Национализм

Национали́зм (фр. nationalisme) — идеология и направление политики, основополагающим принципом которой является тезис о ценности наций или нации как высшей формы общественного единства, её первичности в государствообразующем процессе. Как политическое движение, национализм стремится к созданию государства, которое охватывает территорию проживания наций и отстаивает их интересы.

В своей основе национализм проповедует верность и преданность своей нации, политическую независимость и работу на благо собственного народа, культурное и духовное возрастание, объединение национального самосознания для практической защиты условий жизни нации, её территории проживания, экономических ресурсов и духовных ценностей. Он опирается на национальное чувство, которое родственно патриотизму. Эта идеология стремится к объединению различных слоёв общества, невзирая на противоположные классовые интересы. Она оказалась способной обеспечить мобилизацию населения ради общих политических целей в период перехода к капиталистической экономике.

В силу того, что многие современные радикальные движения подчёркивают свою националистическую окраску, национализм часто ассоциируется с этнической, культурной и религиозной нетерпимостью (или любой иной неприязнью к этническим «другим»). Такая нетерпимость осуждается сторонниками умеренных течений в национализме.

СМИ «национализмом» часто называют этнонационализм, в особенности его крайние формы (шовинизм, ксенофобия и др.), которые делают акцент на превосходстве одной национальности над остальными. Многие проявления крайнего этнонационализма, включая разжигание межнациональной розни и этническую дискриминацию, относятся к международным правонарушениям.

Источник: Википедия

Упоминания в литературе

Французская революция, наполеоновские войны, созданные ими идеологии и право, способствовали формированию национализма как идеологии и практике создания национальных государств в XIX–XX вв. и объединению Европы в единое сообщество наций. Классический пример – рецепция в разных странах Европы, а затем и мира французского частного и публичного права. Индивидуалистическое по своей сути оно, парадоксальным образом, получило во Франции национальный характер и в то же время произвело за пределами страны сходный результат. Его принципы стали одновременно основой нового права в рамках отдельных государств и генерализации национализма. В XIX в. оно способствовало происхождению нового великого национального единства и последовательному нарастанию антагонизмов в Европе (166). Национальная лояльность гражданина заменяет традиционный способ легитимации по отношению к государственной власти. Национализм редко проявляется в чистом виде и обычно выступает в соединении с другими идеологиями вплоть до социализма и анархизма. Своеобразна интерпретация им принципа народного суверенитета. Речь идет о восприятии народа (нации) как носителя национального суверенитета. На этой основе ведутся поиски этнического, социально-экономического и культурного единства. В результате происходит фактическое (если не теоретическое) отождествление понятий народа (демоса) и нации (этноса). Это имеет следствием подавление и искаженную ассимиляцию других этнических, культурных, религиозных или социально- экономических частей населения в рамках политического объединения. Она стремится совместить принцип народного суверенитета и его этническую трактовку, интерпретируя гражданское общество и демократию как защиту прав большинства народа в ущерб политическим правам национальных меньшинств. В крайней форме данный подход находит выражение в расовой теории, допускающей гражданские права лишь для одной господствующей расы.

Андрей Медушевский, Социология права

Национализм в этом смысле имеет три измерения. Во-первых, национализм как дискурс: производство культурного понимания и риторики, которое ведет к тому, что люди во всем мире мыслят и выражают свои устремления с точки зрения идеи нации и национальной идентичности, и производство отдельных разновидностей националистической мысли и языка в особых условиях и традициях. Во-вторых, национализм как проект: социальные движения и государственная политика, посредством которых люди пытаются преследовать интересы общностей, которые они считают нациями, обычно предполагающие определенное сочетание (или историческое развитие) все большего участия в существующем государстве, национальной автономии, независимости и самоопределения или объединения территорий. В-третьих, национализм как способ оценки: политические и культурные идеологии, которые утверждают превосходство отдельной нации; они часто, но не всегда связаны с движениями или государственной политикой. В этом третьем смысле национализму часто придается статус морального императива: например, национальные границы должны совпадать с государственными; члены нации должны блюсти ее моральные ценности и т. д. В результате действий, вытекающих из этих императивов, национализм начинает ассоциироваться с крайними проявлениями преданности собственной нации: в этнических чистках, идеологии национальной чистоты и враждебности к иностранцам.

Крэйг Калхун, Национализм

Во Франции XVIII века идею народного суверенитета отстаивало прежде всего этническое большинство, французы, которым для осознания своих особых социальных и политических интересов в борьбе с абсолютизмом не нужны были этнические подпорки. А вот в Нидерландах XVI века голландцы вначале осознали специфику своих интересов по отношению к испанским завоевателям, а затем, уже в ходе этнонациональной войны, – и специфику своих политических интересов в сфере национально-государственного устройства. Это пример того, как этнонационализм использовался в качестве трамплина на пути к осознанию идей гражданской нации, и такой путь был характерен для большинства государств бывших колоний, провинций неких империй. Однако немало и примеров того, как национальные движения, добившись освобождения от колониальной зависимости, сами перерождались в диктаторские режимы и свои государства превращали в микроимперии. И наконец, опыт Третьего рейха демонстрирует модель использования этнического национализма для возрождения империи уже не в колонии, а в метрополии. Автор предполагает, что третья из названных моделей является наиболее вероятной в случае развития этнического национализма в бывших центрах империй и применительно к этническим общностям, выступавшим в прошлом в роли «цемента империи».

Эмиль Паин, Между империей и нацией. Модернистский проект и его традиционалистская альтернатива в национальной политике России

Хотя раздельное политическое развитие стало давней традицией на Украине[1], современный национализм – доктрина о том, что люди четко выраженной другой культуры должны создать независимое государство, – пришел поздно на эту землю. Для близкого наблюдателя первые зародыши национализма среди образованных групп населения на Украине появились, очевидно, в начале XIX века, и к середине того века Тарас Шевченко, величайшее имя в украинской литературе, давал поэтическое выражение националистическим чувствам. Однако организации исключительно политического характера, выразившие претензии на украинскую государственность, сформировались значительно позже[2]. У студента, изучающего современную политику, именно это позднее появление украинского национализма вызывает неподдельный интерес. Есть мало вещей более важных для понимания политических сил, формирующих современное общество, чем взаимодействие национализма в его различных проявлениях и социализма в его распространившихся формах. В этом отношении украинский национализм особенно значителен, потому что сформировался в то же время, когда марксистский социализм стал влиятельной идеологией в Российской империи. В то время, когда украинский национализм приобретал определенные политические цели, а доминирующий элемент – русский марксизм – принял политическую форму советского коммунизма, отношения между этими двумя силами становились все более сложными.

Джон А. Армстронг, Украинский национализм. Факты и исследования, 2008

Либеральный национализм ориентируется на безусловную реализацию права народов на самоопределение, на создание ими собственного государства. Такой национализм не отдает предпочтения одной этнической группе перед другими, для него все они равны. Идеалом либерального национализма является мир суверенных наций-государств. В такой трактовке национализм представляется консолидирующим как отдельные народы, так и международное сообщество фактором. Вместе с тем либеральный национализм также небезупречен. Либералы, как известно, убеждены в том, что все люди, независимо от расы, вероисповедания, языка, социального статуса, имеют или должны иметь одинаковые права и свободы. Сегодня эта идея закреплена в доктрине прав человека. Ставя интересы индивида выше интересов общности, либералы, по сути, допускают возможность нарушения национального суверенитета под предлогом защиты прав человека. Поэтому они ратуют за расширение компетенции, точнее, за придание властных полномочий международным организациям, которые могли бы на «законных» основаниях вмешиваться во внутренние дела наций-государств. Внутренне противоречив и либерально-националистический идеал мирового порядка как сообщества наций-государств. В современном мире практически нет гомогенных наций: в действительности все так называемые нации-государства объединяют множество языковых, религиозных, этнических и региональных групп и некоторые из них вполне могут претендовать на статус нации. Поэтому право народов на самоопределение фактически противоречит праву государств на сохранение суверенитета и территориальной целостности. Ни одна конституция в мире не допускает выхода из состава государства какой-либо его части, однако это то и дело происходит на практике.

Владимир Мельник, Основы идеологии белорусского государства, 2013

Проблеме русского национализма на разных этапах его истории посвящены материалы А. Панченко, Н. Славнитского, А. Даркиной и Р. Бараш. Из статей первых трех авторов становится очевидно, что русский национализм не успел сложиться в период существования Российской Империи в связи с отсутствием консенсуса как среди управленческих, так и среди интеллектуальных элит, что, безусловно, повлияло и на неудачные попытки его реставрации в постсоветское время. А. Панченко на примере имперской этнографии показывает, каким образом Российская империя пыталась репрезентировать свое этническое многообразие. Сосуществование двух парадигм – одной – основанной на русификации и лояльности населения, другой – на подчеркивание особенности подданных народов империи, было связано с тем, что государство само не могло решить, что оно собирается строить: империю или национальное государство. Н.Славнитский подчеркивает, что русский национализм был ограничен крупными городами и не нашел понимания среди масс, остававшихся православными.

Сборник статей, Нации и этничность в гуманитарных науках. Этнические, протонациональные и национальные нарративы. Формирование и репрезентация, 2017

На рассвете XXI века вопреки теоретическим и политическим инновациям национализм (об руку с которым обязательно шагает и его критика) проявляется в четырех видах. Один тип современного национализма проявляется в облике политики великих держав. Их национализм «экспортного» типа, то есть он всем своим содержанием критикует, осуждает, разрушает и воюет с малыми, слабыми нациями и их странами. Он использует утонченные средства (известная синтагма «кнута и пряника»), дипломатию, политику, СМИ, кабельные телесети, а в случае необходимости и оружие. Деньги – основное средство скупки людей, институтов, организаций. В политическом языке этот тип национализма называется «борьбой за демократию и права человека», за «гражданское общество», или же открыто признается «национальными интересами Америки». Во время бомбардировок руководители американской администрации открыто заявляли, что война против Сербии ведется с целью «защиты национальных интересов Америки».

Зоран Аврамович, Демократия и бомбардировки. Есть ли будущее у демократии?, 2017

Фашизм рассматривался украинскими националистами как более конструктивное явление. Согласно Сциборскому, фашизм появился как ответная реакция на негативные явления демократии, социализма и коммунизма. Особенно позитивно воспринималось то, что фашизм во главу угла ставил нацию, которую считал «наивысшим историческим, духовным, традиционным и реальным сообществом, в рамках которого проходят процессы существования и творчества всех поколений – мертвых, живых, не рожденных, связанных между собою неразрывно»[102]. «Исторической заслугой фашизма» является то, что он сумел «задушить внутренние разрушительные силы» и смог заложить основы построения нового строя. Фашизм, а вместе с ним и украинский национализм, отрицают «врожденные человеческие права», а признают обязанности человека, и прежде всего – перед нацией-государством. В отличие от демократии, фашизм, а за ним и украинский национализм, выдвигают лозунг «обязанность, иерархия, дисциплина»[103] вместо прежнего девиза «свобода, равенство, братство»[104]. Хотя украинский национализм признает свое родство с итальянским фашизмом, отмечает его историческое значение, рассматривает как, несомненно, прогрессивное явление (в отличие от демократии и социализма), в то же время он критикует «некоторые основы» фашизма. Прежде всего, чрезмерную, на его взгляд, роль диктатуры[105]. Позже это некоторое недовольство фашистской практикой найдет свое воплощение в Конституции Сциборского, допускающей демократическое самоуправление на местном, муниципальном уровне. Н. Сциборский также отмечает, что социально-хозяйственная система фашизма не совершенна и «к некоторым ее элементам можно подходить и с критическими замечаниями»[106].

А. И. Баканов, «Ни кацапа, ни жида, ни ляха». Национальный вопрос в идеологии Организации украинских националистов, 1929–1945 гг., 2014

В западной литературе Сингапур имеет репутацию полицейского государства, которое пользуется незрелостью своих граждан[122]. Его даже называют «патологией демократии», которая «не может быть оправдана этнической рознью»[123]. Однако многие иностранные наблюдатели восторгаются «сингапурским чудом». Неоднозначно оценивается Сингапур и своими соседями. В первые десятилетия независимости правительство Сингапура поддерживало тесные отношения с Китайской Республикой на Тайване и всячески дистанцировалось от коммунистического Китая. Положение изменилось после 1990 г., когда Сингапур установил дипломатические отношения с КНР, а этнические китайцы Сингапура стали активно вкладывать капиталы в китайскую экономику. В последнее время руководители КНР объявили Сингапур образцом для подражания именно за то, что в нем идеально сплавлены «авторитарная политика и свободная рыночная экономика»[124]. Правда, насколько гигантский Китай может перенять опыт крохотного города-государства, остается под вопросом. На Тайване же политические силы, рожденные низовым протестным движением, относятся к Сингапуру весьма критически. Так, в связи с недавней кончиной Ли Куан Ю бывший президент Тайваня от Гоминьдана, а ныне лидер радикального крыла тайваньского национализма Ли Дэн-хуэй заявил: «Образ мыслей Ли Куан Ю не совпадал с моим. Я стою за демократическое общество, а Ли Куан Ю проповедовал азиатские ценности и всю эту пятитысячелетнюю историю Китая, и императорский строй. Но в семье все должны принимать участие в управлении»[125]. Впрочем, поборники демократии из рядов Демократической прогрессивной партии «внимательно изучают достижения Сингапура, чтобы понять, как развивать демократию на Тайване»[126].

Чэнь Цзя-вэй, Демократическая прогрессивная партия Тайваня и поставторитарная модернизация, 2017

Русский народ всегда был краеугольным камнем и системообразующим ядром государства. В дальнейшем автор останавливается на его консолидирующей роли, а конкретнее – на русской социокультурной и духовной традиции, которая на протяжении веков обеспечивала целостность российского государства и достойное его существование в мире, несмотря на смену политических форм. Много внимания в очерке уделено проблемам национализма, рассмотрены сущность национализма как социального феномена, различные интерпретации русского национализма – от имперского до этнического национализма, – показано их место в политической жизни российского общества.

В. Н. Шевченко, Современные проблемы Российского государства. Философские очерки, 2015

За последние десятилетия усилилась разобщенность основных мировых религий, и связано это не только с осознанием массами, что «религия – опиум для народа», и не только с тотальным вовлечением религии в сферу большой политики. Это связано еще и с возникновением околорелигиозных и вовсе нерелигиозных, но использующих религиозные учения в политических и просто преступных целях, организаций и течений. Подобные организации разделили весь социум на множество групп, антагонистически настроенных по отношению не только к остальному обществу приверженцев традиционных религиозных учений, но и друг к другу. Эта тенденция отмечена в Концепции национальной безопасности от 10.01.2000, где говорится: «Этногоизм, этноцентризм и шовинизм, проявляющиеся в деятельности ряда общественных объединений, а также неконтролируемая миграция способствуют усилению национализма, политического и религиозного экстремизма, этносепаратизма и создают условия для возникновения конфликтов»[159].

С. У. Дикаев, Террор, терроризм и преступления террористического характера, 2006

Воображаемый еврейский заговор против наций составляет общий фонд мифа о «Протоколах сионских мудрецов» и «теории четырех государств конфедерации» Шарля Морраса. Разоблачение двуликого «еврейского интернационала» – финансового и революционного – является главным в современном антиеврейском дискурсе; он колеблется между двумя полюсами – антииудео-капиталистическим и антииудео-коммунистическим. Но на это первое колебание (которое может прекратиться, чтобы совершился синтез) накладывается второе, находящееся между националистическим (политическим) и расовым (биологическим) видением основы враждебности по отношению к евреям. В качестве гипотезы мы хотели бы высказать следующее соображение. Эссенциалистская концепция еврейства в том виде, в каком она предполагается, например типа Морраса (интегральный национализм, включающий монархию), и приверженцами расизма (ее истолкователями будут Юрбен Гойе во Франции, Джованни Прециози в Италии, Альфред Розенберг в Германии и др.). Но от этого разоблачение еврейского международного заговора националистами отнюдь не становится ни менее бурным, ни менее бредовым. Просто оно не закрывает окончательно двери наций для всех евреев потому, что они являются евреями. Предполагается делать различие, проводить дискриминацию среди евреев: рождение – это еще не все, хотя данный факт и представляется существенным; следует брать в расчет также волю, усилия, заслуги, решающие и удачные испытания… Пусть обо всем этом судят на основе фактов.

Пьер-Андре Тагиефф, Протоколы сионских мудрецов. Фальшивка и ее использование, 2011

Практически все члены Евросоюза согласны в том, что именно Европе не нужно: ей не нужны те политические идеологии и стратегии, которые в XIX и первой половине XX в. поставили ее на грань саморазрушения: национализм и шовинизм, тоталитаризм и политическое насилие, диктатура и гегемонистские претензии. Едины европейцы и в том, что эти политические характеристики европейского прошлого должны быть обращены в свою противоположность: мультилатерализм, кооперацию, защиту основных прав, стремление к консенсусу и политическая умеренность. Практически все члены Евросоюза, все политические элиты согласны в том, что Евросоюз должен процветать на основе правового, демократического порядка. С тех пор как процессы интеграции уже не ограничиваются строительством европейских институтов, а стали оказывать обратное воздействие на структуры государств – членов Евросоюза, понятие «Европы совместных целей» начинает вытесняться проектом «утилитаристской Европы». Собственную выгоду противопоставляют интересам других; говоря о Евросоюзе, чаще подразумевают его границы, нежели те шансы, которые он предоставляет. Индикатором этой утилитаристской позиции являются дискуссии о финансах, начавшиеся со встречи Евросовета в 1984 г. в Фонтенбло. Возможные претензии новых восточноевропейских членов после 2004 г. дали утилитаристским рассуждениям о Европе дополнительный стимул.

С. В. Погорельская, Актуальные проблемы Европы №2 / 2010, 2010

Показательно, что все без исключения названные категории вызывают у канадских конституционалистов справедливое отторжение. Они резонно напоминают, что повышенное внимание институтов публичной власти любого уровня к этнонациональному фактору развития не может породить конструктивных результатов. Принадлежность индивида к любой этнической группе должна оставаться его частным делом и во всяком случае не должна порождать правовых последствий. «Национализм принес человечеству два столетия войн и революций, но он не урегулировал ни одной проблемы».[84] «Я настроен против всякого национализма и самоопределения – франкоканадского, ирландского и любого другого… Нам, канадцам, надлежит покончить со всеми теориями нации и национального самоопределения и вместо этого превратить нашу федерацию в подлинно плюралистическое и многоэтническое общество»,[85] – подчеркивал, в частности, упоминавшийся выше П. Э. Трюдо. Отличавшийся широким кругозором, он осмыслил уроки произошедшего на глазах его поколения крушения Британской и Французской колониальных империй.[86] Судьба СССР также наводит на мысль о правоте Трюдо.

С. Ю. Данилов, Эволюция канадского федерализма, 2012

Появившиеся в период 1956–1968 гг. «пробудители» национального самосознания новой волны сами были продуктом советской институционализации национального вопроса, конкретнее – государственных учреждений, воплощавших этничность в формах современного театра, союзов писателей, киностудий, исследовательских центров и университетов. Чтобы понять, почему эти учреждения и связанные с ними элиты, созданные, формально контролируемые и довольно щедро субсидируемые советской централизованной диктатурой развития, тем не менее доставляли ей столько проблем, нам придется обратиться вовсе не к теориям национализма, а к более общей теории творчества. Пьер Бурдье определяет источник социальной динамики в поле культуры в двух сопряженных механизмах. Первым является характерная для художников, писателей и интеллектуалов вообще тенденция коллективной защиты от политических властей и экономического давления. Это борьба за автономизацию поля их деятельности. Второй механизм представляет собой уже внутреннее соревнование в соответствующих полях деятельности, где соответствующие формы символического капитала (признание) приобретаются путем достижения и удержания позиций в творческом авангарде (или, как выразился бы Рэндалл Коллинз, в фокусе эмоционального внимания).

Г. М. Дерлугьян, Адепт Бурдье на Кавказе: Эскизы к биографии в миросистемной перспективе, -1

История геноцида дает понять, что при соответствующих обстоятельствах все народы в более или менее равной степени оказывались способны осуществлять этнические чистки. Кирнан отмечает, что это явление выходит за пределы политических ярлыков: «Геноцид был связан с распространением колониализма, распадом империй, религиозной общинной рознью, атеистической диктатурой, неограниченным капитализмом, национал-социализмом, коммунистическими революциями, посткоммунистическим национализмом, национальным охранительным милитаризмом и исламистским террором» (р. 37). Примечательно, что почти всегда геноцид был направлен против иных расовых или этнических групп. Тот факт, что этническое насилие прослеживается повсеместно на протяжении всей известной нам истории, подразумевает, что корни такой модели поведения могут лежать в общей для всех нас человеческой природе. Кирнан не говорит об этом. Он пытается объяснить действия виновников геноцида, истребления и массовых убийств их одержимостью идеями расизма, экспансионизма, аграрианизма и средневековыми нравами (pр. 38, 605). Мне же представляется, что конечное объяснение можно проследить в непрекращающейся борьбе за существование и в нашей эволюционной предрасположенности к этническому фаворитизму. Борьба за контроль над землей и территориями вытекает из неизбежной борьбы за существование и ограниченные ресурсы, а этнический фаворитизм объясняет, почему соперниками так часто становятся отличные друг от друга этнические группы.

Тату Ванханен, Этнические конфликты, 1999

Декларируемое большевиками право наций на самоопределение было не только ярким лозунгом, способствующим привлечению многонациональных масс России к борьбе с самодержавием, но и могло в перспективе стать основой для будущего воссоединения народов в условиях социалистического государства. Главным препятствием этому, по мнению Ленина, являлся «великорусский национализм», как неотъемлемая компонента национальной политики и идеологии царского режима. В декабре 1913 г., в письме к одному из руководителей закавказских большевиков С. Г. Шаумяну Ленин подчеркивал: «Отделение вовсе не наш план. Отделение мы не проповедуем. В общем мы против отделения. Но мы стоим за право на отделение ввиду черносотенного великорусского национализма, который так испоганил дело национального сожительства, что иногда больше связи получается после свободного отделения!»[91]. Решение национального вопроса, – как указывал в том же письме лидер большевизма, – заключалось в создании национальных автономных образований в рамках созданного народного государства.

А. Ю. Кожевников, Русский патриотизм и советский социализм, 2017

В 1930 году один из главных идеологов организации, политический референт Провода ОУН Николай Сциборский опубликовал в журнале «Построение нации» статью под названием «Украинский национализм и еврейство». В статье констатировалось, что негативное отношение украинцев к евреям заставляет последних опасаться украинских националистов. «Долг украинской общественности, – писал Сциборский, – убедить евреев в том, что будущая украинская держава не представляет для них никакой опасности. Что, более того, в условиях этой государственности и её общественно-производственной и экономической организации еврейство найдёт более благоприятные условия работы и жизни, чем имеет сейчас на оккупированных украинских землях… Необходимо ясно указать евреям, что наше государственное движение не видит никаких оснований и пользы в ограничении правового положения еврейства на Украине. Напротив, целью власти будет дать евреям равноправное положение и возможность проявить себя во всех областях общественной, культурной и другой деятельности… Что же касается опасений, что равноправность евреев может нанести вред государственности, необходимо иметь в виду, что евреи не представляют такого национального меньшинства на Украине, которое имело бы какие-нибудь субъективные основания относиться принципиально враждебно к нашей независимости…»

О. С. Смыслов, Степан Бандера. «Икона» украинского национализма, 2014

Позиции представителей Франкфуртской школы по вопросу социальных трансформаций и теории революций весьма радикальны. М. Хоркхаймер, Т. Адорно и Г. Маркузе исходили из принципа приоритета культурных изменений над экономическими или насильственными. Если для ранних марксистов «врагом» был капитализм, то для франкфуртцев таким врагом стала западная культура[59]. Победа станет возможной, лишь когда в душе человека не останется ни грамма старой культуры, морали, семейных и христианских ценностей и т. д. Для этих целей М.Хоркхаймер, Т. Адорно и Г. Маркузе создали «критическую теорию общества». Философы Франкфуртской школы определили ее «как обоснованную критику всех без исключения элементов западной культуры, в том числе христианства, капитализма, авторитета семьи, патриархата, традиции, сексуальных ограничений, верности, патриотизма, национализма, конформизма и консерватизма»[60].

В. В. Бурматов, Современные революционные технологии. Стратегия, технология и тактика «цветных» революций, 2011

Статьи первой части нашего сборника иллюстрируют историю понятия «особый путь» на российском материале. Работа В. М. Живова посвящена раннему этапу функционирования концептуальной модели, связанной с представлениями о «пути», – в данном случае сценария индивидуального спасения, важнейшего для человека Средневековья и раннего Нового времени. Перспектива спасения формировала восприятие христианином собственной жизни как «пути», ее этапов и итогов, а базовой практикой, регулировавшей взаимоотношения человека с Богом, служила исповедь. Между тем специфика исповедальных и покаянных практик в православной России XVII–XVIII веков заключалась в их крайне слабой институционализации и, в общем, в необязательном характере их исполнения, что предопределило особенный взгляд русского человека на спасение души. Спасение, отмечает исследователь, осмыслялось в России не столько в терминах «западной» интериоризации социальных запретов, описанных Н. Элиасом, или с помощью разработанного индивидуального исповедального нарратива, сколько в духе коллективной ответственности за совершенные грехи и глубинного сочувствия к грешникам. Слабо структурированный тип личности, присущий притом людям разных социальных страт, в XIX веке заложил основу огромной (местами даже нелогичной в свете реформаторских усилий русского правительства и образованного меньшинства) популярности общинных форм землевладения и общинной идеологии. С точки зрения Живова, относительно недавнее по времени формирование теории русского национализма (в том числе в романах и публицистике Ф. М. Достоевского с его идеей «всеобщего греха») оказывается непосредственно связанным с формированием индивидуального сознания в раннее Новое время. Специфический «путь» православного спасения служит базой для дальнейшего идеологического конструирования национальной идентичности, а логика избранничества русского народа подпитывается принципиальным неразличением частного и общественного, восходящим к религиозным практикам того времени, когда границы категории «русский» очерчивались иначе, чем в XIX веке.

Сборник, «Особый путь»: от идеологии к методу, 2018

Конструктивизм, характерное дитя постмодернистского сознания, появившееся на свет в середине 1960-х гг., тоже весьма разнообразен, но все его представители сходятся в том, что нации – не природные (или духовные) данности, а социальные конструкты, возникшие на рубеже XVIII–XIX вв. и не являющиеся непосредственными наследниками древних или средневековых этносов. Наиболее последовательный конструктивист – английский исследователь Эрнест Геллнер договорился до того, что не нации порождают национализм, а, наоборот, последний сам «изобретает нации». С его точки зрения, нация не имеет подлинной реальности, она лишь фикция, идеологический фантом, создаваемый властными, экономическими и интеллектуальными элитами. Это, конечно, очевидная нелепость, и потому подавляющее число конструктивистов старательно отмежевывается от геллнеровского радикализма. В умеренном и сбалансированном виде конструктивизм изложен в знаменитой книге американца Бенедикта Андерсона «Воображаемые сообщества». Андерсон не утверждает, что нации – фиктивные образования, они «воображаемы», как и любые другие большие группы людей, где каждый индивид физически не может воочию увидеть всех ее остальных членов и потому неизбежно вынужден их «воображать». Нации конечно же «реальны», но их «реальность» не носит онтологического характера, она изобретается в процессе человеческой деятельности с определенными практическими целями. Нации – способ упорядочивания социума, порожденный Новым временем (прежде всего массовым распространением книгопечатания), а их связь с досовременными этносами изобретена интеллектуалами для упрочения общественного единства и стабильности. Ныне в мировом научном сообществе конструктивизм явно занимает ведущие позиции.

С. М. Сергеев, Русская нация. Национализм и его враги, 2017

В то время Ленин был противником федерации, считал ее буржуазным институтом и признавал территориально-национальную автономию лишь в порядке исключения. На Втором съезде РСДРП, как известно, выделилось большевистское течение и, фактически, получила начало большевистская партия. Ленин в этой связи впоследствии подчеркивал: «Большевизм существует, как течение политической мысли и как политическая партия, с 1903 года».[24] С самого своего зарождения большевизм отличался четкими принципами по национальному вопросу. В программе партии провозглашалось равноправие граждан независимо от пола, религии, расы и национальности. Специально оговаривались роль и место национальных языков – право получать образование на этом языке, использовать его в собраниях и даже право его введения наряду с государственным во всех учреждениях. На съезде было заявлено о борьбе, которую российские социал-демократы объявляют любой форме национализма и, вместе с тем, четко проводилась линия на реальное право наций на самоопределение.

Владислав Гросул, Образование СССР (1917-1924 гг.), -1

Ф. Лист был автором концепции немецкого экономического национализма, изложенной в книге «Национальная система политической экономии». К. Маркс начал, но не завершил критику системы Листа, и об этом очень мало известно[91]. «Немецкий национализм, – как отмечал известный американский исследователь Р. шпорлюк, – касался не только культуры и политики, но также экономических вопросов, включая индустриализацию»[92]. Иными словами, немецкий национализм был вызван трудностями модернизации и вхождения в западное сообщество. Маркс и Энгельс полагали, что эта проблема будет решена посредством революции. Революция должна была ускорить процессы и приблизить Германию к индустриальному развитию Англии. Маркс показывал, что индустриальная революция была источником современного мира, в который Германия стремится и не может попасть. Маркс сосредоточился на классовых конфликтах, следующих за индустриальными революциями, Лист – на национальных. Лист считал основой политического сообщества национальное сообщество, решающее дилемму между свободой и организацией[93]. Теория национализма Листа была теорией индустриализации или модернизации.

В. Г. Федотова, Модернизация и культура, 2015

В конце 30-х – начале 40-х гг., особенно под влиянием начавшейся Второй мировой войны, утверждения нацистской Германии, Федотов был глубоко озабочен перспективой мироустройства. Федерация народов, по его убеждению, должна спасти мир и противостоять войнам, деспотизму и национализму. Федеративное устройство, по мнению Федотова, способствует скорейшему разрешению конфликтов. Это подтверждают примеры из истории и истории культуры: греко-римские городские общины объединяются в империю, феодальные княжества – в национальные государства; Рим интегрировал в одну культуру многообразие средиземноморских культур, несмотря на «антагонизмы и реки крови» на этом пути.

М. Г. Вандалковская, Прогнозы постбольшевистского устройства России в эмигрантской историографии (20–30-е гг. XX в.), 2015

Короче говоря, автор требовал восстановления якобы ущемленных прав русского народа и выдвигал лозунг «Единая и неделимая Россия». Народы, стремящиеся к отделению, он запугивал всевозможными бедствиями, связанными, в частности, с цепной реакцией всеобщего распада. Он допускал свободное развитие различных культур, в то же время отмечая недопустимость выделения средств на развитие «несуществующих культур». А провозглашая полноправие «наций или рас», он оговаривался, что для этого они не должны подавать повода к иному к себе отношению. Но нигде автор не указывал, кто, какая инстанция должна определять право данной культуры на существование и оценивать поведение ее представителей. Вообще он не выказал какого-либо особого интереса к установлению тех или иных прав законодательным путем, что является, пожалуй, универсальной чертой русского национализма.

В. А. Шнирельман, Русское родноверие. Неоязычество и национализм в современной России, 2012

Разновидностью националистической идеологии является сионизм. В его основе лежит идея о переселении евреев на земли их отдаленных предков, к горе Сион. Как и всякий другой национализм, сионизм прошел две фазы в своем развитии. Первая связана с оформлением идеи государства Израиль – «земли обетованной» для всех евреев, где они могли бы обрести чувство родины. Для второй стадии развития сионизма характерно проявление политики угнетения и дискриминации по отношению к иным народам, прежде всего к арабскому народу Палестины, оккупированной Израилем. Сионизму как идеологической концепции свойственна большая гибкость. Националистический элемент дополнен в ней традиционно-шовинистическими и мессианско-избранническими положениями, восходящими к некоторым догматам иудаизма. В идеологических полемиках апологеты сионизма часто используют двойственный характер национализма, апеллируя к его национально-освободительной составляющей и игнорируя факты агрессии и угнетения сопредельных народов.

И. Н. Блохин, Журналистика в этнокультурном взаимодействии, 2013

Иллюстрацией объективности происходящих процессов может быть светская со времен Ататюрка Турция. После очередного перехода власти от военных к гражданскому правительству в 1980-х годах там начинает происходить открытая корректировка самого концепта светского национализма, вызванная необходимостью ускорения развития и, следовательно, укрепления демократической системы как таковой. В 1986 г. при праволиберальном правительстве Тургута Озала была официально одобрена идея национальной культуры, в основе которой лежит тюркско-исламский синтез, что открыло дорогу в политику религиозным сектам и исламистам. Первым «происламским» премьером Турции на короткий срок стал в 1996 г. Неджметтин Эрбакан – и тогда этот выбор казался многим случайным, а сами планы правящей коалиции – наивными. Но это была не случайность, а смена тенденций. В 2002 г. во власть уверенно вошла Партия справедливости и развития – социальные консерваторы, разделяющие исламские ценности. Сложнее ли стало взаимодействовать с Турцией, скажем, в рамках НАТО? Да, сложнее, но вполне возможно.

О. Н. Новикова, Актуальные проблемы Европы №3 / 2012, 2012

Э. Геллнер рассматривал нацию не как общность людей на основе единого языка и культуры, общей территории и экономической деятельности, а как сконструированный массовый политический проект. И, согласно этому проекту, «именно национализм порождает нации, а не наоборот», «нации делает человек; нации – это продукт человеческих убеждений, пристрастий и наклонностей» [8].

Э. Ф. Макаревич, Филипп Бобков и пятое Управление КГБ: след в истории, 2015

Еще заметнее квазитрадиционная природа русского этнического национализма, одними из первых носителей которого в молодежной среде России были так называемые скинхеды – движение, полностью заимствовавшее свое название, символику и идеологию у молодежных радикальных группировок стран Западной Европы. Лишь в начале 2000-х годов часть этих организаций стала рядиться в одежды русских национальных организаций, что проявилось главным образом в их переименованиях. Если в 1990-х преобладали организации с названиями типа Blood&Honor, то в 2000-х стало больше организаций с названиями, подчеркивающими их национальный русский характер: «Русская гвардия», «Русский кулак», «Русский порядок»… Эти проявления русского радикального национализма (зачастую расизма), как и начало движения исламского фундаментализма, отразили типично молодежные, совсем не традиционные, а скорее революционные (во всяком случае, протестные) настроения, облаченные в форму национальных традиций.

Коллектив авторов, Куда ведет кризис культуры? Опыт междисциплинарных диалогов, 2011

Авторы послевоенных концепций японской морали отказались от наиболее агрессивных националистических лозунгов «нравственного гегемонизма». Однако в последнее время они всё чаще начинают звучать в работах современных исследователей, стремящихся интерпретировать и использовать традиционные нравственные представления японцев.[95] Причем эти исследователи сознательно смешивают понятия японской общественной официальной морали и нравственные представления японского народа, выдавая их за нечто единое. Прикрываясь целью «духовно объединить» нацию, «встать выше» общественных противоречий, эти идеологи играют на патриотических чувствах японцев, чтобы таким образом способствовать обеспечению стабильности государственной системы и активизации борьбы Японии со своими конкурентами на мировой арене. Однако именно нравственная культура японского народа, ратующая за человечность отношений, взаимное уважение, ненасилие, равенство людей, за их единство в решении общих задач, по сути дела противостоит национализму, на почве которого произрастают идеи шовинизма, милитаризма и гегемонизма. Неслучайно прогрессивные представители японской философской мысли ведут непрекращающуюся борьбу с националистической идеологией, подвергая обоснованной научной критике её мировоззренческие (и этические в том числе) концепции.[96]

Е. Л. Скворцова, Духовная традиция и общественная мысль в Японии XX века, 2014

Февральская революция в этом смысле есть первая прерванная демократическая революция Новейшего времени (поскольку она закончилась в результате государственного переворота). Основной причиной крушения первой республики являлось господство в сознании ее лидеров установок классического парламентаризма, сформировавшихся в условиях сословного общества, цензовых избирательных систем и отсутствия стабильных массовых партий. Теоретические представления русского либерализма нашли глубокое и последовательное выражение в его социологических учениях, политической философии и конституционных проектах, сохранивших принципиальное значение для реформ настоящего времени[170]. Однако их практическая реализация была трудноосуществима в условиях традиционалистского общества, спонтанного крушения самодержавия, подъема радикального популизма и национализма в период Первой мировой войны. Принципиальное значение имела неразработанность продуманной концепции переходного периода, в идеале включающей четкое представление об этапах, институтах и технологиях демократического транзита. Рассматривая парламентские дебаты как средоточие политики, либеральные конституционалисты не увидели новой опасности, сформировавшейся в условиях массового общества. Лидеры Февраля исходили в своей программе из необходимости длительного противостояния самодержавию (постепенного перехода к парламентской монархии британского типа), не учитывая в своей тактике того факта, что монархия в России была не только символом, но и реальным носителем власти (как и коммунистическая партия до 1991 г.). Свержение этой власти означало одновременно кризис легитимности режима и кризис системы государственного управления.

А. Н. Медушевский, Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке, 2017

С точки зрения инновационных подходов к переговорному процессу в эпоху глобализации важно иметь в виду, что в современном мире продолжается уточнение сути, принципов, ценностей демократии, ее процедур и значимости, высказывается тезис об общем кризисе демократии, содержательном наполнении понятия «суверенная демократия», в том числе и в плане международного права, фиксирующего суверенность национального государства в пределах любых объединений и союзов, что чрезвычайно актуально именно сегодня. Поскольку суверенитет – это, по существу, и есть самостоятельность, самоправомочность государства и большинства его населения, то он напрямую касается демократии, а потому и нарушение суверенитета особенно болезненно сказывается в случае «импорта» и насаждения «готового демократического продукта» вопреки демократической воле народа, порождая хаос и недоверие к демократическим реформам, национализм, этнические конфликты и даже войны.

Я. С. Яскевич, Переговорный процесс в социально-экономической деятельности, 2014

Во-первых, осознание американцами собственной национальной идентичности варьировалось на протяжении всей истории США. Лишь в восемнадцатом столетии британские переселенцы начали отождествлять себя не только со своими колониями, но и со страной, в которой эти колонии были основаны. Вслед за обретением независимости в девятнадцатом столетии возникло и укрепилось представление об американском народе. После Гражданской войны понятие национальной идентичности сделалось превалирующим и американский национализм расцвел пышным цветом. В 1960-х годах, однако, осознание национальной идентичности пошло на спад, ей стали угрожать идентичности субнациональные, двунациональные и транснациональные. Трагические обстоятельства 11 сентября 2001 года вернули Америке ее идентичность. До тех пор, пока американцы считают, что их стране угрожает опасность, национальная идентичность остается весьма высокой. Если же чувство опасности притупляется, прочие идентичности вновь берут верх над идентичностью национальной.

Самюэль Хантингтон, Кто мы? Вызовы американской национальной идентичности, 2004

В западном научном мире в настоящее время восторжествовала формулировка, выработанная британским философом и политологом Рождером Гриффином, определившим фашизм как «папиенгенетический ультранационализм». Доказывается, что фашистская идеология в своем «мифологическом ядре» нацелена не на «возрождение нации», а на ее «сотворение заново» – ив этом состоит ее коренное отличие от прочих националистических теорий. Отметим, что отличие довольно зыбкое. Попробуй-ка докажи, возрождать или заново конструировать нацию намерен тот или иной лидер? Если же учесть, что ярлык национализма на западе тоже оказался ругательным, вопиющим нарушением «толерантности», то грань, где начинается фашизм, получается еще более расплывчатой. Определение Гриффина отлично подходит к современному украинскому или прибалтийским националистическим режимам. Но во многих фашистских государствах никакого «ультранационализма» не просматривалось. В Италии, Румынии, Болгарии, Испании…

В. Е. Шамбаров, Фашистская Европа, 2014

Пятое – для наций характерно наличие национализма. Под ним обычно понимается стремление нации к своему суверенитету, охрана и развитие национальных черт в мягком, либеральном варианте (культурный национализм), радикальном (политический национализм) или экстремистском (нацизм, фашизм). Для этноса такой накал этнических страстей просто невозможен. Этнос, безусловно, защищает и развивает свои обычаи и культуру, но это не выливается в политический национализм.

С. Е. Федоров, История и теория наций и национализма, 2016

Третье направление – историография татаристов («левых»). Его родоначальником выступил Галимджан Ибрагимов. Это направление специализировалось на критике предшествующего национального движения и лично М. Султан-Галиева. Последний критиковался как продолжатель традиции ОМДС и джадидов в деле единства российских мусульман. Причем ОМДС рассматривается как антинародный и черносотенный орган. Для Г. Ибрагимова в национальной идентичности характерна первичность языковых и культурных, а не институциональных начал. Его работа «Татары в революции 1905 г.» заложила основы для всей традиции анализа формирования татарского общественного движения. В ней автор подчеркнул ведущую роль буржуазии в создании нации и контрреволюционную роль либерального и умеренного социалистического движения у татар. В работах этой школы отвергается концепция единства национального движения. В книге А. Аршаруни, Х. Габидуллина «Очерки панисламизма и пантюркизма в России» подчеркивается взаимосвязь всех форм национального движения (от ЦДУМ до сторонников М. Султан-Галиева) с российским и международным антисоветским движением[41]. В 1920-е гг. начинает складываться традиция, рассматривающая Каюма Насыри как создателя татарского литературного языка, научной педагогики и национального образования. Г. Ибрагимов назвал К. Насыри основным создателем современной татарской нации. Сборник, посвященный его памяти, знаменовал смену гражданского национализма этническим и возвел К. Насыри в качестве создателя нации на место Ш. Марджани и И. Гаспринского. Однако статьи Г. Губайдулина и А. Рахима в этом же сборнике адекватно описали бойкот К. Насыри со стороны татарского общества[42].

А. Ю. Хабутдинов, Институты российского мусульманского сообщества в Волго-Уральском регионе, 2013

Вторую движущую силу Р. Унгер видит в национализме, который, «если его пересмотреть и придать ему верную направленность», может, считает он, оказаться полезным для развития прогрессивных альтернатив. Действуя «пиратски» по всему миру, западные нации «заимствовали» не только лучшее оборудование, но и наиболее действенные практики и институты, что позволяло наращивать мощь нации, максимально сохраняя при этом свою организацию национального общества. Это, пишет Р. Унгер, медленно, но верно меняло структуру национальных различий. В результате происходило выхолащивание коллективных идентичностей, в том числе национальных. Оно разрушало особые способы организации общества и представления о возможностях и опасностях социальной жизни, но не ослабило желания отличаться, а только распалило его. Чем больше нации становились похожими на своих соседей, тем сильнее они настаивали на своем отличии. Это стремление к отличию опасно, поскольку коллективные идентичности далеко не безупречны. Когда они были конкретными, они были открыты к новому опыту и компромиссу. Теперь они абстрактны и превратились в объект бескомпромиссной веры [Унгер, с. 157–158]. Бороться с этим, убежден Р. Унгер, можно только одним средством: заменой бесплодной и потенциально пагубной силы национализма коллективной способностью создать действительное различие. «Нации, которые хотят жить по-своему», – так в сжатой форме бразильский философ сформулировал свое представление о второй движущей силе, способной содействовать реализации глобального альтернативного проекта, «глобальной ереси» [Унгер, с. 157–158].

О. А. Жирнов, Актуальные проблемы Европы №2 / 2012, 2012