Лучник. Любый мой. Книга четвертая

Юрий Сергеевич КАРАНИН

Куда простирается Петля Времени? И какие они разные – Время Члуна-Икосаэдра и Время града Китежа. Тем не менее, тесно переплела их Петля. А Тысячеликий тоже рядом – за Кристаллами Времени охотится.Книги серии «Лучник»:«Холодное Солнце Драмины»,«Лабиринт»,«В паутине Зеркал»,«ЛЮБЫЙ МОЙ»,«Под созвездием Волка».Дизайн обложки – Сара Ковтун (Познань, Польша).

Глава вторая

ЧЛУН-ИКОСАЭДР. УЩЕРБНАЯ ГРАНЬ

1

Старик так по воде и ушел, не только не ответив на насущные вопросы, но и поставив новые. Даже умудренный опытом Воевода задумчиво трепал свою густую, черную, как смоль, бороду.

В общем, было, о чем задуматься. И только Глань озлобленно ругался после неудачного «купания», да и он затих, едва разглядев в воде плавники чудных рыб.

— Что скажешь, Воевода? — Спросил Члун, первым нарушив долгое, тягостное молчание.

— Так сразу и не скажешь. — Не перестал трепать бедную бороду Воевода. — Чудно все это, но и не верить не можно. Эх, знать бы, о каком предначертании он сказал.

— Ха, предначертание. — Вмешался в разговор нетерпеливый Глань. — Не верю я ни в какие предначертания. Это он нарочно вас напугал, чтобы подать не требовали.

— Охолонь, сотник. — Нервно скрипнул зубами Воевода. Сотника он не любил, но был вынужден терпеть этого еще неоперившегося выскочку. Вынужден, но указать на место не преминул. — Зелен еще — в государевы дела вмешиваться. Есть ли, нет ли предсказания, все одно, настороже надо быть. Знает этот старик что-то такое, что нам неведомо.

— Знает, как мозги запудрить. И только. А вы уши развесили.

— Ага. — Недобро усмехнулся Воевода. — И глаза закрыли. Видел я, как он дважды тебя носом в берег ткнул, аки нашкодившего щенка. — Воевода нарочито подбирал обидные слова.

— Это я… споткнулся…. — При этих словах Глань смертельно побледнел.

— Ну, да, споткнулся… о чужой палец. — Воевода, видимо, решил окончательно добить сотника. — А в воду-то зачем полез? Рыбу решил половить?

Воевода слыхивал о злопамятстве Новарова отпрыска, но отказать себе в удовольствии не мог.

— То-то и оно. Старик-от по воде ушел, аки посуху, а ты едва на корм рыбам не пошел. Впрочем, мог бы и не вылезать, — ты же второй жертвой назначен.

— У-У-У! — Заскрежетал зубами Глань. — Все равно, не верю я ни в какие предсказания. — И быстрым шагом, не оглядываясь, пошел в сторону пляжа.

— А ты поберегся бы его, Воевода. — Вполголоса проговорил Император, провожая глазами сотника. — В отца пошел сотник. Та еще семейка.

— Знаю. — Угрюмо ответил Воевода. — Знаю и то, что кое-кто породниться с ними хочет.

— Не я хочу. Дума.

— Дума под Новаром ходит. А ты противников его к себе не приближаешь, — не ослабляешь Новара. Скоро каждый шаг твой будут предписывать. — Воевода, похоже, решился полностью выговориться.

— Согласен я. А ты подскажи, как это сделать.

— Это можно. Не только подскажу, но и подсоблю, сколько могу. А не то, смурно что-то становится.

— Совсем ты меня запугал, Аромей. — Члун редко называл Воеводу по имени: «Воевода» звучало более уважительно и вес обоим придавало. Но сейчас другое дело, когда не вес нужен, а доверие.

— Себя не меньше. Никак не идет у меня из головы этот старик.

— А, может, прав был сотник, когда говорил, что запугивает? — Спросил Члун, но уже сам и опровергал свои слова. — Чего ж он так быстро убежал? Лучника какого-то звать хочет.

— Это и меня помутило. Ты уж извини, коли не так скажу. Тебя он упорно Члуником именовал. Так? — И, не дожидаясь подтверждения, продолжил. — А, ежели буквы переставить, получается Лучник. Но, с какой стороны к этой загадке подъехать, ума не приложу.

— Он же не меня искать пошел. — Добавил сомнения Члун.

— Это так. И не так. Все одно, вы чем-то связаны. — И, снова потрепав бороду, добавил. — Если не ошибается он. Что же он такое знает, чего не знаем мы? И про рейдер как-то витиевато он спросил, словно, потеряв этот злосчастный рейдер, мы впустили в наш мир кого-то.

— Их и впустили. — Сказал и сам удивился своему открытию Члун.

— Оно, конечно. Но и еще кого-то, кого испугался старик.

— Ан и верно. — Согласился Члун. — Бойтесь чужака, говорил. Только как узнаешь, чужак он, или нет, коли на лице не писано.

— Старика надо снова найти. — Решительно сказал Воевода, на что Члун возразил:

— Так, он же ушел Лучника искать.

— Но не тотчас же ушел. Думаю, в граде он еще.

— Пусть и в граде, но как попасть в него? — Члун пристально поглядел на остров.

А воевода только развел руками.

2

Разумеется, не царское это дело — старца разыскивать, тем более, не императорское. Да, еще с Воеводой вместе.

Но не выслушал Император доводов веских, — град-от загадочный прям пред глазами, — рукой подать. Столько времени в других землях отсутствовали, — и то ничего.

Но почему так всполошилась свита? Не вдвоем же плывут, а с дружинниками. Да и драккар справен вполне.

Может быть, потому, что свиту не взяли? А что? Любят они по озеру кататься. Не впервой. Но сейчас не до развлечений.

Им еще долго махала платочками с берега надувшие губки «свита». А «благоверная» не вышла ни проводить, ни сопроводить. Да, и что тут провожать-то. Авось, вечером снова потешимся, — Подумал Члун — и больше на берег не оглядывался.

Первыми почувствовали неладное гребцы. Они-то все время видели, как быстро удаляется берег. Народ бывалый. С таким-то ходом драккар давно был должен не только ткнуться носом в остров, но уже и обратно вернуться. Кое-кто не выдержали, — и начали оглядываться вперед. А это только добавило тревоги. Плавни давным-давно закончились, и пошла открытая вода, а острова не было видно. Сбиться с курса они не могли, — не впервой, и шли по надежным ориентирам.

Но, поскольку Император и Воевода были заняты серьезной беседой, не решились отвлекать их опаской своей.

А острова все не было и не было. Зато, озеро вдруг начало быстро заволакивать туманом. Это же, считай, в середдень?

И родной берег сильно потускнел, — так, скоро и ориентиры скроются.

Наконец, рулевой не сдержался:

— Прости, ваше высочество. Неладное, чую.

Воевода опередил Императора. Он стремительно вскочил со своего места и потемнел в лице.

— Куда ты нас завез, весельщик?

— А я знат? По риентирам идем, все чин по чину. Видны еще риентиры-то. Сам погляди.

Да, ориентиры еще виднелись. В центре створа навигатора тыльная башня левым боком выглядывала из-за набатной. Значит, остров никоим образом не могли миновать.

Воевода с надеждой посмотрел на небо. И разом пропала надежда, — на небе заместо солнца высыпали яркие звезды. Но над столицей же стояло полуденное….

Воевода всей спиной ощутил тревожный холодок, какового не испытывал и пред самым грозным врагом.

Солнце пропало теперь вместе со столицей, а оттуда, где должен быть берег, накатывались густые волны не то дыма, не то тумана.

— В обрат плывем? — С робкой надеждой всхлипнул рулевой.

А куда, в обрат, если ориентиров нет.

— По звездам можно плыть. — Робко подсказал первый весельщик.

— По звездам? — Выплыла новая надежда и тут же пропала, уступая место еще не страху, но уже испугу, — небо было чужим. Совсем чужим.

Ровно так же, как и все вокруг. Даже воздух. Даже….

— Где мы? — Не мог определиться Воевода, а Члун вспомнил, как настойчиво отговаривала свита от этого путешествия, — и ему стало совсем тоскливо.

Одно к другому. Гребцы уже давно «сушили весла», и ветра не было, но драккар почему-то куда-то неудержимо несло.

Конечно, в озере и раньше наблюдались подводные течения, но настолько слабые, что на них никогда не обращали особого внимания.

Гребцы поначалу тревожно смотрели на темную воду, потом один за другим опустили в воду весла, и все активнее и активнее начали грести против течения. Но драккар неумолимо несло назад.

— Хватит. — Поняв тщетность их действий, сказал Воевода. — Не тратьте силу понапрасну. Не может же это продолжаться вечно. — Но в голосе его не слышалось надежды.

И что удивительно: как только весельщики прекратили грести, уменьшилось, хотя и не прекратилось совсем, и само течение.

Кто знает, насколько был прав Воевода, но прошло не так и много времени, когда то тут, то там начали призраками выплывать из тумана деревца с острыми листьями, растущие прямо из воды.

Все, кто находились в драккаре, постоянно озирались, но, что они могли сделать в случае нападения. Конечно, на драккаре в потаенных местах имелись в нужном количестве и мечи, и самострелы, — стража, как-никак, а вот пушек не было ни одной, что сильно сужало шансы обороны.

Густота деревьев по мере продвижения возрастала, что обещало как бы берег, но берег не просматривался, — и у команды возникли опасения, что недалек тот час, когда судно вдруг да застрянет среди деревьев, обрекая команду на мученическую смерть, поскольку никакого намека на твердую землю никто не видел. Да и как его увидишь, если туман становился все гуще и гуще, и только небо почему-то становилось все четче. Чужое небо, и оно не предвещало ничего хорошего.

3

Нет, наверное, богам не важно, какое небо над головой, да и туман не может помешать услышать шепот молитв. Весельщики — народ издревле суеверный, они, знал Воевода, еще и богов каких-то придумали, в которых больше никто не верил. Впрочем, мало, кто приобщился и к общей вере, усердно насаждаемой в последнее время. И, так или иначе, но боги их все-таки не покинули. Деревья в воде, поди ж ты, сначала разредились, а потом перед драккаром открылась чистая водная гладь. Течение, конечно, не прекратилось, но при желании гребцы могли бы управиться против него. Да и туман все чаще разрывало порывом какого-нибудь ветерка, — и это уже внушало надежду.

В заросли, с обеих сторон окаймляющие протоку, вглядывались все, но Воевода первым увидел твердь земную. Конечно, драккар долго не мог приблизиться к берегу. Точнее, просто не мог, потому-то другого выхода, кроме как рискнуть выбраться на берег вплавь…. Среди весельщиков имелись два неплохих пловца, но, если в озере плавают кровожадные чудовища, то здесь-то им самое место.

Делать нечего. Пришлось Воеводе самому отправляться в лазуту. Гребцы опускали глаза долу, и начали отговаривать его, но все повертывалось так, что — надо…. Драккар как раз несло мимо широкой прогалины в частоколе дерев. И, хотя у драккара и глубокая осадка, но весельщики сумели довести его настолько, что и проплыть-то оставалось — так, ростов человеческих двадцать, от силы.

Рассчитал-то Аромей правильно, но не учел одного: когда выбрался он на берег, своего драккара не увидел, — непонятно откуда наплыл такой густой туман, что и сапоги еле-еле видно. Налетел, и улетать не метил. Конечно, поначалу поперекликались — поаукались, но голоса товарищей по несчастью почему-то начали медленно удаляться, а потом и вовсе угасли.

Снести течением их не могло, — слабо течение-то, да и, пока перекликались, драккар как бы оставался на месте. Что же такое могло с ними случиться, что перестал их слышать.

Аромей и в младости-то был не из робкого десятка, а, когда стал Воеводой, то о робости и речи быть не могло. Рассудительным стал — это — да, — так ить не может быть Воевода безрассудным. В ратном-то деле без головы никак нельзя, — не только за свою, а за многие головы — в ответе. А здесь озноб по спине шустро прошелся, — загулял от загривка до седалища, как хотел. Загулял и примешал к этому досаду, что, получается, бросил товарищей на распыл судьбы, ни дать ни взять — бросил.

А и в обрат не поплывешь, — где искать драккар, неведомо. Но еще неведомей, куда податься?

Воевода очень долго вслушивался в мертвую тишину, не послышится ли плеск воды под веслами, либо крик.

Не послышались! Зато, Чу! — уловило сторожкое ухо как бы колокольный звон, тут же заблудившийся в шаловливых кронах. Почудилось, никак. Да, и как не почудиться в такой-то передряге, тут все, что угодно, почудится.

Однако нет, не почудилось. Далекий колокольный звон повторился, потом вдругорядь, и еще раз, но уже в набатном призыве.

Не свои колокола, — свои-то сердце вупередь как бы слышит. Чужой набат. Ну, не чужой, возможно, но не свой.

Заныло, затосковало сердце Воеводы, беду услышало. Разум молчал, а ноги сами понесли на звон набатный.

На звон ли? Стих набат, оборвался на полуслове, горестно оборвался. Оборвался как раз перед тем, как распахнулись пред Аромеем просторы широкие. Давненько не видывал Аромей подобного великолепия. Да и как видеть, если уступил подобные земли еще прежний Император, и ограничилась империя равнинными землями. Захолонуло сердце Воеводы, поскольку оказался он на вершине горы, либо на окраине ямины огромной, поросшей, насколько глаз объемлет, лесами первозданными: из тех дерев, знать, под какое и вывели спешные ноги. Горы не высокой, но распахнулось сердце от восторга забытого. Кругом, насколько хватало глазу, лес белоствольный чередовался коричневым. И не было ему конца-краю.

Совсем расстроился Воевода. Бежал-то он, надеясь увидеть какое-нибудь селение, и увидел бы, окажись оно тут. Но ни домов, ни дорог, ни дымов, ни шума. Первозданен это мир, не тронут рукой человека. А то, что колокольный звон услышал — что хотел, то и услышал.

Воевода тяжело опустился на землю. Не тяжесть прожитых лет клонила его голову к земле, — хоть и не коротка его жизнь, и всякого хватало: и плохого, и хорошего. Детей вот хороших народил и вырастил, жена — красавица, а то, что дома не частый гость — знамо дело, его вина, но жена ведь никогда не жалилась. Да и человек он — служивый.

Так что закончить здесь свой век он не пугался, хоть и плакало и ныло сердце либо от незримой тоски, либо от чего-то неведомого. Что-то было не так, совсем не так? Это понятно, что мир другой, и понятно, что потерял он товарищей, но сойдет туман, — и товарищи, даст бог, найдутся. Вот, оно как? О боге вспомнил! А прежде-то не слишком и привечал новую веру. «Приютил» ее еще Члун-Доде, дабы утишить опасные шатания в империи, уже перерастающие в бунты. Утишить-то — утишил, но вскоре церковь и ему указывать начала.

И только сейчас Воеводе стало понятно, почему Члун-Доде на магов войной пошел. Мешали они вере, сильно мешали. И вера мореходов мешала. Но тут сам Доде весельщиков защитил, и на то и сыну своему наказ дал.

Сейчас на драккаре молят молчаливо, знать, водных богов о защите. Одно им остается. Аромей снова оглянулся назад, и только теперь дошло до него, что мир снова изменился. Там, на воде, была ночь, а здесь — день в самом разгаре. А и пробежал-то он, от силы, тысячу скорых шагов, не более. Не великое на это нужно время. Дошло до сознания и то, что он больше никогда не вернется в свой мир. А товарищи по несчастью? Как там вещал старик? Глань второй жертвой будет, а Император — первой и последней? Последней — это неплохо, — все когда-нибудь там будем, но не сказал старик, где и как? И когда первой будет, тоже не сказал.

День был в самом разгаре. Светило, совсем не осеннее еще, прожигало даже сквозь густую крону, — и Аромей невольно задремал. А сон тревожен был. Так тревожен, что крутился и стонал Воевода, а, когда схлынуло марево дремотное, понял, что еще и уполз далеко. Но след остался, — и не пришлось долго искать оставленный меч.

Аромей попытался вспомнить отрывки сна, ибо были так не только понятные заботы, но и нечто, что уже не вернет ни равновесие духа, ни уверенность в завтрашнем дне.

С тем, куда идти, Аромей определился легко. Куда сносило драккар, — туда и путь надо держать. Как ни загадочен этот мир, но ведь не может же он существовать вопреки логике бытия. И, хоть и подсказывал разум, что логика здесь рушилась на каждом шагу, но сердце-то билось сообразно привычному порядку.

И он, решительно откинув мешающие сомнения, шагнул вперед. Шлось легко, — и по ходу движения приутихла боль в сердце.

Тропы как таковой не было, но лес был чистым, как по линеечке оканчивающимся на краю обрыва. И вся возвышенность заросла деревьями иного вида, нежели то, под которым он начал свой отдых. Желто-коричневые стройные стволы тянулись очень высоко в бездонное небо. Слабо всколыхнулось желание влезть на самое высокое, — и с его высоты….

Вот оно! Аромей вспомнил, что снова слышал сквозь дремоту набатный звон, и не во сне, а именно сквозь дремоту. Он и полз-то как раз туда, откуда и шел этот звон. А куда он полз?

Аромей нерешительно остановился. Получается, что и идет он в этом же направлении.

Он снова посмотрел наверх. Нет, влезть на дерево не получится, но зато…. Зато, он увидел двух высоко кружащихся птиц. Стало быть, не мертвый сей мир, и это дает слабую надежду, что и колокола — не продукт больного воображения.

А еще… где-то звенел робкий колокольчик. Аромей, разумеется, не поверил и зажал уши.

Ну, разумеется — не всегда бывает истиной. А истинным было то, что колокольчик не пропал. Как только слух восстановился, от серебряного звона сердце едва не взорвалось.

Наверное, это было началом помешательства, но Воевода побежал. И… чуть, было, не свалился в глубокую расщелину, откуда выбивался… звонкий родник.

А по обе стороны от расщелины обильно краснели ягоды. Горьковатые, но приятные на вкус.

Разом накатившийся голод он, конечно, не утолил, но все-таки эта кратковременная остановка вернула былое спокойствие и рассудительность, чем всегда и славился Воевода.

Многие, особенно, женщины, порой считали Аромея скучным. И он никогда не обижался на это. Возможно, он и скучен, но он всегда твердо стоял на ногах, а, если и выпадало что-то необъяснимое, но имеющее осязаемые формы, то легко принимал это на веру. Принимал — и все тут.

Его не расстроило, что вместо колокольчика обнаружился родник. Жаль, что нет посудины, чтобы запастись водой, но, если в этом мире столько зелени, то и родники еще повстречаются на пути. И ягод — даст судьба — встретится немало. Конечно, ягоды не утолят голод надолго, но надо надеяться, что и идти не придется далеко. Главное, не пройти мимо тех колоколен. А еще… надо искать дороги, тропки, — все, что, так, или иначе, укажет на присутствие человека.

Следы деятельности людей он обнаружил через день. Правда, не так, как ожидал.

Таинственное свечение в глубине леса он поначалу принял за очередное помешательство, или, по меньшей мере, видение. Нет, сегодня он не побежал, наоборот — пошел туда настороженно, настойчиво гася проблески надежды. И меч наготове держал.

И, как бы ни был готов ко всему, но глаза, что выплыли из-за причудливо перевитого куста, заставили неприятно вздрогнуть и схватиться за меч.

Нет, он тотчас же и осознал, что это — мертвые глаза… на деревянном лице деревянной фигуры. А за этой фигурой пряталась еще одна. И еще…, еще…, еще…. Всего на небольшом участке он насчитал более двух десятков фигур. Некоторые уже истлели от времени, некоторые покосились, но многим время не повредило.

Воевода как зачарованный ходил между них, пытаясь понять их назначение. Это было сложно, поскольку мир Аромея не делал ничего подобного. Аромей понимал, что это не просто куклы, да и трудно найти детей, которые согласились бы играть этими свирепого вида созданиями. А еще… повсюду валялись кости животных и… людей.

Сначала он почувствовал невольное отвращение при виде кучи человеческих черепов, — естественное, впрочем, чувство, — а потом….

Его неумолимо погнало прочь, но не отвращение, нет, его погнало… само место. Аромею на миг показалось даже, как недобро сверкнули глаза многих фигур. Еще один озноб прошелся по спине, — и Воевода подчинился этому изгнанию.

Уже выбираясь из «чаши» с фигурами, Аромей обратил внимание, что многие фигуры как бы опалены огнем. И на деревьях вокруг чаши можно обнаружить следы давнего пожарища.

Аромей отошел довольно далеко от того чудного места. И вдруг снова заныло сердце, но уже от непреодолимого желания вернуться туда.

И вернулся ведь. Но уже без меча и, поборов естественное отвращение. Нового для себя он ничего не открыл, хотя и долго ходил среди кукол. Поначалу смущало обилие человеческих костей, но вспомнилось, что знавал народец, у коего люди, заканчивавшие свой жизненный путь, уходили в пещеры, дабы не отягощать своей немощностью селян, остающихся жить. Более того, все это показалось ему таким же естественным, как и его первая реакция.

И он вернулся… вперед уже другим человеком.

Аромей с трудом нашел место последней стоянки. А еще больших усилий стоило найти меч, — он уже едва просматривался из-под хвои, нанесенной хозяйственными мурашами.

Наконец, ему повезло. Он старательно вытирал меч травой, когда боковым зрением заметил слева быстрое движение. Время потеряло меру, — и ему оставалось только одно. Рука и меч слились воедино, в одном рывке навстречу движению.

Что ж, кажется, закончилось голодное существование. Довольно крупный зверек еще бился в предсмертных судорогах, — и Аромей коротким тычком меча прекратил его мучения.

Правда, после сытной трапезы пришлось всю ночь мучиться от жажды, но утром и эти мучения были вознаграждены.

Если день не задался с утра, то не жди от него ничего хорошего. Нет, этот-то день как бы задался, но….

И прошел-то Воевода совсем немного. И вдруг он едва сумел успокоить свое сердце.

Это был не просто родник: вода стекала в… чашу, сооруженную из коротких аккуратных обрубков дерева. А рядом стоял ковш, сплетенный из коры белоствольного дерева. Люди! Надо полагать, такие сооружения не делают, где попало….

Ковш облюбовали все те же мураши, — и Аромею пришлось пить прямо из чаши. Вода сводила зубы, но была так вкусна, что Аромей прикладывался к чаше бессчетное количество раз и не мог напиться.

Наконец, он решил: «Все. Последний раз».

Ему снова невероятно повезло. Он мог бы в цветастом отражении листвы этого и не заметить: рука в узорном рукаве заносила над его головой кривую саблю. А, и заметив,…. Нет, тело привычно опередило сознание. И это спасло жизнь.

Позднее он попытался осмыслить, как все получилось, — и не мог. Ни в падении уйти из-под удара, ни успеть ухватить меч, ни, тем более, нанести ответный скользящий удар — этого сделать он тоже, при всем желании, не мог бы. И все же….

Вскочить на ноги он тоже не успел бы. И снова все же…

Рядом никого не было, но на дне чаши лежала кривая сабля, и медленно растворялись в воде капли крови.

Дрожь в теле Аромей еще долго успокаивал, прислонившись спиной к толстому дереву. Мог ли он в сидячем положении отразить возможный удар? Вряд ли? Но он сидел, несколько судорожно сжимая рукоять меча, и пытаясь найти объяснение случившемуся. Объяснение находилось только одно: ничего этого не было.

Он несколько запоздало осмотрел свой меч: капли крови уже скручивались в красно-черные шарики и… исчезали.

Вот тебе и объяснение!

Ноги сразу же стали ватными. Еще бы. Знавал он и весельщиков, и магов, но ничего подобного ни от кого не слыхивал, а, если кто что и рассказывал, то это, скорее всего, чтобы попугать впечатлительных слушателей. Как правило, почти все, что делали маги, чаще всего, находило спасительное объяснение. А, если не находило, то… за это маги и страдали. А где здесь маги? Случайно, или нет, но Аромею сразу же вспомнилось ужасное обиталище кукол. И кости, разбросанные по земле, вспомнились. Многое вспомнилось. И многому объяснений уже не находилось.

А должно было. Не привык Воевода к иному. Потому как ратная служба всегда ясности требовала, а иначе — и не Воевода ты. Оттого и к вере новой не слишком приохотился. Слишком уж мудреной она была: привычным вроде бы вещам находили, как они всегда говорили, божественное начало, — и вещи становились малопонятными. Сейчас, может быть, это многое и объяснило бы, но поздно об этом горевать.

А у родника никто больше не появился. И появлялся ли? Знать утомился Аромей от напасти этой. Не о том надо думать, а как людей своих отыскать, Императора своего.

Аромей, наконец, отделился от дерева и с привычным хрустом размял косточки. Не ослаб, однако. И это почти вернуло ему уверенность. Ну, пусть не уверенность, — когда еще она вернется? — но он готов был… жить, скажем так. А это совсем не мало.

И, не давая себе даже малой поблажки, устремился Аромей вперед, словно дружину за собой повел. И только, когда солнце на лес опустилось, остановился и начал ко сну готовиться. Третья ночь в этом мире.

Он не захотел ни есть, ни пить и провалился в сон сразу же, едва расположился на ровном месте, в окружении густых и достаточно высоких кустов. Сон был тяжелым, и Аромей неосознанно попытался освободиться от него, но не тут-то было: излишне реальный, явный до мельчайших подробностей и одновременно неправдоподобный, именно из-за этих подробностей и не менее неправдоподобного совпадения, сон одолел его и не выпускал до самого рассвета.

Это утро снова оказалось дождливым и холодным. Противная морось до мозга костей достала Еремея. Сейчас бы сидеть дома за кружкой медовухи, либо сыта, но князь повелел порушить капище, верой и правдой служившее обчеству, во имя нового бога. Повелел вчера вечером, но многие узнали об Указе только утром, когда уже начала собираться княжеская дружина.

Еремей знал, что многие в городе и округе не приняли новую веру, даже при том, что достраивались в граде новые храмы. Да, и как принять, если на смену многочисленным богам, с коими люд испокон веков жил в ладу и мире, коих и боялись, и любили, от суровой любви коих и плакали, и ждали защиты, пришел рисованный бог. Суровы были свои боги, и требовали немалых жертв, потому и существуют повсеместно капища. Новая же вера понуждает старую веру искоренить, а вместо капищ построить храмы. Но будет ли новый бог любить людей так же, как Перун. Или, скажем, Ярило.

Да и как он сможет один углядеть за всем этим сложным хозяйством, складываемым веками?

Видел Еремей, что готова к отъезду Главная Дружина, — и места себе не находил. Да и где его найти, когда понимаешь, что не успевают уже волхвы спрятать божков и идолов в чаще лесной, либо до поры до времени в землю зарыть?

И хоть не давал Ерема призывного клича, но Малая Дружина собралась в полном составе.

— Не хотим! — Выкрикнул чей-то молодой голос, — и Дружина нестройно подхватила:

— Не хотим. Веди нас, воевода.

Еремей растерянно стянул с головы шишак, растерянно посмотрел на братьев по оружию, затем соскочил с коня и припал к земле на одно колено.

— Некуда мне вести вас, дружинники. Там, за рекой, ворог лютый стоит. Он только и дожидается, когда мы в распре сойдемся. Один я поеду. Сон такой мне ночью приснился.

— А нам-то что делать, Еремей Иванович?

— Тут не указ я вам, дружинники. Только, помните, что жены и дети у вас. Их вы боронить должны.

— Так, бог-то тот рисованный больно уж непонятен. — И следом многоголосье: «Можно ли ему верить, Еремей Иванович? Силой ведь загоняют».

— Бог-то не причем здесь, дружинники. Не его вина, что всех под один гребень стригут, одним аршином мерят.

— Я в лес пойду. Пусть тогда попробуют меня окрестить силком. — С размаху бросил шапку оземь, судя по всему, ветеран, но Еремей не помнил его имени. Или Чуприна, кажется?

Однако, не было на разговоры времени, да, похоже, и наговорились уже.

Еремей поспешно заскочил к Бирюку, и, уже выходя, увидел, как растекаются во все стороны его вои.

Дружина княжеская наехала на капище с факелами. Сумеречно еще было, но не для свету факелы-то. Еремей видел, как нервно шарахаются во все стороны кони, как вои прячут взгляды за высокими воротниками да, в землю уставившись.

А не смог ведь князь полностью отлучить их от старой веры!

Дружина княжеская на конь была, оттого и не успели волхвы, совсем не успели. Да, и что значит бренное тело супротив оружия? Потемнел лицом Ерема, поскольку остается только одно: ему погибнуть вместе с идолами, ибо приказал князь непокорных рубить, идолов сжечь. Приказал, и первым двинулся к лику Перуна.

Еремей сдернул покрывало с камня. Он не был уверен, что камень сможет защитить, если даже боги бессильны, но таков был сон, а сны в купалову ночь, говорят волхвы, вещие.

Ерема невольно зажмурил глаза: ярко вспыхнуло капище-то, запылало. Но не так, как хотел князь. Вспыхнуло все разом, — и не вытерпеть человеку этого огня.

— Сгорит же лес, княже. И град сгорит. — Слышал Ерема, как застонали, запричитали дружинники.

— Все не сгорит. — Ответствовал князь, поводя окрест пустым взглядом. — Болота кругом. Вода огню хода не даст.

— Эх, княже. — Больно заныло сердце Еремы. — Мосты жжешь.

Водилось за князем такое, если хотел удержать дружину на месте.

Но сегодня он не смог ее удержать — дым, огонь и чад погнали их прочь, до самого града. А там уже, почитай, все горожане взбунтовались, не пустили дружину в город.

От того ли он проснулся, лучи ли солнца рассветного разбудили, но вскочил он на ноги, а душа во сне оставалась. Не мешало бы водицы испить и умыться.

Родника он не нашел, зато неподалеку озерцо оказалось.

Аромей наклонился к воде — и отпрянул: он и Еремей из сна — одно лицо.

Воевода недоверчиво встряхнул головой и снова посмотрел на свое отражение в воде. Так и есть — одно лицо. И имена похожи. Княжеского имени он не услышал, но не признать в князе Императора Члуна не мог. Или так уж себя настроил?

У снов, как говорится, свой резон, но этот сон не выходил из головы весь день. Ни есть не хотелось, ни пить, и ягоды не доставляли сладости.

Только к вечеру пришла первая догадка. Его товарищи по несчастью и есть дружина. А как иначе? Местные маги, видать, решили поиграть с ними.

Еще при деде Члуна-Икосаэдра, Члуне-Октаэдре, в Империи сильно «укоротили руки магам», дозволив заниматься магией только восьми Боевым Магам, да и то, только в боевых целях. Разумеется, Аромей этого не застал, но не велик этот секрет. Конечно, далеко не все согласились с этим, отношения обострились, — и уже Доде в самом начале своего правления предъявил Магам ультиматум. Маги в ответ на него отказались признавать Империю, и объявили Пригорье своей территорией. Доде не замедлил объявить им войну, — и… проиграл. Проиграл даже при том, что и Степь к тому времени начала гонение на магов. Более того, у злых языков нашелся повод утверждать, что это не без помощи магов Доде и «впал в детство».

Воевода тревожно оглянулся назад. Надо было, конечно, разбираться там, на месте, — но не возвращаться же назад. Хотя почему не возвращаться, — град-то где-то рядом с капищем должен быть. Далеко ушел, однако.

Но и это — не факт. Там Аромей пребывал как бы в огромном пузыре, — точно, именно в пузыре, и одежда у него была иная, и оружия не было, и у князя от Члуна было только лицо, а значит…. А значит, не они там были.

Потом пришла первая здравая мысль. Мест, которые «водят», и в его мире имелось немало. Воевода усмехнулся: «В его мире», — и неожиданно спокойно воспринял эту мысль. Если то место выгнало его из той чаши, то оно и сыграло с ним эту шутку.

Шутку ли? Было, было пожарище на том месте…, но Воевода не довел эту мысль до логического завершения, — не умел он это делать. Это же не военная стратегия, или тактика. Но это же принесло ему нужное успокоение, и желудок отреагировал на это довольным бурчанием.

Еще одна ночь, а за ней и день прошли без излишних хлопот. Неосторожных зверьков больше не встретилось, но, зато, удалось поймать в силки большую и красивую птицу. Жаль было лишать красоту жизни, но не в его положении было думать об этом.

К наступлению новой ночи произошли изменения. Возвышенность закончилась, — и намеченная тропа круто катилась вниз, сначала к невеликой речке, где весело играли небольшие рыбки. Воевода невольно залюбовался их игрой, но они тут же разбежались в траву. И причина этому нашлась сразу. Одна рыбка замешкалась, — и стала жертвой большой рыбины.

Воеводе снова повезло. Эта рыбина опять затаилась в ожидании новых жертв за корягой как раз напротив его, — и снова меч подарил ему пропитание.

А за речкой опять потянулся белоствольный лес, легкий, воздушный, но с роями мелких неугомонных хищников, кои и в его мире встречались, но в меньшем количестве.

Травки смалды Аромей не нашел, но нашлась другая, незнакомая с неприятным, почти отвратным, запахом. Дыхание перехватывало, и руки покрылись волдырями после растирания сей травы, но кровопивцы к нему уже не приближались.

А утро открылось тяжелым, непроглядным холодным туманом. Воевода безучастно доел остаток вчерашней рыбы, и тяжело поднялся с поваленного ствола. Одежда намокла и сковывала движения. Не мешало бы обсохнуть, но не было никакого желания бродить по лесу в поисках сушняка. Даже мысль о дальнейших планах была безучастной. Пока шел поверх заросшей лесом трещины, все казалось ясным. А теперь и лес пошел не такой чистый, да и неизвестно стало, каких ориентиров держаться. Речку почему-то он сразу отмел, хотя она-то и могла привести к той протоке.

Наконец, слева заиграло красным заревом солнце, — и стало понятно нужное направление, а туман уже не был помехой. Одежда мало-помалу просохла, — и идти стало легче, только под ноги попадало слишком много мелких хрупких веток, — и Воевода быстро устал, но упорно продолжал идти вперед.

Увы, белоствольный лес быстро закончился. А вместе с ним закончилась и расщелина, точнее, она вместе с речкой круто повернула влево, чтобы в обозримой дали повернуть еще раз, но уже навстречу ходу Аромея.

Аромей осмотрелся, и теперь уже не был уверен в выборе направления. Хоть назад по своему следу возвращайся. А след-то по лесу заворачивал по лесу не то дугой, не то зигзагом, но уже солнце закатилось за тучу, и начал накрапывать дождь.

Воевода неспешно поднялся в гору: и осмотреться требуется, и от дождя укрыться под широкими лапами деревьев. Но еще в начале подъема он ощутил уже знакомое беспокойство, которое росло и росло по мере движения вперед. Поначалу это объяснялось тем, что понял, что сбился с пути. Правда, это могло быть и к лучшему. Осмотреться надо.

Но смысл беспокойства стал ясен, когда впереди показалась невысокая, вросшая в землю избушка, а рядом с нею все те же знакомые деревянные «куклы».

«Куклы» были древние, а… трупы людей рядом с ними свежими: еще не успели почернеть раны, густо облепленные насекомыми, и знакомый запах смерти еще не ощущался. Еще как ощущался! Вот почему ТАМ кости-то были раскиданы. Вот как жертвы-то приносят? Не знал, хотя и слыхивал об этом.

Слишком запоздало Воевода спохватился, что стоит на открытом месте, а туман на вершине уже срывало утрешним ветром. Он бросился вверх и вправо, хотя и понимал, что обратно надо бежать.

Но пока никакой опасности он не чувствовал, хотя уже понимал, что трупы людей лежали так, как будто бы здесь был бой. Короткий и беспощадный. В пределах видимости он насчитал семь трупов. Три в простой, возможно, нижней, одежде — надо полагать хозяева. На остальных были цветастые, выцветшие, конечно, халаты.

Хотя, все может быть совсем наоборот. В посконной одежде, как раз, и могут оказаться «лесные братья», о коих и в его мире ходят слухи один другого страшнее.

Замутило от такого вида живот, — оттого и первым желанием был порыв похоронить людей по-человечески, но он понимал и то, что не остается на это времени. Правильно понимал.

Правильно понимал. Сначала он услышал невнятный говор, а, когда перебрался на другую сторону своего укрытия, то не так уж и далеко он увидел размазанные тени людей. А, когда уж порыв ветра сорвал остатки тумана, то и самих людей в халатах. Но не это дернуло Воеводу на необдуманный поступок. К сухому дереву была привязана женщина ли, девица ли, а у ног ее уже был разложен сушняк для костра.

Аромей и при своей немалой фигуре умел передвигаться не хуже искусных лазутчиков. Так, оно и понятно: ратную службу Аромей с лазуты и начинал. А сейчас и лес к этому располагал.

Лес-то располагал, да, не совсем понятно было, что тут происходит, точнее, совсем непонятно.

Вот, к девушке снова неспешно подошел человечишка, стал ее сабелькой кривой колоть, да выкрикивать отрывистые слова. А девушка, кажется, уже была готова к ужасной и неминуемой смерти. Ничего не ответила она насильнику, и только боль и отчаянье отражались у нее на лице. А те, что схватили ее, не умели, видимо выбивать показания иным путем. Крикнул что-то насильник подельникам своим. Загоготали там похабно, и вышли из леса еще четыре человека с факелом. Дернулась девушка, — и проступила кровь из порезов на ее теле. Это и определило последний отчаянный поступок Воеводы.

Ордынцы высыпали из леса совсем неожиданно. И она-то здесь появилась случайно. Ее разыскивал Милей, она разыскивала его. И попала, как говорится, как кур в ощип. Может быть, по ее следу и пришли ордынцы.

— На капище он пошел. Идолы поправить, — повалял их неизвестно, кто. — Добродушно ответила жена волхва, радая поговорить с новым человеком. И добавила. — Медведь, поди-ка. За медом приходил, да бортню не нашел, — вот и отомстил.

Не успела Ола и десятка шагов сделать, ничего не успела. Навалились скопом, — и она не смогла толком защититься. Двоих только и успела кинжалом пырнуть. Много их было. Волхв, конечно, пришел на помощь, а потом и сыновья его прибежали. Но много тех было. И, хотя большинство уже не вернутся обратно, но и волхв с сыновьями покинули этот мир. А ей так и не удалось вырваться. Толмача ордынцев убил волхв — и теперь, можно сказать, был разговор глухого с немым. Понять ордынцев, конечно, можно: град им нужен, и никак иначе. А посему и она пока нужна им живой, но все пошло не так: не сдержалась Ола, — и еще один лазутчик распластался на земле.

Но костер, догадывалась Ола, всего скорее, приготовлен для острастки. Живая она им нужна, хотя ордынцы и торопятся. Спешат, знать, к прибытию хана какого-нибудь с другим толмачом к покорности ее склонить. Открыть тайну лазутчикам Ола не могла даже на костре, а, когда костер запылает…. Мысли об этом она, как могла, прятала на задворках сознания.

Даугратинья и Милей признались откровенно, что отправляют их в град, дабы защитить, прежде всего, знание. Непонятным было это знание. Песнь какая-то, но ни Арель, ни Ола, ни разу ее не слыхивали, хотя, утверждала Даугратинья, пели ее, и не единожды. Не проще ли защитить знание, если не сообщать на каждом углу, что оно есть, это знание? Но кто-то решил иначе, — и время сестер остановилось, словно оно всегда было частью времени этого града. Замороженного времени. Престранного времени. Или даже времени-призрака города-призрака. Но отнюдь не бессмертия. Либо такое оно и есть, бессмертие-то. Люди, в граде живущие, тоже, по сути, призраками были. Да, нет, не призраками. Призраки-то, говорят, бестелесные. А в граде — куклы живые. Свое дело без понуждения делают, справно. Все — справно. Но, вот те на!. Нередко устают от такой жизни, — и тогда уходят куда-то. Нередко уходят, а городское население не убывает, хотя детишек на улицах не видно. Не оттого ли нет и радости на лицах, хотя, не замечала она и печали. Куклы, одним словом.

Ола невольно вздрогнула и оглянулась. Где-то там спрятан этот град, имя которому не меньший призрак. Ола уже привыкла не задавать этот вопрос горожанам, кои так легко уходят от ответа. А, если и ответят, то забудешь ответ прежде, чем разминешься с ответчиком. Милей тоже выкручивается, как может, но тайну не открывает. Впрочем, и появился-то он здесь в начале лета. Показался раз-другой в граде, а все остальное время пропадает в походах по окрестностям. Пока однажды утром не появилось другое солнце. С того момента Милей как бы прописался в граде, но тайны той так и не сказал, поскольку новых загадок стало предостаточно. И все чаще звучало имя Члуника и Врат, кои тот безрассудно открыл.

Вряд ли можно утверждать, что человек может быть готов умереть, тем более, такой мученической смертью, но Ола не научилась останавливать сердце. Кажется, она могла бы уйти, — веревки слабы, а ордынцы поодаль о чем-то лопочут, но боялась, что этого и добиваются лазутчики.

Ей не удалось отгородиться от происходящего шторками век. Ордынец, что, оказывается, мало-мальски мог говорить по-русски, подошел и грубо ткнул острием сабли в бок, а затем прокричал:

— Решай немедленно. Либо ты приведешь нас в нужное место, либо сгоришь. Даю тебе еще ровно три по десять ударов….

Не успел ордынец договорить, каких ударов. Словно привидение возник из тумана седой безумец с мечом. Ордынец и крикнуть не успел. Ордынец еще медленно оседал на землю, а уже тот безумец — возле других ордынцев, и тусклой молнией заметался над ордынцами двуручный меч. Удивительно недолго метался, а на земле остались лежать пять, либо шесть лазутчиков. Только один и сумел улизнуть в еще не совсем рассеявшийся туман.

И опять Воевода совершил непростительную ошибку. Уходить надо было, а он принялся выяснять то, что не мог выяснить. Чуждыми оказались их языки, разве что два слово и знакомы — Милей да, кажется, Члуник.

Уходить надо было, но из тумана уже слышался говор. Совсем рядом. И вновь приближающиеся лазутчики не слишком-то и таились. Знать, немало их. И бряцание оружия уловило чуткое ухо Воеводы, и то, что язык их тоже незнаком. Но уже понял старый вояка, что уйти вдвоем они не успеют, и потому он принял единственно верное, на его взгляд, решение.

Девица поняла его с полуслова, но сделала попытку остаться вместе с ним. И он уже настойчиво подтолкнул ее:

— Уходи! Милею все обскажи.

Она, конечно, не поняла его слов, но поняла его руки, — и успела скрыться в тумане, прежде чем с противоположной стороны показались новые вои в таких же чудных одеждах.

Воевода с некоторым сожалением скинул на землю тяжелую одежду, но так уж получалось, что и не понадобится она более, многовато, однако, теней в тумане. И вновь сгодилась лазутова сноровка. Сначала молнию меча враги увидели, а уж потом и меченосца. Либо тень его, — это уж смотря — кто, а короткие кривые сабли — слабоваты против ратного двуручного меча в руках того, кто дикому зверю подобен.

Не выдержали чужаки, — знать, к этому времени не те уже пошли у них вои, — не выдержали и попятились назад.

А потом и совершил Воевода свою глупую, последнюю ошибку. Напрасно он, удовлетворенный результатами сечи, распрямился и подставил грудь свою ворогу. В сей же миг выскользнули из тумана меткие стрелы и впились в незащищенную плоть.

«А Милей сказал, что Члун будет первой жертвой». И погасло восходящее солнце.

4

Без Воеводы на драккаре стало совсем тоскливо, тем более что он, или его голос, слишком торопливо удалялся, словно убегал. А вскоре и вовсе затих.

Можно было бы оставаться на месте, но Воевода, кажется, ушел вперед. И было еще одно основание продолжить движение: ветер, что успел изменить направление, принес туман, от которого у многих тотчас начала кружиться и болеть голова.

— Уходить надо бы, да без воеводы-то и не уйдешь. — Без адресно пробормотал Сонир, брат Укана. Его-то дело — совсем стороннее, не его дело. С братом напросился.

— Так и есть. — Подтвердил Укан. — Кажись, он уже сюда ломится?

Но и общая надежда не помогла. Напрасно вслушивались гребцы в пугающее безмолвие.

— А ну, никому не спать. — Вдруг громовым криком взорвал безмолвие Укан, да так взорвал, что едва Император за борт не выпал. — Не спать, говорю. Все тут сгинем.

— Почему это сгинуть мы тут должны? — Тут же раздались недовольные сонные голоса. — Пусть поспят люди. Заодно и Воеводу дождемся.

— Я сказал, не спать! Забыли, как на Ремре отряд ни за что положили?

— Так здесь же чужаков и нет, не то, что — там.

— Лазуту тогда голыми руками взяли, таким же воздухом отравленную. Уходить надо. — Укан пристально посмотрел на Члуна.

— Уходим. — Кивнул император.

И весла разом упали на воду.

— Воевода нас там нагонит. — Члун на мгновение как-бы опомнился, но посмотреть в глаза команде не решился. Впрочем, и гребцы взгляд в днище драккара спрятали, и драккар не сразу ход набрал.

— Не суди нас строго, Аромей. — Прошептал Укан, когда ветер погнал мимо новую порцию хмельного тумана. — А НУ, НИКОМУ НЕ СПАТЬ!

Разумеется, все в «слух» обратились, ибо не только за Воеводу тревога, а и своя жизнь с его крепкой ниточкой связана.

Мах за махом, мах за махом, но как ни мучила гребцов совесть, а, когда небо красками окрасилось, драккар ход основательный набрал. Только, вот, гребцы угрюмо молчали. Да рулевой все тревожней и тревожней посматривал в свинцовую воду, в коей начали просматриваться дивные рыбины, целиком состоящие из огромной пасти и короткого хвоста.

Про новый день только краски в небе и напомина…. Прежде напоминали, а сейчас там тоже — серо и тоскливо, а потому к метаниям руля внимание рулевого особым стало. Не должно быть такого, это вам не горная река. И гребцы давно уже втянулись в размеренную, монотонную работу, — не должен вихлять драккар.

Решение все не находилось, а новая порция хмельного тумана только отвлекла рулевого. Более того, помимо вибраций появилось еще что-то, еще не слишком проявившееся, но пугающее уже не меньше, если не больше.

Рулевой еще раз с надеждой посмотрел на небо. К его досаде, небо, кажется, еще больше потемнело.

«Что-то Укан замолчал?».

Не напрасно про Укана Грац вспомнил. Как ни тревожно стало, а задремал он-таки, и его левая рука безвольно упала на воду.

Знать, не напрасно он делал подношения водяным духам и богам. Эта-то мысль первой родилась, а следом удивление пришло, что имя свое вспомнил. Когда Воевода уходил, не мог вспомнить, а тут…? А тут, кого хочешь, вспомнишь….

Два ряда острейших зубов пролетели мимо руки рулевого и застряли в веревке, связывающей руку рулевого с рычагом руля, и свободно свисающей к воде. Ненадолго застряли. Еще и озноб к Грацу прийти не успел, а размером с ладонь туша, перестригнув веревку, звонко шлепнулась в воду. И тут же с разворота взвилась в новую атаку. Все остальное дорисовало воображение. Дорисовало бы, если бы действительность не оказалась страшнее.

Про зубы ничего не надо было и дорисовывать. Они сами всплыли над поверхностью воды. Конечно, не сами зубы, но они затмили все остальное.

Теперь и припоздавший озноб на месте оказался, но не помешал отчетливо увидеть чудовище, целиком состоящее из зубов, из воды торчащих. Хвост-то Грац потом увидел, когда рыбина на бок легла.

Грац, как позже сам догадался, что-то совсем нечленораздельное крикнул Укану, но и тот только отшатнулся от борта.

«Ни в коем случае не бросай руль! И это даст шанс и тебе, и доверившим тебе свою жизнь людям». НЕ ВИДЕЛИ СОВЕТЧИКИ ЗУБОВ, ЛЕТЯЩИХ ПО ВОЗДУХУ ЗА ТВОЕЙ РУКОЙ.

Грац наотмашь полосонул своим ножом весельщика по серой тени, и не успели ее две части в воду вернуться — исчезли в вынырнувших из воды таких же пастях. А он — и по ним мечом.

Грац опомнился только тогда, когда неловко зацепившись плащом за крюк, едва не выронил свой нож за борт.

Опомнился, — и… исполнил первую заповедь мореходов, — про руль которая. Может быть, и запоздало вспомнил, поскольку весельщики, орудуя веслами, аки мечами, уже раскачали драккар настолько, что он начал черпать бортами воду.

Грац не понимал, есть ли от него толк, как от рулевого, но больше уже не бросал руль.

А за бортом вода кипела. Говорят, так начинается морская буря, в каковой Грацу побывать довелось только раз, но помимо законной гордости….

Эх! Да что говорить? Поначалу ваш корабль начинают сотрясать мелкие неугасаемые вибрации, от которых тут же начинает сводить зубы…. А потом….

Разумеется, за бортом была не буря. Разумеется. Беспомощность Граца легко можно объяснить. И не совсем разумением.

Гребцы — люди опытные, но опыт, что нужен сейчас, так просто не приходит. Откуда же было им знать, что кровь привлечет новых хищников. И понятно, что привлекла. Драккар беспомощно закрутился, совсем перестав подчиняться веслам и рулю. И все бы ничего, но днище все продолжали и продолжали, как понял теперь Грац, грызть чьи-то неутомимые зубы. Смысла в этом как бы не было, — тем более что стражникам пришлось-таки еще поработать мечами. А куда деться, когда прямо по хребтам отчаянно борющихся за добычу рыб к борту устремились несколько более наглых пастей.

И прорвались-таки. Прорвались, — и в еду вцепились — в сапоги, то есть.

Видимо, воды этого мира не способны прокормить столь прожорливых хищников. А и вряд ли сюда собрались все? Но даже если и так, то их тоже слишком много. Это понял Грац, но, похоже, поняли и гребцы. И благо, что не отупели они еще от осознания бессмысленности своего упорства.

Грац отпихнул в клокочущую воду двух дорвавшихся до борта рыбин, и огляделся.

Их команда уже выдыхалась. Полностью. Некоторые с превеликим трудом бессознательно поднимали мечи вверх, и так же бессознательно втыкали, либо роняли их в воду.

«Эх, Воеводу бы сюда». Грац снова поискал глазами Укана. Он, конечно, не Воевода, но авторитет большой имеет. На месте был Укан! Необычно молчалив только. Оно и понятно, — не меньше, поди-ка, других устал. А виду-то старый вояка не подает: размеренно кладет свои удары на кровавую кипень воды.

Грац пошевелил рулем, — ничего нового: туго пошел руль. Ох, туго. Но и в покое его, кажется, оставили: никто уже не грызет его больше.

Зато корпус грызть не прекращают. И, как бы ни крепка была обшивка, у всего предел-то есть. Грац старательно гнал от себя опасную мысль, но чуткое ухо так и выслушивало подозрительный скрежет.

«Накликал-таки!».

Но, хоть и первым узрел беду Грац, первым возле нее оказался, все же, не он. Сонир, брат Укана, уже вгонял в днище клин якоря.

Грац оторопел поначалу, — в безумии Сонира заподозрил. А времени-то на то и не было уже. Не удержался на ногах Сонир, — и прямо на глазах выполз из прорана якорь. Упал, — и проскочили на палубу через проран несколько зубастых тварей. И, бросив руль, теперь уже сам Грац помогал вгонять якорь в проран.

Это было невероятно. Конструкции прогулочных драккаров внешне мало, чем отличаются от боевых. Разве, что материалом. Но этот же — драккар Императора. Стало быть, боевой прогулочный. И, стало быть, на его постройку шла самая отборная чука, и строили его самые лучшие мастера. Грац в этом деле специалист — так себе, но толк в цене того, или иного корабля знает. И цену чуки знает, и знает, что прогрызть ее нельзя. Редко какой мечник решится проверить свой меч на правильно заготовленной чуке: слишком дороги мечи.

Грац про Императора, если честно, позабыл уже, оттого, к прискорбию Граца, от его дикого визга руки-то и задрожали. А когда не видишь, заподозришь все, что угодно.

Упф! Это уже проходили. Оказалось, одна из бестий вцепилась зубами в сапог Императора. Непорядок, конечно, но терпимо.

ЧТО?! Не проходили этого. Не про-хо-ди-ли! Невероятно, но драккар снова дал течь.

Грац, конечно, знал, что на драккарах есть несколько мест, где используется совсем невызревшая чука, но этому драккару много лет, и у него и недозревшая чука должна была дозреть. Драккары сращивают из обрезков чуки только во время сокодвижения не более двадцати дней в году. В Империи существуют всего две корабельные верфи и там трудятся более трех сотен человек. Только двадцать дней в году, и за это время успевают построить по одному-два больших драккара. Правда, задолго до этого они же вымеряют, выбирают и намечают подходящий материал, чтобы потом в ходе строительства не терять попусту время. Все рассчитано до мелочей, и у каждого своя очень точная работа: ошибется один, — и на целый год сотни семей остаются без средств существования. А на следующий год уже не всегда удается врастить в судно недостающую деталь. Капризна чука, — плохо срастается с уже твердой поверхностью. Но даже точная работа не гарантирует, что все срастется, как надо, и не везде это возможно. Для этого и используют еще не начавшую вызревать древесину. И, хотя эти места гораздо слабее, но и без них не обойтись. До таких мест, похоже, и добрались эти твари. Щель была значительной, — и, если бы не рыба под бортом, драккар, наверное, пошел бы ко дну: хоть чука и легче воды, но больно уж много на драккаре того, что еще как тонет.

Однако, визг Императора пошел на пользу: разом схлынуло всеобщее отупение, — и словно луч света лица зажег. Несколько человек ко второму якорю метнулись, и вогнали его в новый проран так, что ничто его оттуда не выдавит. И у Императора только честь пострадала.

Возможно, это дало только кратковременную отсрочку. Но так глупо снова растерять надежду. Тем более, когда солнце, наконец-то, пробило серую дождливую мглу. Ну, солнце-то, надо думать, намерения свои изменит неоднократно, а вот люди? Люди надежду еще не теряли, удовлетворенно отметил Грац, и снова не небо посмотрел. А ведь разбегаются тучи: «Авось и выберемся».

Но рука Граца сама потянулась к мечу.

«Что-то не то, однако?». Сердце сжалось, и взгляд Граца тревожно заметался по драккару. Ничего как бы подозрительного?

Кажется, ничего. Конечно, драккар, поднятый рыбами над поверхностью, все еще беспомощен. Но есть надежда, хоть и маленькая очень, что яркое солнце, на какое-то время отпугнет рыб. И тогда уж….

Нет, что-то он, все же, просмотрел?

И вдруг Грац едва не выпал за борт, — драккар, приподнятый над водой скоплением рыб, сначала быстро понесло к берегу, а потом бросило круто носом вниз.

Граца всего передернуло, и он судорожно вцепился в рычаг руля. Но мысль, способен ли драккар выдержать такой удар, явно запоздала. На горных реках, случалось, отваливались носы, изображающие головы загадочных животных. Не известно, кто — эти животные, и почему именно их головы была на носах кораблей, но что есть — то есть.

Драккар выдержал, но падение было таким неожиданным, что сгинули в воде два гребца и, — что хуже! — три меча. А, вот, воды драккар почти не зачерпнул.

Весельщики скопом бросились к бортам, но выпавших гребцов так и не увидели. Зато, весьма неожиданно почти рядом вынырнул из тумана берег, но снова между ним и драккаром оказалась хоть и узкая, но высокая полоса растущих прямо из воды деревьев, а туман все еще позволял видеть берег только прямо перед ними, и никак не дальше.

Но внизу-то — хищники.

Грац нервно посмотрел на воду и удивился: внизу, кажется, было пусто, хотя скрежет под судном еще продолжался. И, все же, сейчас вряд ли кто решится последовать примеру Воеводы.

«Что-то он просмотрел?». ЧТО?

Нет, кругом было спокойно. И, хотя небо снова окутало дымкой, но не была она ни мрачной, ни….

Грац все-таки был неплохим водоходцем, и уж ему ли не знать, как искажают окружающее пространство вода и туман? Тогда горизонт словно бы заваливается на тебя, изображая главный ужас морей. Когда горизонт??! Горизонт заваливался, но совсем не так. Грац вскочил на скамейку и, едва не упав в воду, схватился за нос драккара: драккары всегда симметричны, даже рули. Правда, носовой руль во время хода болтается свободно и судном не управляет.

Похоже, его опаска верна: не горизонт падает на воду, а в их сторону движется гигантская волна.

Озеро не всегда бывало спокойным. Сам-то Члун ни разу не видывал их, да и немного осталось в живых свидетелей волн-убийц.

А теперь и Члун, кажется, увидел таковую.

Рядом она уже была, эта волна. И, наверное, от страха показалось Императору, что нет у нее цвета воды. Либо на ее поверхности отразились деревья, растущие из воды, сеточкой отразились.

Император, кажется, онемел. Испуганные его видом гребцы бросили свое суетное занятие и обернулись туда, куда, издавая нечленораздельные звуки, указывал рукой Члун.

Пред ними над высокой волной вставало полосатое серо-желтое небо.

Никто не успел даже испугаться, — наверное, не нашлось уже места новым испугам. Просто, замерли все на своих местах.

А клетчатый серо-желтый горб уже быстро скользил мимо, разгоняя по сторонам стоячую воду. И некуда уже было деться этой стоячей воде, — и она выплеснулась вверх и на берег, увлекая вместе с собой обреченный драккар. И полоска деревьев не помешала, только коротко царапнули по бортам верхушки деревьев.

А в самый последний момент….

А в самый последний момент на полосатом серо-желтом небе возникли два огромных глаза, над которыми….

Над которыми величаво возвышалась ЗОЛОТАЯ КОРОНА.

5

Император Члун, кажется, «впал-таки в детство». Предсказание сбылось. Наверное, это-то Милей и назвал первой его смертью? Двум-то смертям не бывать. Вторым должен погибнуть Глань. А потом….

Волна с силой вогнала их драккар в густые заросли деревьев, а при отступлении не хватило у нее сил вернуть его обратно.

И драккар, сначала медленно, а потом все быстрее, и опять же носом к земле, сполз вниз, да в таком положении и остался.

Больше всего досталось рулевому: он, как повис, схватившись за рычаг, так и съехал. Силы-то быстро кончились, а, поскольку зацепиться больше не за что было, так и рухнул вниз.

Члун-Икосаэдр, и никак иначе, быстро и упорно выкарабкивался из путаницы всяческого сора, принесенного водой вместе с ними. Разумеется, сором теперь оказался и поставленный стояком и зажатый между деревьев драккар, и люди, с трудом приходящие в себя после жесткого падения и растерянно выбирающиеся из этого сора.

Члун тихо заскулил, брезгливо сбрасывая с себя липкие комки тины и гнилой листвы, но, все же, старался держать себя в руках, тайно надеясь, что помутнение пройдет, и подданные не увидят его беспомощности. Оно бы и прошло, если бы не перекрывающий все образ неправдоподобно огромной пасти, перекрывающий полнеба. И с короной на голове.

Нет, скулить-то он перестал, когда рядом упал рулевой, а дальше?

А дальше ничего. Разве что? Но признаться в этом — значит, добровольно сообщить то, о чем так часто вещали «доброжелатели».

Неприлично долго они растерянно осознавали, что все-таки выжили. Грязные, в дурно пахнущей тине, с многочисленными ссадинами, — про одежду и речи нет, — и в полной прострации, — они, закаленные воины, мало походили на людей, всегда ловко выходивших из многих передряг.

Но пошли и, буквально, поползли, — кто — как! — они не к воде, чтобы смыть с себя все зловоние. Инстинкт подсказал им вверх карабкаться. Наверное, они могли и потеряться, расползтись в разные стороны, но что-то удержало их вместе, свело на сухом холме, густо усыпанном горько-сладкими ягодами. Но и не ягоды приманили их, это однозначно. Возможно, многие и шли, и ползли сюда бессознательно, из последних сил.

Хотя четверых так и не досчитались: двое-то там, на воде, сгинули, а еще двое — что тут говорить? — не нашли, стал быть, дороги.

Иное поразило и обрадовало рулевого: никто меча «не обронил».

Это после уже поразило, когда зашевелились, подыматься начали, ощупывая себя и охая. Из тех, кто вышел, больше всего рулевому и досталось, — рука у Граца была, наверное, сломана, когда падал — как только и полз-то он?

Ну, руку-то Сонир ловко приладил, — так на то у магов и подвизался, а вот как с головами быть? То ли от пережитых страстей, от ушибов ли, али от тумана смородного у всех они аки медные колокола гудят. А туман-то — тут как тут: потянулась сладко манящие еле заметные его ниточки.

Император-то не выше большинства оказался, на рулевого, было, право решать пало. А до того ли ему?

А туман уже к холму подбирается. Переглянулись Грац с Уканом, кивнули друг другу головами. Укан первым и пошел, а за ним и другие. Сначала они пошли вольготно, словно на прогулку собрались, да что-то больно быстро ход набрали, аки гнался за ними кто-то. Некоторые даже Укана обогнали. А тут, глядь, далеко впереди просвет веселый образовался, — вот и понесло. Пока, запнувшись о корягу, не стукнулся рулевой больной рукой о встречное дерево. Это-то тут же и умерило их прыть.

Надо сказать, вовремя умерило, ибо чуть, было, не столкнулись нос к носу с то ли лазутным, то ли дозорным отрядом.

«Кто, такие?», — Оглянулся на молодого лазутного Укан, — на него теперь право решать пало.

«Я таких не видывал ни разу», — оторопело заморгал глазами лазутный, на что тут же вскинулся Император: «Пошто Сабора не взяли?».

— Занемог Сабор, а таких людей и он не видывал. — Махнул здоровой рукой Грац. И, задумчиво помолчав, добавил. — Земля-то чужая, как-никак.

И это напоминание заставило «уши-то к земле и прижать».

Они на этой земле — чужаки, а посему не резон и раскрываться было. Уже одно то, как по-хозяйски вел себя тот отряд, ничего хорошего им не сулило. Грац придирчиво оглянулся на своих: м-да, одним махом сметут их чужаки, — заметят ли? Но чужой отряд вдруг перешел на рысь, и веером растаял в полумраке леса.

— Не нас ли ищут? — Прошептал кто-то из гребцов.

— Не, не нас. — Попробовал оправдаться лазутный. — Не сторожевой отряд-то.

— Ишь, знаток какой?! — Миролюбиво крякнул Укан. — Все равно, рано нам на люди выходить. Сначала осмотреться надо, и Воеводу сыскать.

— Так, Воевода их на поиски и направил. Кто еще? — Обрадовался, было, гребец, да, сам себя и опроверг. — Не было с ними Воеводы, однако.

— Если нас ищут, назад вернутся. Но я так думаю, нет нам надобы раньше времени обозначать себя. Вот, помыться бы, да о желудке позаботиться — самое время. — Грац устало опустился на землю. — Придется кому-то к драккару вертаться, а кому-то дичь искать.

К драккару вертаться не пришлось, поскольку Укан про котел еще у драккара вспомнил, и про самострел тоже.

«Ну, и аппетит нагуляли, словно дней пяток не ели».

Всякую опаску потеряли. Уже, когда завершали трапезу, разбрелись по лесу по разной надобе, и снова на отряд едва не нарвались. Однако хватило разума самим в руки не отдаться. Похоже, тот же отряд, битый только. То-то, звуки, легко узнаваемые, из леса-то слышались?

Сразу и не до сна стало.

«Что делать будем? — Растерялся Император, оставшись без Воеводы.

— Оно и понятно. Уходить надо. — Рулевой, хоть и ветеран был, но растерян был не намного меньше.

— Это куда же уходить? — Второй-то ветеран, Укан, уже котел в дорогу готовил.

— Туда и идти, откуда бой был слышен. — Грац уже все решил.

— Так они и нас так же приветят. — Невесело хохотнул, молчаливый все это время весельщик.

— Не приветят, если не будем железом поперед головы работать.

6

Не по-умному все и получилось. Затесались они в такие непролазные дебри, что, выбираясь, едва не растеряли друг друга, да и вышли незнамо, куда. Им бы угомонить свою прыть, да куда там: заметались они по лесу, пока ноги не посбивали, и многие уже были готовы сдаться, кому угодно. И не потому ли, выбравшись на небольшую поляну, рухнули, кто, где стоял, и до следующего утра проспали. И озерцо лесное не приметили.

А потом прошли еще — кто насчитал, два, а кто, три — дня полуголодного состояния и бесплодных метаний по лесам. Дважды, нет, трижды они оказывались в объятьях смородного тумана, и одиножды едва не сдались его настойчивости, да, ветер спас. Этот-то раз и посчитали, видать, за лишний день, а, может, так и было. А на третий, — (или, все же, четвертый?) — они вышли туда же, откуда и начали свои метания. Теперь большинство уже было готово сдаться. И сдались бы, если бы было, кому, да случай вывел их на окраину густого леса, как раз туда, где возле вросшей в землю избушки горько плакала девица над умирающим… Воеводой.

Душа Воеводы никак не хотела расставаться с телом. Он почти не приходил в сознание, и все время бредил про набатные колокола, невыполненную службу и коварного врага.

Тело Воеводы грузное, под стать его силе и опыту. Даже лошадь тяжело дышала и нервно косилась на перекинутое через седло тело. А посему шли медленно, вопреки всяческой необходимости.

Случайно ли, нет ли, но их пути пересеклись.

Милей возвращался от разбитого рейдера, а заодно привел очередной обоз с провиантом. Конечно, их пути могли и не пересечься, но Милей остро чувствовал, что в его отсутствие что-то произошло и здесь. И это его не удивило бы.

Тот рейдер не был простым. В его движитель был заключен Кристалл Времени, один из тех двенадцати Главных Кристаллов Малаи. Как известно, четыре из них уничтожены, вынужденно, но однозначно. Шесть спрятаны не за семью, а семьюдесятью печатями, и, если возникнет опасность, их тоже уничтожат.

Одиннадцатый, как ведал Милей, — во Врановом болоте скрывается.

Про двенадцатый, что принадлежал Белому Волку лично, знали только несколько надежных человек. Его, конечно, искали и другие, но те, что знали о нем, знали, прежде всего, про него такую тайну, что они даже под страхом смерти, скорее, откусили бы себе языки, прежде чем раскрыли бы рот. И мозг тоже. Во времена Белого Волка рейдеров еще не было, и этот Кристалл Времени был сердцем большого Кристалла, аналоги коего впоследствии назовут Звездчатыми Октаэдрами. Говорят, с их помощью малаи по миру расселились.

Так говорят. Двенадцатый же Кристалл тоже, было, на Земле обретался.

Волхв Еремей, не тот, что стоял у града Китежа, а его дед, должен был собрать разбросанную по миру «неразбавленную кровь Малаи». Трудно сказать, был ли он малаи «неразбавленной крови». Всего скорее, нет. Да и обнаружилось, что у Еремы был дед, — что, по логике вещей, глупо, — когда Еремей Иванович пропал… вместе с градом.

Рейдер уже был готов к отлету, когда стало известно, что на Еремея началась большая охота, а посему….

А посему спрятан был Кристалл на берегу озера Светлояр. А дальше — у Милея мозга за мозгу попросту зашла. До двенадцати считать он, худо-бедно, не разучился, но кристаллов, получается, — гораздо больше. Либо…. Либо уничтожены были поддельные кристаллы.

А посему, и это однозначно, рейдер стал чистильщиком-утилизатором Гиперпространства. Это сейчас Оно самоочищается, а в то время оно было скопищем различного мусора, от бытового начиная, и кончая астероидами. Рейдеры, стало быть, — так, соринки.

Это потом уже, когда и сами мусоросборщики такого типа сами стали своего рода мусором, рейдер попал под опеку Члунов, правителей недалеких, но науки и новизны не чурающихся. К тому времени про двенадцатый кристалл совсем забыли, и до последнего времени все шло нормально.

Почему всплыла старая, можно сказать, невзрачная легенда Милей и до сего времени понять не может. Говорят, случайно, но не настолько случайно, потому как тут же всполошила Хранителей, а следом и тех, кому это знать совсем не положено. Нет, как чаще всего и бывает: какой-то доморощенный кандидат в какие-то особы решил форс показать, так сказать. Ну, и выпендрился, стало быть, да так выпендрился, что Милея посередь законного сна с кровати выдернули и… послали.

Он бы тоже мог послать, — как-никак конвенция обратной силы не имеет. Но достаточно было одного имени, чтобы «А что такое сон, скажите?».

Имя это не было названо, но и клочка бумаги, коий по прочтении сожгли, было вполне достаточно.

Если честно, Милей никогда в Бессмертные и не стремился, — и, надо понимать, не был богом. Он был, как сам считал, всего лишь заурядным волхвом. Ну, и заурядным — это громко сказано. Конечно, громко. Он был провинившимся волхвом-неудачником. И любовь его этому — не оправдание. Он, конечно, не был уверен, что и обет его — оправдание, но он сам объявил себя волхвом-изгоем.

А Бога-изгоя, по простоте своей душевной, определил своей противоположностью, почти двойником.

Об этом и думал, подремывая на ходу, Милей, возвращаясь от рейдера со смешанными чувствами. Кристалл из рейдера пропал — это однозначно. Когда — это неопределенно, зачем — спросите что-нибудь, что — полегче, как говорят. Одно успокаивает, — кристалл где-то рядом, это же и тревожит, — полная противоположность тоже где-то рядом.

И это самая большая загадка. Кокон, — знает Милей, — сооруженный Арель и Олой, внешне цел и невредим, а Многоликого в нем нет. Нет, конечно, Милей в курсе, что он когда-то сумел сбежать и из Пантеона, но кокон — это кокон. А Многоликий, все одно, сбежал. Помог, получается, кто-то?

Не напрасно ли Милей растревожил старые воспоминания, тем более что драконы лишили ЕЕ Силы? Но старая любовь никак не угасает даже под неопровержимыми свидетельствами измены. И потому не угасают и обида, и чувства разные. А чувства говорят, что ОНА тоже где-то рядом, да и обида никак молчать не хочет. А, поскольку обида не молчит, то Милей понимает, что это именно ОНА вывела Многоликого из кокона.

Зачем?

Милей задумался, — и понял, что ошибался. Временная расщелина, которую сейчас ликвидирует Лучник, не связана с той, в которой совсем недавно, — по космическим меркам, разумеется, — расцветала Безыменная.

Честно признаться, Силы Милея не хватило, чтобы встретиться с Лучником. Кто бы мог подумать, что тот легко перейдет через расщелину. Но он перешел, и что там происходит, никому уже неизвестно. Ну, Даугратинья-то пыталась успокоить, что у него, мол, первый Меч Гефеста и Луч Возмездия, — так назвали люди его оружие. Но он — один, и никто совсем не застрахован от случайной стрелы.

С этой мыслью Милей покосился на Аромея. Воеводу сразу же переложили на телегу. Стрелы Ола еще на заимке извлекла, а раны Милею пришлось закрывать. Лицо Воеводы заметно порозовело. Стрелы не были отравлены, хотя Милей слыхивал, что этим ордынцы не брезговали. А посему и Знаний Милея хватило, чтобы жизнь перестала покидать слабеющее тело.

На Аромея у Милея теперь были большие виды: первый меч Троицы остался без напарника, а никому, кроме Лучника и… Аромея, меч, полагал Милей, не подчинится. Это прочтено однозначно. Не потому ли с Воеводой случилась такая беда? Да, нет же, никто, кроме Милея, не просчитывал варианты. Или просчитывал? Сегодня нельзя быть уверенным ни в чем. Сегодня, — даже при том, что ты углубился в такое далекое прошлое.

Они могли бы и разъехаться. И разъехались бы, если бы у одной из телег не развалилось колесо. Провозились с ним долго, оттого и припоздали.

В той стороне, где они увидели вереницу людей, своих быть не должно. В той стороне — только волхв Бирюк со своей семьей обретается. Но он — в град не ходок, хотя и осел в своей землянке, чтоб при опасности упредить град.

Только сейчас Милей вспомнил, что давно уже должен был навестить Бирюка, вспомнил — и разом почувствовал тревогу. Ну, никак не получается у них встретиться. Многое бы прояснилось.

Милей напряг зрение, но Бирюка, все же, не признал. Да и как признать-то, коль столько воды утекло. Да и он ли там? Бирюками многих на Руси именовали. Тот-то Бирюк семью себе больше не искал, а у этого — жена и двое сыновей. А имя — среди волхвов не редкое.

Нет, Бирюка там, явно, не было. И на татарву тоже не похоже.

«Эх! Глаза не те стали». Но Милей продолжал тревожно вглядываться в вереницу людей. Больше на тех, столичных, похожи.

— Дева городская там. — Понял его растерянность возница.

— Дева? Которая? — Но он уже и сам узнал Олу.

— А, кто с ней, не могу сказать. Не наши люди, это точно. — Между тем продолжал возница.

— Татарва?

— Не, этих сразу узнаешь.

В любом обозе всегда имелась пара коней верховых, чтоб в случае какой-либо напасти помощь вызвать.

И у каждого обоза свой хоругвь имеется, у Милея — тоже.

Ола издалека увидела хоругвь Милея, но приказала занять круговую оборону. Всадники ехали со стороны солнца, — и узнать Милея было сложно, а помимо него стороной могут скакать и другие. Так они и стояли, пока всадники не приблизились на расстояние прицельного полета стрелы. Лук — это все, что взяли у Волхва. Его вместе с семьей похоронили в землянке за домом, где доселе жил Бирюк. Ола не понимала эту причуду волхвов, но обычай сей знала, и потому исполнила все, как надо. Все, как надо. Двое весельщиков выдернули замок — клин, каким-то образом удерживающий всю конструкцию, — и все строение ловко осело вниз. Кто не знает, вовек не догадается, что здесь похоронен волхв.

А оружие? Оружие всегда имеет цену, — и тот, кто отправил волхва к праотцам, получает его в наследство. А у Бирюка из оружия были только лук да дубина.

На таком расстоянии и зрения Милея достаточно, чтобы увидеть, что Ола уже натягивает тетиву. Милей тут же притормозил коня, давая ей возможность присмотреться.

И лук медленно опустился вниз.

Не зря Милей почувствовал тревогу. Всего, что мог сообщить Бирюк, теперь не узнаешь, но и того, что принесла Ола, достаточно, чтобы понять, что граду угрожает опасность.

А понять, — зайтись сердцем от новых загадок. Три стрелы попали в грудь Аромея, — и все три были разными. Надо понимать, что одинаковых стрел не бывает, но внимательный человек всегда поймет, какие из них принадлежат одному времени, либо народу, какие другому. Что касается времени, то две стрелы — новодел, но, если одна все-таки имеет «ордынские черты», то у второй — «лицо будущего». Третья — древняя, татарская, — это и к бабке не ходи.

А к бабке-то идти, как раз, и надо. Ола не успела разглядеть лазутчиков, — попробуй-ка в ее-то положении. Но это, кажется, — не те, которых, как сказывают, завел Мирон Грек к Черной протоке. У тех смородные ветры начисто выскребли дух, и иссушили плоть настолько, что осталась только видимость старого воинства.

Нет, они иногда выходят из объятий Черной протоки, но это уже не люди, а призраки, коих может вернуть к жизни только….

Милей уже догадывался, каким будет продолжение. Или может быть. Многоликому в разные времена служили многие люди, и призраки тоже — Зло, всего скорее, никогда не иссякнет.

Внимательно слушая Олу, Милей занимался главным делом. Открывать и закрывать раны не приходилось, поди-ка, сто лет. И он по-детски радовался, что не забыли руки этого мастерства. Стреляли, видимо, издалека, да и кожаная поддевка Воеводы была довольно толстой, — так что в тело вошли только наконечники стрел. Повозиться, конечно, пришлось, — Аромей уже потерял много крови, и каждая новая капля обходится все дороже и дороже.

Но ни глаза, ни руки не страшились. И все получилось. У Милея всегда при себе заветная бутылочка, — это снадобье создал «отец» — волхв, что подарил Милею вторую жизнь. Рецепт снадобья сложен, и не всегда найдешь подходящие травы и вещества, потому-то и возит с собой Милей этот пузырек.

Честно говоря, снадобье более чем неприятное на вкус, и раны обжигает так, что слабые люди теряют сознание. А Аромей — ничего, только охнул тихонько да сморщился до той, что ниже пояса. Но тут же зашевелился, пытаясь встать. Воевода — одним словом.

А вот невразумительный рассказ Члуна поверг Милея в глубокое размышление. Потому чуть, было, не пропустил тревожный шепот Аромея.

Да, и как обойтись без глубоких? Драккар Императора, по всему видать, занесло в Черную протоку, что само по себе невероятно. Черная протока и прежде-то была местом закрытым, неявным и практически неизученным — редко, кто мог попасть туда и, тем более, выбраться живым. Но, то ли это всего лишь выдумки молвы, но говорят, что все, кто там побывал и смог выбраться, стали неправдоподобно богатыми, и потому желающих попасть туда не убывало. Вот, только, мало, кому удается найти заветный путь. Нет, конечно, можно пройти туда через некоторые капища. Но капища — тоже места непростые, — обратного пути можно и не найти даже по зарубкам на деревьях. Это на Земле было, а теперь — и подавно: гуляет протока-то, как заблагорассудится. Сейчас ее можно на том месте и не найти.

Ха! Члун-то со своими людьми застрял на Протоке дней пять, если не более. И выжил, однако.

А вот, чтобы увидеть там Королеву Змей? Ну, Члун и так — Император. «Что?!». — И у волхвов бывает оторопь.

Кто может поверить, что Члун станет ЦАРЕМ МИРА? Но так гласит легенда-предсказание — предсказание, зашифрованное в легенде. Конечно, создано много легенд-предсказаний, уводящих любопытных далеко от истин. Возможно, и здесь тот же случай. А, возможно, и нет. Но согласно легенде, увидеть Королеву Змей и не стать ее жертвой, значит стать Властелином. Вот только, чего?

Конечно, можно все применить к этой планете. Члун-Доде объединил под своим началом двенадцать разрозненных и раздираемых войнами княжеств. И был Великим, пока не позарился на богатые земли Древних Магов. В итоге — потерял почти половину империи, и, в конце концов, сошел с ума.

Икосаэдр — двадцатигранник. Вряд ли можно предположить, что Члун может объединить двадцать земель. Для этого либо должна быть сильная внешняя угроза, либо…. Либо очень сильный союзник.

Ни того, ни другого пока не наблюдается.

И не дает Милею покоя упоминание об Ущербной грани. Через которую пройдет несущий Зло. У Икосаэдра Члуна есть такая грань.

Угу! Милей — человек с рождения не заковыристый. Впрочем, никто не ведает, когда он родился. Говорят, его нашли в придорожной канаве без явных признаков жизни беглые волхвы. И, если бы не этот факт, — вы помните притчу о мотыльке? Наверное, это так: ему было года четыре, но он ничего не помнил, — нежилец, одним словом. Но его приемные родители оказались ведунами, или волхвами, — разница для простых людей не слишком велика. И он выжил, и обрел не только память….

А память-то шла из далекого-далекого прошлого, такого прошлого, откуда было видно будущее. Ясно выражаюсь? Нет, конечно.

Обоз слишком неспешно дошел до града. Так показалось Члуну. Хотя, если честно, прибавь обоз ходу, — и Император первым пал бы на мокрой дороге. В град их не пригласили, — и это сильно покоробило Императора, но Милей с детской непосредственностью «объяснил»:

— Рановато вам туда. — И неясно было: скорбь таилась в его словах, или величие.

— А подать? — Не сдержался Члун.

— Будет вам подать. — Сухо ответил Милей. — Дожить бы до времени расчета. — И вздохнул устало. — Если за этим плыли, то напрасно.

— Десятину дадим. — Вдруг сказала молчавшая всю дорогу Ола. — Если война не начнется, в тягость это не будет. А если война, то все и так потерять можем.

— Но…. — Начал, было, Милей.

— Волхв Бирюк ждал тебя, Милей. Плохие вести у него были. Совсем плохие.

— Многоликий ушел из кокона. — Поник волхв.

— Тысячеликий и не был в коконе. В Кристалле его пепел оставался.

— В Кристалле? — Горько выкрикнул Милей. — А куда Даугратинья смотрела? Как она могла допустить такую оплошность?

— Кто тогда читал пепел? — Защитила ведунью Ола. — Там же такое творилось!

— На то и Сила у нее, чтобы читать. — Не согласился с ней Милей. — Пепел пеплу — рознь. А теперь, похоже, собрался пепел.

— Он здесь? — Испугалась теперь и Ола.

— Вы открывали Горизонт? — Вместо ответа спросил Милей.

— Я — нет, конечно.

— А Арель?

— У нее и спроси. Вон она идет.

— Я все слышала. — Еще не доходя до них, сказала девушка. — Горизонт я не открывала. Но мне показалось, что меня звал Лучник. Всю ночь звал.

— Ты выходила к нему….

— Нет, я знаю, где он. Но кто мог меня звать?

— Либо Многоликий, либо Урита.

— Это были не они. — Уверенно сказала Арель. — Их бы я узнала.

— Тысячеликий — он и есть многоликий.

— Их бы я узнала. — Печально повторила Арель.

— Ладно. Потом поговорим. Сначала мысли свои проверю. На связь не выходите.

А Члун был в полной прострации. Эту девушку он полюбил еще в детстве. С одного взгляда, Где и когда он ее видел, он сегодня и не мог бы вспомнить. Тогда-то его, кажется, сумели убедить, что она всего лишь — плод его детского воображения, ибо таких девушек не бывает.

«Обманули», — кольнула сердце обида, — все могло пойти иначе! И прежняя любовь вспыхнула с новой силой.

Конечно, он никоим образом не показал ее, скольких сил это стоило, пока переправляли их на утлых суденышках на берег? А сколько сил еще потребуется!

7

Их уже никто не ждал. Слишком многие видели, как волна-убийца поглотила драккар, от коего, когда волна ушла, совсем ничего не осталось.

Если бы у Члуна был наследник, никаких распрей бы не было, но наследника ему боги еще не дали. В богов-то надо было раньше начинать верить. (Так Милей сказал.) Потому-то уже на второй день в империи началась борьба за трон.

Новар, конечно, был первым кандидатом. На сей день он держал Державную Думу в кулаке, и, если бы сумел убедить зарождающуюся Церковь, мог бы уже праздновать победу. Но он в свое время сильно ее обидел, отняв у церкви весомый надел земли. И теперь, чтобы преодолеть голос Церкви, ему надо собрать две трети голосов Думы, а стольких сторонников он не имел, да, он не мог быть уверенным даже в том, что его поддержат и некоторые из тех, кто, как говорится, кормится с его руки.

Новару противостояли сторонники бывшего Воеводы. Если бы был жив Воевода, то ему бы и быть Императором. Их тоже было немало, — и, если бы у них был кандидат, а еще хуже, сам Воевода, то все зависело бы от церкви….

Но!

Но все сорвалось. Император вернулся. Вернулся и Воевода. Воевода, видели все, был физически очень слаб, но Гланя тут же вышвырнули не только с Воевод, но и из сотников, а Новар не посмел отозвать своих дружинников. Так и на плаху недолго угодить.

К тому же, озвращение Императора ознаменовалось новым знаковым событием: под опеку Империи ввиду усилившейся агрессии соседей вернулись все пять потерянных, было, уделов, да и еще два не слишком сильных, но, как-никак, все равно, княжества.

А Члуна уже ничего не радовало. Даже само возвращение. Теперь стало известно, что у него будет наследник, а это означает, что мечта снова становится призрачной. Это тебе не свита.

А Воевода быстро поправлялся, — и это умерило боевой пыл сопредельных владений. Еще бы! Империя за пару дней может собрать такое войско, что от любого наглеца мокрого места не останется. К тому же, вместо ставленников Новара поставлены сотники под стать Воеводе. И уже многие из сопредельных стали задумываться: «А и нам не примкнуть ли к Империи?». И только Степь обособиться стремилась. Но войны не затевала.

Аромей встретился с Милеем дней через десяток, когда обходил городскую стену. Это было регулярным делом Воеводы, — так что ему показалось, что волхв нарочно здесь и ошивался.

Так оно, по сути, и было. Милей, как ни в чем не бывало, вручил Аромею большой сверток со сбором трав и сказал недвусмысленно:

— Заваривай и пей чаи раз по семи на дню. Бледен ты еще, — кровь, знать, не пришла в норму. А ты здоровый мне нужен.

И это не могло не удивить Воеводу:

— Куда это ты меня сватаешь? Войны, кабыть, не ожидается?

А Милей ответил без разных обиняков:

— В этом мире путь твой заканчивается, Еремей.

— Аромей я, если запамятовал?

— Я-то не запамятовал. А ты помнишь мужика на капище? Еремеем кличут. Это ты и есть?

— Так меня снова туда? — Догадался Аромей.

— Нет, Еремей, путь твой куда как дальше. Туда. — И поднял голову вверх.

— Стало быть, я умру скоро? — Опешил Воевода.

— Почему, умрешь? — Не сразу сообразил Милей. — А, это? Не, там мертвецы не нужны. Всего я тебе не скажу, но предстоит тебе нелегкая служба, — это точно.

— Ужели окромя меня некому? Да и семья у меня: жена, дети.

— Да, с женой-то посложнее будет, но ты и так месяцами дома не бываешь, а сынов ты вырастил славных. Сотники уже, а скоро и в Воеводы сгодятся.

— Подумать-то можно? — Растерянно потрепал бороду Аромей.

— Подумать, говоришь? Нет, нельзя.

— А если откажусь? — Немного обиделся Аромей.

— Нет, Еремей, не откажешься. Я же тебя знаю.

И по его грустной улыбке понял Аромей, что, точно, не откажется.

— Когда? — Только немного осипшим от волнения голосом спросил.

— Не спеши. Лечись пока. Мне еще надо те мечи найти. — Проговорился Милей.

— Что за мечи? — Тут же ухватился за новость Аромей, — и пришлось Милею выкручиваться:

— Мечи, можно сказать, обычные, только не каждому под силу их поднять. Понял?

Одно понял Аромей, — Мечи — это тайна, которую никто больше не должен знать.

— Это ты правильно понял. — Похвалил Милей. — А пока готовь себе замену. Тяжело Члунику придется. Может статься, и против него новому Воеводе сражаться придется. И сынов своих поближе к делу приставь, — на эту троицу главная надежда. Выстоят они — сохранят Империю, не выстоят — здешний мир рухнет.

Ушел Милей так же тихо, как и появился, — и Аромей впервые в жизни забыл, куда шел.