согласилась с ней Агнесса Потаповна, — На него уже были жалобы, что хорошее домой тащит, а хлам оставляет. Брехня все это. Если и брал, когда, то рухлядь. Нового то ниче нет в доме, все списанное. Подладит, подкрасит, вот и смотрится все как игрушечка. А поди, докажи. — Агнесса закрыла лицо руками, и глухо бормотала себе под нос, — Пусть другого поищут. За эти копейки. Да непьющего, работящего.

— Все образумится. — Катя невыносимо жалко стало эту нелепо накрашенную с огромной прической, женщину. — Все обойдется. Это всего лишь стул. Он мог сломаться и раньше и позже. Без таких последствий, что есть, то есть.

— Мог, но не сломался. Все одно к одному. Не раньше, не позже. Точно, олень выходил…

До Кати не сразу дошел смысл сказанного комендантом. Она отставила чашку с чаем, и прерывающимся от волнения голосом, спросила, — Кто выходил? Олень?

— Да, Катюша, он самый. Буряты на горе жили, давно еще до революции. Сколько их в поселок звали, нет, ни за что. Поставили там свои юрточки, и жили семьей. Говорили, мол, вера ваша другая. Не хотим от своей веры уходить. Потом, уже после, многие буряты и бурятки, из молодых, стали уходить из ихней общины. Поженились даже и на русских. А старая бабка осталась. Шаманка. Ее, конечно, не забывали, свои то. Приносили все, что надо. Да она и так не страдала от голода. Разве что дровами старуху обеспечить. Крепкая, говорят, была. Даром, что табаком дымила, почище мужиков. Люди ней со всех окрестных деревень и поселков лечится ходили. И помогала ведь. Но ходить ходили, а боялись.

— Чего боялись? — Вставила вопрос неугомонная Ольга. — Помогала же.

— Помогала, — Согласилась Агнесса, подчерпнув вилкой картошку. — Но не всем. Многих восвояси отправляла, даже в юрту не давала войти. Говорили, чувствовала она, что за человек к ней заходит. Если хороший, то без разговоров, все сделает, а другого еще и обложит словами разными. И вот, как, то я тоже плохо помню, все ведь по рассказам стариков и старух знаю, пришел к ней зажиточный мужичок. Многих в долгах держал. Земли много имел. И заболел у него внучок, парнишка подросток. Врачи не могли помочь, он к шаманке на гору и кинулся. Говорили, целый мешок хлеба понес, а его родственники, внука вели под руки. Что уж там с ним было, врать не буду, не помню. Так вот, пришли, а шаманка возле юрты сидела, на костре готовила. Не успел мужик объяснить, что случилось, она, встала и в юрту пошла. Потом обернулась, и сказала, чтоб проваливали они. Богатей в ноги к ней, спаси, мол, парня. Все отдам, только спаси. Старуха подумала и ответила так, прости людям бедным их долги, возьмусь лечить. Мужик начал возмущаться, но шаманка уже в юрту зашла. Поняли, видать все из людей, кто пришел, что по другому, никак. Сын мужика того, просил слезно, чтобы спас своего же внука. Невестка туда же. Делать нечего, пообещал мужик, что, как вернется, созовет сходку и отпустит всем долги. Дело то было в Первую Мировую, кажется. Сколько вдов и сирот было. Из нужды бабы выбраться не могли. Шаманка помогла, какие то травы заварила, какие то заклинания бурятские шептала долго. Но мальчишке то лучше стало. От приношений бурятка не отказалась. С хлебом то тяжко было. Но и себе не забрала. Сказала самым голодным отдать. Напомнила еще, чтобы людей не обижал. А вот как вернулись они, мужик этот, вот не помню фамилии его, конечно, ничего не сделал. Люди говорили, решил так, чего ему старуха сделает. И то что говорили, что проклятие может она сделать, не пугало его. Или вид делал, что не пугало. Жалко было с деньгами расставаться. Тем более, внук стал здоровый, через какое то время, по хозяйству начал помогать, с девками икшаться. Беднота повздыхала, поплакала и решила, что даже духи бурятские не могут сладить с богатыми. Прошло время, дело было по лету, началась осень. И тут, вдруг, внук этого гада, опять слег. Опять началось, врачи из уезда, из города приглашали. Ничего. К шаманке, понятное дело, идти боялись. Но видят, что конец приходит, побежала мать этого подростка на гору. Никому не сказала. Одна. Пришла, плачет, опять мол, сынок заболел, что делать. А шаманка ей в ответ, свекор твой не сделал того, что обещал. Я ждала, долго ждала. Так что теперь не будет у него внука, а у тебя сына. Или вы думали, что старуха, не знает, про то? Лечить я его лечила, но с оговоркой, если не выполнит дед уговора, то болезнь вернется. Вернулась, убитая горем, мать, ни с чем. По дороге, видели, ее, шептала она чего то, должно молитвы. Но не помогли ее молитвы. Умер сын. А был он единственный у них. Да дочка маленькая еще. А сами, понимаете, раньше — то как жили. Девка померла, поплакали и забыли. А тут продолжатель рода ушел их жизни. — Агнесса, залпом выпила, остывший чай. Поперхнулась, прокашлялась. — Вот, в горле все пересохло. Да чего трудно говорить. — Призналась она. И замолчала.

Девушки не торопили ее. Перед их глазами явно проходили все события тех лет. Жалко было семью, потерявшего совесть, мужика. Жалко до слез, ни в чем неповинного мальчика, мать его. Но что делать? Старший в семье сказал, остальные беспрекословно выполняют.

Агнесса, откашлялась еще раз, девушка замерли. — Вот дальше, значит. Дай Бог, памяти. Невестка того мужика, умом тронулась от беды такой. А свекор ее прямо рассвирепел. Вины своей он, видать, не видел. И как — то, по осени уже, подговорил людей, отомстить шаманке. Кого подкупил, кому лишний фунт муки дал, вот так и набрал народ. Несколько мужиков и баб, пошли с ним на гору, чтобы выгнать бурятку с насиженного места. И люди то убивать ее не хотели, но вышло, что толкнул ее кто то, а она, уж немолодая, сил мало, упала, да и наткнулась на свои шаманские штуки. Пронзил ее не кол, не то копье, с которым на охоту раньше ходили. Умирая, прокляла шаманка всех. Люди с горы той, в тот страшный вечер, бежали, как стадо испуганных лошадей. Дороги не разбирали. Но прошло время, шаманку ту, ее родственники, где то там же похоронили. Не послушались людей из деревни, не забрали ее. А ходить искать, где она лежит, никто не осмелился. Прошло время, забывать стали жители про страшный день. Но вот, как то, поехали мужики в лес, дрова заготовить, это уже после революции было. Какие то коммуны стали создавать. И среди них уже были большевики, что с каторги отпустили, но они тут и осели. Местная деревенщина им, конечно, все доложила. Те только, говорят, посмеивались. Мол, бабкины сказки. И подходят они к Шаманской горе. Ее так давно называли уже. Видят, а на вершине, стоит олень, красивый, как будто нереальный.

Конец ознакомительного фрагмента.