Испытание любовью. Детективный роман

Юрий Пересичанский

С самого детства судьба благоволила Никите Самойлову, но всему когда-то приходит конец – и Никита вступает в схватку с неожиданными напастями, которым, кажется, нет ни конца ни края, и борьба с которыми требует все больше мужества и стойкости.Но все же, в результате разрешения непредсказуемой, круто замешанной на превратностях детективной интриги, жизненной ситуации, в конце-то концов, одарит ли судьба Никиту Самойлова верой в то, что жизнь-таки стоит того, чтобы жить?

© Юрий Пересичанский, 2021

ISBN 978-5-0053-5341-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

*

От судьбы не уйдешь (и не убежишь)…

С самого детства судьба благоволила Никите Самойлову, превратив его жизнь в подобие широкой дороги счастья, оказавшись на вершине которого Никита думал, что жизнь уже состоялась и теперь остается только размеренно и радостно катить по этой самой дороге счастья в безмятежное светлое будущее…

Но привычное уже благоволение судьбы неожиданно заканчивается, и широкая дорога счастья вдруг превращается для Никиты Самойлова в подобие кладбища несбывшихся надежд. Никита, конечно же, вступает в схватку с неожиданными напастями, думая вскорости возобновить свое благополучие. Но, оказывается, это были только цветочки, и волчьи ягоды безжалостных ударов судьбы еще впереди, оказывается, побывавший на службе в Армии не в одной горячей точке Никита Самойлов даже еще и не представлял себе, какой на самом деле, без лирический прикрас, может быть она, реальная жизнь.

Но все же, в результате разрешения непредсказуемой, круто замешанной на превратностях детективной интриги, жизненной ситуации, в конце то концов, одарит ли судьба Никиту Самойлова верой в то, что жизнь таки стоит того, чтобы жить?

*

— Снявши голову, по волосам не плачут.

(Народная Мудрость)

— Еще бы, безголовому плакать-то нечем. А посему, никогда не надо терять голову, особенно от счастья.

(Судьба Злодейка)

*

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Благоволение судьбы

1.

С самых первых моментов еще детского самоосознания душа Никиты Самойлова выбрала в качестве своего приоритета красоту, красоту всего окружающего: красоту закатов и восходов, красоту деревьев и ручьев, красоту всех времен года, красоту человеческих лиц, красоту вечерних городских улиц, поскольку Никита родился и жил, хотя и в небольшом провинциальном, но все же в городе — в общем, с самого раннего детства Никиты Самойлова мир открылся ему прежде всего своей красотой. И с возрастом пленение Никиты красотой только возрастало в ущерб таким качествам, как расчетливость или честолюбие и другие душевные (душевные?) свойства, необходимость которых все более возрастала в современном мире, все более погружающемся в совсем уж некрасивую откровенность безапелляционной борьбы за место под солнцем, когда это подсолнечное место определялось как вершина на груде сломанных судеб поверженных тобою конкурентов в схватке за успех, успех, который оправдывает все — победителей, как известно, не судят, а совсем наоборот — победителям только поклоняются. Вот как раз именно этого всеобщего преклонения перед победоносностью безапелляционного успеха любой ценой душа Никиты Самойлова никак не хотела и не могла воспринять — очень уж это было некрасиво.

Не удивительно, что в школе любимыми предметами Никиты Самойлова стали, естественно, рисование и музыка, как само собой разумеющееся прямое воплощение красоты, а также, например, литература и история, отражающие и описывающие красоту и великолепие человеческих отношений и эпохальных событий; а вот сухость математических и химических формул его не только не привлекала, но даже отторгала. Но Никита все же был, как никак, мальчиком, то есть несовершеннолетним мужчиной, и такой гуманитарно-девчоночий уклон был немного подозрительным и стеснительным для самого Никиты. А потому, дабы компенсировать такую ущербность приоритетов, школьник Никита Самойлов самоотверженно опаздывал на уроки и пререкался с учителями, смело в спорных ситуациях бросал вызов даже старшеклассникам, никогда не уходя от драки для подтверждения своей правоты, мужественно после своих подвигов показывая родителям свой дневник с неудовлетворительной оценкой учителями поведения их сына и добавляя устно к этим записям в дневнике, что родителей мужественного и стойкого Никиты снова вызывают в школу для беседы — и не мало мужественности требовалось Никите, чтобы стойко выдержать реакцию на все это родителей, которые никак не хотели по достоинству оценить истинное величие и героизм поведения их мужественного сына.

Еще одним результатом борьбы за восстановление в своих глазах своего мужского достоинства было то, что Никита Самойлов уже с третьего класса начал посещать спортивный клуб, где занимался не чем-нибудь, а постижением секретов мастерства в восточных единоборствах, уравновешивая таким образом тот факт, что со второго класса он уже посещал свою любимую художественную школу. Но и это, казалось бы, совсем уж грубое занятие оттачиванием мастерства эффективного мордобоя умудрилось открыться перед Никитой своей собственной своеобразной красотой — красотой и гармонией филигранных движений твоего, все более покорного тебе, тела, движений, которые чудесным образом приводят к победе над противником, который чисто физически может быть сильнее тебя многократно, что, в свою очередь, вдохновляло еще красотой и великолепием реальной возможности победы добра над злом, если добро таки с кулаками, но с кулаками добрыми и умными.

И где-то к классу пятому-шестому своеобразный, если можно так сказать, баланс между красивым и полезным проявился в том, что Никита Самойлов начал более всего увлекаться рисованием всяких средневековых рыцарских замков, крепостей, соборов и тому подобных вычурных строений, что вскорости привело ко всеохватывающему увлечению Никиты архитектурой, этой застывшей в камне музыкой, которая места обитания людей делала не только удобными, но и красивыми, вольно или невольно делая обитателей созданных творческой мыслью человека строений сопричастными нетленной красоте — и это на века. Не удивительно, что с тех пор главной целью Никиты стало вступление после окончания школы в архитектурный ВУЗ, да еще не в какой-либо ВУЗ, а именно в столичный Московский архитектурный институт. Естественно, все свои усилия с тех пор Никита посвятил этой своей главной цели, и естественно, что этой своей цели он достиг, став студентом Московского архитектурного института, именуемого еще Государственной академией, сразу после окончания школы успешно сдав экзамены в этот ВУЗ и с первого же раза пройдя по конкурсу — что касается знаний, то Никите и впрямь было чем похвастаться, и его экзаменаторы по достоинству это оценили.

Став студентом, Никита не умерил пыл в постижении своей будущей профессии и первые зачеты и сессии сдал на отлично, не бросив при этом своего спортивного увлечения, посещая теперь уже в Москве занятия восточными единоборствами. Но когда пришла его пора отдать свой долг Родине, то Никита не стал отлынивать и искать возможность откосить каким-то образом от Армии, а просто честно пошел служить, отдав таким образом дань красоте единственно возможного в таком случае поведения настоящего мужчины и гражданина — любые другие варианты представлялись Никите чересчур некрасивыми, хотя в случае лично с Никитой Самойловым, время, потраченное им на службу в Армии, возможно, и действительно было бы использовано более полезно для Родины, если бы это время было посвящено постижению его будущей профессии, но… Но Никита решил, что правильно будет именно так, и так было, наверное, и на самом деле правильно — по крайней мере, сам Никита никогда в жизни об этом своем решении не жалел.

Никита Самойлов, согласно его моральным и физическим качествам, для прохождения воинской службы был определен в войска специального назначения, и ему довелось побывать во многих горячих точках, где он в полной мере увидел истинное лицо войны. Пережив несколько смертей своих товарищей, самому Никите Самойлову, получившему за время армейской службы всего несколько легких ранений, удалось вернуться на гражданку живым и здоровым, да еще щедро обогащенным познанием величественной красоты самого возвышенного поведения человека, которое проявляется в самых нечеловеческих условия.

После службы в Армии, окончательно и бесповоротно повзрослев, Никита снова приступил к постижению своей любимой архитектуры, теперь уже совмещая учебу с непосредственной работой в строительной отрасли — он хотел к окончанию архитектурного ВУЗа получить не только диплом о высшем образовании, но и реальный опыт работы в любимой профессии. Никита, просто-напросто, в свободное от учебы время, особенно на каникулах, вкалывал простым рабочим на стройках, решив таким образом постичь свою будущую профессию с самых низов и с самых азов. Сначала он просто работал на многочисленных столичных стройках, где возводились стандартные многоэтажки, но потом судьба занесла Никиту в одну из бригад по строительству подмосковных дач, коттеджей, особняков и прочих сооружений, создаваемых по индивидуальному заказу каждого хозяина. И это не типовое, каждый раз особенное, строительство под нового заказчика так понравилось Никите, что с тех пор он не только стал подвизаться рабочим исключительно в этой отрасли столичных строек, но к окончанию института уже создал свою собственную бригаду, которая впоследствии, уже после получения Никитой диплома, превратилась в небольшую фирму по строительству подмосковных особняков для стремительно увеличивающегося числа богатых столичных заказчиков, которые могли себе позволить не только постройку подмосковного особняка, но и любые траты на любые прихоти архитектурной фантазии исполнителя их заказов, то есть Никиты Самойлова. А фантазии Никите было не занимать.

Чего, чего, а творческой фантазии у Никиты было хоть отбавляй. Именно всегда новому, своеобразному и неожиданному воплощению своей неудержимой творческой фантазии в каждой новой постройке Никита и был обязан своим успехом. И успех этот был таким же стремительным и неудержимым, как творческая фантазия зодчего Никиты Самойлова. Хотя современный неписаный кодекс успешности и приписывал достижение успеха исключительно хладнокровному и безжалостному восхождению по трупам уничтоженных конкурентов на вершину этого самого пресловутого успеха, Никите чаши сей чудесным образом удалось избежать — своим успехом он, как это ни удивительно, был обязан исключительно виртуозному воплощению в своих постройках своей неудержимой творческой фантазии, что делало каждое созданное им здание не только оригинально прекрасным, но еще и естественно вписывающимся в окружающую среду.

А еще щадящие расценки, которые делали очень выгодным знаменитое соотношение «цена-качество». А еще у Никиты Самойлова был своеобразный фирменный бонус: камины в создаваемых им особняках Никита делал сам лично собственными руками, не допуская к этому священнодействию никого — создание каминов стало для Никиты страстным увлечением, и каждый камин получался у него настоящим произведением искусства — это было здание в здании, это была душа большого здания, это был, что называется, настоящий домашний очаг. А еще… Одним словом, талант и обязательность Никиты Самойлова были должным образом оценены, и очередь из клиентов на постройку загородных особняков определялась на год вперед: только лишь начав собирать деньги на постройку загородного дома, какой-нибудь, начавший быстро богатеть, господин старался уже стать в очередь к Никите Самойлову. Если это не успех — то что же тогда успех?

И это был действительно успех, настоящий успех, причем не какой-либо успех, а успех красивый, истинно красивый. И Никита решил уже, что, наверное, чтобы не искушать судьбу, большего от судьбы требовать будет уже наглостью, а значит жизнь удалась, и будущее — только безоблачный и стремительный полет по уже проложенному автобану жизненного пути. Но судьба приуготовила Никите еще один сюрприз, такой себе зигзаг на, казалось бы, совершенно прямой жизненной стезе. Зигзаг судьбы этот был крутой и неожиданный, но насколько этот зигзаг был крут и неожидан, настолько же он был и великолепен, и красив. Никита влюбился. Нет, конечно же, в его жизни были девушки, женщины, отношения. К женской красоте, как и к любой другой красоте, Никита был не безразличен, очень даже не безразличен.

Еще в школе, в старших классах, подчиняясь настоятельному внутреннему требованию поддерживать своеобразный градус своей мужественности, Никита совсем не безуспешно приударял за девчонками, в девятом классе таки потеряв свое целомудрие по вине одной уже опытной в этом десятиклассницы, после чего Никита уже сам стал виновником потери целомудрия несколькими девочками — и нельзя сказать, чтобы девчонки были этим недовольны. Да это и не удивительно — Никита ведь был не только внутренне, но и внешне красивым юношей, симпатичным, рослым, физически развитым парнем, который, к тому же, и за словом в карман не лезет.

Да и уже во время своей учебы в институте у Никиты, само собой, было несколько более-менее продолжительных, более-менее обязательных связей с девушками, одна из которых даже провожала его в Армию, обещая его дождаться и быть ему верной целую вечность — хотя вечность эта, естественно, и поместилась в каких-нибудь полтора месяца, после которых эта девушка клялась в вечной любви уже другому парню. Но Никита по этому поводу совершенно не расстроился, поскольку к тому времени на этот счет у него не было уже совершенно никаких иллюзий, да и сам Никита в Армии не придерживался обета целомудрия, и частенько заглядывая в глаза смертельной опасности, позволял себе потом забыться в объятиях девушек, одну из которых он запомнил на всю жизнь: это была девушка, имени которой Никита даже не знал, он случайно освободил ее из рук похитивших ее бандитов, после чего эта девушка страстно бросилась в его разгоряченные недавним боем объятия. Имени этой девушки Никита даже не знал, но ее страстных объятий и поцелуев он не мог забыть никогда: назвать это любовью, конечно, было нельзя, но это была настоящая неподдельная страсть, сильная и красивая страсть, врезавшаяся в душу на всю жизнь.

После дембеля на гражданке, и во время учебы, и уже после окончания института отношения Никиты с противоположным полом шли своим привычным уже чередом, катились, так сказать, по накатанной дорожке: у него было достаточно много более или менее впечатляющих связей с женщинами, различий и градаций между которыми Никита, впрочем, никогда не делал. Не будучи Казановой, как впрочем, не будучи и схимником, с таким вот послужным списком любовных похождений Никита Самойлов являл собой обычный тип делового мужчины, для которого отношения с женщинами были хоть и необходимой, но все же не главной частью его жизни, главным для него было его возлюбленное строительное дело, это каждый раз новое творение как бы самостоятельно вырвавшейся из-под земли к небу и застывшей в воздухе изумительной симфонии из кирпича, бетона, стекла, дерева и пластика — вот это было для Никиты истинной и всеобъемлющей страстью и любовью.

Но и назвать Никиту таким уж полным циником в отношениях с прекрасным полом тоже было бы несправедливым. Нет, Никита относился к каждой своей новой пассии вполне, так сказать, ответственно и великодушно, не роняя ни на йоту мужского достоинства — можно сказать, отношения у Никиты с каждой женщиной были такими, которых заслуживала, на которые рассчитывала и которых хотела сама женщина, и ни одна женщина после расставания с Никитой не была на него в обиде, для всех своих бывших женщин Никита оставался другом. Вот с таким вот нормальным, обычным, прагматичным представлением о взаимоотношениях полов Никита Самойлов и подошел к тому моменту своей жизни, когда наконец-то решил, что пора уже задуматься о женитьбе. Да, да, Никита решил тогда жениться.

Не удивительно, что решение о необходимости женитьбы было для Никиты не следствием какой-то всепоглощающей любви, а просто прагматическим решением привести свою жизнь в порядок, подогнать, так сказать, все параметры своей жизнедеятельности под жизненные стандарты окружающего мира. А что, ведь Никите на ту пору стукнул уже тридцатник, дело он свое наладил надежно, материально был обеспечен более чем достаточно, имел прекрасную квартиру почти в центре Москвы, дачу, отличную машину и все такое прочее, оставалось только завести семью — и, вроде бы и так удавшаяся, жизнь станет еще более удавшейся, войдя в русло общих представлений об успешной удавшейся жизни. Да и мыкаться одиноким волком Никите, если честно, порядком поднадоело — хотелось уже наконец кинуть якорь, не болтаться уже бесцельно в жизненном море, прибиться к надежному домашнему очагу и зажить спокойной, размеренной, надежной семейной жизнью. Тогда как раз была весна, и Никита решил, что этой весной он обязательно должен наконец-то сделать решительный и бесповоротный выбор своей будущей жены, сделать ей решительное и бесповоротное официальное предложение руки и сердца и стать семейным человеком.

2.

Да, тогда была весна. И Никита на самом деле был в активном поиске той девушки, которая стала бы его женой, став при этом его незаменимой половинкой и надежной опорой на всю оставшуюся жизнь. Никита даже уже определил нескольких, наиболее вероятных кандидаток на, так сказать, пост своей будущей супруги. И в основе его поисков вовсе не было махрового, холодного меркантилизма, из-за которого браки и называют браками по расчету — для Никиты все же в будущем союзе со своей будущей женой главным была взаимная симпатия, которую, впрочем, можно было с определенной натяжкой назвать даже и любовью, ну определенного вида любовью, по крайней мере, такого вида любовью, представление о которой только и имел до того времени Никита. Но оказалось, как же он ошибался в своих представлениях о любви, вернее, оказалось, что Никита совершенно не имел никакого представления о том, что же оно такое на самом деле, эта пресловутая любовь.

Все случилось само собой, нежданно-негаданно. Совершенно неожиданно. Можно сказать, это неожиданно свалилось на Никиту с неба… Нет, не с неба — если быть точным, это свалилось на Никиту из-за спины. Да, именно из-за спины. Была весна, уже довольно зрелая позднеапрельская предмайская весна, когда первые бледно-зеленые побеги пробудившихся надежд стали уже наполняться густой темно-зеленой кровью желаний, которые в ритме соловьиного пенья бешено пульсировали в сердцах теплых ночей, пробуждая веру в то, что невозможное возможно. Конечно же, Никита, будучи не последним из ценителей истинной красоты, не мог, хотя бы в какой-то степени, не поддаться этой всепобеждающей весенней магии, и чувство, что его судьба ждет его уже вот-вот, возможно прямо за следующим поворотом, все более настоятельно убеждало Никиту в его счастливой планиде, которая уже идет ему навстречу.

Но все же это случилось неожиданно. Как-то утром, Никита Самойлов, как обычно, по дороге на работу, припарковав на минутку машину, выбежал к знакомому киоску, чтобы купить газету — что бы кто ни говорил об отмирании традиционных бумажных носителей информации в век компьютера, Никита все же никак не мог отказаться от бумажных книг и бумажных газет, от реальной полновесности реальной книги, от реального утреннего бумажного газетного хруста и запаха, которым пахла реальная актуальная информация. Выхватив газету из рук продавщицы, в руках которой он всегда оставлял сдачу, за что продавщица так и любила этого своего постоянного покупателя, Никита, стоявший до того спиной к своей, оставленной неподалеку, машине, делая левой ногой полушаг назад, разгибаясь и разворачиваясь передом по направлению к своей машине, вдруг почувствовал толчок в спину, довольно таки приличный толчок, как-будто кто-то, налетев на него сзади, хотел сбить противника с ног, но силы этого толчка все же было маловато для такой задачи — опыт неплохого мастера единоборств и спецназовца дал знать об этом Никите определенно и однозначно. Тут же в голове Никиты моментально вспыхнули воспоминания о бродивших в СМИ и будоражащих кровь новостях о покушениях на конкурентов, что, впрочем, было вполне естественным и обыденным для преобладающих видов бизнеса в том роде деловых отношений, которые господствовали в современном отечественном капитализме. И хотя Никита, вроде бы, пока что не замечал никаких признаков наезда на его личный бизнес, раздумывать было некогда — он автоматически мгновенно поставил на землю, перенеся на нее вес тела, левую ногу, которой начал было шаг, и которая все еще до того момента висела в воздухе, и резко начал круговое движение телом в сторону обратную тому движению, которое он делал до этого, так что тело нападавшего на Никиту сзади оказалось сбоку и немного впереди, при этом, развернувшись таким образом назад, своей правой рукой Никита из вне захватил шею нападавшего, а свою левую руку, подняв ее над спиной противника, занес для молниеносного удара куда-нибудь в печень, почки или хребет…

Да, сказать, что это было неожиданно — это ничего не сказать! Почти уже поверженным противником Никиты была девушка! Никита, конечно, слышал о девушках-киллерах, но в данном случае представление об именно этой девушке как о киллере было не очень правдоподобным: какое-то вычурно-броское пестрое платьице, роскошные белокурые волосы, которые Никита вместе с шеей девушки прихватил своей правой рукой, занеся левую для удара… Да и как бы она умудрилась убить Никиту — этим вот нежным толчком в спину? Никита резко отпустил шею девушки и повернулся к ней лицом, но повернулся, наверное, слишком резко и оказался слишком близко к незнакомке, поскольку выпрямившаяся уже к тому времени, виновница всей этой трагикомической «непонятки», столкнувшись лицом к лицу с Никитой, невольно отпрянула назад, беспомощно замахала руками и непременно упала бы навзничь на тротуар, если бы Никита не поддержал ее. Некоторое время опешившая девушка полулежала на руках Никиты, а опомнившись, резко оттолкнула своего «спасителя», но тут же снова беспомощно замахала руками и, чтобы не упасть, уже сама вцепилась руками за плечи Никиты. Держась так за плечи Никиты, она удивленно и беспомощно посмотрела вниз на свою ногу, одетую в туфельку со сломанным каблуком, несколько раз попытавшись стать на эту ногу, но каждый раз сломанный каблук безнадежно подгибался…

— Я… Я не знаю. Я так спешила. Мне на работу. Троллейбуса почему-то так долго не было. Я… А вы. Вы тут… — начала девушка сбивчиво пытаться что-нибудь объяснить с нотками испуга, удивления и беспомощности в голосе, переводя взгляд с Никиты на свой сломанный каблук.

И Никите наконец-то стала понятной вся суть этого происшествия, которое грозило стать трагедией, но, как это часто и бывает в жизни, обернулось комедией. Девушка просто очень спешила на работу, стремглав несясь по тротуару и тут вдруг налетела на Никиту, который как раз так неудачно и неловко подставился под эту стремительно спешащую на работу девушку. Выходит он сам же и был виноват в случившемся, подумал Никита: ну нет, все же решил он, если и соизмерять вину в случившемся, то, по крайней мере, эту вину надо все же разделить на двоих, пятьдесят на пятьдесят — так Никита в процентном отношении решил распределить вину между собой и незнакомкой. Но количественное определение процентного соотношения виновности никоим образом не помогало ликвидировать последствий происшедшего — Никита, как и девушка, долгим изучающим взглядом посмотрел на сломанный каблук ее туфельки. Да, каблук был таки довольно высоким — и тем более фатальными были последствия его отсутствия.

Никита перевел взгляд на раздосадованное лицо девушки, устремленное к туфельке-неудачнице, и сам потом снова посмотрел на пострадавшую туфельку. И тут Никита вспомнил, что рядом с его любимым газетным киоском, в котором он почти каждое утро покупал газеты, был магазинчик, где можно было приобрести обувь, причем обувь довольно приличную. Однажды услугами этого магазина Никита даже воспользовался сам, когда ему срочно надо было ехать на одну из загородных новостроек, где все прелести свеженачатой стройки отягощались недавно прошедшим ливнем, а у Никиты из обуви как раз не было ничего подходящего для такого случая, чего-нибудь типа кед или кроссовок — и он купил тогда в этом магазинчике довольно приличные кеды, которые, впрочем, после визита на стройку стали не очень приличными. Никита вспомнил, что там в магазине были отделы и мужской, и детской, и женской обуви, и хотя сам он заходил в этот магазин довольно давно, он решил, что в этом самом магазине навряд ли что-нибудь так уж кардинально изменилось.

— Ну что же, — стараясь вложить в свой голос как можно более успокаивающую нотку, обратился Никита к рассматривающей свою злополучную туфельку девушке, — вам теперь либо босиком, либо новые туфли…

— Что?.. — вскинула девушка растерянный взгляд на Никиту.

— Я говорю, — повторил свою попытку успокоительного тона Никита, — вам теперь, чтобы более-менее нормально ходить, надо либо разуться и идти дальше босиком, либо купить новые туфли. Третьего, как говорится, не дано…

— Третьего? — ее потрясение случаем и растерянность все еще мешали воспринимать адекватно слова собеседника.

— Ну да. Я говорю, туфли вам надо новые купить. Босиком же вы не пошлепаете на вашу работу, а в этой вашей теперешней, так сказать, распарованной на тапочек и туфельку, обуви вам будет хромать еще более неудобно, чем даже босиком, — старался Никита наиболее доходчиво объяснить свою мысль.

— Купить новые туфли? — в голосе незнакомки наконец-то послышались вкрапления здравомыслия.

— Ну да, вам надо купить новые туфли!

— Вы так думаете? — развела девушка руками и снова посмотрела на свои туфли.

— Я в этом уверен, — как можно более назидательно ответил Никита.

— Ну вообще-то, мне и эти нравились.

— А эти туфли вы потом сможете отремонтировать.

— Да? Отремонтировать? А знаете, сколько они стоят? А знаете, какая у меня зарплата? А вы, случайно, не знаете, где я прямо сейчас и прямо тут возьму деньги на новые туфли? — с какой-то детской обидой посмотрела она на Никиту.

— Случайно знаю, — спокойно ответил Никита и медленно похлопал ладонью правой руки по наглядно оттопыренному правому карману своих брюк, где явно угадывался прилично разбухший кошелек.

— То есть? — посмотрела девушка на демонстрирующую содержание его кармана правую руку Никиты.

— То есть я заплачу за ваши новые туфли, — объяснил Никита язык своих жестов нормальным языком.

— Ну да… — медленно смерила девушка саркастическим взглядом своего собеседника. — Интересно, а расплачиваться я чем с вами буду? Может, вы прям сразу и цену моей с вами расплаты за новые туфли назначите, — и сарказм в ее взгляде изменился презрением, которое резко начало переходить в отвращение.

— Ну что вы, что вы… — поспешил Никита отмести нелицеприятные для него предположения девушки. — Как вы могли такое подумать? Как вы вообще могли такое обо мне предположить? Что вы? Я ведь сам виноват в этом инциденте, сам должен и возместить вам убыток, да еще за шею вас прижал… Нечаянно… — добавил он извиняющимся голосом и увидел, что от его последних слов взгляд девушки немного потеплел, но все же оставался недоверчивым. — Хорошо! — он поднял вверх обе руки в знак примирительного решения. — Хорошо. Давайте решим так, что в этом происшествии мы с вами оба виноваты поровну, так сказать, пятьдесят на пятьдесят, и соответственно пропорции нашей виноватости разделим ваши убытки поровну. А поскольку вы в данный момент, как я понял, нужной суммой денег не располагаете, то я сейчас заплачу за ваши новые туфли полностью, а свою часть цены туфель вы отдадите мне когда-нибудь, потом, когда сможете, хотя это и необязательно. Фу-у-у-х… — выдохнул он натужно, как после тяжелого физического усилия. — Вот это я сказонул. Вот это я толкнул красноречивую фишку. Так я скоро вообще в адвокаты или в политики запишусь. Ну по крайней мере, вы то хоть все поняли? Я ясно все изложил?

— Более чем, — кивнула она головой, и в ее лице Никита не заметил и тени недоверия или враждебности. — А вы знаете, я согласна с вашими условиями, — посмотрела она на свои туфли. — Учитывая безвыходность ситуации… Но я обязательно отдам вам свою часть денег. Обязательно. Без всяких…

— Ну вот и хорошо, вот и договорились, — не дал ей закончить Никита.

— Ну да, договорились. Дело за малым. Как я понимаю, — посмотрела девушка на газетный киоск, в котором Никита только что купил газету, — в этом киоске под прилавком навряд ли спрятаны женские туфли.

— А-а-а! Если вы об этом, то это проще простого. Это намного проще, чем с вами договориться. Вот! — эпохальным Ленинским жестом указал Никита на расположенный совсем рядом магазинчик. — В этом самом магазинчике мы найдем, может быть, и не самую изысканную, но тем не менее довольно приличную обувь. Пожалуйста, — он взял своей рукой руку девушки и положил ее руку на свое плечо, а другой своей рукой обнял ее за талию, чем вызвал очередное инстинктивное резкое движение девушки, снова оттолкнувшей Никиту, что снова чуть не закончилось ее падением, которое снова же предотвратил Никита, снова подхватив своевольную незнакомку. — Да что же вы все падаете-то! — поставил он опять в вертикальное положение свою подопечную.

— А вы что все лезете?

— Я никуда не лезу. Я всего-навсего просто хотел вам помочь. Помочь дойти до магазина. Или вы, может, тогда просто пойдете босиком? Или как? Как вы поковыляете на вашем одном каблуке на две туфли? Давайте, опирайтесь рукой на мое плечо и пошли уже в магазин, — Никита снова положил руку девушки себе на плечо, а своей рукой приобнял ее за талию, и на этот раз она уже не стала привередничать. — Ну вот, вот так лучше, опирайтесь смело на меня, считайте меня просто своим костылем.

— Костылем?

— Ну да, костылем. К стати, раз уж мы с вами так близко сошлись, неплохо было бы познакомиться, Никита, — сделал он головой элегантный поклон, постаравшись поклониться как можно более аристократически. — Костыль Никита, — улыбнулся он и скосил взгляд на белокурое марево ароматных волос незнакомки.

— Хромоножка Света, — бросила она доверчивый взгляд из-под белокурого марева своих волос…

И взгляды их встретились. Ее глаза, оказывается, были голубыми, светло-светло голубыми, глубоко-глубоко голубыми — в водовороте их глубины… Как он раньше не замечал? Смотрел мимо глаз? Да разве можно смотреть мимо таких глаз? Ее какая-то застенчиво-невинная, доверчивая, углубленная беззащитными ямочками на щеках, улыбка властно увлекала все глубже и глубже… Аромат ее заурядных духов, оказывается, был тем самым райским ароматом первой женщины, против соблазна которого не смог устоять первый мужчина… Вот так вот, молча переглядываясь и все больше проникаясь друг другом, они дошли в обнимку до магазина, молча выбрали самые лучшие из бывших там женских туфелек, за которые Никита расплатился и которые обула девушка, а ее же пострадавшие туфли Никита молча положил в купленный им пакет и отдал его незнакомке. Они молча, переглядываясь, вышли из магазина, причем, как это ни удивительно, взявшись за руки, дошли до знаменательного места их столкновения и знакомства возле газетного киоска…

— Может подвезти? Я на машине, — нарушил наконец молчание Никита.

— Да нет, не стоит. Мне тут недалеко. Да и… — взмахнула она в сторону автомобильного затора на перекрестке рукой, в которой она держала пакет с туфельками, поскольку другая ее рука была все еще в руке ее провожатого.

— Ну да, — кивнул головой Никита.

— Ну пока, — девушка, повернувшись лицом к Никите, медленно делая назад шаг за шагом, потихоньку высвободила из его руки свою руку, которая, повиснув в воздухе, как бы делала прощальный жест, в то время, как сама девушка, все еще лицом к Никите, сделав еще несколько шагов назад, немного споткнулась, подвергнув свои новые туфли участи своих уже пострадавших туфель, но на этот раз все обошлось благополучно — девушка только немного для баланса взмахнула рукой и сохранила равновесие.

— Осторожно! — только и смог выкрикнуть Никита, хотя, согласно своему амплуа, мог бы, да и должен был бы, по крайней мере, сострить насчет очередного, чуть было не свершившегося, кульбита девушки и ее, так сказать, «удачливости».

На что девушка только улыбнулась, махнула на прощание рукой, повернулась спиной к Никите и быстрым шагом, чуть не переходящим в бег, устремилась на свою работу, на которую она опаздывала и теперь, наверное, уже таки опоздала.

«Ну вот, — подумал про себя Никита, — хоть бы опять не споткнулась… Стоп! — вдруг выкрикнул он молча сам себе во время этого своеобразного внутреннего диалога с самим собой, увидев как девушка постепенно скрылась в толпе прохожих. — Стоп! А как же я теперь ее снова увижу? Где же я теперь буду ее искать?..»

— Й-й-йо май-й-йо! Вот черт! — выкрикнул Никита уже в голос. — Вот это да! — и он со всего маху шлепнул себя ладонью по лбу, чем привлек неподдельное внимание своей знакомой продавщицы газетного киоска, внимание, которое возросло до такой степени, что продавщица даже привстала для лучшего наблюдения, когда Никита с криком «Й-й-йолы палы!» стремглав бросился вдогонку исчезнувшей уже девушке.

— Вы не видели девушку? Вы не видели недавно тут девушку? — растерянно спрашивал Никита у попадавшихся ему навстречу прохожих, за силуэтами которых только что исчезла светловолосая незнакомка. — Такая вот, — показывал он рукой ее примерный рост, — белокурая с голубыми глазами, — добавлял он, — в пестром таком платье с пакетом в руках, — уточнял он, но в ответ видел только удивленные взгляды да недоуменные пожимания плечами…

Исчерпав таким образом все возможности таки настигнуть исчезнувшую на его глазах незнакомку Светлану, Никита, обреченно опустив руки, медленно побрел назад к газетному киоску и к своей машине. Как же так, как же он мог! Ведь все складывалось как нельзя лучше. По законам жанра Никита обязательно ведь должен был получить номер телефона этой девушки или какой-либо другой контакт, позволяющий найти ее и связаться с нею — он ведь не зря оговорил пятидесятипроцентное участие девушки в оплате ее новых туфелек… Нет, конечно же, Никита никоим образом не надеялся получить часть потраченных им на туфли денег от незнакомки — он просто хотел таким образом получить возможность увидеть ее еще раз, и она согласилась с таким ходом событий, дело оставалось за малым — просто договориться об их встрече или взять, например, у нее телефон, адрес, узнать место работы или еще что-нибудь, позволяющее найти ее, и все. А вместо этого Никита, словно завороженный, помахал ей на прощание рукой и смотрел, как она уходит от него, не оставив о себе никаких сведений. Вот это, да! Вот это дал он маху!

Целый день Никита бродил сам не свой у себя на новой стройке, направо и налево раздавая невпопад всяческие невероятные, нелепые задания и вводя таким образом в состояние глубокого недоумения своих сотрудников, привыкших к совсем другому образу своего босса. Когда же Никита вечером приехал домой, то намереваясь включить микроволновку, он включил телевизор и, забыв об этом, долго сидел задумавшись о своей сегодняшней проблеме, а когда вспомнил о давно уже якобы включенной микроволновке, подумал, что там уже все сгорело, но к своему большому удивлению нашел микроволновку выключенной, зато телевизор включенным… Не заморачиваясь больше, Никита просто автоматически сделал себе бутерброд с колбасой и, медленно пережевывая его, сидел, задумавшись о незнакомке Свете с голубыми глазами и о своем глупом поведении.

Нет, Никита, конечно же, здраво рассудив, понимал, что эта девушка ходит на работу каждый день, что приезжает она, наверняка, каждый день одним и тем же троллейбусом на одну и ту же остановку и идет на работу тем же самым маршрутом, что и сегодня, что завтра, как и сегодня, тоже рабочий день… Это понятно. По крайней мере, логически, головой Никита это прекрасно понимал, но сердце постоянно подбрасывало ему всяческие подвохи, догадки типа того, что, например, эту девушку Свету за ее опоздание сегодня могли уволить с работы, и где ее потом искать, или, что она сама уволилась, или заболела, или… Да мало ли всяческих предположений может подбросить душа, обеспокоенная возможностью так нелепо потерять все то, что так неожиданно и так щедро было даровано судьбой: гибкий стан незнакомки, ее руки, своевольные белокурые волны ее волос, ее аромат, невозможной глубины голубые глаза, непревзойденная, какая-то застенчиво-наивная и в то же время задумчивая улыбка, ямочки на щеках… И все это он мог потерять из-за своего глупейшего поведения, словно бы он был не опытным состоявшимся тридцатилетним мужчиной, а едва оперившимся юношей, встретившим свою первую любовь. И похоже было, что эта сегодняшняя встреча действительно сделала Никиту снова неопытным юношей, томящимся сладкими муками первой любви, той самой первой, настоящей любви, которой Никите так еще и не удалось до того времени повстречать — по крайней мере, он теперь точно знал, что она все же существует, эта пресловутая любовь.

И он мог это все так вот запросто потерять, и потерять просто из-за своего глупейшего поведения, когда, казалось бы, все не могло не закончиться счастливо. Стараясь хоть таким образом удержать ускользающий своевольный образ незнакомки Светы, которую Никита мысленно уже назвал Светлячком, и следующее свидание с которой было столь же желанным, сколь и непредсказуемым, он с неистовостью одержимого схватил карандаш и ватман и начал лихорадочно испещрять его линиями, тенями и оттенками, стараясь как можно ближе к оригиналу изобразить лицо Светы-Светлячка, этот портрет своих грез. Но очаровательный овал ее лица, точеные линии носа, брови, надбровные дуги и, главное, глаза — все, такое знакомое, такое уже до боли родное, так врезавшееся в память, как-то строптиво убегало из-под карандаша и рассеивалось в тумане, так же точно, как от всяческих глупых страхов и предположений убегала и рассеивалась надежда снова встретить завтра своего Светлячка.

Проведя таким образом полночи за этими изнуряющими попытками поймать и запечатлеть убегающий образ этой до боли знакомой незнакомки и доведя кучу использованных, разорванных и скомканных ватманов до внушительных размеров, Никита решил все же попробовать хоть немного поспать и упал прямо так, не раздеваясь, на диван. Забываясь в коротких промежутках сна и снова просыпаясь, Никита только и мог, что стараться выгнать из памяти и забыть обрывки тех кошмаров, которые нахраписто лезли в его сны, пугая реальной возможностью потерять навсегда только что обретенную любовь. Так, например, во время одного из таких кошмаров Никите вдруг приснилась его бухгалтер Нина Савельевна, женщина добропорядочная и обязательная, женщина такого же почтительного возраста, как и внушительных габаритов, которая в этом сне почему-то уверяла Никиту, что это она и есть Светлячок, и все норовила доказать это, пытаясь обнять и поцеловать Никиту — и от соблазнительного искушения этих объятий Никите удалось убежать только убежав из сна и проснувшись.

После нескольких ночных часов в бесконечных коротких погружениях в кошмарные сны, Никита вдруг проснулся в леденящем душу испуге, что он все проспал, и уже совершенно поздно что-либо предпринимать, причем, что именно уже поздно и почему поздно предпринимать, он никак не мог сообразить. Но на всякий случай все же решил спать больше не ложиться, хотя было всего только пять часов утра. Приняв душ, переодевшись и позавтракав, Никита сел в машину и ранним утром, намного раньше своего обычного отъезда на работу, поехал к месту своего сегодняшнего возможного, такого желанного, свидания со Светлячком.

3.

Припарковав машину неподалеку от того самого газетного киоска, в котором он всегда покупал утренние газеты и где вчера столкнулся с девушкой своей мечты, Никита таки понял, что приехал он сюда рановато: на улицах было безлюдно, все конторы и магазины, в том числе и газетный киоск, были еще закрыты. Но зато, оказавшись сейчас тут ранним утром в одиночестве, Никита вдруг, вздохнув на полную грудь, на полную силу ощутил всепобеждающую жизненную мощь весеннего рассвета…

Все ночные переживания и страхи показались вдруг Никите такими мелкими, надуманными и глупыми: как он может ее потерять, да он найдет ее по этому непревзойденному запаху ее дешевых духов, по непередаваемому музыкальному звучанию каблучков ее новых, купленных им, туфелек, он перевернет весь мир и найдет ее в самой отдаленной, самой глубокой глубинке, он найдет ее среди неисчислимых миллиардов человеческих лиц, ведь на самом деле на этой Земле сейчас для него существует только она, его неотъемлемая половинка, без которой он уже никогда не сможет стать целым, каким он мог сам себя без нее чувствовать еще вчера, но сегодня без нее он может чувствовать себя только половинкой, никчемной, беззащитной, беспомощной половинкой, которая, без своей второй половинки сможет теперь только страдать и никогда не сможет жить — как же он может ее не найти?!.

Продавщица газетного киоска, придя на свое рабочее место, с удивлением увидела неподалеку своего постоянного клиента, пожелала ему доброго утра, но в дальнейшее общение входить не стала, поскольку, сопоставив по этому поводу вчерашние и сегодняшние события, поняла состояние своего постоянного газетного клиента. Сам же Никита не подумал о том, что скоротать время в ожидании появления незнакомки можно за чтением утренней газеты, поскольку всецело был поглощен своими мыслями о предстоящей встрече, и в конце-концов ему таки пришла в голову мысль, что ожидать появления Светлячка будет правильнее прямо на троллейбусной остановке, а не так вот, расхаживая по прилегающей к этой остановке территории.

Никита не дошел до остановки буквально несколько метров, когда возле нее остановился очередной троллейбус, и Никита почувствовал каким-то шестым или десятым чувством, что она была именно в этом троллейбусе, и предчувствие его не обмануло… Среди выходивших из троллейбуса появилась и вчерашняя, вырвавшая Никиту из обыденности, девушка — она, медленно выходя из троллейбуса, бросила поверх голов ожидавших на остановке взгляд в сторону газетного киоска, что не ускользнуло от Никиты, ободрив его уверенностью в том, что она, вольно или невольно, искала на вчерашнем месте их встречи его, Никиту, и она действительно искала взглядом так неожиданно вставшего вчера на ее пути незнакомца Никиту, и вскорости она его нашла: их глаза встретились, после чего они прошли навстречу друг другу еще несколько шагов…

— Света, — первым произнес имя девушки Никита, когда они приблизились друг к другу.

— Никита, — ответила она ему.

И этот взаимный обмен именами был равен целому шекспировскому диалогу взаимных признаний в любви. Они всего лишь обменялись двумя короткими словами, обозначавшими их имена, но сказали этим больше, чем могла бы изобрести самая пылкая фантазия поэта. Сблизившись, они простояли так еще некоторое время, продолжая свой, начатый двумя словами, диалог молча, но еще более красноречиво, чем любыми пылкими и пышными речами.

— А я как-то вчера вообще… — прервал первым молчание Никита. — Даже не знаю. Как-то совсем по-дурацки все вышло. Как-то незаметно попрощались. Смотрю, а ее уже нет. Вот только что стояла тут передо мной, потом пошла, пошла, а я только смотрю по-дурацки ей вслед, как завороженный, как парализованный… Потом вдруг смотрю — а ее уже нет, исчезла…

— А я тоже хороша, — продолжила и себе откровения о вчерашней истории Светлана, — обещала заплатить половину за новые туфли, — она бросила быстрый взгляд на свои, приобретенные вчера, туфли, — а сама помахала ручкой и ушла…

— А я потом вдруг опомнился, думаю, как же я теперь ее найду-то. Где же я теперь буду ее искать. Все, пропала, растворилась в толпе, как будь-то и не было ее никогда…

— А я прихожу на работу, начальник чего-то там насчет опоздания орет, а мне хоть бы что, пошла спокойно, переоделась, начала работу, и вдруг как по голове ударили — думаю как же это он меня найдет-то теперь, я же ему полцены за туфли обещала, и что же теперь? Что же он теперь обо мне подумает? Обманула. Ничего ведь о себе не оставила, ни телефона, ни адреса, ни… Ничего. Думаю, бросать работу и бежать сейчас искать его — тогда с работы уж точно выгонят, да и навряд ли он до сих пор стоит там и ждет…

Еще некоторое время они так обменивались воспоминаниями о своих вчерашних страхах больше никогда не увидеть друг друга, но слова их не имели никакого значения, произнесенные ими фразы совершенно утратили свое истинное значение и были на самом деле откровением о внезапно нахлынувшей стихии любви, о том, как Никита и Светлана никогда уже не смогут жить друг без друга. Потом Никита взял Светлану за руки, они оба умолкли и еще долго, смотря в глаза друг другу, продолжали молча это взаимное признание в любви.

— Светлячок, — нарушил вдруг Никита молчание, медленно поднял руку, погладил своевольные белокурые волосы Светы, нежно привлек ее к себе и обнял, она покорно положила голову ему на грудь и тоже его обняла.

— Никитушка, — прошептала Светлана самозабвенно, и Никита ощутил, что его, бросив в жар и обессилив, словно высоковольтным током, прошибла сладостная упоительная дрожь, так что его ноги даже начали было подгибаться в коленях.

4.

С тех пор Никита со своим Светлячком уже больше никогда не расставался. Да и каким это образом можно было бы разделить надвое одну большую, неделимую, всепоглощающую любовь. Сразу после их той знаменательной встречи на троллейбусной остановке, когда они, не произнеся, собственно, о любви ни одного слова, признались друг другу в этой любви самым откровенным образом, Никита и Светлана сразу же с головой нырнули в водоворот этого, вдруг поглотившего их, чувства, утонув в половодье сладостного обладания друг другом и забыв обо всем на свете: Светлана по настоятельному, хотя и нежному, требованию Никиты просто махнула рукой и больше уже не поехала на свою, теперь уже бывшую работу, Никита тоже на время перепоручил заботы о бизнесе своим заместителям — благо, все в его бизнесе было отлажено и работало как часы.

И они полностью, без остатка отдались волшебному хороводу нежности, объятий, признаний, поцелуев, восторгов… Весь мир перестал для них существовать, весь мир сосредоточился для них в их объятиях, весь мир состоял из них двоих, из Никиты и Светлячка, вернее из созданной слиянием их душ и тел одной великой, вечной и бесконечной, вселенской любви. Они, не замечая стремительно проносящихся мимо них минут, часов, дней, то жили взаперти на квартире или на даче Никиты, то ездили на природу, то ходили по театрам и ресторанам, то просто колесили подмосковными дорогами, просто отдаваясь движению вперед, несколько раз они летали самолетом в самые разные и самые неожиданные места мира, повинуясь вдруг возникшему желанию посетить именно это место…

Этот праздник беззаветного служения любви продолжался довольно долго, хотя сколько именно, ни Никита, ни Светлана, при всем желании, точно бы тогда не смогли определить, ведь течение времени тогда для них совершенно остановилось. Но как бы долго этот праздник любви ни продолжался, как и любой другой праздник, он все же завершился неминуемыми буднями, вернее будет сказать, что этот их праздник любви переместился исключительно в их души, став их вечным внутренним праздником, а внешние сумасбродства и вольности все же пришлось оставить: сам Никита снова вернулся к своим непосредственным обязанностям, взяв бразды правления своим бизнесом в свои собственные руки, Светлану же уговорив исполнять обязанности хранительницы домашнего очага, по крайней мере, пока они вдвоем не придумают для нее какое-нибудь иное занятие.

О женитьбе же, в смысле официального оформления брака, тогда между Никитой и Светланой не было сказано ни одного слова, и вовсе не потому, что кто-то не хотел упоминанием об этих докучливых формальностях усложнять, отягощать или низводить с небес на землю эти феерические моменты любви, или что-то в этом роде, вовсе нет — просто то, что они были теперь вместе и это навсегда, было само собой разумеющимся для них обоих, то, что теперь они на всю жизнь стали единым целым, и их не разорвать никакими силами, было истиной как для Никиты, так и для Светланы, и как и когда это будет оформлено и закреплено на каких-нибудь бумажках — да какая разница, кому это интересно. Какая разница как и когда на земле будет закреплен брак, который уже так надежно закреплен на небесах. А на небесах их брак был закреплен надежно и бесповоротно. Конечно же, им обоим было вполне понятно, что никуда они не денутся от ЗАГСа и свадьбы, от этой, так сказать, формальной земной легализации их неразрывных небесных уз, но что толку говорить об этом заранее и тратить на это зря время и слова, вместо того, чтобы лишний раз сказать «я тебя люблю»?

Да, тогда об официальном оформлении их брака ни Никита, ни Светлана не говорили, зато много и охотно говорили о своей будущей жизни одной семьей, причем семья эта была в их мечтах, естественно, законно оформленной, легальной, так сказать, добропорядочной и уважаемой ячейкой общества, и семья эта была дружной, большой семьей, то есть семьей состоящей не только из мужа и жены, но и еще из детей, о количестве которых между Никитой и Светланой было много шуточных споров, но в одном они в этом отношении все же были всегда согласны — детей должно было быть много. О своих будущих детях они вообще очень любили говорить — нет, Светлана еще не могла, к сожалению, тогда обрадовать Никиту сообщением о зачатии их первого ребенка, но все же обязательность появления на свет их детей для них обоих была безоговорочной уверенностью. И о своих будущих детях они, шутя и не шутя, много говорили: обсуждали количество своих будущих детей, гадали сколько у них будет мальчиков и девочек, на кого они будут похожи, как они будут воспитываться, где будут учиться, и много всяких других подробностей — например, Никита часто любил в шутку поведать Светлане, как он, рассказывая детям о своей первой встрече с их матерью, признается, что при первой встрече он своей будущей жене а их матери чуть не оторвал голову, что, вообще-то, было почти правдой и всегда вызывало веселый смех, и после чего объятия и поцелуи становились еще более нежными и страстными, если эти объятия и поцелуи вообще могли быть еще более страстными и нежными, чем всегда.

Одним словом, если тогдашнее состояние Никиты назвать счастьем — то это ничего не сказать. Конечно же, нет такой единицы измерения, которой можно было бы измерить счастье, но если бы такая единица измерения и существовала, то измерительный прибор, которым в этих единицах попытались бы измерить счастье Никиты, зашкалило бы и разорвало вдребезги — счастье Никиты было безмерным.

Никита крепко стоял на ногах, занимаясь своим любимым делом, которое процветало и давало возможность жить более чем безбедно и воплощать в жизнь любые желания, а когда же Никита задумал жениться, ему тут же была дарована Светлана-Светлячок, его единственная и неповторимая, непревзойденная и всеохватывающая любовь, любовь с большой буквы. Чем он заслужил такую щедрость судьбы, Никита не знал, но его благодарность судьбе была безграничной, такой же безграничной, какими были его любовь и его счастье.

И такое счастье, которое выпало на долю Никиты, вообще-то, выпадая на долю одного из простых смертных, возносило его над всеми остальными смертными, делая его равным бессмертным, то есть богоподобным, а как нам повествуют многочисленные мифические истории, ревностные боги не любят утративших чувство меры и благодаря благосклонной судьбе, даровавшей им безмерное счастье, претендующих на место на Олимпе, дерзких смертных выскочек — всемогущие боги жестоко карают за такое. Не минула чаша сия и Никиту Самойлова. На достигшего вершины счастья, решившего, что жизнь уже удалась полностью и окончательно, и теперь оставалось только наслаждаться этой удавшейся жизнью, на уверенного в окончательной незыблемости своей счастливой планиды, на любимца судьбы Никиту вдруг обрушилось то, что сам Никита считал бесповоротно обошедшим его стороной и чего он никак не ожидал, особенно сейчас, на пике счастья. Никита считал, что все в его жизни уже окончательно свершилось, но оказалось, что все только начиналось. Вернее, ничего еще даже и не начиналось.