Я увидел течение твоей жизни – оно не совпадало, не соприкасалось с моим, оно летело и летит сейчас где-то рядом, в пространстве, как орбита (я уже пишу, что в голову взбредёт), выписывает причудливые дуги и траектории, – оно похоже на полёт птицы с ветки на ветку, с тротуара на мостовую, с кроны клёна на плитку модных магазинов; оно похоже на солнечный луч, на радиоуправляемый солнечный луч, который, направляясь деятельным и целеустремлённым сознанием,
описывает спирали вокруг проводов, скользит по крыше пришвартовавшегося автобуса, пробежался по сумочкам и пакетам модниц, застыл у увешанного бижутерией ларька, зарылся в цветные ткани и шали дородных женщин с чёрными волосами, разговаривающих на гортанном наречии; он (луч) пролетел мимо кованых решёток и поблёскивающего аквариума, он описал дугу вокруг памятника неопределённой формы и полетел дальше на набережную; ему навстречу улыбнулось море, оно рябит в глазах и сверкает отражениями солнца, и вот, ты – один из его лучей, ты пляшешь в его короне, ты, как шарик йо-йо на солнечной верёвочке, то взлетаешь в вышину, дальше и выше облаков, то опускаешься к самой воде; но вот верёвочка йо-йо рвётся, не выдержав напряжения, и остаёшься здесь, на земле, навсегда.
А бывало, коридоры петляли влево, потом вправо, подымались выше, потом вновь опускались,
описывали спираль, и в конце концов приводили в ту же точку, с которой начиналось движение.
Когда пути ортема
описывали спираль вокруг небоскрёбов, вагоны плавно меняли форму – их гибкая нанополимерная оболочка адаптировалась к каждому изгибу трубы, подстраивая положение пассажиров так, что они даже не чувствовали движения.