Советское литературоведение достигло определённых успехов, особенно в области истории литературы, в первую очередь – русской.
Тяготеющее к монолитности
советское литературоведение выработало приемлемое для себя понимание съездовских событий очень скоро.
Терминология, которой пользовалось
советское литературоведение, – классицизм, романтизм, критический и социалистический реализм – обладает ограниченной ценностью, поскольку огрубляет и схематизирует.
И пусть эта история не очень соответствовала фактам, зато легко вписывалась в линейно-прогрессистские каноны
советского литературоведения.
Отечественное литературоведение так или иначе должно также сводить воедино мировую теорию литературы с наработанными практиками исследования романтизма в русском
советском литературоведении, отбрасывая лишнее и оставляя только принципиально важное.
Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать
Карту слов. Я отлично
умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!
Спасибо! Я стал чуточку лучше понимать мир эмоций.
Вопрос: сахаромицеты — это что-то нейтральное, положительное или отрицательное?
Обращает на себя внимание, что в перечисленных выше описательных дефинициях фэнтези определяется как составляющая фантастики – это было типично для
советского литературоведения, поскольку в советской литературе фантастика признавалась ограниченно легитимной, фэнтези же попросту не было.
Первая группа текстов по вполне понятным причинам характеризуется относительной однородностью: большинство из входящих в неё образцов не столько описывает соцреалистическую культуру сталинизма, сколько является её закономерным продолжением, производной тех «теоретических» установок на «борьбу с формализмом в науке», которые оформились в
советском литературоведении и критике в конце 1940‐х – начале 1950‐х годов.
Перед
советским литературоведением в целом стояла непростая задача представить каждый предыдущий этап как в чём-то уступающий соцреализму, недостаточно совершенный, и оно было вынуждено искать в каждом направлении «положительные» и «отрицательные» стороны, что сказывалось на объективности.
Если литературные премии сразу же стали совершенно необходимым элементом процесса выявления новых авторов и привлечения внимания к детской литературе, то академические журналы реагировали на громадные изменения в детской книжной индустрии значительно медленнее, что удивительно, учитывая, насколько важной частью
советского литературоведения была детская литература.
Феномен, легко объяснимый тем, что в
советском литературоведении с конца 1940-х годов доминировала тенденция представлять русскую литературу и русский классический роман в том числе (не говоря о романе современном, что было оправданнее) как нечто, не имеющее почти ничего общего с западноевропейской романистикой.
Значение этого сборника трудно переоценить: он не только дал возможность познакомиться с творчеством замалчиваемых или фактически запрещённых поэтов, но вернул читателям целую поэтическую эпоху, интересную и яркую, богатую талантами и несправедливо заклеймённую официальным
советским литературоведением как «безвременье».
Вообще, рассмотрение истории литературы как эволюционного движения по направлению к социалистическому реализму серьёзно ограничило возможности
советского литературоведения, которое вынуждено было всерьёз делать заключения о большей или меньшей ущербности того или иного направления литературы.
Что касается этих и других положений потебнианской теории, то они, как мне кажется, оказали весьма глубокое и непреходящее влияние на русское и
советское литературоведение, либо прямо и непосредственно, либо посредством трансформации в конкретных дисциплинах.
Замечательно это запоздалое (всего либерального
советского литературоведения) признание, и дорогого оно стоит.
Наши задачи в предлагаемой работе определяются, конечно, общим состоянием изучения диалога в
советском литературоведении.
Тот же противоречивый итог ожидает нас, если мы рассмотрим – с позиций архитектоники – историю русско-советской художественной культуры и отдельных её составляющих: советской литературы, советского изобразительного искусства, советского театра, музыки, кино, а также советской эстетики,
советского литературоведения и искусствознания.
Поэтому научные или критические труды о художественной литературе в тех аспектах, где трактовались философские или исторические проблемы, поднятые автором художественного произведения, так или иначе должны были обсуждать эти проблемы – в том числе и те, которые
советское литературоведение должно было игнорировать.
Задача исследований реализма как особого режима репрезентации состоит, разумеется, не в том, чтобы выяснить, принадлежит к нему тот или иной текст/автор или нет (чем, как известно, грешило официальное
советское литературоведение).
Зачастую работы, входящие в эту группу, создавались либо непосредственными современниками и участниками художественной жизни послевоенного периода, либо сотрудниками различных институций и людьми, чья деятельность так или иначе соотносилась с бюрократическим контекстом официального
советского литературоведения.
Советское литературоведение основывалось на идее, что новая литература (в отличие от древнерусской) принадлежит внерелигиозной культуре, и только в 1990-е годы учёные всерьёз заговорили о христианской основе русской классики.