Радость жизни с каждым вдохом. От рождения до совершеннолетия

Cтефан Завьялов

В произведении идет рассказ от первого лица о жизни обычного человека с момента его рождения и до шестнадцатилетнего возраста. В произведении делается попытка переосмысления всего жизненного пути главного персонажа на основании всего того, что удается извлечь из памяти и на основании этого определить, насколько человек зависит от своих корней и быта, могло ли что-то произойти иначе или все закономерно, и каждый человек идет по отмеренному ему жизненному пути.

42

Раз в неделю я писал письма маме и бабушкам. Маму и бабушку Сашу я попросил, чтобы они выслали мне свои маленькие фотографии, чтобы я иногда смотрел на них и чувствовал близость родных, что я не одинок в этом мире. Раз в неделю я получал от них письма. Мама мне писала, что мой братик растет, папа собирается поехать на Север, на заработки, и что все у них хорошо. Я был рад за них, так как и у меня все было просто замечательно.

Жизнь у меня наладилась, мне здесь уже нравилось, главное было то, что у меня появились друзья, с которыми я находил общий язык, и мы с ними шалили в пределах допустимого и больше. Тайно нарушать внутренний распорядок санатория нам доставляло неописуемую радость и удовлетворение. А нравы в санатории были очень строгие.

Однажды наша группа детей строилась перед корпусом, чтобы идти в столовую. Передвижение по территории было организованным и просто шататься было нельзя. Каждый должен был находиться только там, где было нужно и только там, где находилась его группа. Воспитателей рядом не было, и я позволил себе употребить в разговоре нецензурное слово. Рядом были девочки, которые сказали, что сейчас же все расскажут учительнице. Учительница нашего будущего, третьего класса, заменяла у нас воспитателя и присматривалась к нам. Я сначала хорохорился, что, мол, ничего плохого я не сделал, а потом мне все же стало страшновато.

К нам подошла учительница. Девочка подбежала к ней, показала на меня пальцем, сказала, что я матюкался, и тут она попросила, чтобы учительница нагнулась к ней и на ухо ей что-то прошептала. Учительница очень строго посмотрела на меня, я не внушал ей почему-то симпатии, в отличие от наших воспитательниц.

Воспитательницы у нас были обычные простые женщины, в них не было никакого высокомерия и недоступности — они были всегда приветливы с нами, прямо как наши мамы, которые общались с нами просто и не возводили вокруг себя непреступных небесных замков. Учительница же вела себя подчеркнуто строго и недоступно, как будто бы она была взрослая, а мы какие-то малые дети. Что было дальше, я точно не помню, но я обещал ей ничего подобного не говорить и быть паинькой, а она за это не будет жаловаться на меня главному врачу больницы. Вот так то.

Перед первым сентябрем наши группы разбили по классам и расселили нас по комнатам уже из этих соображений. Девочки и мальчики были в отдельных комнатах. Меня из дальней комнаты переселили в комнату поближе к выходу из корпуса.

Неприятным моментом для меня в санатории было то, что когда ночью хотелось в туалет, нужно было вставать и идти по длинному еле освещенному коридору, за которым был высокий холл с лестницей на второй этаж и большими окнами. Из этих окон, казалось, на тебя смотрят из ночи герои страшных историй, которые мы любили друг другу рассказывать перед сном. Рядом с дверью, ведущей на улицу, была дверь в туалет. В туалете было большое окно, в котором была открыта большая фрамуга, располагающаяся в верхней части окна. Когда я подходил к унитазу, и становился спиной к окну, то мне казалось, что вот там, за спиной у меня кто-то или что-то влезает в эту комнату, а я здесь совсем один беззащитный, сонный и со спущенными трусами. Бррр…

Самое страшное в туалете было то, что окно, которое там было, запиралось на один шпингалет, и мы иногда вылизали через фрамугу из корпуса, или открывали для этого всё окно, правда, тогда кто-то должен был закрыть окно изнутри. Поэтому я думал, что раз я могу шастать, через это окно, то и тот, кто находится в ночи, за этим окном и наблюдает за мной, тоже сможет так сделать.