Чудес не бывает. Книга I

Ярослав Александрович Колесников

Первая книга трилогии «О прощении»Его мир — мир горького прошлого. Его надежды разрушены и растоптаны, а всё, к чему он стремился — обратилось в прах. Вернувшись с войны, он встретил войну душевную.И движим он лишь инерцией. Инерцией, которая и завела его туда, где он сможет всё исправить.Загадочный «мост», неизвестный Харон, да игры со временем, необходимые для обеспечения того самого заветного будущего. Сможет ли он? Справится ли? Какую злую шутку сыграет с ним судьба на этот раз?

© Ярослав Александрович Колесников, 2024

ISBN 978-5-0053-7060-0 (т. 1)

ISBN 978-5-0053-7061-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Записки безликого

Пожалуй, стоит начать с простого знакомства. Я не особо примечателен и вхожу в контингент серой массы общества. Я — Костров Максим Викторович, 28 лет от роду. В принципе, на этом можно было бы и остановиться, однако, по традиции жанров так не пойдет. Да и рассказывать особо о себе не люблю, не люблю своей историей вызывать переживания у других людей. А может, просто нечего рассказывать.

Я родился в северной серой столице — в Петербурге. Холодный ветер, влажный воздух. Рай туберкулёзника, в общем. В неполной семье, поскольку отец в моём детстве сохранился лишь как объект, удаляющийся с чемоданом за дверь, мать, выкармливающая нас с братом одна, дед, что скончается спустя 2 года после ухода отца, и всё, никого больше. Начало не радужное, соглашусь. Но права выбирать свою судьбу нам ещё никто и никогда не давал.

Юность пролетела слишком спешно. Усердия ради школьной золотой медали, сон над теоретическими учебниками ради красного диплома. На то время моими грёзами было лишь обеспечение семьи. Мать старалась не попадать под сокращение, брат, желая лёгких денег, отправился по контракту в горячую точку. Более-менее, но плывём.

Закончив учебу, я устремился во взрослую жизнь. Ныне я жил лишь рабочей рутиной, всё время пытаясь занять должное рабочее место. Жаль, что тогда моя глупая детская наивность слепила меня, и, невзирая на всевозможные прогнозы, я наобум рвался к своей цели. А потом… Потом Икар упал.

Прошло два года. Банкротство, сокращение, все сказывалось. Премиальные, что, по большому счёту, являлись искренними поощрениями за усердный труд в распадающейся компании. Первый порог — банкротство компании. Второй — сокращение всех сотрудников. Третий — возраст матери, что сказался на сердце. В нашей стране ныне всё так устроено, что если ты не горбатишься полсуток до седой и глубокой старости, то ты никому не нужен, ведь обеспечить себя не можешь. Становишься никем, частью оплота обездоленных и обезнадёженных.

Смрад… Дорогостоящая операция на сердце матери требовала таких сумм, о которых я мог лишь мечтать, будучи в роли директора компании. А теперь? А что теперь? Теперь я бродяга шарашкиных контор, выходец окраин Петербурга, старающийся держаться на плаву. Да и брат запропастился, чёрт бы его побрал.

Он, конечно, ни в чём не виноват. Да вот только в одного выходит тяжко. Ранее он обещал скидывать часть денег с контракта на обеспечении матери, но, спустя время, связь оборвалась. В динамике гудки, автоответчик, тишина и назойливый шум помех.

В окно стучался ветер. Он хотел что-то сказать. Он хотел, чтобы я сделал хоть что-то, чтобы хоть как-то вывернуть из всей этой жизненной колеи. Я отдал столько лет учёбе, чтобы в конце концов остаться на обочине, покрываться пылью и быть лишь второсортным кадром из рода «обвалившихся контор».

Летний Петербург отзывался промозглостью. Он начался с дождя, а закончился — больным сердцем матери. А я — узник четырёх стен, думающий, то ли это я дурак, то ли мир этот… дурацкий. Безусловно, тебе предложат вакансию, беспринципно ты её примешь, беспросветно угаснешь, понимая, что этого оклада никак не хватит на лечение в Германии.

Век прогресса, технической сингулярности и стран будущего? Будущего свободного от капитализма или будущего свободного от нас? Разумеется, моя скрипящая предвзятость и злоба на мир никак не решали проблем насущных. Поэтому две недели беготни по медицинским центрам, охапка бумаг разноцветных печатей и серый мир во взгляде моём.

Я сижу рядом с её койкой, держу её слабую ладонь в своих руках, а она смотрит на меня, скрывая всю свою обиду на мир.

— Я уезжаю, мама, — полушёпотом проговорил я.

— Я уезжаю, но скоро вернусь. Врачи говорят, что после стабилизации твоего состояния, тебе лучше не нервничать, отдыхать больше… сил набираться, — продолжаю я.

Она согласно кивает, едва заметно улыбается, слегка поднимая уголки губ, как умеют только те люди, которым очень страшно.

— Куда ты, Максимушка? — спросила она меня.

— Да-а… На вахту. Вот заработаю денег, мы твоё сердце вмиг выправим, ты ещё плясать пуще, чем раньше будешь, — говорю я, стискивая скулы от обиды.

Зубы скрипят, а в глазах жгучая пучина отчаяния. Я давлю её в себе, сжимаю горло, ведь знаю одно — сейчас, как никогда ранее, мне нужно оставаться собранным, сильным. Так… надо.

— Врачи ещё понаблюдают с недельку, а там и домой вернёшься, дома же всё лучше, правда? Рита Сергеевна тебя встретит, вместе домой поедете, — говорю я.

Она улыбнулась, подняла свою ладонь из-под моей, погладила тыльную сторону моей кисти и одобрительно кивнула.

— Езжай, Максимушка, езжай, — сказала она.