Он представляет собой яркий пример своеобразного синтеза различных
историографических традиций своего времени.
Однако наука не стоит на месте, поэтому в данном издании появились новые
историографические обзоры современных исследований.
Ведь учебник, с одной стороны, представляет собой своеобразный исторический и
историографический источник, отражающий уровень развития науки своего времени и общее направление государственной образовательной политики.
Конечно, не стоит доказывать, что библиографическим списком литературы нельзя заменить
историографическое исследование.
Построение этой структуры стало возможным только на основе
историографического анализа, который будет представлен отдельно.
Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать
Карту слов. Я отлично
умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!
Спасибо! Я стал чуточку лучше понимать мир эмоций.
Вопрос: янтра — это что-то нейтральное, положительное или отрицательное?
Примеры использования этого издания в качестве репрезентанта
историографической ситуации известны.
Вместе с тем замысел книги – принципиально иной, чем очередная ревизия или даже расширение привычной
историографической работы.
Однако прежде чем представлять результаты, необходимо сделать ещё ряд пояснений относительно собственного понимания особенностей работы с
историографическим материалом.
Третий новый
историографический аспект – это исследование неолиберализма как политического и вместе с тем интеллектуального движения.
Здесь не место для подробного
историографического очерка, но стоит назвать хотя бы важнейшие из исторических источников на эту тему.
Украинские историки на этом этапе
историографических трудов не писали.
Хочу воспользоваться его обзором как основой, для того чтобы в дальнейшем не возвращаться к узловым
историографическим проблемам этой тематики.
Попутно в очередной раз актуализировалась и одна из болевых проблем теории
историографического процесса – взаимодействие экстерналистских и интерналистских факторов.
Эта тенденция характерна для нескольких вновь сложившихся или же переживающих глубокую внутреннюю перестройку
историографических школ.
Об их влиянии на различные сферы жизни общества, в том числе и на историческую науку, уже достаточно много сказано, хотя точно уловить и определить момент завершения советской
историографической эпохи непросто.
Второй
историографический период – конец 1920‐х – конец 1980‐х годов – совпадает с советской эпохой.
При ответе на этот вопрос в
историографической литературе отсутствует однозначное решение.
Уваров сформулировал основные положения теории официального национализма, которые начали транслироваться в общество через прессу,
историографические сочинения, публичные зрелища и образовательную систему.
Но всё же
историографическое значение летописей для русского национального самосознания сильно недооценивалось, особенно в советской историографии.
Во второй главе книги применён
историографический метод, который использует глобальный подход как к изданным, так и неизданным источникам, вкупе с критическим осмыслением вторичной литературы.
Во второй книге данных авторов представлен подробный
историографический обзор литературы по теме исследования.
Исследователь-историк опирался и на солидный корпус вторичных источников, имеющих значимый
историографический контекст.
При этом ведущим было также понимание зависимости картины
историографических представлений о том или ином регионе либо периоде от круга уже известных и распространённых источников.
Ведь в
историографических текстах вне зависимости от симпатий или пристрастий их авторов приоритет до сих пор безусловно принадлежит нарративу кумулятивного и внутренне беспроблемного накопления знания.
Усвоенный авторами
историографический канон диктует свою волю.
Кроме того, изучение посвящённых университетам научных публикаций как совокупности тематических текстов позволяет аналитически и критически представить – а не расценивать как нечто естественное, само собой разумеющееся – ярко выраженную склонность изучаемых сообществ к самокомментированию и рефлексии, обнаружить связь между производимыми ими дискурсами и
историографическими концепциями, понять происхождение тематических лакун и выявить матрицы в описании отечественной академической традиции.
Конечно, добросовестный исследователь вроде бы не должен прибегать к «библиографическому методу», который обычно лишь фиксирует
историографический факт, а потому используется как вспомогательный.
Так и появляется в качестве ближайших соседей и ориентиров «Казуса» весь тот спектр
историографических направлений, который обозревает статья «Что за „Казус“?», ставшая обоснованием – да и манифестом – предлагавшегося подхода: немецкая история повседневности, итальянская микроистория и особенно французский «прагматический поворот».
Это не только отдельные разработки, но и
историографические разделы монографий, диссертаций, которые также проверялись на наличие «украинского следа».
Хорошим примером этих трудностей могут служить
историографические дискуссии о формировании так называемой «советской субъективности», о степени искренности приспособления советских граждан к роли «активных строителей социализма», предложенной государством.
Однако априорные
историографические схемы могут быть дополнены не только «образами истории», но и «образами историографии», т. е. логики развития науки или логики дискурсов.
Иными словами, эта не обработанная историками сфера интеллектуальной активности дворян региона фактически не повлияла на
историографический образ периода, что, я уверена, мешает взглянуть на него по-другому и таким образом попытаться поискать ответы на целый ряд непростых вопросов.
Первый этап
историографического изучения темы (1985–1991 гг.) – «советский» – связан с расширением смыслового содержания понятия «гласность», рассекречиванием многих документов, характеризуется стремлением изучить процессы реформирования «изнутри» и прикладной направленностью.
Даже удивительно, с какой лёгкостью в зависимости от решения, казалось бы, мелкого
историографического вопроса о происхождении выражения «мрачная наука», «чёрное» и «белое» в оценке противоборствующих идейных течений середины XIX в. меняются местами!
Поэтому украинские историки, несмотря на декларации о необходимости взять от марксизма всё лучшее, одновременно более радикально, чем российские, разрывая с советским
историографическим наследием и приоритетной для него тематикой, в очередной раз тратили энергию не на пересмотр, а на (вос)создание «большого нарратива», в котором первенство отдавалось национально-освободительной борьбе, общественно-политической составляющей исторического процесса.
Сравнение исследовательских процедур, лежащих в основе каждого из этих подходов, выявление их сходства и различия, уяснение обстоятельств преобладания того или иного из них в
историографической практике разного времени и особенно обсуждение проблемы соединимостиэтих подходов – вот что отличает современные дискуссии о микро- и макроистории.
Как уже отмечалось, вопросы
историографического плана, с учётом объёма и специфики привлечённой литературы, выделяются в особую структурообразующую часть, а также по мере необходимости включаются в конкретно-содержательные разделы.
Вышеизложенное, как представляется, позволяет вынести на читательский суд мысли, соображения, которые в совокупности с конкретным историческим материалом и учётом
историографических наработок, достижений составляют попытку самостоятельного взгляда на вопросы, оказавшиеся «яблоком раздора» в современной историографии.
Хотя многие из них и видят в её изложении так называемые белые пятна, а нередко и существенные искажения ряда истин и фактов, но покорно соглашаются с ними – это одна из характерных черт современной нашей
историографической науки.
Употребление этого словосочетания в современном исследовательском поле не является следствием самостоятельных выводов историка, его наблюдений за определённым кругом источников, а лишь результатом принадлежности к определённой
историографической традиции или определённому дискурсу либо субдискурсу.
Итак, представленный здесь по необходимости краткий обзор обнаруживает определённое сходство и преемственность в обозначении проблем и вопросов, которые рассматривались исследователями разных
историографических периодов в качестве актуальных и научно значимых.
Здесь по-другому прозвучали уже хорошо известные сюжеты, обращалось внимание на темы, обойдённые советской исторической наукой, а также почти в каждой статье подводился
историографический итог изучения отдельных аспектов.
Точкой, завершавшей «мемориальный» и начинавшей научно-критический, собственно
историографический период, здесь стала революция 1905 года.
Однако западноевропейская
историографическая база тематики, связанной с нацистскими концентрационными лагерями, пополняется сегодня главным образом историческими и социологическими исследованиями.
Первый, широкий ракурс
историографического подхода требует изучения становления и развития исторической науки.
Большую
историографическую традицию имеет вопрос об итогах и значении петровских реформ.
При этом зачастую складывается ситуация, когда с появлением хотя бы одного нового источника прежние, казавшиеся незыблемыми, версии становятся лишь предметом
историографического интереса.
Мы считаем необходимым исследовать имеющийся к настоящему времени
историографический материал, чего ранее никогда не делалось.
Анализ и обобщение этой литературы осуществлены в ряде
историографических работ.
Предисловия и комментарии также имеют важное
историографическое значение.