Другой яркий пример акмеистического снятия – мандельштамовское понимание
природы слова.
Эта двойственная
природа слова, позволяющая слову быть плотью и вместе с тем бесплотной духовной сущностью, даёт основание предполагать словесную предназначенность природы.
Раз за разом взыскуемая чувственная
природа слова, реализующаяся через осязаемость рукописного текста, приобретает пневматическую витальность.
Сказывается и семинарское образование с его верой в божественную
природу слова.
Любой текст, будь то газетная статья, стихотворение или роман, по самой своей сути символичен и интертекстуален, ибо такова
природа слова – оно являет собой символ, отсылку к чему-то другому, предмету либо понятию, и, в силу этого, интертекстуальность.
Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать
Карту слов. Я отлично
умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!
Спасибо! Я стал чуточку лучше понимать мир эмоций.
Вопрос: инвестфонд — это что-то нейтральное, положительное или отрицательное?
Вышесказанное во многом объясняет основные тенденции рассмотрения проблемы диалогической
природы слова, развитие и изменение этих взглядов.
Диалог интерпретируют либо в приближении, условно говоря, к «лингвистическому» контексту, что соответствует пониманию слова как знака, либо к «онтологическому», что соответствует взгляду на слово как на бытийную значимость («диалог», «общение», «бытие-общение»), либо в соотношении с обоими, что применительно к слову можно принять как совмещение знаковой и онтологической
природы слова («коммуникация»).
Природа слова символична, и философия слова тем самым вводится в состав символического мировоззрения.
Однако «мысль изречённая есть ложь» ещё и потому, что для испорченной человеческой
природы слово – это орудие намерения, средство осуществления какой-либо цели – стало быть, «ложь».
Животное, стихийное, обезьянье начало должно быть побеждено творчеством, искусством: этой теме посвящено стихотворение «
Природа слов тепла не лишена» (с. 10), в котором поэт соотносит словесное творчество со скульптурой, с живописью («Все выживет, в фонемах каменея»): «Гори, гори, словесный фейерверк,/ Скрывая бред и сумрак обезьяний!» (с. 10); «Плетись, Пегас, пока душа жива, / Вперед, вперед по лестнице звучащей» (с. 10).
Антитетическая
природа слова andlsha и, соответственно, всего бейта принуждает читателя изменить вектор логики понимания и, конечно же, видения, и поверить в то, что извивы кос (локонов) – речей могут быть причёсаны каламом.
Даже то, что сознательно или бессознательно ищет освобождения от его всепокоряющей власти и непреклонной воли властвовать над человеком, как и то, что игнорирует более чем инструментальную
природу слова, может быть всё-таки вовлечено в его художественные формы выражения.
Именно знаковая
природа слов, всего языка позволяет человеку оторваться от непосредственного созерцания предметов и манипулировать ими в их отсутствие, идеально, по своему желанию связывая знаки в различные комбинации.
И это вызывает восхищение
природой слова.
Всё в этом небольшом монологе, вплоть до тавтологии «г. мусьё» выдаёт в авторе зоркого сатирика, тонко ощущающего
природу слова.
Социальная
природа слова, наименования раскрыта философом предельно ясно.
Тем не менее,
природа слова претерпевает последние десятилетия интенсивные натиски и деформации, следуя в этом, что знаменательно, за природой самого человека, существа одновременно и природного, и социального.
Природа слово замерла перед надвигающейся бурей.
Подражает же поэзия очевидным образом философии, т.е. науке о первичной
природе слова, «пользуясь ритмом, словом (как звуком) и гармонией или раздельно, или вместе».
Это говорит о том, что скорее всего, некоторые средневековые языковеды
природу слов понимали куда лучше, чем современные и очень грамотно этим воспользовались.
И слова таковы… сама
природа слов настолько мертва, что ничего живого не может быть связано с ними.
Её голос звучал вполне разумно, несмотря на возмутительную
природу слов.
Современные языковеды, изучая
природу слов тоже разбивают их на составные части, среди которых, пожалуй, только «корень» или «корневое слово», природу которого они так и не смогли понять, имеет хоть какой-то определённый смысл.
Впрочем, слово не произносится прежде, чем оно образуется [т. е. в уме говорящего], так как
природа слова рождённая.
Надо стремиться к синтезу элементов слова, тогда оно получает величайшую ценность и по своей энергии становится близким к действительности. <…> Организация символов
природы слов, сообразно желанию, внутренней необходимости, – вот что есть поэзия пролетарской эпохи.
В буквальном смысле «парализует», ибо нет в
природе слова более подходящего, чтобы описать то, что я ощущаю в этот момент.
Меня всегда пленяли фокусники, знающие
природу слов.