Лунный календарь любовников

Xenia Freeda

Никогда не влюбляйтесь в призраков…Повивальные обряды, страшные сны, вещие предзнаменования и роковые встречи.Магические истории о женщинах, бросивших вызов себе и окружающим. Возвращающие чуткость к себе по крупицам.

Елисей

К началу осени я наконец отыскал идеальную натурщицу. Она откликнулась на моё объявление, которое могло бы затеряться среди десятков похожих, вывешенных в мухе, не будь на нём синими чернилами cross указана сумма вознаграждения и текст: требуется натурщица по воскресеньям в обед. Строго без пропусков!

Она была красива, заканчивала академию, имела опыт позирования, но самое главное — она была совершенно не в моём вкусе. Приходила ровно за десять минут, скидывала кеды и избавлялась от платья, мыла руки виноградным мылом, после чего проходила в мастерскую и принимала ровно ту же самую позу, что и в прошлое воскресенье. Так прошёл весь август, сентябрь и первая неделя октября, и я уже подумывал, не отдать ли ей ключи от входных ворот.

В то воскресенье как всегда без десяти двенадцать прозвенел звонок домофона. Я щёлкнул зажигалкой и закурил самокрутку хорошего табака, открыл дверь и обнаружил перед собой совершенно другую женщину. У неё была другая комплекция, другой рост, тонкие черты лица и короткие пшеничные волосы. Тогда я понял, что побоявшись потерять работу, моя натурщица прислала вместо себя другую. Потрясающе — подумал я — и согласился сыграть в эту игру.

Одна её нога в лакированной туфле быстро перешагнула порог, и я сделал вид, что не заметил подмены. Зонтик, пальто и промокший берет говорили о том, что живёт она на севере города, там же, где и моя натурщица.

Долго путаясь в сырой одежде, волосах и комнатах, она, наконец, отыскала мастерскую, разделась, аккуратно развесив вещи на стуле, и уставилась тем пронзительным и осуждающим взглядом, какой обычно бывает у старших сестёр, впервые увидевших брата — юношу влюблённым в красивую девушку.

Всё ясно: она вовсе не натурщица. Мне захотелось рассмеяться, но я сдержался, украв её взгляд, указал ей на софу, кинул туда кусок ткани, затем поправил руки, наклон головы и положение бёдер, и вернулся к холсту.

Но как только между нами оказалось пространство, с виду пустое, наполненное лишь этим строгим и вопрошающим взглядом, следящим за серебряным кольцом на безымянном пальце, я почувствовал вкус пшеничного колоса, но не любого, а выросшего под жгучим солнцем на деревенском поле моего отца. Мне захотелось отложить карандаш и вернуться к пастели. Более того, меня бросило в жар, а затем в озноб, и я не заметил, как жую вместо колоса собственный ус.

Перед глазами попеременно мелькали «Бурный день» Левитана и этюды Мари Янко из Gobelins l’école de l’Image, после чего я обнаружил, что потратил на собственные фантазии не менее трёх часов, даже не приступив к подмалёвку. Мы переменили позу и я, всё — таки, начал писать.

«На сегодня готово, спасибо».

Она пошевелилась, вытянула ноги и первым делом отыскала два золотых кольца и серьги, только после этого — надела платье, взяла, не пересчитав деньги, конечно же, в удвоенной сумме, и задала всего один вопрос:

— Который час?

— На кухне есть часы. Слева от мастерской.

С кухни я только и услышал «Матерь божья! Почти пять часов прошло!», а когда зашёл, она ставила чайник на газовую плиту.

— Ты ведь не натурщица, — сказал я и щёлкнул зажигалкой.

— Нет.

Она сделала шаг.

— И даже не студентка Академии?

Она сделала ещё шаг, поймала на вдохе клубы серого дыма и снисходительно улыбнулась.

— Академии. Медицинской.

Тут мне стало окончательно понятно, почему она стояла так спокойно и при этом живо, а глядела снисходительно — осуждающе.

— Говорят, ваша кошка любит варенье, это правда?

— Ты можешь спросить у неё сама, а впрочем, это правда. Но не всё варенье, а вишневое с кизилом, по фамильному рецепту. Хочешь попробовать?

Не дожидаясь ответа, я достал варенье, больше похожее на вино, и две серебряных ложки.

— Могу я узнать твоё имя?

— Онелик.

— Настоящее?

— Вполне себе. Кажется, финское, а может, мать вычитала его из книжек.

Я накормил её вареньем, напоил чаем, трижды назвал «маленькой», угостил терпким табаком и проклял всё на свете. Но как только дверь за Онелик закрылась, я отправил своей натурщице сообщение «прошу более не пропускать встреч и не присылать Онелик».

Однако в следующее воскресенье всё повторилось и на моём пороге вновь была она.

Я проверил сообщения, где черным по белому было написано «Прошу в следующее воскресенье по возможности снова прислать Онелик».

Этот фокус я проворачивал ещё несколько недель кряду, параллельно делая сразу две картины, как бы живя двумя разными жизнями. Но устав от грязного декабрьского снега, затащив огромную ель на четвертый этаж, и откупорив две бутылки испанской риохи, я был вынужден признать, что не могу платить женщине, которую хочу пригласить на свидание. И что ещё хуже, я уже плачу женщине, чтобы видеть её и не приглашать на свидание.

Каждое моё утро начинается не просто с воспоминаний о её глазах, а с тревожной попытки смешать синий, серый и фиолетовый, чтобы воссоздать тот самый цвет горчанки.

С этими мыслями я выкинул всё виноградное мыло и написал Онелик письмо, не зная, окажется оно в последствии прощанием или приглашением, однако, написал я его так, словно мы уже были как минимум на третьем свидании.

«Твое дыхание… оно такое обжигающее! Особенно во сне. Особенно во тьме. Ты — мой вид сверху. Моя альта виста. Ты — идеальное сочетание холмов и равнин тела».