Катастрофа на шоссе

Юрай Ваг (1969)

Обычная авария на пустом летнем шоссе, водитель не справился с управлением, слетел с полотна дороги и… встретил дерево. Но, это было не окончание просто судьбы талантливого инженера-химика со сложной биографией, это было начало следственных действий госбезопасности Чехословакии. Контрразведка проверяла возможность появления немецкого агента, связника или резидента, простая проверка превратилась в контрразведывательную операцию в которой участвуют инженеры-исследователи, сложное химическое производство, формулы, опыты и т. д. Рядом с этой реальностью повседневности запутанные взаимоотношения, тоска о любви и трагедия одиночества.

© Ваг Ю., 2024

© ООО «Издательство Родина», 2024

1

— Приехали, — сказал один из картежников и ткнул локтем сидящего возле окна человека в плащеболонье. Тот не шевелился. — Эй, хозяин, доброе утро, приехали!

Он снова ткнул в светлый плащ и увидел наконец заспанную, помятую физиономию человека лет тридцати пяти, выслушал его «спасибо» и, отвернувшись, пошел с восьмерки, ее крыли валет и туз. Игра продолжалась.

Поезд подходил к станции. Замедляли свой бег мелькающие вдоль полотна дачи, окруженные садами, дома с небольшими двориками, пустующие футбольные поля, проплыли мимо остановка автобуса с толпой ожидающих, разрытая дорога и какие-то ржавые трубы; близился жаркий июньский полдень. Колеса стукнули на стрелках — и все исчезло, лишь стояли стеной вагоны — длинный товарный состав. Сажа и жара. Десять часов сорок две минуты.

— Без опоздания, — обрадовался человек в плаще и взял свой портфель, из которого торчала газета. — Чудеса, да и только!

Карточная игра была в разгаре.

— Угу! — промычал один из играющих, тот самый, что разбудил незнакомца. — А вы-то сами откуда, из Праги?

— Да, — ответил тот. — Разрешите пройти.

Игроки убрали ноги и отодвинули сумку. Стоя в проходе, человек в светлом плаще дожидался, пока поезд совсем остановится, он тер заспанное лицо и поеживался. Наконец он вышел и двинулся вдоль перрона. Увидев в застекленной витрине с фотографией Штрбского плеса свое отражение, остановился и причесался. В двух шагах от него стоял постовой. Человек спрятал расческу и спросил, как пройти в отель «Крым». Постовой ответил, что он здесь, напротив вокзала.

— А химзавод?

— Тройкой до конечной.

— Где находится Боттова улица?

— На противоположном конце, у водохранилища, — ответил постовой и равнодушно взглянул на мятый плащ, который человек успел снять и перекинуть через плечо. — В самом начале пригорода.

— Спасибо, — поблагодарил неизвестный и, улыбнувшись, показал белоснежные зубы.

Потом неизвестный прошел в зал, в камеру хранения и направился к телефонной будке. В засаленной книге абонентов он нашел букву «Г»: Габриш, Галло, Гебура, Геологический институт, Гиер, Гласель, несколько Гоговых, Големба, Голецкий, Голианова Анна, Боттова, 6.

Он дважды прочел номер — 29343 — и запомнил его.

Привокзальная улица поднималась вверх. На разорванной афише тигр прыгал сквозь огненное кольцо, и нарядная лошадка склоняла голову перед человеком в цилиндре. Цирк зазывал к себе, суля сенсацию: «Международная программа…», «По возвращении из гастролей по Европе…»

Неизвестный достал железнодорожный билет и, разорвав его на клочки, бросил в урну.

* * *

— У тебя все? — спросил инженер Голиан, чувствуя, как потная рубаха прилипает к спине. — Тебе в самом деле нечего больше сказать?

— Нет, Дежо, — ответил сидящий в кожаном кресле Бауманн. — Ты сам отказался, сам все бросил. Ты заявил, что тебя это больше не интересует и, как ты выразился, это «расточительство»… Но я так не считаю. Человеку необходимо за что-то зацепиться, чем-то заниматься, хотя бы по вечерам и по ночам… Очень часто мне казалось, что я на этом свете лишний. Это отвратительное чувство. Мне надоело, пойми.

Бауманн слабо улыбался, правая рука — на правом колене, старчески спокойное, иссеченное морщинами лицо. Он сидел и смотрел в окно. Оно выходило на узкий двор. Сразу же за окном поднималась вверх стена, над ней полуметровая полоска неба. Вентилятор гудел, разгоняя табачный дым. Голиан погасил сигарету и поднялся.

— Поступай как знаешь, — сказал он желчно.

— Хочу работать, приносить пользу, а не бездельничать.

— Но воровство и работа — вещи разные. Стеглик мне показал, нет, вернее, ничего он мне не показывал, я сам увидел, расчеты лежали на пульте, а я заглянул.

— Ну и что же?..

— Ты отлично знаешь, не строй из себя дурака. Твое открытие — во всяком случае, его принцип — украдено…

— Что еще скажешь? — Бауманн искренне забавлялся.

— Если не все, то, насколько мне известно, его основная часть. А мне, естественно, известно, ведь это моя идея. Память у меня дай бог всякому!

Бауманн затянулся, выпустил дым, пепел посыпался на пиджак, и он, медленно стряхнув его, сказал:

— Ты удивительнейшее существо. Сначала берешься, потом бросаешь, потом снова хватаешься, морочишь голову… Не обижайся, но в этом весь ты. По крайней мере, сколько я тебя знаю.

— Копайся в моей душе, если ты так хочешь. — Голиан уже жалел, что зашел к старику. «Этот выкрутится из любого положения, — подумал он. — Ничего не отрицает, а сам идет в атаку, жалит. Как всегда, жалит. Скорпион», — повторял он про себя и вслух продолжал: — Рассчитываешь, что попал в струю и выплыл на поверхность, что мне это никогда не удастся. Это все сентиментальные разговорчики, будто не хочешь бездельничать, быть лишним. Я ведь тоже не вчера родился, мы друг друга хорошо знаем! Тебе нужно только одно — гроши!

— Отнюдь! Ты ошибаешься. — Бауманн не повысил голоса, он продолжал говорить спокойно, словно пытался убедить малое дитя: — Можешь жаловаться. Скажи Саге или кому хочешь, что я вор и мошенник. Вот телефон, изволь.

Он снова затянулся. У него были очень короткие морщинистые пальцы. Голиан посмотрел на его руки, затем перевел взгляд на приветливые, спокойные глаза и, не сказав больше ни слова, направился к дверям. Уже открывая их, он услышал:

— Будь любезен, извинись перед Стегликом, если ты ему случайно нагрубил. Стеглик очень ранимый паренек.

— Никому я не грубил, — отрезал Голиан, — а если он это утверждает, то лжет.

— Очень рад. Он мне ничего не говорил, — и ласково добавил: — Тебе надо проветриться, Дежо.

Но за Голианом уже захлопнулись свежеокрашенные двери. На стене висел график выполнения плана, Бауманн ухмыльнулся, с минуту курил и поглядывал, как за окном вихрится пыль, потом снял трубку зазвонившего телефона и сказал: «Все в порядке, иду».

Он притушил сигарету, порылся в бумагах на столе, нашел то, что искал, и вышел. Обычно Бауманн запирал двери своего кабинета. На сей раз он этого не сделал.

* * *

Неизвестный лениво брел по городу. Внимательно изучал витрины, в эспрессо выпил кофе, с иронической улыбкой постоял возле старого автомобиля. Потом на глаза ему попалась надпись: «Гигиенический душ». Зашел и долго там плескался.

Он вспоминал Прагу: вчера в это время он еще ходил по Петршину, в полдень читал в Смиховском садике газету, загорал, всячески тянул время. И сейчас старается протянуть его до трех, до четырех, быть может, до вечера. Душ освежил его, томительной ночи в дороге словно не бывало. Лицо стало гладким, он выглядел отдохнувшим. «Побриться можно и завтра, — решил он. — Дома, конечно…» Человек старался отогнать мысли о доме.

29343 — повторял он номер из телефонной книги. Сам не зная, для чего это делает. По привычке? От скуки? От одиночества? Времени для себя всегда не хватало, постоянные дела и заботы, а тут вдруг — нечем заняться. Даже женщины не интересовали его: все казались похожими друг на друга — туфли на босу ногу, дешевые духи, пожухлые овощи в потертых хозяйственных сумках.

Одиннадцать пятьдесят — сонный полдень. Автобус отправлялся в одиннадцать пятьдесят семь. На конечной остановке человек с плащом выходил один — кроме него, в автобусе уже никого не осталось.

Каменная стена, сверху колючая проволока, за ней светлое здание с большими окнами, слева ворота и проходная, лозунги, выцветшие плакаты. Возле закрытой палатки с вывеской «Закуски» несколько зеленых скамеек.

Он сел. Палило солнце. В редких тополях гомонили воробьи, тихо, словно серебряный вертолет, трепеща крыльями, стояла в воздухе стрекоза. Человек следил за ней, и ему казалось, что и он тоже становится все меньше и меньше…

* * *

— Усильте, — приказал инженер Стеглик конопатой лаборантке. — Осторожно, дайте максимум.

Рука неуверенно нажала красную кнопку. На циферблате выскочили и задрожали цифры, это было мгновенье, длящееся бесконечно. Потом цифры остановили свой бег и жужжание машины стихло.

— Ну, душенька, стоп. Или… — Стеглик распрямился. — Нет, лучше продолжим. — Он выдохнул: — Великолепно. Какова сопротивляемость!

Конопатая лаборантка взглянула на него. Лицо у Стеглика было нездоровое, желтое, с острым носом и узкими губами. Он выглядел на сорок, хотя ему было двадцать шесть. За тонкими стеклами очков лихорадочно блестели глаза.

— Хорошо, — ответила девушка и улыбнулась.

Казалось, он не слышал. Потом, очнувшись, подтвердил:

— Сила!

— Ну-у! — холодно протянул кто-то стоящий за их спиной. — Сила не сила, но наши придут в восторг. Ведь мы в этой области на несколько лет отстаем от Запада.

Голиан возник неожиданно, отлично владея искусством многих, занимающих руководящие посты, появляться неслышно и неожиданно. Хотя руководящего поста вовсе не занимал.

— Отставать — отстаем, — согласился Стеглик. — Но что касается силиконов, то с настоящей минуты уже нет! Выключите приборы, душенька!

Циферблат показал ноль, и жужжание стихло.

Голиана мутило, словно он выпил прокисшего пива.

— Послушайте, коллега, — сказал он. — Старик и сам считает, что это просто хобби. А вы тратите на эту ерунду рабочее время. На заводе горят поставки и план заваливаем. Весь квартал — это уже непреложный факт — летит к чертям. А вы из-за такой…

— Нет, — решительно возразил молодой инженер. — Не из-за этого.

Они стояли в светлой солнечной лаборатории. В этом просторном зале они казались маленькими и затерянными — не только щуплый Стеглик и коротышка лаборантка, но и плечистый, загорелый, высокий Голиан. Голиан сказал:

— Я знаю, простите, я просто так…

— А за что вы его, собственно, так не любите, пан инженер?

— Кого вы имеете в виду, барышня? Шефа? Коллегу Бауманна?

— Да, — подтвердила лаборантка и опустила голову, испугавшись вырвавшегося против воли вопроса. — Не сердитесь, — попросила она.

— Оставьте нас, — сказал ей Стеглик, а когда она вышла, продолжал: — Вот дура! Хотя сказала правду. И я думаю, что шеф пьет из вас кровь. Странно, он такой добряк, — добавил Стеглик смущенно.

— Вы о чем? — словно не понял Голиан и попросил: — Дайте-ка сюда!

Молодой инженер достал тигель и протянул Голиану металлическую пластинку. Пальцы большой, широкой ладони дрожали, казалось, что сейчас они сожмутся в кулак, чтоб смять ее, уничтожить, но ладонь так и осталась открытой.

— Прошел через тепловую реакцию?

— Полтора часа назад.

— Время остывания?

— Одна минута двадцать две секунды.

— В Америке — минута одиннадцать, и никто не делает из этого сенсации.

— Пан инженер, почему вы против?

— Я против во-ро-вства, — Голиан мрачно рубил последнее слово по слогам. — Бауманн использовал мою минутную слабость и… это во-ро-вство, — повторил он и отложил кусок металла.

Инженеру Голиану было сорок семь, ни одного седого волоса не серебрилось в его густой шевелюре, но в этот момент он выглядел стариком.

Голиан сел и облокотился о пульт.

— Я начал заниматься этой проблемой давно, почти сразу же после войны. Был я тогда еще совсем зеленый и ничего не достиг, но идея возникла у меня у первого… Когда я потом вернулся — вам ведь известно — из-за границы, то снова принялся за дело. Короче: иное время было, мне не давали ни к чему допуска, вы и представить себе не можете, что это было за время… Но я не о том… Я знаю Бауманна давно. Когда я только начинал, я открыл ему свою идею, раза два он давал мне советы, он-то был уже опытным специалистом. Не скажу, чтоб он очень всем этим заинтересовался, но приблизительно через год, когда я объявил, что сдаюсь и бросаю, Бауманн попросил у меня расчеты и я, идиот, дал их! Более пятидесяти плотно исписанных страниц на машинке. Он поблагодарил и вскоре все охаял, свел на нет, утверждая, что истины я не достиг, а лишь крутился вокруг да около. А теперь он будет лауреатом, хотя в Америке и в других странах силиконы уже имеются, давно имеются, но на другой основе! И в наших исследовательских институтах над этим работают! Но он открыл гликостеры из метано-лизы раньше, — Голиан сжал пластинку металла, ощупал ее и отшвырнул, — и они, вероятно, дешевле! Намного, чтоб его черт взял! — Он усмехнулся, это была горькая, болезненная усмешка. — Если вам кажется, что я не люблю Бауманна… И у простого ремесленника должна быть рабочая совесть, а у такого прекрасного специалиста — тем более! Вы меня извините, если я вам испортил настроение, извините, что стою над душой, когда вы работаете… — Он пожал плечами и вздохнул: — Не сдержался, поймите меня, ведь это же сущий грабеж!

Голиан, кусая губы, встал. Казалось, он хочет что-то добавить, но он лишь провел рукой по глазам и медленно двинулся вдоль прохода между пюпитрами и низкими подоконниками. Стеглик смотрел ему вслед.

— Пан инженер! — крикнул он.

Голиан остановился.

— Что?

В соседнем отсеке гудели машины. Обычный звук, лаборанты уже давно не замечали его. Но Стеглик еще долго вспоминал, что в тот момент он вдруг отчетливо услыхал этот шум.

— Нет, ничего, я просто так, — ответил Стеглик и наклонился к тигельку.

И вдруг услышал смех. Смеялся Голиан. Стеглик подскочил к нему, но тот уже смолк. Голиан смотрел в окно. Стеглик взглянул на него и тут же перевел взгляд: метрах в двадцати пяти от них на зеленой скамейке сидел немолодой, но и не старый человек. Рядом лежал портфель, на спинке скамейки висел плащ-болонья.

Машины гудели, Стеглик все еще слышал их. И тут голос Голиана перекрыл шум машин:

— Не дадите ли вы мне ключи от вашей дачи?

— Они у Сикоры. Вам нужны?

— Да, буду вам очень обязан, — ответил Голиан неожиданно искательным тоном.

— Пожалуйста, — охотно согласился молодой инженер.

— Я схожу к Сикоре, — сказал Голиан и ушел.

А Стеглик все держал в руке металлическую пластинку и думал о Бауманне: а вдруг тот и в самом деле украл…

Неизвестный за окном достал из портфеля черешню и все сидел и сидел, терпеливо выплевывая косточки.