Мистика

Ми́стика (от греч. μυστικός «скрытый, тайный») — вера в существование сверхъестественных сил, с которыми таинственным образом якобы связан и способен общаться человек; также — сакральная религиозная практика, имеющая целью переживание непосредственного единения с Богом (или богами, духами, другими нематериальными сущностями). Совокупность теологических и философских доктрин, посвящённых оправданию и осмыслению этой практики, называется мистицизмом.

Источник: Википедия

Упоминания в литературе

Мистические традиции: основаны на вере в онтологическую разделенность бытия на два мира (посюстронний и потусторонний), в существование и возможность познания трансцендентной реальности, находящейся за пределами нашего бытия, возможности взаимодействия с нею посредством различного рода действий человека и набора разных процедур и средств – эзотерических, нумерологических (знаки, цифры, фигуры), астрологических (звездные конфигурации) и т. д. Фактически, это вера в то, что внутренняя конфигурация мироздания несет в себе некие непознанные и обычным человеком не познаваемые закономерности, которые являются определяющими все бытие мироздания, судьбы всего сущего, включая человечество в целом и судьбу каждого отдельного индивида. Источник (основание) всякого движения (включая развитие) здесь сокрыт за пределами реальности, его познание не может быть мыслимо обычным человеком, дается лишь в откровениях избранным. Механизмы этого движения – в разных версиях – а) подвластны отдельным людям при наличии некоторых качеств и умений, б) в определенной степени подвластны любому человеку посредством определенных практик, в) абсолютно не подвластны человеку, его воздействию, человек – заложник внеположенной ему детерминации и определяемой ею последовательности событий, включая его личное бытие. Собственно процессуальность носит различный, чаще всего хаотически-спорадический характер «выплесков» в реальное бытие потустороннего бытия либо вообще игнорируется. Познание и предвидение будущего, как полагается, осуществляется на основе ясновидения, осуществляемого людьми, имеющими особые способности, причем, различными способами – видениями, откровениями, общениями с душами умерших и т. д. Этот индивидуальный опыт неповторяем и лишь проверяется практикой. Известным приемом является нагнетание в обществе психоза, страха, паники с использованием интерпретаций различных провидцев. Определенные мистические и религиозные концепции пересекаются, компоненты мистики присущи многим религиям.

Александр Селиванов, Развитие объектов. Наука управления будущим, 2016

Само собой разумеется, что указанные три направления в чистом виде не встречаются; в рационалистических системах всегда можно открыть мистический и скептический элементы, точно так же, как нет мистики, в которой не было бы рационалистического элемента, в противном случае мистику нельзя было бы причислять к философии. Начиная с Платона, почти все великие философские системы говорят в той или иной форме об интуитивном интеллекте, о видении в Боге, о чистом познании, об интеллектуальном созерцании, о непосредственном знании и т. д., и под этими различными терминами выступает одна и та же мысль о необходимости дополнить чисто рассудочное познание, которое доводит только до порога единого целого, но оказывается удивительно слабым в постижении его. Всякое рассудочное знание есть знание опосредствованное: о предметах мы знаем при посредстве наших восприятий, которые насквозь пронизаны элементами мысли; в восприятиях рассудок находит сходство и различия и приходит к мысли о единообразном порядке вещей; этот порядок познается в законах природы, которые предполагают существование живого единства, которого они и служат выражением. Но как познать это живое единство, до порога коего доводит рассудок?

Коллектив авторов, Новые идеи в философии. Сборник номер 5, 2015

Кроме того, каноническое искусство никогда не является только искусством и никогда не существует исключительно ради себя самого. Оно чаще всего призвано выступать посредником между человеком и некими силами, которые он признает высшими в Мироздании. Эта культово-религиозная сущность канонического искусства объясняет многие отличия его от «светского» искусства. Впрочем, канон рано или поздно начинает модифицироваться, преобразовываться изнутри, и причины этого прежде всего – в изменении мышления и мировосприятия носителей канона; иначе говоря, эти причины отнюдь не носят собственно-художественный характер. Качество проявления новизны в каноническом отличается, таким образом, от европейского варианта (там новизна ясно видна и касается не только содержания, но и формы). Истинным содержанием канонического произведения является, в сущности, особое религиозное переживание, скажем так, мистический опыт (понимая мистику очень широко, как сферу соприкосновения со сверхприродными (поистине метафизическими) энергиями). И поскольку мистический опыт у каждого строго индивидуален (его никоим образом невозможно передать, а лишь пережить), постольку в каноническом искусстве под почти тождественной формой скрывается ярко индивидуализированное содержание (хотя его и невозможно увидеть воочию: ведь это энергия личностного обращения к высшим силам, которая заложена, возможно, бессознательно, в каждом таком произведении).

Елена Ровенко, Время в философском и художественном мышлении. Анри Бергсон, Клод Дебюсси, Одилон Редон, 2015

В предыдущем отрывке я употребил понятие «необычные состояния сознания». И прежде чем продолжить наш разговор, стоило бы, кажется, разъяснить его смысл. Понятие необычных состояний сознания употребляется главным образом теми исследователями, что изучают эти состояния и признают их значимость. Психиатры из господствующего большинства предпочитают понятие измененных состояний, которое отражает их веру в то, что только повседневное состояние сознания является нормальным и что все без исключения отклонения от этого представляют собой патологические искажения правильного восприятия действительности и не обладают никакой благотворной силой. Однако даже понятие необычных состояний слишком широко для нашего изложения. Ибо трансперсональная психология занимается тем примечательным подразделением этих состояний, которое несет в себе эвристические, целительные, преобразовательные и даже эволюционные возможности. Оно включает в себя переживания шаманов и их пациентов, переживания посвящаемых при первобытных обрядах прохода и в древних мистериях смерти и возрождения, тех, кто занимается духовными упражнениями, и мистиков всех веков, а также людей, находящихся в состоянии психодуховного кризиса (Grof and Grof, 1989, 2001).

Станислав Гроф, Исцеление наших самых глубоких ран. Холотропный сдвиг парадигмы, 2012

Самое глубокое и самое оригинальное у Экхардта – это его идея Gottheit, Божества, которая приоткрывает большую глубину, чем идея Бога – Творца мира, и находится вне противоположения субъекта и объекта. Бог есть уже вторичное, а не первичное. О Gottheit можно мыслить лишь совершенно апофатически. Срыв Экхардта был не в том, что он утверждал совершенный монизм в отношении Gottheit, срыв в том, что он в отношении между человеком и Богом утверждал монизм, т. е. был монофизитом. У него творение оказывается ничтожным, лишенным сущности и ценности. Все сотворенное ничто. Самое существование человека есть как бы грех. Тут уже обнаруживается противоречие германской мысли. Утверждается большая свобода человека в его движении внутрь, к духовности, к Богу, и вместе с тем отрицается самостоятельность человеческой природы, свобода человека, человеческая свобода, утверждается мистический детерминизм. Р. Отто, сравнивая мистику Шанкары и Экхардта, говорит, что оба ищут спасения, бытия и для них познание – путь спасения.[25] По мнению Отто, мистика Экхардта не принадлежит к типу мистики гностической, теософической, как мистика Я. Бёме. Различие верно схвачено, но преувеличено, так как у Экхардта есть сильный метафизический элемент, который отличает ее от христианской мистики, занятой исключительно описанием духовного пути души к Богу. Тема германской мистики всегда метафизически-космологическая.

Николай Бердяев, Экзистенциальная диалектика божественного и человеческого

Платонизм и экзистенциальная установка соотносятся как встреча и разрыв. Кажется, что о подобном антиномизме Флоренский не думал, на свет методологической философской рефлексии его не извлекал. И, думается, потому, что для него не существовало как какой-то самостоятельной установки мысли то, что мы называем экзистенциальным ее направлением. Его рабочими базовыми категориями были не экзистенция и экзистенциальное, а жизнь, организм, мистическое, таинственное, символ как «перекличка» всего живого с живым, духовного с духовным. Не мог он обойтись и без основных понятий столь третируемого им Канта – без деления реальности на ноумен и феномен. Бердяев обратил внимание на дистанцию, отделяющую творчество Флоренского от философии как дела жизни, как профессии и призвания. И верно заметил, ибо о. Павел был сверхфилософом, «богоделом», или теургом, мистиком и иереем по призванию и профессии. А это означает, что мир собственно философии как особого мышления его не слишком интересовал. Для Флоренского приоритет имели те духовно-чувственные, духовно-телесные указания на тайну мира, по отношению к которой он всегда, с детских лет, испытывал волнение, страх и неодолимое влечение одновременно.

В. П. Визгин, Лица и сюжеты русской мысли, 2016

В действительности, под словом интуиция Н. О. Лосский понимал нормальные обычные способы восприятия и умозрения, но задался целью показать, что все они имеют характер непосредственного созерцания бытия в подлиннике. То что всякое познавание есть видение самой живой действительности, должно быть характерно и метафизическому умозрению, и научному наблюдению, и религиозному опыту. Теоретическое знание интуитивизма должно было оказать помощь лицам, стоящим на двух противоположных флангах, – и натуралистам, и религиозным мистикам. Объединение идеального и реального будет лейтмотивом всей философской деятельности Н. О. Лосского.

Е. П. Борзова, Николай Онуфриевич Лосский: философские искания, 2008

Этот целостный подход к проблеме «я» имеет много общего со взглядами ‘Алламы Джа‘фари, понимавшего «сознание» как Fontes VitaF[61] человечества в его подлинно освобождающем смысле[62] и на его мысль о «высшем сознании», отражённом в работах великих провидцев, мистиков и мыслителей – таких, как Толстой, Шекспир, Виктор Гюго, Достоевский, Руми и Сократ[63]. В этом отношении было бы увлекательно сопоставить взгляд Станислава Грофа (Stanislav Grof 1985) на холотропный подход как метод самопознания, и взгляд ‘Алламы Джа‘фари vidjart[64] как истинный источник понимания собственного «я». ‘Аллама Джа‘фари считает, что vidjan ведёт к поставленной и исполненной смысла Божественной цели, и понимание холотропного подхода Грофа основано на изначальном толковании холотропии (от греч. Holosp — «целый» и trepein — «движение по направлению к чему-либо»). Эти сходства пока не были исследованы, и их необходимо изучать в контексте взаимодействия цивилизаций для разъяснения глубоких проблем, которые могут затронуть сами основы «я», социума и мирового сообщества в наше неспокойное время.

С. Д. Мири, Общественная мысль Алламы Джа‘фари, -1

Философия не занимается бессмысленным делом, каждый раз заново выясняя, что она понимает под свободой, причинностью, счастьем. Каждая философская школа, каждый мыслитель находят свой угол зрения, обусловленный обстоятельствами конкретной человеческой жизни и особенностями исторической эпохи, в которую живет философ. В каждую эпоху свобода облачается в новые одежды – то предстает в облике античного стоика, бесстрастием противостоящего абсурду жизни, то поселяется в духовных проповедях средневекового мистика, то стремится вообще избавиться от стесняющих культурных одежд, став идеалом «естественного» человека просветителей. Каждая философская категория, имеющая качество всеобщности, заключает в себе бесконечный ряд смыслов. Ограниченность человеческой познавательной способности не позволяет воплотить эту бесконечность в одной-единственной, совершенной, абсолютно истинной концепции. Бесконечная глубина всеобщего реализуется в философии через бесконечное многообразие философских школ, концепций, точек зрения.

Г. Г. Кириленко, Философия, 2009

Нуминозное переживание может ощущаться как нечто важное и для индивида, и для целой общности людей. Человека может посетить откровение, которое бросит вызов господствующим в богословии идеям. Поэтому религиозные институты с подозрением относятся к новым откровениям. Нойманн отмечал, что встреча Эго с трансперсональным уровнем психики не только производит нуминозное переживание, но и всегда имеет «революционный и еретический характер», стремится «к растворению традиционных религий и ритуалов» (Neumann, 1968, p. 386 / Нойманн, 2008, с. 205). Аутентичное переживание нуминозного всегда ново и поэтому может быть антидогматичным. Это противоречит утверждению Каца, согласно которому мистический опыт всегда предопределен социокультурными убеждениями и уже имеющимся представлением о Боге (Katz, 1978, p. 34). Но возможно, что мистики, принадлежавшие к определенной религиозной традиции, просто не делились переживаниями, которые могли бы ей противоречить.

Лайонел Корбетт, Священный котел. Психотерапия как духовная практика, 2011

Опыт мистиков и приводит Бергсона к существованию Бога. Философское умозрение относительно жизненного порыва и первичного средоточия творческой силы, откуда он исходит, могло навести на мысль о существовании Бога, теперь же оно утверждается безусловным образом. Как именно? Через свидетельство тех, кто обладает опытом восприятия божественного. Надо верить мистикам в отношении Бога, так же как физикам – в отношении материи: и те и другие компетентны, знают то, о чем говорят.

Жак Маритен, От Бергсона к Фоме Аквинскому, -1

Каждая личность в Царстве Божием и даже каждый творческий акт ее, будучи единственным в мире, не может быть выражен посредством описаний, которые всегда состоят из суммы отвлеченных общих понятий; только художественное творчество великих поэтов может найти меткие слова и сочетания их, которые способны, правда, только намекнуть на своеобразие данной индивидуальности и подвести к созерцанию ее. Как предмет созерцания индивидуальная личность может быть охвачена лишь единством чувственной, интеллектуальной и мистической интуиции. Всякая личность в Царстве Божием, сполна реализующая свою индивидуальность в творении абсолютных ценностей, поскольку она и ее творения чувственно воплощены, представляет собой высшую ступень красоты. Отсюда следует, что эстетика, идеально разработанная так, как это возможно только для членов Царства Божия, должна решать все эстетические проблемы, исходя из учения о красоте личности как индивидуального чувственно воплощенного существа. Мы, члены грешного психо-материального царства, имеем слишком мало данных для того, чтобы дать об этой красоте полное точное учение, убедительно опирающееся на опыт. Видения святых и мистиков описаны ими слишком бегло; эстетикой они не занимаются и в своих описаниях, конечно, не задаются целью содействовать разработке эстетических теорий. К вопросу об идеале красоты, осуществленном в Царстве Божием, мы принуждены поэтому подходить лишь отвлеченно с помощью того обедненного опыта, который достигается в умозрении, т. е. в интеллектуальной интуиции.

Н. О. Лосский, Мир как осуществление красоты. Основы эстетики, -1

И еще один аспект онтологии Аристотеля важен для нашей темы. Хотя, с его точки зрения, категории сущего не сводимы друг к другу, категория сущности выражает первичный смысл «быть», вокруг которого группируются все другие смыслы этого глагола. Первичные сущности, к которым Аристотель относит привычные объекты окружающего нас мира (или по крайней мере живые существа вроде лошадей и людей), в своем существовании не зависят от чего-либо еще – это проявляется в том, что о них могут сказываться другие предикаты, но сами они ни о чем другом сказываться не могут. Это означает, что в своем категориальном анализе сущего Аристотель отдает должное обыденным и научным представлениям о структуре и содержании мира; его онтология в определенном смысле «достраивает» эти представления до некоторой завершенной картины, и с этой точки зрения она является прямой противоположностью более поздних крайне абстрактных и спекулятивных метафизических систем, которые претендуют на раскрытие глубинной сути бытия и в которых мир, как его видит здравый смысл или наука, относится к сфере видимости или неподлинного бытия. Как отмечает М. Муниц, онтологический подход Аристотеля – это подход «ученого, логика, мыслителя, занятого рассмотрением множественности и разнообразия сущего, а не подход мистика, который стремится абстрагироваться от всего этого многообразия и сосредоточить внимание на недифференцированном и совершенно уникальном факте существования мира как такового» [Munitz, 1974, p. 69]. И в этом метафизики-аналитики, безусловно, являются прямыми наследниками Аристотеля.

Л. Б. Макеева, Язык, онтология и реализм, 2011

Аналогично и в мысли Флоренского ее неоплатоническая конституция сегодня препятствует тому, чтобы на ее основе можно было бы дать адекватную трактовку предельных феноменов антропологической ситуации. В антроподицее Флоренского перед нами всегда – не кризисно-катастрофическая динамика, а динамика бытийного равновесия. Граничные феномены человеческого существования пользуются его вниманием, больше того, он им придает особую важность, развивает целую мистику границы, но это – мистика всецело гармонической икономии, взаимно обратимых переходов между двумя мирами, составляющими двуединый космос живых и мертвых.

Коллектив авторов, Антропологические матрицы XX века. Л. С. Выготский – П. А. Флоренский: несостоявшийся диалог – приглашение к диалогу, -1

Религиозные идеи и верования совсем не походят на отвлеченные метафизические истины. Религиозные идеи и верования связаны с фактами и событиями духовного мира, раскрывающимися в духовном опыте. Эти факты и события духовного мира не имеют сходства с категориями отвлеченной мысли и с субстанциями природы. Религиозные идеи и верования могут быть выражены лишь в терминах духовного опыта, внутренней жизненной драмы, судьбы. Духовная жизнь воспринимается нами и познается как парадоксия. События духовной жизни, в которых раскрывается глубочайшее ядро бытия, парадоксальны и антиномичны для разума, для рационального сознания, они не выразимы в понятии. В религиозной жизни, как жизни духовной, а не природной, открывается нам тождество противоположностей – монизма и дуализма, единства и множества, имманентизма и трансцендентизма Бога и человека. Все попытки преодоления парадокса духовной жизни в системах натуралистического и рационалистического богословия совершенно экзотеричны и имеют значение лишь временное и педагогическое. Это есть натуралистическая стадия в истории религиозного сознания, в восприятии христианства. Богословский натурализм есть наивный реализм, есть восприятие духа лишь объективированным в природе, опрокинутым в мир природно-предметный. Но откровение духовного мира есть преодоление натурализма. Глубочайшее преодоление натурализма совершается в религиозной мистике. Для мистиков все события совершаются в глубине, т. е. в духовном мире. Религии разделяют на религии духа и религии природы. Христианство есть религия духа, но совсем не в том смысле, в каком проповедует Э. Гартман религию духа.[6] Мы не можем не ценить высоко духовность Индии, но индусская духовность есть духовность отвлеченная, не знающая еще конкретной личности.

Н. А. Бердяев, Философия свободного духа, -1

Мистик из монастыря Святого Виктора Гуго (1097–1141) пытался установить нечто вроде мистической психологии. Для Гуго последняя цель – созерцание Бога – достигается через постепенное поднятие разумной стороны человека до высочайшего существа. Душа имеет три глаза для наблюдения. Один есть воображение; оно есть простое представление вещей, вне нас находящихся. Второй есть разум, деятельность которого состоит в размышлении о сущности и отношениях вещей. Третий глаз есть рассудок, интеллект. Ему свойственно созерцание, непосредственно имеющее дело с идеальным объектом. Такая душа и составляет исключительную сущность человека. Как разум, он есть лицо; тело есть нечто постороннее для него, и когда в момент смерти последнее разрушается, лицо продолжает существовать. В таком направлении рассматривал душу и ученик Гуго Ричард (ум. в 1173 г.). По Ричарду, центр души заключается в созерцательной деятельности, в интеллекте; чувства и желания им совершенно игнорировались как случайные и не принадлежащие душе. В таком же виде рассматривали душевную деятельность и позднейшие немецкие мистики, особенно в XIII в. Среди них можно выделить взгляды Экгарта. По Экгарту, душа имеет три рода духовных сил: внешние чувства, низшие и высшие силы. К низшим силам он относит эмпирический рассудок, сердце, желание, к высшим – память, разум и волю.

В. П. Ступницкий, Психология, 2011

Своеобразие буддийского восприятия жизни состоит в мистической составляющей его философии, которая отталкивается от двух не внушающих оптимизма концепций, ниспровержение которых становится возможным лишь для тех, кто обретает высшее знание. Во-первых, буддисты убеждены в том, что природа вещей – истинная реальность – сокрыта от человека, а чувства и логическое осмысление вводят его в заблуждение и сбивают с пути истинного. Человек живет в неведении, и лишь крайнее напряжение внутренних сил способно разрушить иллюзии, за которые он цепляется с присущей ему жадностью. Таким образом, истинная реальность становится достижимой лишь в процессе мистического опыта. Во-вторых, сознание преходящей природы всего земного настолько укоренилось в сознании восточных людей, что в поисках истины человек с надеждой обращает свой взор в сторону мистики. Адепт Хинаяны достигает «другого берега», избавляется от желаний и боли, в которых он усматривает причинную цепь бренности человеческого существования, и, таким образом, разрушает неведение. В буддизме Махаяны несубстанциональность страдания познается в процессе обретения трансцендентного знания. Интуитивно предпочтение отдается спасению, но не философскому осмыслению.

Генрих Дюмулен, История дзэн-буддизма, -1

Пифагорейская мистика чисел стала нарицательной, но было бы упрощением считать ее лишь результатом своеобразных математических игр. Здесь даже дело не только в том, что, как отмечал Ф. Энгельс, сведением вещей к числам «впервые высказывается мысль о закономерности вселенной»167. Пифагорейство – и не просто поиск математических формулировок закономерностей, лежащих в основе мироздания. Это – целая философия, в которой естественный порядок и моральный порядок неотделимы: поиски математической гармонии – это путь к моральному усовершенствованию, к выработке такого отношения к жизни и такого жизненного пути, которые позволят поставить себя в гармонию с природой. Именно поэтому в пифагореизме духовно здоровый человек уподобляется хорошо настроенному инструменту, а звуки небесной гармонии могут быть слышимы лишь тем, кто не только в совершенстве овладел математикой, но и достиг высокой степени морального совершенства168. Это проливает свет и на необычайную эзотеричиость учения Пифагора, который «ценя занятия с числами больше всех других занятий, продвинул вперед эту науку», до такой степени, что, как замечает Аристоксен, «освободил ее от служения делу купцов169.

В. Г. Торосян, Эволюция стиля мышления в исследованиях Вселенной. От древнейших времен до конца ХХ века, -1

В третьей из опубликованных глав перевода описывается библейское «Аз есмь Сый» как единственно верное именование Бога, обозначение его онтологического статуса. Если метафизическим свойством твари оказывается «нужда в ином», логически выраженная как зависимость субъекта от предиката (через определение, т. е. ограничение субъекта), то в самоименовании Бога (Я есмь Сущий) постулируется Его самодостаточность. Экхарт употребляет термин anitas (естьливость), который, по Лосскому, восходит к арабскому anniya («то, что есть ли»). В Боге реализовано тождество чтойности и естьливости, поскольку само Бытие (Esse) Божие обусловлено его Сущностью (Essentia). В этом тавтологическом парадоксе происходит снятие вечного разрыва, который был запечатлен в самой природе логики тварного разума. Выход в металогическое пространство божественного бытия (сверхбытия) предстает в немецкой мистике как вхождение в сокровенное измерение «внутреннего человека».

В. В. Аверьянов, Крытый крест. Традиционализм в авангарде, 2015

Основные идеи о природе Духа уже были заложены в самых древнейших религиях, а более поздние религии приспосабливали эти древние знания под свои, чаще всего политические, задачи. К сожалению, полное содержание индуистско-буддистской философии до сих пор нам не известно. Отдельные попытки приоткрыть завесу над этой интригующей тайной, пока не дали ощутимых результатов, но все же производят определенное, на уровне мистики, впечатление. Например, вызывает искреннее изумление способность Е.Блаватской, обыкновенной женщины без особых природных задатков и образования, самостоятельно написать солидные религиозно-философские трактаты по буддизму, содержащие огромный объем знаний из разных областей науки и религии. Сама Е.Блаватская признавалась [3], что все ее книги продиктованы ей Свыше. Хотя понятие Духа у Е.Блаватской занимает центральное место, но его сущность так и осталась нераскрытой (с точки зрения современной науки). К тому же, религиозно-философские представления буддизма находятся в резком антагонизме с монотеистическими религиями.

Эдуард Казанцев, Эволюция духа, 2014

Конкретные черты религии установляются ее положительным содержанием, точнее – тем откровением, которое она содержит (или, по крайней мере, считает, что содержит). Религия основывается не на смутном и неопределенном ощущении Божества вообще или трансцендентного мира вообще, к чему сводит ее, с одной стороны, адогматическая мистика и Gefühlstheologie, с другой – рационалистическое просветительство, но на некотором, вполне определенном знании этого мира, самооткровении Божества. Всякая религия догматична, она устансвляет отношение не к Божеству вообще, но к определенному, имеющему свое «имя» Богу. В этом смысле догмат есть интегральная часть религии. Что же такое догмат! Можно различать это понятие в более узком и более обширном смысле. В первом смысле догмат есть формула, кристаллизующая в образах или понятиях религиозное суждение. Логические грани, установляемые такой формулой, обычно имеют практическое происхождение. Их провозглашение чаще всего вызывается потребностью борьбы с какой-либо ересью. Оно есть поэтому не только вероучительное определение Церкви, но и ее действие – осуждение и отсечение ереси (напр., никейская формула имела антиарианский характер, IV собора – против Македонии, VII – антииконоборческого характера и под.)[180]. Но догматическая формула есть только приблизительная, притом неизбежно односторонняя, в силу указанного своего происхождения, попытка выразить в понятиях религиозное содержание. Не догматическая формула родит догмат, но религиозное содержание, или живой догмат, порождает догматическую формулу (или формулы).

С. Н. Булгаков, Свет невечерний. Созерцания и умозрения, 1917

В современных учениях о духовности исследователи разделяют два направления: мистическую и магическую духовности [Моторин, 1998]. Обе имеют внутри себя разветвления, однако высшая степень мистического – это «христианская мистика – сверхсознательное (сверхчувственное и сверхразумное) общение с Всемогущим, Всеблагим, Милосердным Богом» [Моторин, 1998, с. 26]. Именно с христианской мистикой связана русская культура. Магическая духовность относится к противоположному: она проявляется в вере в духов зла и общение с ними с целью овладеть миром. Цель эта богоборческая, связанная с желанием стать равным Богу. Область магии – это область язычества, к которому принадлежат мифологии народов мира [Моторин, 1998, с. 39].

Л. В. Камедина, Духовные смыслы русской словесной культуры, 2014

В результате осмысления механизма системных расстановок становится ясно: то, что считается «сверхъестественным» – ясновидение, предсказание будущего, чудесные исцеления, «прозорливость» старцев, происходит не просто так, а в соответствии с определенными закономерностями и порядком Вселенной. Понимая и осознавая их, рассматривая их максимально системно – как с позиции науки, так и мистики, религии, – мы сможем не только эффективно развивать свои (сверх)способности, но и отыскивать корни, глубинные истоки наших проблем и, целенаправленно воздействуя на них, делать нашу жизнь более гармоничной.

Владимир Дюков, Формула Бога. Как работают системные расстановки и Единое информационное поле Вселенной, 2015

Психосфера не имеет и не может иметь ясно очерченных границ. Психизм как проявление интенциональных воздействий на основе ВЭС присущ (и это не мистика!) всем структурам Вселенной, включая неорганические образования, живые организмы и отдельные группы клеток. Проявления психизма наблюдают также и в «поведении» групп атомов и квантовых объектов, что иногда спешат объявить проявлениями субъектности. Всё это тоже имеет отношение к психосфере, хотя с человеческой позиции может показаться лишь её преддверием; ведь только в человеческом мире, в мире культуры достигается степень автономности и отпадения структур от всеобщей связи, которая требует качественно иного уровня и характера медиации. Эволюционная перестройка природного психизма на такую медиацию и порождает психосферу в её собственно человеческом измерении и в границах, охватываемых человеческим восприятием. [150]

А. А. Пелипенко, Избранные работы по теории культуры, 2014

Истинная, невидимая реальность может быть осмыслена мистически (религиозно) или не мистически, как закон самой жизни. В соответствии с этими представлениями символизм можно разделить на мистический и не мистический (феноменологический). Немецкие романтики, сформулировавшие основные понятия теории символа, были мистиками. Они одушевляли природу и мир, видели в них проявления божественной мысли. По тому же пути пошли и многие русские символисты: Ф. Сологуб, А. Блок, А. Белый и др.

Т. В. Михайлова, Поэзия французского символизма, 2012

Гносеологию каппадокийцев В.Н. Лосский рассматривает в призме ее места и значения в традиции александрийской философии. Он сравнивает учение «великих каппадокийцев» с «интеллектуальной мистикой» и «сверхинтеллектуальной мистикой» неоплатоников и Оригена: «Здесь речь не идет об интеллектуальном созерцании, устремленном к охвату некой первичной простоты, единства простой субстанции. Объект созерцания… – «три Света, образующие Один Свет», «соединенное сияние» Пресвятой Троицы – даже от серафимов сокрытая троичная тайна. «Существует только одно имя, выражающее Божественную природу: изумление, которое охватывает нас, когда мы мыслим о Боге»[102], – цитирует он Григория Нисского. В.Н. Лосский присоединяется к точке зрения, высказанной Ж. Даниелу: блаженное зрелище (τo μακαpιoν θεαμα) в «Федре» раскрывается перед душами, шествующими по небесному своду[103]. Ж. Даниэлу отмечает: «введение θεωρία внутрь себя, «интериоризация» созерцания, раскрывающегося, как учит свт. Григорий Нисский, в очищенном сердце, в зеркале души, знаменует собой полный переворот платоновской перспективы»[104]. Этот переворот связан с учением об образе Божием в человеке и внутреннем богопознании, здесь каппадокийцами привнесена в гносеологию тема противопоставления «внутреннего» и «внешнего» человека апостола Павла.

Р. В. Щипина, Григорий Нисский. Создание канона, 2013

Прежде чем перейти к анализу логико-дискурсивной интерпретации идеологемы «страдание» в буддийских философских текстах, необходимо остановить внимание на моменте ее принципиальной несопоставимости с термином «страдание» как он функционирует в иудео-христианской религиозной традиции. Страдание в ветхозаветном истолковании осмыслялось как божественная кара за грех, как признак богооставленности. Новозаветная трактовка, напротив, усматривает в страдании залог спасения, что дало повод средневековым христианским мистикам видеть в страдании знак любви Бога к человеку. Эти теологические интерпретации возникли в рамках теистической системы и характеризовали взаимоотношение Бог – человеческий индивид. В буддийской традиции, чуждой теизму и принципиально антропоцентричной, духкха как мировоззренческий принцип развертывается в сфере анализа сознания и деятельности человека, его причинно-обусловленного существования. При типологическом сопоставлении «страдание» в иудео-христианской религиозной традиции имеет иные ценностно-смысловые и функциональные нагрузки, нежели в буддийской.

В. И. Рудой, Космос и карма. Введение в буддийскую культуру, 2009

Гегель внимательно следил за развитием науки, в особенности естествознания. Он неоднократно высказывал свое понимание взаимоотношения между конкретными, «эмпирическими», как он говорил, науками и философией, наукой «спекулятивной». Без самого тесного контакта с развитием специальных наук он не представлял себе ни существования, ни прогресса философии. Его сочинения, в том числе и «Наука логики», изобилуют ссылками на данные самых различных наук, полемикой с теми или иными теориями. В математике, физике, химии, биологии, космогонии и других науках он ищет не просто подтверждения своим взглядам; анализ новейших научных достижений служит во многих случаях источником его философских выводов. Гениальное диалектическое чутье помогало ему обнаруживать многие слабости современной ему науки и делать предположения, находившие свое конкретное воплощение в последующем развитии науки. Его специальное сочинение, посвященное природе – «Философия природы», – несмотря на тьму мистики и просто нелепых взглядов, обусловленных представлением об абсолютной идее как творческой силе, содержит немало гениальных догадок об истинном характере природных явлений и процессов.

Г. В. Гегель, Наука логики, -1

Большинство духовидцев, мистиков, аскетов, пророков, а вслед за ними философы, религиоведы, культурологи говорят о принципиальной невыразимости трансценденции и трансцендентного. Однако ведь мы все же постоянно говорим об этом, и впредь, думаю, будем говорить. Те, кто испытывал это, пытаются описать искомые состояния новой религиозной субъективности при помощи некоторого сходного ряда метафор и определений.

В. И. Красиков, Озарение трансценденцией, 2014

Антитеза интуитивистский Восток и логически мыслящий Запад обнаруживает, что «мистик – не восточная, а универсальная фигура», если под ней подразумевается человек, который видит единое во многом. Интровертный тип мистического переживания один и тот же и на Востоке и на Западе. Скорее следует говорить об универсальном характере спиритуализма и мистицизма, близости их форм, развивающихся на Востоке и Западе.

Я. С. Яскевич, Философия и методология науки. Вопросы и ответы. Полный курс подготовки к кандидатскому экзамену, 2007

Современная психология слишком часто игнорирует опыт тех, кто пережил истинное вдохновение. Между тем их рассказы об этом состоянии позволяют больше узнать о его источниках. Прислушавшись к тому, что говорят об этом своём опыте великие деятели искусства, великие ученые, мы узнаем много интересного, отчасти объясняющего феномен вдохновения. Именно это и сделала Аннекатрин Пуле. И тут уместно обратиться к Гёте, который был и художником, и ученым, гением, чьи жизнь и достижения ярко демонстрируют нам исключительные возможности человеческого духа. Все великие представители искусства и ученые по сути своей являются мистиками, так как чувствуют соприкосновение с глубокой тайной своей творческой силы. Гёте был не просто мистиком. Его интуиция позволила ему глубоко осознать свое собственное редкое дарование. Вряд ли какой-то другой гений более подойдет для исследования источников гениальности. И лучшим, если пока не единственным исследованием этой стороны творчества Гёте, является книга Аннекатрин Пуле. После ее прочтения вам захочется обратиться к его сочинениям, и, прочитав их, вы убедитесь сами, как постижение этого гиганта человеческого духа способствует нашему пониманию самих себя.

Аннекатрин Пуле, C Гёте в мире духов, 2005

Понимая, что мы можем заражаться негативом, мистик на первых этапах своего пути должен создать для себя понятные правила. Эти правила изложены во всех религиозных доктринах в виде догматов или заповедей. На Востоке следование духовным законам называется дхармой.

Р. В. Доля, Преображение сознания. Сборник эзотерических настроев. Пробуждение духовного тела, 2017

Именно Сократ-музыкант доводит до своего завершения процесс примирения «аполлонической науки» и «дионисической мистики»6. В этой связи следует упомянуть о проекте тотального театра, занимавшем Кандинского и Гуго Балля в 1914 году и предстающем сейчас забытым источником дадаизма: вкладом Кандинского была мысль о взаимодействии между музыкой, с одной стороны, и цветами и формами – с другой; основой же этого диалога должно было стать родство зрения и слуха. Не «Сократа-музыканта» ли мы видим здесь?

Филипп Серс, Тоталитаризм и авангард. В преддверии запредельного, -1

Современная церковь претендует на монополию обладания Богом, любые политические, социальные акции чаще всего прикрываются Его именем. Человечеству, претендующему на «гуманистическую автономию», не хватает критицизма. Теология должна учиться у философии, которая критична по определению. Только пройдя горнило Кризиса, теология может стать «критической теологией», или «теологией освобождения», для которой христианство ни в коей мере не сводится ни к его собственному прошлому, достойному критического изучения, ни к его переживанию в настоящем, которое в лучшем случае имеет моральный характер, в худшем – уводит в мистику.

Г. Г. Кириленко, Краткий философский словарь, 2010

Важный поворот в понимании добра и зла был связан в христианском сознании с новым видением жертвенности души. Не аскеза и даже не нравственное совершенствование оказываются на первом плане. Кто будет беречь свою душу, тот ее потеряет; кто ее потеряет, тот – спасется. За этим евангельским парадоксом стоит новое понимание спасения. Все дело в том, как отдать то, что имеешь, а не в том, как его сберечь. Высшее благо – в жертве, а не в победе над врагом. Но жертва требует проникновения в смысл высшей Жертвы, принесенной Христом. Мы, таким образом, сталкиваемся с принципиально отличным от старых средиземноморских традиций отношением к моральному долгу человека: последнее основание добра скрыто от человека, но, благодаря опосредованию Христа, путь к добру открыт через воспроизведение жертвы Спасителя, через «подражание Христу», как говорили средневековые мистики.

А. Л. Доброхотов, Избранное, -1

И Майстер Экхарт полагает мир единым. «Как это ни покажется странным, но главным предметом размышлений Иоанна Экхарта – одного из самых пронзительных мистиков Средневековья – является не Бог, а мир. Бог же постольку, поскольку он представляет собой центральное структурообразующее звено образа мира. Мир трактуется Мастером как единое целое: “Из Единого, каковое пребывает единообразным в себе, непосредственно проистекает только единое. Но такое единое есть мироздание в целом, которое происходит от Бога и остается единым, несмотря на многообразие частей”» [376, с. 30; ср. 507].

В. Ю. Кузнецов, Взаимосвязь единства мира и единства культуры, 2013

г) поскольку Коран и Сунна говорят на арабском языке, являющемся повседневным для их слушателей, а употребляемые в них лексемы в процессе возникновения обретают особый смысл, они не являются немым текстом – их слова выражают смысл. К сожалению, ряд учёных, комментаторов, мистиков и философов отклонился от явного смысла и в меру своих знаний занялся символико-аллегорическим истолкованием религиозного учения;

‘Абд ал-Хусайн Хосроупанах, Имам ‘Али и его взгляд на общественное устройство, 2017

С парапсихологии снимают налет мистики, пересматривают представление о ней как о мистико-религиозной лженауке. А поворотным пунктом стала конференция ученых – теоретиков и экспериментаторов в области физики – по изучению физики сознания, которая состоялась в 1977 году в Рейкьявике. Большее значение имеет также создание Международного общества по исследованию проблем психотроники, где ученые работают в области изучения парапсихологических и смежных с ними явлений. Человек приближается к разгадке высшей деятельности человеческого организма – работе человеческого мозга.

Ксения Разумовская, Тайны мозга, 2013

В книге М. Н. Лобановой «Западноевропейское музыкальное барокко: Проблемы эстетики и поэтики»[37] на материале оригинальных трактатов XVII–XVIII вв. проанализированы основы музыкальной эстетики и поэтики барокко, типологические признаки западноевропейского музыкального барокко в различных национальных вариантах, основные категории и теоретические системы барокко. Автор опиралась на трактаты, письма, принадлежащие теоретикам и практикам барокко, их оппонентам, а также на исследования, относящиеся к последующим эпохам. Культурологический анализ поэтики западноевропейского музыкального барокко позволяет ей выявить взаимодействие музыки и других видов искусства, показать осмысление гуманистической проблематики в музыке, которая, «как никакое иное искусство, оказалась в состоянии передавать аффектное сообщение, внушать страсть слушателю, добиваться предельной силы эмоционального воздействия»[38]. Значительным событием не только для музыкознания, но и для философии стала книга Лобановой «Теософ – теург – мистик – маг: Александр Скрябин и его время»[39]. В книге осуществлена попытка воссоздать уникальный духовный мир композитора, показать круг многообразных философско-эстетических воздействий, впитанных Скрябиным, а также определить его место в отечественной и мировой культуре. Автор особое внимание уделяет связям Скрябина с кругом символистов-теургов – последователей Вл. Соловьёва, развивших концепцию «позитивного единства» и «соборности» как духовной общности всего человечества. «Сама эта судьбоносная концепция, столь значимая для круга русских символистов-теургов, к которому принадлежал Скрябин, претерпела сильные изменения – достаточно упомянуть наследие славянофилов А. С. Хомякова и И. В. Киреевского, творчество Ф. М. Достоевского и В. С. Соловьёва, философские системы современников Скрябина – Н. А. Бердяева, С. Н. Булгакова, поэзию и культурфилософию В. И. Иванова»[40]. В их столь разных и неповторимых манерах артикуляции «соборной идеи» автор стремился уловить конкретные оттенки и смыслы, обладавшие особой значимостью для Скрябина.

Коллектив авторов, Гуманитарное знание и вызовы времени, 2014