В действующей армии

Пишу под свежим впечатлением.

В Маньчжурии темнеет рано и как-то сразу.

В 9 часов вечера, 3 июля, над восточным отрядом Келлера, расположенным в 60 верстах от Ляояна, спустился уже ночной мрак.

Небо было безоблачно, но узенький серп луны тщетно боролся с вечернею мглою.

Отряд двинулся с позиций вперёд в чёрную даль.

Началось наступление.

Тёмные массы войска двигались почти бесшумно.

До рассвета приказано было спрятать патроны и идти без выстрела.

В рядах не слышно было даже тихих разговоров.

Наши словоохотливые солдатики шли молча, сосредоточенно, как они обыкновенно идут «перед делом».

— О чём они думают? — мысленно задавал я себе вопрос.

И мне представлялись самые разнообразные картины родимых мест, хат, семей, которые проносятся в эти мгновения в уме каждого солдатика.

— Пошлёт ли Бог увидеть, свидеться?

Отряд идёт всё дальше и дальше.

Но вот на востоке заалела полоска утренней зари.

Луна как то сконфуженно побледнела.

Вырисовались силуэты местности, очертания сопок, узкие долинки, изредка полянки, поросшие гаоляном, достигающим вышины более человеческого роста.

Поля гаоляна излюбленное место, где скрываются хунхузы.

Гаолян, растение с длинными широкими листьями, служит для китайцев в самых разнообразных нуждах.

Плоды его идут в пищу; солома употребляется на корм лошадей, на покрытие крыш и т. д.

Рассвет продолжает довольно быстро вступать в свои права.

На ближайших сопках уже ясно видны позиции японцев.

Четыре часа утра. Грянул первый выстрел.

Это было как бы сигналом для начавшейся перестрелки.

С чьей стороны был этот первый выстрел, уловить было невозможно.

Началась та трескотня, которая ужасает с первого раза, но к которой так странно быстро привыкает ухо.

Запели низкой фистулой железные птички-пули.

Загремела наша артиллерия, несомненно наша, что легко различить по более густому звуку выстрела; японцы стали было отвечать, но смолкли.

Они были сразу сбиты.

Наши идут всё вперёд и вперёд.

Поручик 12 полка Олторжевский с отрядом охотников появляется на одной из сопок, на соседней на расстоянии 600 шагов копошится отряд.

Поручик командует стрелять.

— Ваше благородие, кажись это наши! — докладывает унтер-офицер.

— Наши?

В этот самый момент с сопки слышен громкий вопрос:

— Охотники?

— Охотники, охотники… — отвечает поручик, уже не думая повторить распоряжение стрелять.

Он опускается в долину.

Вдруг отряд на сопке начинает осыпать его выстрелами.

— Что вы делаете? — кричит он. — Свои, свои!

Но крики эти не помогают.

Свинцовый дождь сыплется на отряд.

Отряд на сопке оказывается японским в похожем на русское обмундировании, чем и воспользовались, вместе со знанием русского языка, хитрые «макаки».

Отряд охотников тоже, конечно, открывает огонь.

Наши стрелки бьют метко.

Японцы не знают прицельной стрельбы — они обстреливают местность.

У них пуля более дура, нежели у нас.

Потому-то их огонь, адски сильный, в большинстве случаев малорезультатен.

Так и теперь, у нас двое тяжелораненых.

Поручика Олторжевского пуля задевает в правую руку ниже локтя.

— Сподобила! — улыбаясь говорит он, наскоро делая себе перевязку левой рукой.

Охотники идут дальше.

Общее наступление удачно.

У японцев отнято десять орудий…

Они отступают без выстрела через Ланхе.

Наши их преследуют, но японцы, видимо, получают подкрепления и, по своему обыкновению, начинают обходное движение и на оба фланга.

Снова вспыхивает бой.

Особенно под сильным огнём очутился седьмой полк.

Один ротный командир падает раненым, и на глазах наших солдат японцы бросаются на него и рубят.

Двух других раненых командиров ожидала та же участь, и солдаты успели отстоять их и унести за линию огня.

Мы принуждены несколько отойти, японцы тоже останавливаются.

Тогда считать мы стали раны.

Товарищей считать!

Убитым оказался молодой симпатичный поручик Юдин, ещё всего за час до своей безвременной смерти такой жизнерадостный, весёлый, довольный, что получает огневое крещение.

Осколок шрапнели прекращает молодую жизнь…

Ранен навылет в живот подполковник Колорович, его несут на перевязочный пункт, но дорогой он умирает.

Бравый офицер, прекрасный товарищ, все сожалеют о нём.

Ранен штаб-капитан 12 полка Артемьев двумя пулями в правую ногу, две другие пули попали в шашку.

Штаб-капитан Артемьев ранен уже вторично — первый раз под Тюренченом.

Он, прихрамывая, сам идёт на перевязочный пункт.

Ранено много других.

Нижних чинов выбыло из строя более тысячи.

Генерал граф Келлер всё время на передовых позициях, всё время в огне, но пули щадят доблестного начальника, они как пчёлы жужжат вокруг него, не жаля.

К нему прискакал ординарец от генерала Гершельмана, действующего южнее и идущего на соединение с отрядом графа Келлера.

Генерал Гершельман просит подкрепления.

К нему по распоряжению генерала идёт полк.

По сообщению ординарца, отряд генерала Гершельмана действует успешно, японцы оттеснены, у них отбито четыре орудия, но силы их увеличиваются, отряд однако стоит стойко, ожидая подкрепления.

Ординарец уезжает.

Наши в порядке отступают — шесть часов вечера, бой продолжается непрерывно более двадцати часов.

Со мной происходит неприятное приключение.

Моя лошадь оступается на краю оврага, ударясь о большой торчащий камень.

Я лечу в овраг, а у лошади оказывается сломанной нога.

Она приподнимается на трёх ногах и стоит, вся дрожа от боли.

Передняя правая нога болтается на коже.

Я поднимаюсь тоже со страшной болью в правой ноге — она сильно ушиблена.

Лошадь рассёдлывают, приводят другую, седлают и помогают мне взобраться на седло.

Но боль в ноге увеличивается.

Я, и так не привыкший к верховой езде, не в состоянии сидеть верхом.

Пришлось возвращаться в двуколке, бросив седло и другие походные вещи.

Обещались доставить.

Участвующие в бою снова выносят впечатление, что японцы, стреляющие пачками, не выносят залпов.

Последние производят в их рядах замешательство.

— А у нас ещё поговаривали об отмене стрельбы залпами… — замечает один офицер.

Несколько слов об огне японцев.

Я уже говорил, что он не прицельный и мало результатный, но, видимо, рассчитан на то, чтобы нравственно влиять на противника.

И действительно, адский огонь, который открывают японцы, ошеломляет, но лишь на первое время.

Генерал Ренненкампф, раненый как известно, в ногу в деле у деревни Фанцзяпуцзы и находящийся в бараках Красного Креста под Ляояном, уезжает для окончательного излечения в госпиталь в Харбин.

Меня посетил сегодня ординарец генерала сотник Бушинский.

Он небезызвестен в Петербурге, как зять популярного, но, увы, за последнее время несчастного увеселителя Д. А. Полякова.

Передаю его рассказ об обстоятельствах, при которых был ранен генерал Ренненкампф.

Рассказ этот полон интереса.

— Генерал, — сказал он мне, — 30 июня вышел сам на рекогносцировку из Мицзы в деревню Фанцяпуцзы. С ним было четыре сотни казаков, взвод конно-сапёр и конно-охотничьей команды. Подойдя к деревне Фанцяпуцзы, генерал остановил отряд и выслал вперёд сотню казаков, чтобы узнать, свободен ли перевал. Вскоре прискакал казак с донесением от командира передовой сотни; генерал Ренненкампф стал читать его, и в этот самый момент с высоты сопки раздались выстрелы. Сев на камень, генерал стал смотреть туда, откуда раздавались выстрелы. Рядом с ним стояли начальник штаба полковник Российский, адъютант есаул Поповицкий, хорунжий Гейлер и я. На правой горе шагов в 600 нам была ясно видна цепь японцев, стреляющих по нашей группе. Местность была совершенно открытая, ни куста ни дерева.

— Идём на перевал, — сказал мне генерал и внезапно встал с камня, — надо отдавать распоряжения, а если суждено быть убитыми, убьют и здесь и там! Там всё же ближе к своим, хоть мёртвых, а подберут…

И мы под убийственным огнём, буквально под свинцовым градом стали взбираться на перевал.

На вершине первого мы остановились.

Вдруг генерал Ренненкампф спокойно заметил:

— Я ранен в левую ногу, надо узнать не сломана ли кость?

И генерал опустился на траву, лёг на спину и попробовал поднять раненую ногу.

— Нет, славу Богу, нога цела… — произнёс он.

— А я ранен в правую руку… — послышался голос адъютанта Поповицкого.

Лёжа на спине, генерал вынул часы и сказал.

— Без десяти минут час.

Он встал на одной ноге и попробовал наступить на раненую ногу, но не мог.

В это время подбежал отставший во время входа на перевал начальник штаба и трубач.

Все мы, несмотря на просьбы генерала, не желавшего подвергать нашу жизнь опасности, так как выстрелы не прекращались, подняли генерала и понесли его из линии огня. Подбежавший врач Саличев остановил кортеж и тут же под огнём сделал генералу первую перевязку.

Он хотел остаться в строю и только по настоятельному совету врачей и командующего армией уехал в Ляоян.

Так ведут себя герои.