Путь к Босфору, или «Флейта» для «Императрицы»

Юрий Иваниченко, 2017

Грохочет над Европейским континентом Великая война, которую позже назовут Первой мировой, коверкает и изменяет судьбы миллионов людей. Среди них и три брата Ивановы, знакомые читателю по роману «Враг на рейде»: лейтенант флота Вадим, авиатор Кирилл и гардемарин Василий. А противостоять иноземцам им приходится не только на фронте, где всё ясно, но и в собственном тылу – в схватке с коварными агентами врага.

ГЛАВА 6. ЯСНО ВИДИМЫЙ В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ…

Курляндия. Тыловой госпиталь в Обертау

Влажные искорки в синих глазах, словно блик на морской волне, смущали Вадима, хоть и не было в весёлости Арины ничего такого, что давало бы повод к сомнению.

Но вот и Кирюха-брат не устаёт нашёптывать-нахваливать, толкая в бок локтем:

— Да чем же ты такую живность подкупил, сухарь ты мочёный?

— Ж… жив?!. — хочет возмутиться моряк, но брат сам поправляется, впрочем, не без ехидцы:

— Живость, говорю, живость этакую. Ну-ка подержи здесь.

Лейтенант флота что есть сил держит сахарными щипцами, за неимением нужного ключа, «зализанную» контргайку, пока лейтенант-авиатор подкручивает на резьбе анкера угловую тягу элерона. Кряхтит от усердия, но успевает заметить громко, не то улыбаясь, не то гримасничая:

— Нет, ну, если б кто из наших знал, что такие музы могут вдохновлять ремонтные работы? Сменили бы, ей-богу, пилотские кресла на табуретки техников.

Муза, скорее сирена, поскольку на комплимент она могла сейчас ответить разве что энергичным мычанием — Арина держала в зубах позднее сочное яблоко, — с дурашливым кокетством потупила глазки на его румяный бочок.

От картины отдавало психиатрической клиникой, тем более что с виду занятие девушки было чистой воды кататонией: мазала резное крыло аэроплана мокрой, но без намёка на краску, кистью. Но и это только делало картину ещё более милой и сердечной. Особенно когда ловким ударом локтя она всадила в жестяную коробку из-под повидла её отогнутую крышку, и…

— Пе-а-о-ы… — произнесла Арина что-то торжественное, помахивая кистью, точно поп на водосвятии, отчего во все стороны брызнуло капелью едкого хлорного раствора.

— Это что-то из господ футуристов? — закатил глаза Кирилл, будто припоминая. — Этот, клоун размалёванный… Маяковский?

— Это… — вынула Арина двумя пальцами яблоко из разинутого рта. — Это я говорю: передайте вашим авиаторам, что нет у них никаких шансов. Пусть себе даже не мечтают. И дело не в том, — она снова помахала кистью, заставив лётчика прикрыться локтем. — Не только в том, что я безраздельно предана морю и морякам.

— Мэ… морякам? — уточняя, нахмурился Вадим.

— Ну, хорошо, моряку, — смилостивилась девушка. — Одному моряку, за которого я уже вскорости выхожу замуж, — вот в чём дело.

— Вскорости? — оживился Кирилл так, что бросил даже не совсем ещё послушную лопасть. — Это как вскоре?

— Зэ… завтра уже, — невольно расплылся старший брат в самодовольной улыбке, предательски проявившейся ямочками.

— Прямо как кот в Масленицу, — не удержался от замечания младший. — А отчего не дома уже? Тебя ж, сам говорил, до полного выздоровления в отпуск? Вот и ехали б к родителю в Питер или к вашему тяте, — уступил он требовательному взгляду Арины, — в Севастополь. Чтобы в Морском соборе, чтобы всё чин по чину и в присутствии чинов? А потом в дедушкин Яхт-клуб. Что вдруг такой невтерпёж?

Кирилл, сам смутившись сказанного, прочистил горло.

— Пардон муа, я хотел…

— А вот, чтобы не слушать больше этих ваших, — бойко, ничуть не смущаясь с виду, ткнула в него кистью Арина. — Этих ваших неуклюжих пардонов.

Впрочем, её детская шея, в шерстяном валике платка, пошла красными пятнами.

И их прибавилось, когда лейтенант Императорского флота хмыкнул:

— Это и… из-за дэ… Дуськи.

— А кто такая Ду-Дуська? — заинтригованно повёл Кирилл рваной бровью.

— Пэ… прачка. Завидует.

— Не завидует, а злословит! — вовсе вспыхнула девушка. — И не при чём тут эта твоя Дуська!

— Какие страсти гишпанские… — завистливо вздохнул младший брат. — Дульсинея у них тут в жениховские кальсоны рыдает.

— Фу! — свела ломкие чёрные брови Арина.

— Фу, — легко согласился Кирилл и поторопился сменить тему: — Где ж вы тут попа нашли, православные? Всё ксёндзы кругом, как я погляжу.

— Нашли одного, — хмыкнул Вадим. — Пэ… прелюбопытный тип.

— Вадим?! — ахнула девушка. С не совсем правдоподобным ужасом, но всё-таки: — Что значит, — тип? Не тип, а поп! И совершенно замечательный поп. Таких поискать ещё.

— А я про что?.. — виновато пожал плечами Вадим, но брату исподтишка подмигнул. — Дэ… Доктор естествознания, нэ… не хочешь?

— Хочу. Боюсь, что хочу, — подумав, решил Кирилл, вытирая руки тряпицей и садясь на борт самолёта.

Снова открыв жестянку, Арина поболтала белильной кистью в слабом хлорном растворе и сообщила:

— Отец Афанасий, если это, конечно, применительно к священнослужителю, просто душка. Такой оригинал!

Свободной рукой она подняла с земляного пола надгрызенное яблоко, старательно вытерла его изнанкой больничного халата… и вдруг безо всякой жалости выбросила через плечо, брезгливо наморщила носик:

— Нет. Никакого облегчения от вашего яблока. Только что пахнет лучше, чем резина противогаза.

— Р-р… — начал было Вадим.

— Знаю, что ртом дышать надо было, — отмахнулась Арина. — Першит сильно.

Вадим отрицательно замотал головой.

— Р-ра…

— Раствор ещё послабее сделать? — предположил Кирилл.

— А я что толкую! — с облегчением перевёл дух Вадим.

Дружный смех вспугнул где-то на стрехе тёсовой крыши сонного голубя: заикание после контузии ещё не совсем отпустило Иванова (первого), но случись ему забыть о нём вовсе — и заикание, в свою очередь, хоть на мгновение, но забывало о моряке.

— И без того, слабее некуда, — вздохнул Иванов (второй), пробуя проволоку тяги большим пальцем на звук, точно гитарную струну. — По-хорошему как раз и надо было так обмыть полотно хлоркой, чтобы день-два сюда без противогаза ходу не было.

— Так за чём дело стало? — удивилась Арина, подзывая руками Вадима, чтобы слезть со скамеечки выстой в пол-аршина. — Сам бы и обмыл, а противогаз, вон, даже у Маруськи есть. — Она мотнула головой куда-то за бревенчатую стену амбара, где предполагалась «Маруська» — старейшая обозная кобыла редкой масти и лени. Противогаз Зеленского, делавший её весьма отдалённо похожей на сказочного единорога, и впрямь, имелся где-то под облучком фургона.

— А затем, что хлорка есть вещество агрессивное, — наставительно начал Кирилл, осторожно спускаясь с «птичьего» крыла «Taube». — Способное не только истребить споры плесени, но и волокна ткани, в коих та поселилась, и сдаётся, переживает свой «Золотой век».

Лейтенант Иванов, и в глаза именуемый «вторым» согласно армейской традиции горестно похлопал полотно крыла в грубой аппликации латок и в лишайных рыжевато-серых разводах.

Полотно с мудрёным графским гербом отозвалось на ладонь гулом барабанной кожи, но, видимо, не слишком убедительным для опытного уха, — так что Кирилл поморщился:

— Его бы резиновым клеем пропитать…

— А пэ… почему не лаком? — поинтересовался лейтенант Иванов, соответственно старшинству, — «первый».

— А ты себе на корабле паруса залакируй, — я посмотрю… — со вздохом проворчал Кирилл.

— Кэ… какие паруса? — возмутился Вадим. — На бэ… броненосце?

— Я ж и говорю, дилетанты… — как раз таки невозмутимым остался Кирилл. Хотя тут же вскрикнул: — Ну что вы делаете!? — увидев, как Арина, рискованно держась за расчалки крыла, собирается спрыгнуть с низкой скамеечки в руки Вадима.

Судя по гримасе Иванова (второго) — у того сердце зашлось.

— Кэ… как… — покачал головой первый.

— Как ты на нём летать собираешься? — закончила за него девушка, отряхивая от ржавой пыли белый передник санитарки. — …Когда чихать рядом боишься.

— Придёт время, и скоро придёт — и вы узрите, как воспарит сей венец прогресса, — патетически начал Кирилл, подкручивая стриженые усы эпохи «твид». — Не будь я венец природы…

— Ну, положим, если сей аппарат ещё можно назвать венцом прогресса, то только на сегодня, ибо прогресс неудержим, — раздалось внезапно.

— Бэ… браво, отче! — живо обернулся к двери сарая Вадим.

–…То вас, молодой человек, венцом природы назвать никак нельзя, — с анафемской безаппеляционностью закончил протодьяконский бас.

— Довольно обидное заявление, — прищурился на дневной свет и Кирилл.

— Ну, уж не обессудьте. — Неизвестный проявился в ангельском оперении лучей размытым тёмным пятном: — А с точки зрения естественного отбора, вы далеко не самый лучший его образчик.

— А кто же лучший? — словно дитя в предвкушении сюрприза, захлопала в ладоши Арина.

— А вот она…

Арина взвизгнула.

На плече у батюшки суетилась приличных размеров крыса, причем отнюдь не белая лабораторная. А самая что ни есть серая — суть обыкновенная «rattus vulgaris».

Или всё-таки необыкновенный? Хоть и не чураются эти твари рода людского, но чтобы аж так с ним соседствовать? Чтобы заботливо перебирать раздвоенную серую бороду святого отца?

— Отчего же всё-таки она венец природы, а не я? — не без азарта поинтересовался Кирилл. — Хоть я и готов признать её премиленькой.

— А оттого, что чтобы с ней, с природой не приключилось, вплоть до нового вселенского потопа… — батюшка на секунду призадумался и поправился: — А ещё верней, чтобы человек в порыве прогресса с ней не учудил, вплоть до рукодельного Апокалипсиса и полного самоуничтожения, — а она таки выживет.

— Пэ… полного самоуничтожения, — меланхолически повторил Вадим. — Что ж, все эти последние события нэ… не могут не наводить на пэ… подобные мэ… мысли.

— А отчего же она, красавица, выживет, а не я выживу? — всё не сдавался Иванов (второй). — Скажем, укрывшись в каком-нибудь подземном убежище вроде тех, что нагородили немцы с французами под Верденом.

— И там она будет с вами, не сомневайтесь, милостивый государь, — пощекотал батюшка пальцем серую плутовскую мордочку. — И, сожрав однажды все ваши съестные запасы, вплоть до консервов, сживёт вас со свету. А сама останется…

Батюшка прошёл чуть далее в сарай-ангар и только теперь лейтенант флота вдруг разглядел, какой необыкновенной чистоты и синевы глаза у святого отца. Синевы самой яркой и чистоты самой детской. Несмотря на довольно почтенный, судя по густой седине в бороде и лучистым морщинкам, возраст священника.

Впрочем, в сей момент морщинки делали на лице отца Афанасия смешливую гримасу.

— Уж больно, знаете ли, выживаемость и приспособляемость у неё дарвинская, образцовая. А вы, я так понимаю, братец новобрачного?.. — не уточняя, утвердил святой отец. — Уж не обижайтесь: всяк человек всего лишь тварь, просвещённая мошенническим знанием, что он «Венец творения». Тварь, самозвано посягнувшая на трон творца, — заключил отец Афанасий менторским повторением итогового тезиса. Видимо, профессорская привычка к дидактике.

— Я, собственно, зачем заходил… — будто только что вспомнил протоиерей.

— Унизить род человеческий, — пробормотал Кирилл, но святой отец услышал.

— А разве можно его унизить более чем он себя, доведя каннибализм до вполне себе промышленного производства? — с ходу возразил батюшка, и лучистое его личико сделалось совершенно по-детски счастливым. — Согласитесь, никакой Рафаэль, ни «Ромео с Джульеттой» никогда не извинят этой низости.

— Батюшка, что же в этой глуши делаете? Вам миллионам проповедовать надо! — как всегда, с детской же непосредственностью отозвалась Арина.

— Так потому и здесь, чтоб проповедовать, — кротко ответствовал Афанасий.

— Да кто же вас здесь поймёт?.. — искренне удивился Кирилл. — В Курляндии-то?

— Так потому и здесь, — с философской анекдотичностью повторил святой отец. — А вам, дочь моя, я принёс «Послание к римлянам» святого апостола Павла. Тут многое о семье и замужестве.

— Да, я… — хотела было возразить Арина, но стушевалась.

— А это и во всё время брака читать полезно, — ничуть не смутился батюшка. — Вы уж простите меня за школярское богословие, но: ибо «Всё Писание полезно к назиданию…», а я добавлю: «И во всякое время». А я…

Мощный хлопок во дворе — словно разорвало кузнечный мех, — заставил отца Афанасия осечься. На одно только мгновение.

— Опять супостат прилетел! — пробормотал он, оборачиваясь. — Но сюда-то, под Красный Крест, как посмел… гадёныш?

От такого окончания проповеди смирения даже Кирилл онемел.

А батюшка, как ни в чём ни бывало, приподняв полы рясы, двинулся к дверям.

— Пойду, паству укреплять.

Но дошёл только до распахнутых дверей.

Со вторым хлопком, — от которого, показалось, даже скакнули бревна в срубе, — двери вдруг захлопнулись. Одной стороной.

Одна створка.

В просвете второй, уже затянутой мутным облаком дыма, отец Афанасий медленно оседал на колени, словно спеша прочесть последнюю молитву. Напутственную.

Арина зашлась истошным криком. Вадим упал на колени, успев подхватить хотя бы седую голову священника, чтобы не ударила в земляной пол.

— Я вам обещал вознесение, — Кирилл, мельком глянув на убитого немецкой бомбой отца Афанасия, перевёл взгляд на аэроплан. — Ну, этой нашей хреновины. Как убиенный священник говорил — временного венца прогресса. Возможно, вы увидите вознесение из мёртвых прямо сейчас…

Просвет дневной позолоты в дверях амбара затянуло вздыбленной пылью…