Интернатские. Мстители. Любовь и дети Ханум

Юрий Темирбулат-Самойлов, 2007

В трилогии «Интернатские» автор не просто описывает малоисследованный современниками пласт общественной жизни – неоднозначную действительность в советских школах-интернатах 1960-х и 1970-х годов, но и на примере судеб героев анализирует сложнейшие нюансы порывов человеческой (и не только) души в критических, «цейтнотных» ситуациях.

Вместо пролога

Однажды тёплой урожайной осенью мы с моим старинным, ещё со школьных лет приятелем Каримом сидели на террасе придорожной чайханы у окраины такого же древнего, как и окружающие горы, узбекского кишлака, наслаждаясь неспешной беседой под лёгкое журчание бегущей вблизи речушки и едва уловимый шелест листьев склонившихся к самой воде плакучих ив. День подходил к концу, солнце садилось всё ниже и, прежде чем совсем закатиться за горизонт, словно приостановилось в немом вопросе: «Спокойно ли вы провожаете этот день, люди? Могу ли я оставить вас до рассвета?»

За нашим столом было более чем спокойно. Карим гостеприимно потчевал меня сразу всем ассортиментом местной национальной кухни: шашлыком из баранины, самсой, мантами; уже была убрана опорожнённая посуда из-под лагмана и коронного блюда любого узбекского пиршества — плова. Фруктов, и восточных сладостей вроде разных сортов халвы и рахат-лукума было столько, что с лихвой хватило бы на несколько застолий с числом гостей также в несколько раз большим, нежели пара таких не очень-то и великих едоков, как мы с Каримом. Апофеозом ужина готовилась стать великолепная дыня-торпеда минимум в полпуда весом, в гордом одиночестве ждущая своего часа в глубинах объёмного буфетного холодильника, ибо знатоки высокосортную дыню поедают исключительно отдельно от прочих яств, желательно не до и не во время, а после основного меню обеда или ужина, дабы ни с чем, ни с какими другими, пусть тоже весьма достойными деликатесами, не смешивать её несравненные аромат и вкус..

В обычных условиях нормальному человеку столько всего съесть в один присест — ни, ни, ни… категорически невозможно. Но когда, раз в несколько лет, я на недельку-другую возвращаюсь в страну моего детства, то в первую очередь мчусь к кому-нибудь из своих старых, уважающих хороший стол друзей-приятелей, вместе с которыми совершаю своеобразное турне по заведениям общепита с давнишней доброй репутацией, где в полной мере вкушаю прелести восточного гостеприимства. Выражаясь языком современной молодёжи — «отрываюсь по полной», с каждым разом находя всё большее подтверждение научной гипотезе о безграничности возможностей человеческого организма.

Подливая в мою пиалу очередную порцию ароматного зелёного чая, Карим вдруг наклонился ко мне и, кивнув в сторону главного входа в чайхану, тихо произнёс:

— Глянь-ка! Только прошу не слишком реагировать, или хотя бы не выдавать своей реакции. Потом всё объясню.

Повернувшись по направлению взгляда Карима, я увидел странное существо, с какой-то ритуальной торжественностью поднимающееся по ступенькам крыльца. То ли мужчина, то ли женщина, оно, невзирая на ещё почти по-летнему жаркую погоду, было облачено в длинный и широкий брезентовый плащ-балахон с поднятым капюшоном. Лицо его надёжно маскировалось большими тёмными очками, на ногах блестели глубокие резиновые калоши. В руках, прижимая к груди, существо несло объёмный бумажный свёрток.

— Что за бесовщина?.. — с трудом выдавил я из себя мгновенно пересохшими губами.

— Чего? — не расслышав моего лепета, переспросил шёпотом Карим.

— Что это за чучело, спрашиваю, — я старался быть максимально спокойным, помня о его просьбе «не реагировать».

В ответ мой приятель поднёс к своим губам указательный палец:

— Ч-ш-ш!..

В меркнущих лучах заходящего солнца всё это выглядело довольно зловеще и, вместе с тем, интригующе. Захотелось выпить чего-нибудь покрепче, нежели зелёный чай. Карим с готовностью пододвинул мне пузатый бокал со стандартной дозой коньяка. Выпив, я почему-то начал сильно икать. Карим тут же порекомендовал испытанный способ избавления от этой напасти: набрать полные лёгкие воздуха и не дышать, сколько

стерплю. Идеально — не меньше минуты. Тогда точно всё как рукой снимет.

Пока я, надувшись, отсчитывал в уме секунды, не забывая выпученными от напряжения глазами отслеживать продвижение по территории чайханы капюшона, Карим успел полушёпотом рассказать не первой свежести, но как нельзя лучше, по его мнению, подходящий к данной ситуации анекдот:

— Тук, тук, тук!

— Кто там?

— Это я — смерть твоя.

— Ну, и что?

— Ну, и всё…

Я поперхнулся, непроизвольно прервав процедуру народной медицины, чинимую над собой. Карим плеснул мне ещё коньяку, после чего моя икота прекратилась так же «вдруг», как и началась.

Тем временем существо, которое я в душе уже успел окрестить «Смерть моя», подошло к зеркалу у вешалки в углу зала и развернуло свёрток, в котором оказались изящная дамская сумочка и в тон ей лакированные женские туфли классической формы на каблуках-шпильках. Такие были очень модны, если мне не изменяет память, ещё в 60-е годы, и назывались, кажется, «лодочки». Сняв очки, скинув брезентовый балахон, калоши, и обувшись в принесённые туфли, существо преобразилось кардинально, оказавшись вполне светской и, хоть и пожилой, но ещё довольно привлекательной дамой. Со странным, однако, навевающим безотчётный ужас взглядом.

Расположившись за свободным столиком, попив немного чаю, женщина встала и уверенной походкой, держа под мышкой сумочку, направилась из зала на террасу, прямо в нашу сторону. Мне опять неудержимо захотелось выпить. И опять Карим, будучи в отличие от меня совершенно спокойным и даже весёлым, выручил очередной дозой любимого мною «Камю».

Когда незнакомка на ходу открыла сумочку и сунула в неё руку, я струхнул окончательно, приготовившись в качестве самообороны применить всё, чему меня когда-то учили в армии в пределах программы общефизической подготовки, да время от времени, по собственному желанию, и после неё для поддержания какой-никакой формы доморощенные тренеры по восточным единоборствам, и что в нужный момент всегда начисто забывал, особенно будучи хоть под малейшим хмельком. Карим, сдерживая смех, положил руку на моё плечо и прошептал:

— Не дёргайся, всё в порядке!

Затем он вышел из-за стола и подался навстречу женщине с вежливым приветствием:

— Салам алейкум, ханум!

Не говоря ни слова в ответ, на ходу вынув из сумочки пачку сигарет и положив её на стол, она спокойно уселась на предложенный Каримом стул, благосклонно дождалась, пока ей нальют в вовремя подставленный подоспевшим официантом бокал вдвое-трое большую, чем обычная пятидесятиграммовая ресторанная, порцию коньяка, залпом выпила, пошарила взглядом по столу, нашла на нём среди прочих сладостей плитку шоколада, ловко, одной рукой (чувствовалась явная её привычность к этому лакомству, как, очевидно, и к коньяку) распечатала, отломила чуть не половину, со вкусом закусила, и только тогда так же спокойно произнесла:

— Спички вот опять забыла дома. Дай, думаю, у солидных людей огоньком разживусь. А у тебя, Карим, я вижу, гости?

— Школьный друг, журналист-международник из Москвы. Профессор. Всё больше по заграницам работает — в Соединённых Штатах, например.

— По-моему, я тебя знаю, сынок… сердце моё обмануть трудно…

Незнакомка вперила в меня взгляд, от которого мороз пошёл по коже. Взяв мои руки в свои, повернула их ладонями вверх, задумчиво пошевелила губами. Потом снова уставилась в мои глаза, точнее, как мне показалось, в переносицу, словно выискивая что-то прямо меж глаз.

Застыв под её взглядом как парализованный, я, с трудом преодолевая страх, граничащий с мистическим ужасом, почувствовал, что мы с этой более чем странной женщиной вроде бы и вправду знакомы. Представив её поредевшие седые волосы густыми и волнистыми чёрными, выцветшие чуть раскосые полубезумные глаза на смуглом скуластеньком лице — озорными карими, а вместо чёрного вечернего европейского платья яркое национальное, чуть не вскрикнул. Неужели это та самая, известная в своё время на всю Голодную степь¹ «Тамарка-шофёрка» — мать моего трагически погибшего много лет назад друга?

— Я вас тоже, кажется, помню, — пролепетал я.

— Извините, я что-то устала…

Женщина сникла, так и не закурив поднялась из-за стола и, не прощаясь, ушла из чайханы, собрав в кучу и забрав с собой всё верхнее, нарядившись в которое, пришла сюда.

Мы с Каримом некоторое время сидели молча, думая, судя по настроению, об одном и том же. Так оно, скорее всего, и было, потому что, как только он заговорил, мне показалось, что я ждал как раз этих самых слов:

— Не обижайся, друг мой, на неё за то, что не узнала тебя и не кинулась в объятья. Не в себе она, как ты наверняка понял с первого взгляда, и до нас с тобой ей, по большому счёту, — как во-он до той тусклой лампочки.

–?..

— Да не прикидывайся, что ничего не понимаешь! Я же вижу — ты узнал её и в целом правильно оценил её состояние.

— Ну, и что?.. — как в твоём «умном» анекдоте…

— Как что, Илюх?!

— Хорошо, заинтригован, сдаюсь! Но я с удовольствием узнал бы о ней хотя бы столько, сколько знаешь ты, Карим. Если что-то такое интересное знаешь, конечно.

— Не к праздничному столу, дорогой Илья Николаевич, был бы сейчас

мой рассказ, при всём моём уважении к твоему, наряду с дружески-человеческой заинтересованностью, ещё и сугубо профессиональному исследовательскому зуду. А если совсем серьёзно, то мне и самому в этой истории ещё не всё ясно. — Карим налил две полные стопки поданной по его сигналу чайханщиком водки и предложил помянуть всех тех наших близких друзей, кто не дожил до сегодняшнего дня.

— Помянем… — задумавшись, я даже не почувствовал вкуса водки, выпив её как воду.

— Понимаешь, дружище, — не притронувшись, как и я, к закуске, Карим, налил ещё по одной, — я никогда не смогу примириться с тем, что дети нередко умирают раньше своих родителей, что хорошие люди гибнут чаще, чем негодяи, что некоторые убийцы так и остаются безнаказанными, мало того — ещё и благоденствуют по жизни. Такое положение вещей несправедливо в корне!

— Но ведь не ты же виноват во всём этом, Каримчик.

— Отчасти и я. И ты. Виноваты все те из нас, кто хоть в какой-то мере претендует на статус порядочного человека. Если бы мы не ставили тогда Валеджана одного, не разъехались кто в институт, кто в армию…

— Ну, в армию, извини меня — священный долг, плюс закон… не открутишься. Тут сложно обвинять кого-то. А вот в остальном… институт, например, училище военное могли бы и подождать. Опять — до той же армии…

— Ну, словом, если бы хоть кто-то из друзей оказался рядом, то, возможно, многое сейчас было бы по-другому. И он мог бы теперь сидеть здесь с нами, за этим столом вместе со своей матерью, которую ты только что изволил видеть, и которая так тебя напугала некоторыми своими, мягко говоря, странностями.

— Именно, «мягко говоря», — слабо защищался я от колкой иронии друга, не совсем ещё придя в себя после контакта с «Тамаркой-шофёркой».

— Конечно, — продолжал Карим, не обращая внимания на мои

самооправдательные вклинивания в его речь, — сестёр его уже тогда было, я уверен, не вернуть, но как-то помочь восстановить справедливость мы наверняка могли.

— Как сестёр?! Откуда не вернуть?.. Подожди, Карим! — мне не хотелось верить в то, что я слышал. Защемило в груди. Друзья, помнится, писали мне ещё в армию о гибели Валерки (так мы в детстве переиначивали на русский лад имена многих сверстников тюркских национальностей: Сабир — Сашка, Юнус — Юрка, Валеджан — Валерка и так далее), пытавшегося в одиночку спасти от похитителей своих сестёр-близняшек. Подробностей, правда, не знал никто — потому, наверное, и преступников тогда найти не удалось… но о смерти кого-либо из этих сестёр я и мысли не допускал — слишком много личного было у меня связано с ними обеими в юности. — Что же тогда всё-таки произошло, Карим? Расскажи, если, всё-таки, что-то знаешь, не томи душу! Неужели та ситуация так до сих пор и не прояснилась?

— Вот, давай-ка, дорогой мой, вместе её и проясним. Ты теперь крупный учёный, известный журналист со связями, в том числе и на высоких уровнях, способный добывать через разные ваши каналы недоступную для простых смертных информацию. Как вы там пишете: «Наш источник в правоохранительных органах сообщил…»

— Ну, не настолько уж я и всесильный, хотя охотно пожертвовал бы отпуском ради такого дела. Но хоть в общих-то чертах можешь ты, наконец, рассказать, что знаешь обо всём этом? — забытая, казалось, боль души моей засаднила в сердце с новой силой.

— Весело заканчивается наш с тобой сегодняшний пир, Илья, — увидев, как я поморщился от сердечной боли, грустно покачал головой Карим. — Ну, ладно, в нескольких словах и с одним условием: сегодня ты отдыхаешь, согласно первоначальному настрою, на полную, как говорится, катушку, а завтра сообща обдумаем план действий. Хоп?

— Майли², я весь внимание.

— Времени с тех пор прошло сам знаешь, сколько, но до сих пор среди местных старожилов витают уже превратившиеся в легенду так и не устаревшие слухи о нераскрытом официальными следственными органами злодейском похищении двух красавиц близняшек одним высокопоставленным мерзавцем. Ты догадываешься, надеюсь, о каком мерзавце речь. Подельники этого гада будто бы уничтожили и Валеджана, в одиночку взявшегося распутать предполагаемое убийство одной сестры и кинувшегося спасать вторую, выследив однажды, как ту увозили в машине, и

которую, по всей вероятности, ждала участь первой.

— А милиция, прокуратура? Да и, если помнишь, после исчезновения девчонок не только специалисты-оперативники, но и мы с братом искали их как могли, пока отец не увёз нас обоих на новое место жительства, далеко отсюда. Неужели так всё и заглохло?

— В этом деле много тёмного. Оно могло остаться нераскрытым по разным причинам. Вспомни, что тогда творилось из-за наплыва приезжих со всей страны на заработки в «Голодностепстрой» и другие «строи». Едва ли не половина из тех приезжих — выпущенные на свободу уголовники.

— Да-а, деньги здесь зарабатывались действительно немалые…

— В том-то и беда. За хорошие деньги здесь можно было, как, наверное, всегда и везде, особенно если ты каким-то образом близок к власти, спрятать концы в воду после совершения какого хочешь преступления.

— Но, прости, не такого же!..

— Хотелось бы так думать, да некоторая осведомлённость не даёт. Как у вас в большой журналистике говорят — «эксклюзивная». Кое-что мне удалось выяснить почти сразу после гибели Валеджана, но дальше началось непонятное. Как бы случайно я то в автомобильную аварию попадал, то, однажды, возвращаясь из гостей в соседнем районе, где меня мало кто знал, и находясь в не так уж и тяжёлом подпитии, был втянут в какой-то странный, явно инсценированный уличный скандал, во время которого задержан и жестоко избит милиционерами. Пришлось надолго притихнуть.

— Значит, весь этот маскарад нашей сумасшедшей тёть Тамары…

— Ты угадал. Прямое следствие тех событий. Сейчас, судя по практически нулевому приближению к истине прочих соискателей, только ей одной, да и то находящейся в сумеречном состоянии сознания, и известна более или менее полная картина. Остальным, если кто ещё жив — лишь фрагментами. Но и об этих остальных пытавшихся что-то выяснить и что-то помнящих людях мало что известно — кто они, где они сейчас, и что конкретно хранит их память. Так что, придётся нам с тобой, — если ты, конечно, подтверждаешь, что не против, — попотеть.

— Попотеем, куда ж деваться. Ты о тёть Тамаре поподробней, пожалуйста, Карим. Невтерпёж мне, хоть убей…

— Ладненько, слушай и запоминай. Все здесь давно привыкли к ней как к тихой сумасшедшей, регулярно посещающей эту чайхану в одном и том же, независимо от времени года и погоды, странном наряде, в котором ты её сегодня видел — грубом мужском плаще, тёмных очках, калошах. Но мало кто догадывается, что эта мрачная внешность для неё — символ мести. Именно в этом, или, во всяком случае, таком же одеянии почти тридцать лет назад она выследила и чуть не настигла злодея — организатора, по её мнению, похищения девчонок. Была отвратительная декабрьская погода: грязь со снегом, туман. Обутая в глубокие калоши, одетая в широкий плащ-балахон с поднятым капюшоном, нацепив тёмные очки — видимо, чтобы её не узнали случайно встреченные знакомые, она пробралась во двор дома мерзавца, и… лучше бы она ослепла: по двору из дома к воротам группа милиционеров тащила волоком уже не способного сопротивляться, избитого в кровь её сыночка Валеджана. Бросившись в истерике вперёд, она схватилась за грудь и потеряла сознание.

— Она тебе сама всё это рассказала? Очень уж живописно ты, Карим, рисуешь картину.

— Кое-что узнал непосредственно от неё, а что-то — от тех людей, что увозили её с этого двора в больницу.

— В какую больницу-то хоть? Районного, скажем уровня, или захолустную участковую?

— Сначала — в центральную районную. А вскоре после госпитализации, когда она в буйстве начала колошматить окружающих и кричать, что всё равно убьёт «эту сволочь» и «Аллах всех покарает за моих детей», увезли в психиатричку, где она лечилась больше года. Когда вышла, узнала, что Валеджана судили и приговорили за нападение на человека к полутора годам лишения свободы с отбыванием срока в ближайшей от дома колонии, и скоро он должен был выйти на свободу. Вот, собственно, и…

— Дальше!

— Ишь, какой ты прыткий! Я и сам не меньше твоего хотел бы знать, что дальше. Известно только, что одновременно с задержанием Валеджана «скорая» увезла в больницу хозяина дома, на которого мальчишка напал. Это был директор местной заготконторы. Защищаясь, он выставил вперёд руки, в ладони которых Валеджан, как минимум по разу в каждую, успел сильно ткнуть ножом. Исхитрился он также остриём ножа достать директора промеж глаз, и угораздил аккурат в переносицу.

— То-то она всё мои ладони разглядывала, и в переносицу уставилась так, что я чуть не обделался со страху… шрамы, что ли, выискивала? Но какая здесь со мной-то связь может быть?

— С тобой как раз никакой связи, успокойся. И погоди, не сбивай, не гони лошадей — дойдём и до шрамов, узнать о которых не только для неё, а и

вообще ни для кого не проблема — их не спрячешь, это тебе любой, даже захудалый, криминалист подтвердит. Это заграничная медицина давно и широко пробавляется пластической хирургией, дорогостоящей, между прочим, а у нас это дело пока не очень… А вот, каким образом мать Валеджана могла разузнать о подробностях схватки между ним и директором заготконторы — тайна, покрытая мраком, ведь с сыном она, говорят, так и не смогла потом увидеться: освободившись из колонии, он погиб почти сразу, известие о чём и повлекло очередную её отправку в стационар

психбольницы в состоянии сильного помешательства.

— Постоянный пациент психушек — незавидная доля, прямо скажем… и полный крест на человеческой репутации вообще.

— Не перебивай, Илюха! Ты ведь сам наверняка не терпишь, когда студенты разговаривают на твоих профессорских лекциях, или слушатели на других мероприятиях нагло встревают в твои монологи… Значит, пробыв и на этот раз в психиатричке год с лишним, выписавшись оттуда с сознанием отчасти прояснённым и узнав, что расследование дела о похищении её дочерей, объединённого с делом об убийстве Валеджана, непонятно почему приостановлено, Тамарка-ханум, как называли её друзья и близкие знакомые, задалась твёрдой целью: расправиться с организатором всего клубка этих злодейств самолично. Выяснив, видимо, путём консультаций у врачей, что шрамы, следы от швов и прочих серьёзных повреждений кожного покрова человека вообще имеют свойство сохраняться на его теле в течение всей жизни, а это значит, в частности, что оставшиеся в результате нападения Валеджана шрамы на ладонях директора заготконторы, как и точечный шрам на переносице, вряд ли когда-нибудь исчезнут, она попутно разузнала ещё об одной особой примете этого человека: глаза у него были разного цвета — один серого, другой — зелёного.

— Прошла, одним словом, курс судебной медицины. Ну, молодец, тётка!.. А ещё сумасшедшая…

— Может, всё-таки помолчишь? Или замолчу я!

— Всё, Карим, молчу, не сердись, говори, пожалуйста.

— Прекрасно понимая (не такая уж она и сумасшедшая, за исключением отдельных вспышек агрессии в адрес предполагаемых душегубов), что ещё раз в дом директора ей проникнуть вряд ли удастся из-за наверняка усиленных им теперь мер безопасности, она поехала на приём к жившей в другом конце республики известной ворожее-ясновидящей, — ну, или колдунье, ведьме, я слабо разбираюсь в той ненаучной иерархии, — чтоб хотя бы с помощью магии как можно ближе подойти к истине по печальным событиям с детьми, убедиться в объективности собственных догадок, а убедившись, выследить супостата вне его дома, и — уничтожить.

— Неужели в век просвещённого атеизма, особенно в нашей стране с идеологией отрицания всяческих чудес кто-то ещё верит в какие-то колдовские силы и обращается за помощью к разным шаманам-шарлатанам, — опять недисциплинированно вклиниваясь в речь своего друга, усмехнулся я.

— Во-первых, прижмёт — побежишь не только к «шаману-шарлатану», как

ты выражаешься, а и к самому чёрту. А во-вторых… не всё так просто и однозначно, как вам, современным учёным-атеистам, иногда кажется, — на этот раз безболезненно проглотил Карим мой очередной слушательский проступок. — Бывает, что нетрадиционными методами распутываются настолько сложные преступления, что диву даёшься. К счастью, мне удалось познакомиться с той колдуньей, которая и сегодня ещё жива, и, обладая потрясающей памятью, помнит в подробностях визиты к ней, в том числе и многолетней давности, многих клиентов, а уж таких заметных людей, как мать Валеджана — сам Бог велел. Она честно, без малейшей утайки даже в мелочах, мне всё рассказала. Причём — под магнитофонную запись, что у колдунов по меньшей мере не приветствуется.

Короче говоря, при встрече бабка, взвесив в руке узелок с золотыми украшениями и тому подобными драгоценностями, скопленными Тамарой за всю жизнь, засуетилась перед ней, как перед царицей. За такое вознаграждение стоило не только добросовестно поработать по проблеме клиента, рассказав ему всё, что можно и чего нельзя, но и облизать его с головы до пят.

— Мужчина, которым ты интересуешься, — заявила после серии колдовских манипуляций старая ведьма, — очень, кстати, богатый и солидной внешности, любит, приезжая специально для этого издалека, посещать чайхану у речки с плакучими ивами по берегам. Но человек он занятой и бывает там нечасто. А когда бывает — пирует с размахом. Глаза у него, как ты уже где-то и без меня разузнала, разные, и, видимо, тяготясь этим досадным для него промахом природы, на людях он обычно надевает затемнённые очки. На обеих его ладонях, и это ты тоже уже знаешь, — заметные шрамы, по причине чего, тоже не желая демонстрировать людям свои пусть небольшие, но увечья, руки он обычно на стол не кладёт, и почти всё время, когда не ест и не пьёт, перебирает чётки. Ну, и на переносице, как тебе опять же известно — шрам в виде большой точки.

— Все эти шрамы ему оставил на память мой покойный сыночек Валеджан, — углубившись слегка помутневшим взглядом куда-то внутрь самой себя, прервала старуху Тамара. — Как будто знал, что я буду разыскивать убийцу, и хотел помочь мне — ведь по этим шрамам найду мерзавца хоть под землёй.

— Ты и об этом знаешь? Но, если со шрамами всё очевидно даже для глупого — они на открытых частях тела, и долго скрывать их от людей просто невозможно, то подробности их происхождения, если раны наносились без свидетелей, доступны не всякому даже ясновидящему, а не то что беспомощным в загадках такого уровня государственным сыщикам. Да и я ничего подобного тебе пока не говорила.

— А ты что — пуп земли? И без тебя люди совсем никакие, не способны ни думать, ни сопоставлять факты, события, обстоятельства, разные красноречивые мелочи? Ну, ладно, рассказывай, как твои коллеги гадалки говорят — что было, что будет, и чем сердце успокоится…

— Ай, какая ты умная, прелесть моя! Я как раз хотела сказать тебе, что логически ты всё правильно вычислила, и у меня нашла только подтверждение своим умозаключениям. Но… это по тем моментам, которые в прошлом. А вот в отношении того, что будет впереди, тут, милая, — сложнее. Многие путают, не различают нашего брата по профессиональному признаку. Гадалки, например, — картёжные, на кофейной гуще, хироманты по ладони и тому подобные «прорицатели», несть им числа, вплоть до шатающихся по улицам и за гроши предлагающих всем желающим свои услуги — вовсе не мои коллеги, это самый низкий ранг в нашей табели, если можно так выразиться. Здесь больше угадывание (обрати внимание — от слова «наугад») по психологическому портрету клиента. И в этой среде — больше всего псевдо-гадалок, шарлатанов, мелких жуликов. Ясновидящие — серьёзнее, но и среди них не всякому дано правдиво, а главное — точно предсказывать…

— И что же, в таком случае, относительно моей конкретной судьбы — исполнения желаний, достижения целей, — будет? Ответь «правдиво и точно», если ты такая уникальная.

— Прости старуху за излишнюю, может быть, говорливость, но почему-то запала ты сразу, с первой минуты, мне в душу, и хочется не просто помочь тебе узнать правду, которую ты ищешь, но и скорректировать события под твои желания, не вмешиваясь в эти желания. А вмешаться, желая тебе добра, очень хочется…

— Позволь уж мне оставаться хозяйкой хотя бы в этом. Так что же, всё-таки, будет, товарищ, ой извини, здесь наше общепринятое советское «товарищ», наверное, не совсем уместно — вы ведь люди, как говорится, не от мира сего… — госпожа ясновидящая.

— Разреши и мне, в свою очередь, досказать своё разъяснение до конца. Я и не ясновидящая, хотя имею достаточные способности, и неплохо владею и их ремеслом. Те могут многое видеть, но реально влиять на события — удел лишь наиболее, а в отдельных случаях, особо посвящённых. В частности, это маги, ведьмы, колдуны. Некоторые из них, как и самые способные ясновидящие и астрологи — люди известные и уважаемые, даже бывает, с мировым именем.

— И ты — из этой самой сильной и, значит — страшной когорты? Не зря, видно, слава о тебе по всей республике ходит…

— Про сильное-страшное ты, бриллиантовая моя, верно заметила. Потому и стараемся мы, по возможности, отговорить каждого своего посетителя от необдуманных шагов… ведь за всё приходится, так или иначе,

платить — небо не обманешь. И, не подкупишь…

— Я всё обдумала, иных решений не будет. Давай, ближе к делу о том мужчине, по душу которого я к тебе пришла.

— Ну, скажу я тебе… вижу, не с добром его ищешь, хотя и он тебя, не спорю, сильно обидел. Помни, однако: судьба твоя, так уж предопределено свыше, полностью зависит от тебя самой. Забудешь об этом человеке, простишь — проживёшь, слава Аллаху, долго. Причинишь ему зло — как минимум такое же точно зло получишь в ответ. Причём, скорее всего —

сразу же, немедленно. Так что, подумай, прежде чем на что-то решишься.

— Допустим, решилась…

— Ты хорошо подумала?

— Да. И ещё раз повторяю: других решений не будет.

Старуха вздохнула, отошла в угол комнаты, повозилась-позвякала какими-то чашками-плошками и вернулась с маленькой пиалой в руке:

— Тогда выпей-ка вот этого отвару. Это сильное, заряженное магической энергией средство — одного глотка достаточно, чтобы замысленное тобой рано или поздно обязательно свершилось.

— Лучше рано, чем поздно.

— А это уже как звёзды распорядятся. Главное — конечный результат задан, и с этого момента предопределён.

— Ты ещё и астролог?.. А вообще, прости за любопытство, ты какая?

— Имеешь в виду — белая или чёрная?

— Да, я не очень в этом разбираюсь, но, говорят, маги, ведьмы… есть чёрные, то есть злые и корыстные, и есть противоположные им — белые…

— В данном случае это не суть важно. Тебе ведь нужен результат, да? Или, всё-таки — вывеска?

— Результат, конечно… прости, старая, за бестактный вопрос. Понимаю, кто захочет — сам скажет.

— Вот и хорошо, что понимаешь. Главное в таких делах, как наше с тобой — результат, и только результат, а процесс… он лишь в любовных утехах и прочих грешных удовольствиях, вроде обжорства, например, важен. Так что иди по тому пути, на который решилась, прямо, и никуда не сворачивай.

— Спасибо за аудиенцию, но, разреши ещё вопрос напоследок?

— Если он не касается недозволенной простому смертному информации…

— Вас милиция, власти не преследуют? Ведь ваша деятельность, да и вообще мистика всякая идёт откровенно вразрез с идеологией нашего материалистического государства, строящего коммунизм, в котором ни Богу, ни чёрту место не предусмотрено? На костре, конечно, не сожгут — не те времена, но посадить или сослать, куда Макар телят не гонял…

— Э-э-э, драгоценная моя… на этот счёт можешь быть спокойна — ни меня, ни моих собратьев по ремеслу никто никогда не тронет. Если бы ты знала, сколько высоких чинов регулярно пользуется нашими услугами! Ко мне, например, вся, считай, руководящая районная партийно-советская верхушка тайком друг от друга захаживает! Приезжают и издалека разные люди, в том числе знаменитости разные, и о-очень большие начальники — у многих в жизни непонятные проблемы возникают, трудно разрешимые без вмешательства магических сил…

— А ты сам-то, Карим, — опять, в который уже раз, не удержался я, чтобы не перебить и не подковырнуть приятеля, — как коммунист, веришь во всю эту чушь? Сдаётся мне, что, по меньшей мере, не отрицаешь…

— А я, между прочим, даже и не рядовой коммунист. Карим Умурдзакович Умурдзаков³, да будет тебе известно — ещё и секретарь первичной партийной организации школы! Коммунистом живу уже с четверть века, и коммунистом умру. И наша мораль полностью совпадает с божественной, о каком бы атеизме, возведённом в ранг государственной политики, ни разглагольствовали наши вожди с официальных трибун.

— То есть?..

— То есть, на этой грешной земле мы, настоящие, а не номенклатурные коммунисты боремся за всеобщую справедливость подобно тому, как божественные силы стараются вершить её там, наверху, в масштабах вселенной. А ты сам разве не такой как я? Только не лицемерь, ответь честно, — здесь не кафедра университета, а дружеское застолье, где тебя не продадут…

— Ну, если честно, я просто стараюсь жить по правде, по-человечески. Тьфу, чуть, в тон тебе, не сказал «по-божески»…

— А ты не тьфукай, когда о таких высоких материях рассуждаешь! Значит, по-божески, говоришь? Вот, то-то же. И так же, как мы с тобой, самые разные люди вносят каждый свой вклад в построение общей гармонии.

— В том числе и колдуны?

— В том числе и колдуны, как бы тебе ни хотелось думать обратное.

— Хорошо, товарищ парторг школы, и чем же кончился поход тёти Тамары к ворожее-ясновидящей-ведьме-колдунье и так далее?

— Старуха вроде как сказала, что, дескать, обращаются к нам, посвящённым в тайны вселенной, со своими проблемами болячками многие, но за тебя, золотко, я буду переживать особенно, хоть это и не в наших правилах — волноваться за кого-то вообще…

Тамарка-ханум поняла, что умрёт сразу, как только выполнит свою миссию, с готовностью в душе согласилась с этим и, уточнив у колдуньи ещё раз координаты чайханы, в которой должно произойти главное событие её оставшейся жизни, распрощалась с ней.

— Да-а, Карим, из тебя великий сценарист мог бы получиться. Излагаешь так красочно и правдоподобно, что слушатель, внимая тебе, как будто готовый фильм смотрит. Может, не поздно ещё переквалифицироваться из провинциальных учителей в мастера мирового кинематографа, или хотя бы —

центрального отечественного?

— Поздно, Илюха.

— Что так?

— Не смогу я уже, пока живой, бросить свою работу, которая давно, много лет для меня плоть и кровь, как говорится, и — естественное состояние души; никогда не брошу своих учеников — мальчишек и девчонок, которые верят мне зачастую больше, чем родителям и другим близким людям… Но, при всём том, — можешь, конечно, смеяться, — а и в самом деле я изначально настолько проникся темой нашего с тобой настоящего разговора, что как подробнейший рассказ старухи-колдуньи, так и всё услышанное из других источников в течение почти полных трёх десятков лет, врезалось в мою память накрепко, и действительно легко могу представить события в виде полнометражного фильма. Как будто в тех событиях сам участвовал теснейшим образом. Да и — правдоподобность с правдивостью давай-ка, не будем смешивать. Я излагаю именно правдиво, честно, как и та сразу полюбившая в тёть Тамару как родную дочь колдунья… так что, не опускай меня, пожалуйста, до уровня фантазёра-выдумщика.

— Что ж, простите великодушно, уважаемый учитель Карим, ничего, кроме искреннего уважения и понимания, такой ответ не заслуживает. Беру своё кинопредложение обратно. Продолжай, пожалуйста…

— Спасибо за разрешение, вы очень любезны, профессор Илюха. Продолжаю… в общем, с тех пор, то есть после столь жизнеопределяющего общения со старой ведьмой, наша с тобой тётя Тамара вот уже много лет, проживая в маленьком, стоящем особняком недалеко от этого кишлака домике-кибитке недалеко от этого кишлака, как только узнаёт, одной ей известным образом, что в этой самой чайхане, где мы с тобой сейчас находимся, появился новый заезжий солидный гость, идёт сюда. Всегда — в том же наряде, что и в момент первой её попытки мести. С одним и тем же извинением за забытые дома спички просит у «объекта» прикурить, высматривает под любым предлогом, вплоть до предложения погадать, цвет его глаз и шрамы на переносице и обеих ладонях. Вот тебе и объяснение того внимания, с которым она разглядывала некоторые фрагменты твоей внешности и от чего ты, по собственному признанию, чуть в страхе не наложил в штаны.

— Ну, не так уж я и испугался…

— Охотно верю — не струсил, а так… переволновался чуток. Но, в любом случае — на сегодня всё, лично я выдохся. И ты, вижу, — тоже. Так что, давай теперь, Илюха, напьёмся — резюмировал и впрямь явно эмоционально подуставший Карим.

Я безоговорочно поддержал приятеля в его желании: уж один-то относительно беззаботный вечер перед таким непростым делом, какое нам предстояло в связи с сегодняшней затеей, подарить себе мы имеем полное право. Тем более что дружеский пир, посвящённый встрече после очередного, не в один год, расставания, уже и так был, не считая некоторых заминок, в разгаре.

***

На следующий день я созвонился по международной телефонной связи с редакцией своего журнала и с университетом, в котором планировал прочитать курс лекций, и попросил в журнале дополнительный отпуск, а в университете тайм-аут по личным обстоятельствам, чувствуя, что основного времени моего «отдыха» на наше с Каримом задуманное расследование может не хватить. Согласие обеих организаций, хоть и с некоторым недовольством их руководителей, было получено.

У Карима же с дополнительным отпуском ничего не вышло, да иначе и быть не могло: начался учебный год. Работая завучем местной средней школы, он фактически «тянул» в ней всю руководящую работу, нередко замещая и директора, и некоторых учителей, штат которых никогда не был укомплектован полностью. И, конечно же, коменданта… Эта на редкость плодовитая даже для среднеазиатской сельской местности женщина — орденоносная мать-героиня регулярно уходила в декретные отпуска. Но, всякий раз — ненадолго. Обычно, уйдя перед самыми родами, она очень скоро, с очередным грудным младенцем на руках, возвращалась на работу. Уж никак ей не хотелось надолго расставаться с таким хлебным местом: ведь при школе был интернат, а при нём — столовая с продуктовым складом. А в обязанности коменданта, кроме поддержания в порядке учебного и спальных корпусов, входила ещё и выдача продуктов. Ну, какая мать такого многочисленного семейства, как у неё, даже если половина её чад — те, что достигли школьного возраста, благополучно пребывает на официальном иждивении у государства, то есть, учится и воспитывается, всячески обихаживается в этом же интернате, откажется от такого тёплого местечка! В периоды же её коротких вынужденных отлучек — буквально до роддома и обратно — продукты выдавал и неплохо управлялся с остальным немалым и беспокойным хозяйством безотказный и честный Карим-ака.

Но первую очередь, конечно, жила за Каримом как за каменной стеной молодая, красивая, энергичная и высокообразованная директриса Мукарама Юлдашевна, не только плодотворно готовившаяся к защите кандидатской диссертации, но и регулярно публиковавшая умные статьи по специальности в областных газетах и центральных научно-педагогических журналах. Из-за необходимости присутствовать на бесчисленных конференциях, пленумах, съездах и прочих ответственных общественно-политических мероприятиях, куда её неизменно и, похоже, с удовольствием приглашали руководители республиканской системы народного образования, она почти постоянно находилась в разъездах, появляясь в своём директорском кабинете как редкий солнечный луч в беспросветно-суетливых школьных буднях.

В этот солнечный луч был тайно и поголовно влюблён весь контингент мальчишек-старшеклассников, с томлением ждавший её возвращения из каждого очередного вояжа. Появившись, весёлая Мукарама быстренько организовывала ряд контрольных работ по своей любимой математике, ставила всем, кроме отъявленных оболтусов, хорошие оценки, давала обычный и привычный инструктаж завучу Кариму Умурдзаковичу, и… упархивала, как красивая экзотическая бабочка, в следующее приятно-полезное путешествие. А Карим-ака, вздохнув, опять и опять безропотно брался за бразды правления.

Во всей округе не было, пожалуй, человека, который хоть раз не обратился бы за советом или помощью к «Укитувчи»⁴ — этому педагогу с большой буквы. Только так его и называли местные жители, независимо от их возраста, служебного и общественного положения. Для учеников же и

коллег-педагогов он был просто Карим-ака, который знает и умеет всё.

В неизменной классической чёрно-белой тюбетейке и белоснежной национальной рубахе навыпуск, Укитувчи давно стал в этих краях своеобразным символом справедливости. Где бы он ни появлялся, всегда вызывал у окружающих стремление если не быть, то хотя бы казаться лучше. Грубияны в его присутствии демонстрировали вежливость, подвыпившие притворялись трезвыми, прохиндеи и развратники, напустив на лица выражение самой невинности, принимались благочинно рассуждать о нравственности, а набедокурившие подростки испытывали нечто вроде уколов совести и смиренно обещали исправиться. Обыкновенные же, приличные люди чувствовали себя рядом с ним комфортно, и вели себя соответствующим образом — естественно и спокойно. Ему доверяли, с ним советовались по житейским вопросам любой сложности.

Такой сподвижник в поисках истины, при всей его занятости, был для меня сущим кладом. И во многом благодаря именно ему, Кариму, к концу моего дополнительного отпуска в нашем распоряжении было исчерпывающее досье по интересующим нас с ним событиям.

Итак, что же рассказали люди и документы?..

I

В середине 1950-х годов, когда одним из важнейших направлений в экономическом развитии советского государства провозглашалось освоение целинных и залежных земель, в обычном узбекском селе в семье счастливых молодожёнов Амирхана и Тамары Азимовых ровно через девять месяцев после свадьбы родилась тройня — две девочки и мальчик. Девчонок назвали Гульнарой и Динарой, их братика — Валеджаном.

Ещё не отшумел грандиозный той⁵ по этому поводу, а романтически настроенные муж и жена уже крепко задумались, как наиболее пристойно решить проблему временного расставания с новорожденными. Ведь для настоящих комсомольцев, недавно окончивших шоферские курсы и выбирающих жизненный путь, целина — дело чести. Но жить в возведённом наспех бараке или брезентовой палатке с младенцами, да ещё сразу тремя — слишком сложное, да и рискованное для здоровья малюток дело. Мысль же оставить их, ради немедленного отбытия, на руках престарелых родителей Амирхана, по здравому рассуждению отпала сама собой: малюткам в первые месяцы жизненно необходима материнская грудь. Скрепя сердце, решили с полгодика потерпеть, довольствуясь прослушиванием радиопередач и чтением газетных репортажей о трудовых свершениях молодых целинников там, где творится сегодня история создания несокрушимого хлебно-продовольственного могущества великой страны.

Едва выдержав эти полгода, начали паковать чемоданы. Но проблема разлуки усугубилась теперь ещё и другой естественной причиной — день ото дня неудержимо росла нежность и крепла родительская любовь к поначалу наперебой кричащим, требуя к себе практически круглосуточного внимания, затем всё активнее что-то лопочущим человечкам. Хорошенькие голосистые девчушки всё больше становились похожими на своего стройного, с гордой посадкой головы, гладкокожего и кудрявого отца Амирхана, а энергичный, крепенький Валеджан начинал проявлять в себе многие черты матери — своенравие, требовательность, грубоватую, но яркую красоту лица, гибкость и силу тела. Сердца молодых разрывались, но о том, чтобы отступить, речь не заходила принципиально. Иначе, как же они смогут причислить себя к славному племени советских комсомольцев-добровольцев, о которых

сложено и слагается столько хороших патриотических песен?

Так что, никакие душевные колебания, при всей их естественности, не могли кардинально повлиять на планы молодых супругов, а посему единогласно было решено: безусловно подчиниться пламенному патриотическому порыву, но надолго младенцев не оставлять и, как только обустроятся на новом месте, забрать их к себе. Ведь целина — не на один день. В её новых совхозах обязательно будут строиться не только уютные просторные жилые дома, но и детские сады, школы. Пусть не всё сразу, но — обязательно. Да и хорошие заработки занимали в мечтах и планах будущих целинников не последнее место. Профессия у них — одна из лучших, высокооплачиваемых, и со временем они сумеют обеспечить своим детям по-настоящему счастливую жизнь.

II

Не задалось, увы, целинное счастье Азимовых. И, как это ни обидно, виной всему явились именно те молодость и красота, которые уже сами по себе считаются счастьем человеческим…

Так уж, с самого зарождения человечества, складывалось бытие земное, что рядом с великой красотой всегда шли по жизни великие испытания — в виде собственных искушений в ответ на льстивое внимание и восторги поклонников, или же опасностей со стороны, порождаемых завистью некрасивых соперниц и соперников, богатых или просто влиятельных сластолюбцев, порочностью извращенцев. И вся многовековая история целых стран и народов вряд ли может похвастать множеством случаев, когда в одной и той же чьей-то судьбе мирно уживались красота и счастье. А если природа, расщедрившись, одаривает прекрасной внешностью сразу обоих влюбленных, то и испытания на их долю выпадают гораздо-гораздо большие.

Исключением из этой невесёлого жизненного расклада не удалость, как это ни печально, стать и такой гармонично-яркой и жизнелюбивой, обожавшей друг друга и мечтавшей о честном трудовом счастье супружеской

паре, как Тамара и Амирхан родом из благословенной Ферганской долины⁶.

III

Прибыв по комсомольской путёвке в один из вновь созданных казахстанских целинных совхозов в горячую пору уборочной страды, молодые, не отдохнув с дороги, сразу же окунулись в гущу событий. Амирхан принял освободившийся после какого-то испугавшегося трудностей и позорно бежавшего с целины маменькина сынка совсем новенький грузовик-полуторку, на котором они с Тамарой, сменяя друг друга, круглосуточно возили с поля на элеватор зерно невиданного доселе урожая.

До конца уборочной они толком и не виделись, встречаясь урывками в моменты пересменок, когда передавали друг другу машину. Питались в импровизированных столовых на полевых станах, спали, в соответствии со сложившимся рабочим графиком, по очереди в выделенной им комнатке семейного барака. И всё же, несмотря на перенапряжённый ритм начала своей трудовой целинной жизни и полное пока отсутствие жизни личной, считали свою судьбу на первых порах удавшейся.

IV

Торжественное подведение итогов жатвы местные власти решили приурочить к празднованию годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. В предпраздничный вечер накануне традиционной демонстрации трудящихся, готовящихся завтра с флагами и транспарантами пройти нарядными колоннами по центральной площади и главным улицам райцентра, районный Дом культуры был заполнен целинниками до отказа. Из областного центра и столицы республики прибыло по такому случаю высокое начальство. У парадного входа и в холле играли духовые оркестры. Настроение царило приподнятое. Каждый из присутствовавших чувствовал себя именинником — никто из них не посрамил чести целинника-первопроходца. Ведь те, кто сплоховал, либо давно разбежались-разъехались, либо остались в этот вечер дома. Здесь же, в этом празднично убранном зале, собралось сейчас достойное большинство.

После нескольких произнесённых официальными лицами приветственных речей, часто прерываемых аплодисментами, председательствующий с видом человека, преподносящего обществу приятный сюрприз, объявил:

— А теперь слово предоставляется орденоносцу, Герою Советского Союза и Социалистического труда, в недалёком прошлом не только славно повоевавшему гвардейскому офицеру-командиру переднего края, но и, когда Родине понадобился его талант строителя, в тяжелейших боевых условиях — под артогнём и авиабомбёжками противника восстанавливавшему повреждённые и строившему новые аэродромы для наших славных соколов, бомбивших ненавистного врага вплоть до его фашистского логова — Берлина, а ныне начальнику главного управления строительства целинных совхозов Артемию Ивановичу Богатырёву!

Зал буквально взорвался овацией, красноречиво свидетельствующей о доброй славе и огромном авторитете среди целинников вышедшего к трибуне высокого широкоплечего мужчины в кителе военного покроя, с лёгкой сединой на висках и двумя золотыми геройскими звездами на груди.

— Товарищи!.. — заметно волнуясь, и с облегчением дождавшись тишины, начал Артемий Богатырёв. — Разрешите от имени нашего главка и от себя лично поздравить вас с большой, самой мирной на свете победой. Хотя впереди ещё немало самоотверженной работы, трудовых героических дней и бессонных ночей, главное можно смело считать свершившимся: целина, прибавляющая миллионы пудов хлеба в закрома нашей любимой Родины, поднята! И сделано это вашими золотыми руками, дорогие мои…

Переждав очередной шквал аплодисментов, немного оправившийся от

волнения оратор продолжал более спокойным, выровнявшимся голосом:

— Золотые руки и горячие сердца, светлые устремления и преданность идеалам коммунизма — основная отличительная черта чудесного племени молодых строителей нового общества. Вот сейчас я вижу в зале очень много молодёжи. Большинство даже. А ведь многие из присутствующих, отправляясь по зову сердца покорять целинные земли, оставили дома близких, любимых и даже малолетних детей. Например, среди вас сейчас находится супружеская пара, незадолго до отъезда на целину сыгравшая свадьбу и родившая на свет аж целую тройню! Это — члены комсомольско-молодёжной бригады шоферов Тамара и Амирхан Азимовы, победители социалистического соревнования на перевозке зерна нового урожая. С удовольствием сообщаю, что оба за свои трудовые достижения представлены, в числе лучших из лучших, к правительственным наградам. А от руководства главка хочу прямо сейчас вручить им ключи от квартиры номер один в новом, только что сданном в эксплуатацию доме. И ещё… — подняв руку, приостановил нарастающие из зала рукоплескания оратор, — с ещё большим удовольствием я уступаю своё место в президиуме сегодняшнего торжественного собрания этим достойным представителям советской молодёжи. Тамара и Амирхан, прошу на сцену!

Зал уже не сдерживал аплодисментов, провожая восторженными взглядами с трудом узнаваемую молодую красивую пару, которая, смущаясь от столь неожиданного внимания к себе такой уймы народа, продвигалась по среднему проходу зала от задних рядов к сцене. До сих пор их видели только порознь, чумазых и в пропылённой рабочей одежде, его — в кепке набекрень, её — в плотной белой косынке, хоть в какой-то мере, да спасающей голову от перегрева палящим солнцем. Сейчас она была в расшитой цветными узорами светлой праздничной тюбетейке, из-под которой тяжело свисали роскошные чёрные косы, в ярком узбекском народном платье, с насурьмлёнными бровями и румянощёкая. Высокогрудая, с гибким станом и крутыми бёдрами Тамара, казалось, не шла, а изящно плыла сквозь море людей, которых всех сразу любила сейчас почти как оставленных дома тройняшек. И чувство это, судя по разлившейся в зале атмосфере доброжелательности, нескончаемым улыбкам и подбадривающим выкрикам, было искренне взаимным. Позади, чуть сбоку, нежно поддерживая её под руку, двигался высокий стройный смуглый красавец в новом костюме, с аккуратно постриженными чёрными усами и в ярком, не совсем умело повязанном галстуке.

Как только они поднялись на сцену, сидевшие в президиуме солидные мужчины встали и по очереди пожали им руки, а Артемий Богатырёв вручил по почётной грамоте и ключи от квартиры. После чего обнял и от души крепко расцеловал сначала Тамару, потом Амирхана, предложил им, как и обещал, места в президиуме, в том числе и одно из этих мест — своё, а сам под шум новой волны рукоплесканий скромно спустился в зал.

Эх, Артемий, Артемий! Всем ты хорош: и силён, и умён. Не раз перехитрил ты смерть на поле боя, а, пройдя через всю грязь и жестокость

войны, не утратил благородства души. Не оставил ты и свою израненную и покалеченную, превратившуюся в беспомощного инвалида боевую подругу, в отличие от поступавших совсем наоборот многих других фронтовиков, избалованных послевоенной нехваткой здоровых мужчин при небывалом обилии изголодавшихся без мужской ласки красивых женщин. А тут… продержавшись столько лет, дрогнуло-таки твоё закалённое сердце, допустило запавшую в него искру, способную, разгоревшись до жаркого пламени, спалить в пепел и само сердце, и разум.

Но вовсе не в этом главная твоя ошибка, Артемий, если вообще правомерно считать ошибкой то, что человеческому разуму никак не подвластно — допускать или не допускать к своему сердцу, принимать или не принимать дарованное Богом чувство. Нет, конечно, ничего тут от тебя, как и от любого иного, хоть трижды стойкого и порядочного мужчины, окажись он на твоём месте, не зависело бы ни при каких обстоятельствах. Промах твой — а вот тут уже от ума кое-что зависит! — немного в другом: негоже прилюдно целовать азиатскую женщину, да ещё в присутствии её собственного мужа. Даже — по такой уважительной причине и такому официально-торжественному поводу, как сегодня.

Ты не заметил, как почернел вдруг лицом Амирхан? А ведь следовало тебе, умудрённому жизненным опытом, знать, что кровь предков, текущая в жилах мусульманских мужчин, ой как сильна своей генетической памятью к тем временам, когда посторонний не имел права к чужой жене не то что прикоснуться, а даже видеть её лица. Ну, что ж, посмотрим, что будет дальше…

V

Счастливая Тамара не чуяла под собой ног от радости, когда они с мужем возвращались поздно вечером в ставший вдруг таким неинтересным барак. Неужели у них теперь есть свой угол — целая квартира, в которую они могут вселиться хоть завтра, прямо в праздничный день? И прямо с той же послепраздничной ночи она имеет полную возможность не спеша и досыта налюбиться со своим сладкоголосым красавцем Амиром, не стесняясь, как было до этого, громко (возможно — притворно) храпящих за тонкими стенами барачных соседей!

Не замечая какого-то необычного сопения непривычно молчавшего всю дорогу мужа, Тамара обернулась и крепко прижалась к нему:

— Ой, Амирка, как я тебя люблю! Теперь ты сможешь свободно и сколько угодно, хоть во весь голос, распевать дома песни, репетировать для своей художественной самодеятельности. А главное, деточек наших привезём… как только садик достроят. Как я по ним соскучилась!

— Поживём — увидим… — уязвлённая мужская гордость Амирхана, перед глазами которого всё ещё упорно стояла сцена их поздравления в Доме культуры, когда ставший отныне ненавистным большой начальник целовал ЕГО жену, пыталась бороться с нежной страстью к ней.

— Что случилось, Амирхан? — упавшим голосом, ничего не понимая, еле выговорила Тамара. — Тебе плохо?

— Да нет, всё хорошо, и даже очень. Особенно тебе и этому… Герою.

— А-а, вот ты о чём. Чудак! — облегчённо вздохнула она, убедившись, что муж, слава Аллаху, не заболел, а всего лишь нелепо ревнует к совершенно безобидному эпизоду. — Ведь не я же его обняла… а у них, наверное, так принято, когда поздравляют. Этот, как его — протокол.

— Меня такие протоколы не устраивают! Если без них не обойтись, давай уедем. Поживём пока опять у моих родителей, потом построим свой дом, будешь детей воспитывать. А я без дела не останусь, шофера везде нужны.

— Ты с ума сошёл? Интересная жизнь здесь, на целине, только начинается!

— Интересная для кого?

— Для нас с тобой и для детей наших, которых уже есть куда привезти. Ну, успокойся, пожалуйста. Пусть ещё кто-то ко мне только попробует приблизиться, хоть с медалькой обещанной, хоть с орденом… мигом забудет, зачем подходил! Я ведь только тебя одного воспринимаю как мужчину, и ты это прекрасно знаешь. Ну, пойдём скорее домой! Я так истосковалась по настоящей, ничем не сдерживаемой твоей нежности, Амирка, за время этой насквозь прослушиваемой и во все щели просматриваемой барачной жизни, не могу больше ждать… даже переезда в новую квартиру. Пошли же!..

Амирхан, как ни изощрялся подольше попроявлять мужскую суровость, всё же не устоял под ласками жены. Вспыхнувшая несколько часов назад в его душе жгучая ревность теперь и самому ему представлялась несерьёзной и, едва добравшись до своей комнаты в бараке, они наконец-то решились не обращать внимания на всё слышавших, как им не без причин казалось, соседей и на всю ночь отдались той сладчайшей страсти, с которой любили друг друга с первого мгновения их знакомства и хотели любить вечно.

VI

После новоселья Азимовы вплотную занялись ремонтом, приведением в

безукоризненное рабочее состояние своего грузовика, основательно

основательно потрёпанного в ходе уборочной и последующих осенних сельхозработ. Когда, наконец, был достроен и открыт давно обещанный властями детский сад с яслями для самых маленьких, съездили на несколько дней на родину в Узбекистан, где надарили кучу подарков родственникам и друзьям, забрали детей, нажитое за короткую супружескую жизнь небогатое добро и, вернувшись в свой целинный совхоз, некоторое время жили хоть и, будучи занятыми от зари до зари, нелегко, но — относительно тихо и спокойно.

Долго, однако, такое тихое спокойствие продолжаться не могло согласно элементарной логике: как интересные во многих отношениях, сильные, незаурядные личности, Амирхан и Тамара просто не могли быть не востребованы общественно-политической жизнью, особенно в стране, активно строившей коммунистическое завтра. Он, обладавший прекрасным голосом и абсолютным музыкальным слухом, был замечен руководством отдела культуры райисполкома и, получив соответствующее приглашение с обещанием всяческих льгот, стал все без исключения вечера пропадать на спевках патронируемого районным управлением сельского хозяйства хора, в составе которого исполнял нередко сольные партии, совмещая эти занятия с репетициями народного театра, где как талантливый, хоть и без специального образования, исполнитель различных, в том числе и заглавных, а то и главных ролей быстро набирал вес. Она — волевая, рассудительная и трезвомыслящая даже в сложных ситуациях работница, быстро выросшая до должности бригадира шоферской бригады, серьёзная мать, да ещё и обаятельная красавица, была избрана секретарём совхозного комитета комсомола. Одновременно оба вступили кандидатами в члены КПСС⁷. Жизнь сделалась ещё интенсивнее, без малейших просветов, которые можно было бы назвать досугом, свободным временем…

Однажды, нежданно-негаданно, Тамару пригласил на индивидуальную непротокольную беседу секретарь партийного комитета совхоза, по сути и традиционно в советской административно-управленческой иерархии — комиссар, второй человек на предприятии, и с некоторой грустцой в голосе повёл разговор, судя по интонации — явно не желаемый для него самого, но, видимо, обязательный как директива, спущенная негласно «сверху», и не просто сверху, а, как выявилось впоследствии — через районное руководство из высших эшелонов областной власти.

— Понимаешь, Тамарочка, жизнь — такая уж не совсем и не всегда справедливая штука… лучших людей из любой организации всегда стараются забрать себе организации вышестоящие. Вот и вы с Амирханом, что вполне закономерно и естественно, приглянулись там, в верхах. А мы, ваше тутошнее начальство, вложившее в вас душу и сердце, сами здесь в вас нуждаемся как в передовиках производства и способных общественниках, полюбили вас как родных. И товарищи по работе вас уважают, ценят.

— Спасибо, конечно, на добром слове, — насторожилась Тамара, — но, причём здесь какие-то верха? Да мы ж только обживаться начали. Нам здесь

нравится — работа хорошая, по общественной части очень даже нескучно, дети пристроены, соседи хорошие, которые всегда и с детьми, если надо побудут, и по хозяйству помогут, и вообще… кто кого забирает-то? И куда?

— Ну, с детьми вы и в городе не пропадёте, там ещё и получше для них условия будут.

— Какой город, о чём вы?

— Областной центр.

— А целина? Мы зачем сюда ехали? За романтикой, осваивать новые земли, давать стране рекордные урожаи хлеба и всё такое. А городов и в нашем Узбекистане полно — хороших, красивых и… каких хочешь.

— Да никто у вас целину не отбирает, Тамара. Областной целинный город — это тот же передний край борьбы за рекордные урожаи, и, надо полагать, значительно серьёзнее, чем наш маленький совхоз. А суть вопроса вот в чём. Твоего Амирхана на одной из репетиций слышали гости из области, и обнаружили в нём большое дарование. Хотят пригласить в город и, немного подучив, принять артистом в настоящий, может, даже, академический театр.

— А я?

— Не пугайся, никто тебя с любимым разлучать не собирается. Тебе могут предложить в том же областном центре работу на легковой автомашине «Победа». Квартиру, как семье с тремя малолетними детьми, дадут сразу. Благоустроенную, с ванной и тёплым туалетом, с газовой плитой на кухне. Бельё тебе будет стирать машина, а если не захочешь и на машинке — сдашь в прачечную, где мигом и дёшево отстирают-погладят, будь здоров… ну и другие удобства, не то, что здесь…

— А мне, всё-таки, и здесь неплохо…

— Не будь эгоисткой, Тамара, ты ведь не такая. Поговори-ка, лучше, с Амирханом.

— А почему вы сами ему обо всём этом не скажете?

— Дело в том, что он, как мы уже успели заметить, мягко говоря, ревнив. А возить на «Победе», как понимаешь, тебе придётся большого начальника — мужчину. Других вакансий на легковых машинах на сегодня, к сожалению, в этом городе нет. Предлагать же грубую работу на тяжёлых машинах не хотят, поскольку ты, как-никак, очень красива, и лучше бы подольше сохранила свою женственность — для своего же мужа и детей. Ведь грузовик, и ты, вероятно, чувствуешь это сама, постепенно, но неумолимо огрубляет. С годами женщина вообще становится похожей на мужика, делается своей, а вернее, что совсем уже ненормально, — своим в мужской рабочей среде. Таким, понимаешь, гибридом — жено-мужик. И любой, даже самый что ни на есть любящий муж в такой ситуации может со временем непроизвольно потянуться к более нежным представительницам вашего прекрасного пола.

— Да никогда в жизни! Вы плохо знаете моего Амира! Чтобы он за чужой

юбкой погнался?.. — готова была расплакаться Тамара, интуитивно, в то же время, понимая житейскую правоту старого коммуниста.

Парторг промолчал. Тамара восприняла эту паузу как сигнал к

окончанию разговора.

— Хорошо, я поговорю с ним, — грустно выдавила она из себя на прощание. — Только не торопите, пожалуйста. Дайте нам время созреть для такого решения.

— К сожалению, Тамара, времени на раздумья не так уж много. Неделя — максимум. Руководство театра, как и области в целом, может в любой момент поменяться, а у нового, как водится — новые заботы, новые люди… Амирхан же — артист, как говорится, от Бога. Грех своими руками лишать его правильной судьбы. Вот, видишь, партийный работник, атеист, а заговорил с вашими проблемами как поп: Бог, грех… ну, в общем, ступай и помни, что ваша более удачная судьба — в твоих руках.

VII

Через несколько дней, погрузив пожитки в ставшую уже почти родной полуторку, Азимовы переезжали на новое место. Управлявший машиной Амирхан, в котором подспудно боролись между собой страстное желание стать артистом и «упёртое», в связи с противоречивым характером, нежелание расставаться с профессией шофёра, был задумчив и рассеян. Тамара, готовая ради любимого хоть ползком ползти на край света, и не меньше его обожавшая езду за рулём любой, даже самой непритязательной автомашины, грустившая при расставании со своим первым в жизни собственным «углом», была, тем не менее, собранна и сосредоточенна — дети требовали недремлющего материнского ока.

На её плечи и легло, в основном, обустройство по приезде в город: налаживание семейного быта в непривычно просторной благоустроенной квартире, оформление детей в ясли. Пока Амирхан утрясал свои первоочередные творческие вопросы с руководством театра, она успела обежать и объехать полгорода и разузнать, в каких магазинах лучше покупать питание для детей, где и какие есть службы быта и заведения культурного досуга, способствующие всестороннему и гармоничному развитию женской личности. Помня разговор с совхозным парторгом, она меньше всего хотела теперь быть «своим среди шоферов жено-мужиком».

Незнакомого ей пока начальника, которого она в качестве персонального водителя должна будет возить на «Победе», перед самым их с Амирханом приездом вызвали на совещание в Москву, и у неё было три-четыре дня до выхода на работу, которые и потратила, само собой разумеется, с максимальной пользой для семьи — исключительно на домашние дела. Всё складывалось прекрасно. Но когда Тамара в назначенное время явилась по назначенному адресу, то испытала настоящий шок — её новым начальником оказался только что возглавивший обком партии Артемий Иванович Богатырёв. И ездить ей предстоит уже не на «Победе», а на более шикарном представительском автомобиле «Зим».

Нешуточным, причём, наверное, более тяжёлым шоком явилось это обстоятельство и для Амирхана, узнавшего о таком коварном повороте судьбы вечером же по окончании первого рабочего дня Тамары от неё самой.

— Ловко, ничего не скажешь! Заманили дурака театром… — Амирхан еле сдерживал ярость.

— Амирка, любимый, поверь, я тоже ни чуточки не знала, кого придётся возить. Ну, ради детей наших, не обижай меня подозрениями. Хочешь, я завтра же уволюсь, и уедем назад в совхоз? Нас примут.

— Да я не тебя подозреваю. Красивой шофёрки этому гаду захотелось! Чтобы в любое время, как приспичит, вызывать на работу якобы по служебной необходимости, и — наслаждаться. Ведь таким тузам не смеет отказать ни одна, если хочет в тёплом месте работать. У-ух, ненавижу!

— Пожалуйста, успокойся! Я ведь и на самом же деле считаюсь классным водителем. Вот, отдел кадров, чтобы обеспечить меня, к тому же и как многодетную мать, не очень тяжёлой физически работой, взял да и устроил сюда. Богатырёв даже сам вроде как удивился при встрече. Какая, говорит, приятная неожиданность!

— Приятная, говорит? Неожиданность, говорит? Ну, ладно, раз им в

обкоме нужен просто классный спец, то предложишь завтра же меня на своё место. А тебе подыщем другую работу, или, в крайнем случае, дома посидишь, с детьми — этот труд тоже нелёгкий, и не менее полезный для общества, чем возить толстопузых начальников.

— А как же театр? Ты что, Амирка?

— Театр подождёт. Буду, пока, по мере возможности, заниматься в художественной самодеятельности. Есть ещё народный непрофессиональный театр — как у нас в районе был, только посильнее, конечно. Надеюсь, смогу выкраивать время ещё и на учёбу, ведь у такого большого начальства, как твой Богатырёв, всегда найдутся сменные шофера.

— Ну, почему — мой? Опять ты… — выскочило у Тамары, но она тут же осторожно смолкла. Спорить с мужем в таком его настроении было бесполезно. Судя по накалу страстей, на карту, более чем вероятно, была поставлена их семейная жизнь. А жизни этой без Амирхана она для себя не мыслила. Тамара здраво решила не усугублять обстановку, и… согласилась — пусть муж займёт её место за рулём богатырёвской машины, если тот не будет против. Никто ничего в таком случае не потеряет — Богатырёв обретёт в лице Амирхана ничуть не худшего, а может, даже, и лучшего, чем Тамара, водителя. Тамара же, перейдя на какую-нибудь работу попроще, получит больше возможности быть с детьми. А за семьёй, если ничего по большому счёту не изменится, наверняка сохранятся и только что полученная прекрасная квартира, жизнь в которой казалась раем по сравнению со всем тем, что было раньше, и хороший детсад. Да и прочие, так неожиданно-удачно выпавшие на их долю блага, терять в одночасье не хотелось.

Богатырёв на удивление благожелательно и без лишних расспросов воспринял предложение Тамары заменить её Амирханом. И даже составил ей протекцию, благодаря которой она оформилась на необременительную работу водителем дежурной машины в одном из малозаметных, не отличающихся бурной деятельностью учреждений неподалёку от своего дома. И жизнь опять потекла своим естественным спокойным руслом.

VIII

Сидя вечером в своём огромном кабинете руководителя целинной области, который он занял всего пару дней назад, и нервно выкуривая без перерыва одну папиросу за другой, Артемий Иванович пребывал в расстроенных чувствах. Проработав всего-навсего одну смену, вдруг объявила, что не может больше быть его персональным водителем, Тамара Азимова. А ведь из-за назначения её на эту должность он рисковал потерять свою: слишком уж сильно хотел постоянно видеть рядом с собой эту фантастически красивую и невероятно чистой души женщину, для чего и использовал, впервые в жизни в личных целях, всё своё влияние как высокого руководителя и жизненно-дипломатический опыт некоторых нижестоящих работников идеологического фронта. И это, в свою очередь, наверняка не осталось незамеченным для недоброжелателей, каковых всегда достаточно у любого успешного политического или общественного деятеля, а уж у должностного лица его уровня — и подавно… и которые в удобный для них момент всегда подбросят «наверх» компрометирующую это должностное лицо информацию. Последствия таких доносов чаще всего предсказуемы — добром дело кончается очень редко.

А может, лучше было бы поручить в тот день поздравление Азимовых с вручением ключей от квартиры кому-нибудь из подчинённых по главку, и ничего бы этого не было — ни внезапно вспыхнувшего чувства, ни страха за карьеру?.. Ну уж, нет! То, что, помимо чисто прагматических душевных терзаний, он сейчас испытывал по отношению к этой божественной женщине, милее и дороже всего, чем только может одарить человека жизнь. Такими подарками судьбы нормальные люди не разбрасываются. А он — не безумец. В своих глазах, конечно. В мнении же окружающих — кто знает…

О причинах её отказа работать с ним бок о бок Тамара просила не расспрашивать, а вместо себя предложила «лучшего шофёра всей целины» — своего мужа Амирхана. Мгновенно смекнув, в чём дело, Артемий Иванович потому-то без лишних слов и распорядился уволить Тамару переводом на какую-нибудь необременительную шоферскую работу где-нибудь поближе к её дому, а в штат на освободившееся место зачислить Амирхана Азимова. Такой вариант развития событий был хотя и не из самых приятных для Артемия Ивановича, но всё же лучшим, нежели полное исчезновение Тамары из поля его зрения. Ревнивый Амирхан всегда будет рядом, за рулём персональной машины Богатырёва, и поводов для подпитки его подозрений не будет никаких хотя бы в рабочее время, занимающее практически весь день. А раз Амирхан здесь, то и Тамара — в этом городе, где-то недалеко, и можно будет, хотя бы иногда, видеть её… а если повезёт, то и — о, счастье! — пообщаться. Пусть редко, пусть накоротке, если уж сорвалась совместная работа из-за такого дикого нрава её мужа, но даже мимолётное общение с предметом обожания даст ему, Артемию, крошку счастья, о природе которого он до этого, оказывается, мало что знал по-настоящему.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Глинисто-солончаковая пустыня в Средней Азии (Узбекистан, Юж. Казахстан, левобережье р. Сырдарьи). В 1950-60 годах путем строительства оросительных каналов активно обводнялась, что позволило превратить бесплодную пустыню в крупный район хлопководства. Возникло множество новых совхозов, города Гулистан, Янгиер.

2

Ладно, хорошо (узб.)

3

По старой национальной традиции многим узбекам-мужчинам давалась фамилия, производная от имени отца, потому и совпадающая с отчеством

4

Учитель (узб.)

5

Пир (узб.)

6

Межгорная плодородная, с благоприятным климатом впадина на территории нескольких областей Узбекистана, Киргизии и Таджикистана. Благодаря уникальным природным условиям для ведения сельского хозяйства имеет самую высокую плотность населения в Средней Азии и одну из самых высоких в мире.

7

Коммунистическая партия Советского Союза (1922-1991 гг.)