Фраза

Фра́за — самая крупная фонетическая единица; отрезок речи с законченной интонацией. Может являться синонимом «предложения», в других случаях предложением называют грамматическую единицу, в отличие от фонетической.

Фразы отделяются друг от друга не менее чем двумя паузами. Фраза обладает смысловой законченностью и синтаксической связностью. Интонационно предложение состоит из одной или нескольких фраз.

Главное, выделенное слово во фразе именуется её вершиной.

Источник: Википедия

Упоминания в литературе

Говоря о первом направлении, нужно в первую очередь вспомнить труды С. И. Карцевского. Его подход в целом можно назвать синтагматическим, ориентированным на реальную фразу, на высказывание. Фразу создает интонация. Она имеет свою грамматику, и он – практически первый – описал эту грамматику, перечислив интонацию межфразовых связей. Его предшественники обычно ограничивались одной фразой. Интонацию он понимал не только как мелодику, а как многопараметрическое единство ее акустических составляющих (мелодики, тембра, интенсивности и длительности). Соединяя фразы, интонация может выражать четыре категории: симметрию, асимметрию, тождество и градации. Язык, по С. Карцевскому, состоит из: 1) слов, 2) грамматики, 3) интонации. Самое важное в его теории было то, что слово не было для него основой основ, оно было лишь частицей фразы: «слово есть частица, выпавшая из фразы» [Карцевский 2000: 44]. Обращаясь же к «мелким» словам, Карцевский видел в начале существования естественного языка синтаксис, рождающийся из междометий, экспрессивных восклицаний. Впоследствии они превращались во «внешние союзы», инициирующие высказывание-фразу, затем они интериоризировались, становясь нашими современными «внутренними» союзами. А привычное таксономическое начало – фонетику и фонологию – Карцевский считал уже последним этапом освоения языковой структуры. Таким образом, синтаксис был для него первичным.

Т. М. Николаева, Непарадигматическая лингвистика, 2008

Реципиент анекдота из двух возможных прочтений первой реплики выбирает фразеологизированное, однако поскольку оно исключается второй фразой, он «восстанавливает» чисто композициональное, неидиоматическое, значение этого выражения. На этом и построен механизм шутки: конфликт идиоматического и прямого прочтений. В контексте нашей работы важнее, что на этом основаны и приоритеты словаря и грамматики: по умолчанию выражение интерпретируется как идиоматическое, а в случае неудачи значение конструируется по законам грамматического согласования смыслов. И в том, и в другом случае лексемы не существуют изолированно: конкретные значения актуализируются в определенных синтаксических конструкциях – свободных или идиоматизированных.

Михаил Копотев, Исключение как правило: Переходные единицы в грамматике и словаре, 2016

В отличие от пиджина в креольских языках появляются правила порядка слов: например, имя деятеля ставится перед именем объекта, определение ставится после определяемого слова; появляются семантически значимые грамматические формы: формы числа существительных и система времен глагола (Bickerton 1983, 1984; Бикертон 1983). Приведем пример перевода простой английской фразы I gave him ‘Я ему дал’ в разных вариантах гайянского креола: A giv im; A giv ii; A did giv hii; Mi di gi hii; Mi bin gi ii (O’Donnell, Todd 1980). Для сравнения приведем фразу Мая ходи была (Я уже приходил), типичную для расширенных (креолизованных?) вариантов сибирского пиджина (Перехвальская 2006).

Дерек Бикертон, Язык Адама. Как люди создали язык, как язык создал людей, 2009

Особый интерес представляют наблюдения над ритмической организацией текстов вологодских говоров, описанные в тезисах симпозиума по структуре текста Р. Ф. Пауфошимой: выбор ритмической структуры слова «задается ритмом фразы». Так, например, слово пироги в разных фрагментах текста у одного и того же диктора имеет различное акцентное оформление: были гороховые пи́роги пекли и пироги́ были красивые [Пауфошима: 32]. Эта зависимость акцентной структуры слова от акцентной структуры фразы в целом, безусловно, свидетельствует об отношениях подчинения и включения, устанавливающихся между словом и фразой.

Виктория Владимировна Васильева, Русский прозаический ритм. Динамический аспект

Можно видеть, таким образом, что экспериментальные размеры, как и обычный дротткветт, строятся на единстве просодических и звуковых повторов. В качестве ударных в строке выступают слоги, охваченные звуковыми повторами и не имеющие количественных ограничений (т. е. долгие слоги, заменяемые краткими двусложниками по общему правилу распущения). В этих условиях само понятие «ударности» оказывается по существу избыточным. В самом деле, всюду на предыдущих страницах, обозначая те или иные слоги в скальдической строке как ударные, мы лишь констатировали факт отмеченности соответствующих позиций. Иначе говоря, ударение, будучи отчужденным от смысловых отношений фразы, перестает быть и самостоятельным организующим фактором стиха, подчиняясь количеству. Подчеркнем этот момент особо: в скальдическом стихе, в силу формализованности в нем просодических структур изолированных слов, совершается решающий сдвиг от тонического стихосложения к силлабо-квантитативному. Определяющую роль в данном случае играет не столько сам факт счета слогов (тенденция к силлабизму наблюдается и в регулярных формах форнюрдислага), сколько использование счета слогов для абсолютизации словесной просодики, т. е. разрушения искони присущего германским языкам единства словесного и фразового акцентного ритма.

Ольга Александровна Смирницкая, Древнегерманская поэзия: Каноны и толкования

Однако теперь эта метафора представляется мне слишком узкой. Язык и значение интересуют меня лишь в той мере, в какой речь идет о значениях лишь небольшого класса терминов. Приблизительно говоря, это таксономические термины или группы терминов, относящиеся к естественным, искусственным, социальным видам и, возможно, к некоторым другим. В английском языке этот класс терминов приблизительно совпадает с теми словами, перед которыми в соответствующих фразах стоит неопределенный артикль. Это главным образом количественные существительные и существительные, относящиеся к множествам. Некоторые термины требуют соответствующих суффиксов.

Томас Кун, После «Структуры научных революций», 2000

– Весь восемнадцатый век на русский язык, фигурально выражаясь, натягивалась по возможности немецкая грамматика; общеизвестно. А в первой трети девятнадцатого у Пушкина (в прозе) и особенно у Лермонтова – у него это просто ясно видно – появляется нечто совсем новое: они как бы пишут французским языком по-русски, или русским языком на французский лад, если угодно: строй фразы, ее синтаксис – не русские, с точки зрения русской грамматики – местами буквально не мотивированы, а калькированы с французского. Любимые лермонтовские точка с запятой между отдельными словами, двоеточие как знак скорее интонационно-оттеночный, нежели несущий какую бы то ни было конкретную грамматическую функцию, – столь же характерны для художественного французского языка той эпохи, сколь нехарактерны для русского.

М. И. Веллер, Кухня и кулуары, 1990

Внутри русских и французских фраз по-разному ставится ударение. В русской фразе оно может падать на каждое слово, во французской фразе – только на последний слог в смысловой группе слов, которая называется ритмической группой. В общих чертах, ритмическую группу составляют:

Т. М. Кумлева, Французский за 90 дней. Упрощенный курс, -1

2. Ошибки в области синтаксиса. К отделу синтаксиса мы относим рассмотрение не только видов предложений, но также и типичных синтаксических групп и сочетаний, напр. сочетание прилагательного с существительным, падежных форм с предлогами и т. п. Необходимость отдела синтаксических групп и сочетаний подсказывается наблюдениями над развитием речи ребенка, который, прежде чем начнет говорить целыми предложениями, приучается к разным синтаксическим группам, а привыкнув к таковым, он их вводит в более сложные комбинации и строит целые предложения. Таким образом, синтаксические группы или сочетания слов представляют переходную ступень от слова к предложению, а потому изучение синтаксических сочетаний слов не исключает необходимости и их типов. Привычка к синтаксическим группам позволяет говорящему легко организовать сложные фразы, но играет тоже важную роль и при слушании чужой речи, позволяя наперед догадываться по заслышанной части о последующем. Таким образом, под синтаксическими группами мы понимаем не вообще какие бы то ни было сочетания слов, а сочетания типичные, облегчающие механизм речи. После сделанного нами общего предварительного замечания обратимся к указанию типичных ошибок в этой области.

Коллектив авторов, Проблемы изучения билингвизма: книга для чтения, 2014

Так, в нашем примере тематического ДС идущее от авторского голоса придаточное производит аналогичную вторичную предикацию не только к человеку с такими заслугами перед обществом, но одновременно и к другим отмеченным Бахтиным островкам той же чужой речи в приведенном отрывке – Знаменитый муж:, украшение отечества. С точки зрения «малого» одноголосого синтаксиса этот фрагмент и авторское придаточное не имеют реальных синтаксических связей, но с точки зрения ДС они являются субъектом и предикатом: ведь вторичная диалогическая интенция авторского придаточного предложения с равным успехом может быть отнесена здесь не только к человеку с заслугами перед обществом, но и к этим синтаксически отдаленным от него словам. Извлекая этот вторичный предикативный акт из глубинной смысловой структуры фразы, получим: Тот, кто считается украшением отечества, выжал из него кучу денег (смысловая вытяжка: Украшение отечества выжало из него кучу денег). Механизм тот же: авторский голос предицирует предикат чужого (чужое высказывание в данном случае: Мердлъ – украшение отечества). Голоса здесь синтаксически разобщены (отдалены друг от друга), внешних синтаксических показателей акта предикации нет, но он отчетливо ощутим.

Людмила Гоготишвили, Непрямое говорение, 2006

По мнению П.В. Царева, слова – фразы представляют собой образования, стоящие между словами и предложениями. По своей структуре – это предложения, по своей же функции и значению – это сложные слова. Например: The baby was eight months old, and he was at the crawling stage and the looking-about stage and putting-things-into-hismouth stage (Upton Sinclair). Сочетание putting-things-into-his-mouth по своему строению представляет собой синтаксическую конструкцию «глагол + прямое дополнение + обстоятельство места», по своей функции – это сложное слово [Царев; 1979: 8].

И. Ю. Пашкеева, Сложные слова в англоязычных художественных текстах и их перевод на русский язык, 2014

Таким образом, в межличностном взаимодействии речь представляет собой разговор, для которого характерны неподготовленность и непринужденность речевого акта. Собеседники мыслят и говорят одновременно, у них нет времени на продумывание фраз. С этим связаны такие особенности устной речи, как меньшая лексическая точность, свобода словоупотребления, использование коротких и простых словосочетаний и предложений, отсутствие причастных и деепричастных оборотов, возможность речевых ошибок, заполнителей пауз. Непосредственное участие говорящих в речевом акте усиливает эмоциональную окраску речи, в ней проявляются личностные особенности собеседников, их отношение друг к другу и к предмету разговора.

Коллектив авторов, Русский язык и культура речи, 2010

В именных конструкциях, однако, логическое подлежащее занимает первое место, а остальная часть конструкции представляет собой сложное логическое сказуемое. Принятый, как и во многих европейских языках, глагол to be (быть) подразумевается, например, «Саид мудрый» = «Саид есть мудрый». Логическое подлежащее не обязательно должно быть грамматическим подлежащим, но после формулирования может быть оставлено «в подвешенном состоянии» с точки зрения нормального индоевропейского синтаксиса, и за ним будет следовать глагольная фраза со своим собственным грамматическим подлежащим. Подобные конструкции встречаются, например, в Библии, не только в древнееврейской, но и в греческой. Пример из Нового Завета: he that overcometh, and he that keepeth my works unto the end, to him will I give authority over the nations. («Кто побеждает и соблюдает дела мои до конца, тому дам власть над язычниками») (Откр., 2: 26).

Сабатино Москати, Древние семитские цивилизации, 1949

Украинский язык в отличие от русского перенял от европейских языков модальные глаголы. Так, во фразе «Я маю це зробити» («я должен это сделать») модальность употребляется в значении долженствования, как и в английском – «I have to do it». В русском языке подобная функция глагола «иметь» давно исчезла из употребления.

Коллектив авторов, Интересно об Украине, -1

Другие исследователи, напротив, четко разграничивают абзац и сложное синтаксическое целое (или сверхфразовое единство), относя первое к области композиции письменного текста, а второе к области синтаксиса. Принципиально различает абзац и сложное синтаксическое целое Л. М. Лосева: «Абзац нельзя отнести к синтаксическим категориям. В синтаксической структуре текста никаких других единиц, кроме словосочетаний, сочетаний слов, предложений, сложных синтаксических целях нет». И далее о несовпадении границ абзацев и сверхфразовых единств: «Одна абзацная фраза может комментироваться сочетанием сложных синтаксических целых и, наоборот, одно сложное синтаксическое целое может выделить из своего состава несколько абзацных фраз или заключать в своем составе несколько абзацев».

О. И. Филимонов, Скрепа-фраза в языке, 2013

Безусловно, существуют разные формы письменного выражения сложных организационно-производственных ситуаций, в некоторых случаях невозможно избежать усложненного изложения, вводных, описательных конструкций или обособления, но в последнее время в работах и лингвистов, и юристов все чаще встречаются высказывания о необходимости стремиться к простоте, отчетливости, экономичности изложения, выражать мысли короткими фразами, в доступной и ясной форме.[16]

Коллектив авторов, Основы русской деловой речи, 2012

Так, для носителей русского языка очевидным является завершение инициальных частей следующих слого-ритмических комбинаций («под-сол…нух», «под-кач… ка», «под-ли…за»); идиом («домоклов … меч», «ахиллесова … пята», «несолоно … хлебавши»); фразеологических единств и выражений («Ни к селу… ни к городу», «Незваный гость… хуже татарина», «Без труда… не выловишь и рыбку из пруда»). Опыт наших исследований свидетельствует о том, что ребенок с нормальным речевым развитием к трем годам обнаруживает отчетливую способность к прогнозированию окончаний знакомых слов или фраз [Бабина, Сафонкина, 2004]. Подтверждения данному находим, например, в исследованиях С. Н. Цейтлин и М. Б. Елисеевой (1998). В своей работе авторы зафиксировали следующие факты. Мать практикует с сыном (2,5 г.) игру с завершениями стихотворных текстов: «Иго-го – кричит ребенок, значит это – …»; «Вяжет мама длинный шарф, потому что сын ….»; «Он веселая игрушка и зовут его …». Ребенок добавляет: «Аськафонок!» (жеребенок), «Касяф! Зиляф!» (жираф), «Питуська!» (Петрушка) [Цейтлин, Елисеева, 1998, с. 86]. Приведенный пример показывает, что возможность проговаривания слоговых составляющих слова находится у этого ребенка на этапе становления, однако прогнозирование окончаний стихотворных фраз, для которых требуется добавить слова различной слоговой структуры, он реализует без ошибок.

Г. В. Бабина, Структурно-слоговая организация речи дошкольников. Онтогенез и дизонтогенез, 2013

В этом – основная специфика и основная трудность современного литературного употребления слов и выражений библейского происхождения. Многие пишущие и говорящие не могут точно идентифицировать источник таких единиц, что разрушает или искажает историческую и культурологическую информацию, которая аккумулирована в них. Вторым распространенным типом ошибочного употребления крылатых слов и выражений является искажение их формы и содержания. Так, в современной речи старый глагол довлеть часто употребляется ошибочно, по форме и значению смешиваясь с давить. Отсюда неверные фразы типа «Над ним довлели тяжёлые обстоятельства». Предупредить эту типичную ошибку может именно знание точного источника этого глагола. Он употреблен в ц. – слав. тексте Нового Завета («довлеет дневи злоба его» – Мф 6:34), где обозначает ‘довольно, достаточно’. Ср. её рус. перевод: «Итак, не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем: довольно для каждого дня своей заботы».

В. М. Мокиенко, Библеизмы в современной русской речи. Как их правильно понимать и употреблять, 2017

Эти первоначальные звуки мы изображаем на письме особыми знаками, называемыми буквами. Через некоторое время ребёнок произносит уже более сложные звуки, то есть он складывает буквы и выговаривает слоги: например, «ба», «ма», «па», «ня» и др. Впоследствии ребёнок соединяет уже слоги один с другим и составляет целые слова» «ба-ба», «ма-ма» и т. д. При составлении слов дитя часто не может произнести какую-нибудь букву и потому или изменяет её на другую, или совсем выпускает. Например, вместо слова «игрушка» он произносит «иглуска», вместо «ложка» – «лока» и т. п. Оттого мы порой с трудом и большей частью по догадке понимаем, что рассказывает ребёнок (в этом возрасте он ещё даже не говорит, а только лепечет). Наконец, когда дитя подрастёт и сделается умнее, он начнёт соединять слова между собой и составлять понятную для всех фразу. Таким образом, ребёнок, начиная говорить, постепенно восходит от букв к слогам, от слогов – к словам и, наконец, от слов – к связной речи.

Георгий Суданов, Русский язык на пальцах, 2017

Более подробный анализ интересующего нас явления дает в своей книге «Русский Сократ» А. Михальская. «Ключевые слова существуют в логосфере и в идиолекте не поодиночке, – совершенно справедливо указывает она, – но образуют вокруг себя “субсферы”, объединения близких по значению слов-понятий»[117]. Называя эти «субсферы» семантическими полями, «стянутыми» вокруг смысловых центров – ключевых слов, исследовательница, в частности, рассматривает с помощью данной терминологии риторику фашизма и вычленяет ряд ее главных семантических полей, определяемых словами «борьба», «раса», «превосходство», «пол» и т. д. Тем самым система ключевых фраз публичной речи рассматривается как отражение системы взглядов политика, с чем нам хотелось бы (при дальнейших уточнениях) согласиться.

С. А. Шомова, От мистерии до стрит-арта. Очерки об архетипах культуры в политической коммуникации, 2016

Если бы язык был просто частью культуры, приматы были бы в состоянии частично обучиться человеческому языку, как они, побуждаемые приматологами, действительно овладевают навыками человеческой культуры. Ни одно высшее животное никогда не выучит никакой из человеческих языков, даже попугаи. Тот факт, что фраза “Polly wants a cracker” (Полли хочет печенье) не воспринимается попугаем как часть языка, обнаруживается в неспособности птицы использовать часть произносимого в качестве конструкции (Polly wants a…) для последующей замены структурной единицы. Как выразился по этому поводу Джордж Херцог, способность к звукоподражанию у высших животных ограничивается произнесением одной морфемы; для попугая в таком случае “Polly wants a cracker” – это неизменяемое целое. С этой точки зрения, мы можем обобщить: неотъемлемой особенностью всех природных языков является их способность к образованию мультиморфемных выражений» (1949b, p. 45).

Коллектив авторов, Антология исследований культуры. Отражения культуры, 2011

Выделяются определенные этапы работы над языковым и коммуникативным материалом. В процессе изучения языка ребенок совершает последовательность речевых действий, способствующих усвоению звука, звукосочетания, интонационного контура, слова, словоформы, словосочетания, фразы, текста – собственно говоря, любого языкового элемента. Каждый раз при этом он должен сначала научиться ориентироваться в предлагаемой языковой ситуации, реагировать на нее действием или репликой, осмысленно повторять услышанное, строить простые высказывания с использованием реплики партнера, самостоятельно воспроизводить усвоенное под влиянием коммуникативных условий, выражать понятным для других участников общения образом свои мысли, намерения, желания.

Н. М. Родина, Русский язык для дошкольников. Учебно-методическое пособие для двуязычного детского сада, 2006

Стиховедческая полемика Эйхенбаума и Жирмунского в свою очередь стала предметом рассмотрения у В. Вейдле, известного апологета традиционного истолкования смысла стиха, в частности, весьма критически рассматривавшего структурный подход[40]. Согласно Вейдле, смысл поэтического слова или фразы отличается от смысла слов и фраз обыденного языка. Это не конвенциональный, фиксированный смысл, который обозначается словом – условным знаком. Поэтический смысл – это смысл в стадии зарождения, смысл, который мы еще только ищем в чувственном явлении, смысл, переплетенный со звуком, обозначаемое, сросшееся с материей знака.

Е. А. Кондратьев, Художественная деталь и целое: структурные и исторические вариации, 2010

Л.С.Выготский писал: «Слово, взятое в отдельности в лексиконе, имеет только одно значение. Но это значение есть не более как потенция, реализующаяся в живой речи, в которой это значение является только камнем в здании смысла… Слово приобретает свой смысл только во фразе» [Выготский, 1956: 370].

Н. В. Кулибина, Зачем, что и как читать на уроке. Методическое пособие для преподавателей русского языка как иностранного, 2015

Точность словоупотребления – одно из важнейших качеств речи. Чтобы речь (как устная, так и письменная) была понятна собеседнику (читателю), необходимо точно и правильно выбирать слова. Неправильно употребленное слово искажает смысл сообщения, создает возможность двоякого толкования и иногда даже придает фразе нежелательную стилистическую окраску.

А. В. Сорокина, Основы делового общения, -1

Чтобы перевести слово created («создал»), «Альтависта» нашла немецкий глагол herstellen («производить») с отделяемой приставкой, который спрягается так: Ich stelle her («Я произвожу») или Ich stellte her («Я произвел»); в силу некоторых синтаксических правил, известных программе, она должна поставить приставку her в конце фразы; но «Альтависта» не осознает, что фраза кончается словом Himmel («небо»), и ставит her слишком далеко впереди. Кроме того, если говорить о словах waters of waters («во́ды вод»), то программа понимает первое слово как глагол, а второе – как существительное. Я не устоял перед искушением поручить «Альтависте» задачу перевести этот немецкий текст обратно на английский, и вот результат:

Умберто Эко, Сказать почти то же самое. Опыты о переводе, 2003

Н. Г. Комлев полагает очевидным, что «для установления как истинности, так и правильности высказывания необходимо раскрытие денотативных связей… Корреляция лексических понятий с денотатами (соответственно знакового и понятийного уровней с денотативными) манифестирует так называемый смысл, а также служит основанием деления фраз на истинные и ложные. В сопряжениях содержательных элементов слова иногда выступают сдвиги, отклонения и просто неверные когеренции» [Комлев 2003: 114]. Упоминая о возможности образования вследствие этого (со ссылкой на Г. Вайнриха) т. н. ложных понятий – «слова-понятия могут быть ложными, даже если взяты изолированно [это суждение до некоторой степени перекликается с вышеприведенным суждением Ф. П. Филина. – А. В.], поскольку за ними стоит невыраженный контекст-дефиниция» (ср. все-таки: «слова живут не вне контекстов их употребления» [Филин 1982: 226]), Н. Г. Комлев замечает: «Не надо забывать об условности таких оценок слов. Ведь сами знаки никаких суждений не выражают и выражать не могут. Это способны делать только люди, пользующиеся языком» [Комлев 2003: 114]. С этим сопряжено еще одно немаловажное обстоятельство: «…Ценности высказываний определяются не их отношением к языку (как чисто лингвистической системе), а разными формами отношения к действительности, к говорящему субъекту и к другим (чужим) высказываниям» [Бахтин 1986б: 319].

А. Д. Васильев, Игры в слова. Манипулятивные операции в текстах СМИ, 2015

Все нормативные акты обезличены законодателем и несут в себе неиндивидуальный характер стиля законодательных положений. Так, в лексическом отношении безличность стиля влечет за собой полный отказ от употребления личных местоимений и личных форм глаголов повелительного наклонения и др. Напротив, в актах правоприменения в значении повелительных действий используются инфинитивные конструкции, такие, как «обязать, поручить, возложить, обеспечить, разработать» и т. д. Обычно они однородны и похожи один на другой (правда, есть стилевые особенности у актов текущего правотворчества и кодификационных актов). Имеет значение и такая черта законодательства, как оперирование заранее установленными языковыми средствами, унифицированность и стереотипность форм выражения воли законодателя. Это порождает формализацию, когда для выражения одной и той же мысли используется один и тот же ряд слов или приемов, применяемых в определенной последовательности[84]. То есть в тексте закона применяются стандартные термины, стереотипные фразы и выражения, устоявшиеся стабильные языковые конструкции. Соответственно для норм, регулирующих близкие отношения, так в Особенной части УК надо применять одинаковые грамматические и синтаксические обороты и конструкции.

Коллектив авторов, Актуальные проблемы современного уголовного права и криминологии, 2013

Парадокс наименьшего числа. Возьмём «наименьшее натуральное число, которое не допускает определения посредством фразы, содержащей менее ста слов». С одной стороны, это число не допускает определения посредством менее ста слов. С другой стороны, взятая в кавычки фраза является его определением, причём таким, которое содержит менее ста слов. Разгадка в том, что мы обращаемся с выражением «определять натуральное число» так, как если бы оно имело точный смысл, какового в действительности оно не имеет. Достаточно задаться вопросом, какие слова можно использовать в определении. Можно ли, например, употреблять названия редких растений, известные лишь узкому кругу ботаников, или специальные математические термины, или собственные имена людей (притом что каждое такое имя принадлежит, как правило, нескольким людям)? Наш парадокс как раз и показывает, что обсуждаемому выражению точный смысл придать невозможно.

В. А. Успенский, Апология математики (сборник статей), -1

Рифмическая структура стихотворения отличается богатством и разнообразием, звучностью и как бы суверенностью, хотя она совершенно органически врастает в состав текста. Ни одной повторенной части речи, почти повсеместные опорные согласные, а там, где их нет, это лишь подчеркивает оригинальность: веру – серый, и – мимо стертых шаблонов – тайна – свайной. И, конечно, бесподобна первая пара: жаровень – вровень. Надо сказать, что звучание рифм соответствует фонике ключевых слов и форсирует ее. Сад представляет сам себя, две пары рифм на «о» усиливают образ ночи, а группа: перехожу – лунную межу готовит появление пруда. Можно попробовать, как это неоднократно делали, приписать звукам «а», «о» и «у» качества основных цветов: белого, красного и черного. Вообще, звук Пастернака настолько релевантен и решителен, что мотивирует рядоположенность слов не логикой и смыслом фразы, а именно фоническим притяжением. Яблоня из темной метафоры, разумеется, может расти и в саду, но не вернее ли объясняется ее возникновение тем, что ее «вырастило» созвучие со словом явленная (гипердактилический словораздел!) из предшествующего стиха:

Ю. Н. Чумаков, В сторону лирического сюжета, 2010

Книга, которую читатель держит в руках, ни в коем случае не посвящена очень сложным для восприятия неспециалистами проблемам современного языкознания. Но я счел необходимым начать именно с данной проблематики исключительно ради того, чтобы показать, как осторожно (чуть ли не на ощупь) современная лингвистика приближается в тому самому выводу, который давным-давно содержится в Библии и – в силу своей афористичности – знаком даже неграмотным верующим: «На всей земле был один язык и одно наречие» (Быт. 11, 1). Это канонический богослужебный текст. В дословном научном переводе знаменитая фраза звучит еще более впечатляюще: «И был на земле язык один и слова одни и те же»[12].

В. Н. Демин, Русь нордическая, 2005

В ситуации коренного меньшинства, стабильно проживающего на территории иного государства, обладающего высоким социально-экономическим статусом и получающего поддержку национально-языковому развитию, полноценное двуязычие вполне достижимо и встречается часто. Оно носит традиционный характер, передается ребенку и в семье, и в окружении. При этом какие-то грамматические категории в первом и во втором языках могут совпадать, могут вырабатываться и новые – обобщенные на основании опыта использования обоих языков – структуры, или обе системы функционируют независимо, в некоторых случаях происходит смешение языков и т. п. В этой ситуации сосуществования из языка меньшинства заимствуется в язык большинства много культурных наименований, слов и выражений, а также встречаются специально сконструированные выражения, основанные на акцентной специфике речи меньшинства на языке большинства. Например, в Москве, где традиционно живет много татар, еще недавно нормальными явлениями в речи русских москвичей были слова айда, йок, секир-башка, а дети сочиняли дразнилки, основанные на имитации татарской речи: гармоза началась, кильманда – поди сюда, куташим-башим – давай спляшем. Коренной москвич легко имитировал татарский, китайский, грузинский, еврейский, немецкий акцент в русском языке, практически любую фразу мог построить так, как сказал бы ее по-русски носитель соответствующего языка.

Н. М. Родина, Многоязычие в детском возрасте, 2005

Во-вторых, круг интересов лингвистики до последних десятилетий хорошо суммируется известным афоризмом Станислава Ежи Леца: «В начале было Слово, а в конце – Фраза». Но ведь фразой, или предложением, или высказыванием общение не кончается – оно «работает» с целостными, связными, осмысленными текстами. И психолингвистика все больше интересуется именно текстами, их специфической структурой, вариантностью, функциональной специализацией.

А. А. Леонтьев, Основы психолингвистики, 1997

В художественном творчестве, по Г. Шпету, языковое выражение есть прежде всего субъективное выражение. В языке искусства «перед нами – не автоматические „реакции“, „импульсы“, „рефлексы“ и пр., а полные значения и жизни „жесты“, „мимика“, „интонация“ и пр. – то, что объемлется термином „экспрессия“. Именно здесь-то и сосредотачивается искомое нами субъективное, здесь – подлинная сфера субъективности <…> Субъективность в слове, начиная с интонации данной фразы, через общую манеру излагать свои „сообщения“, вплоть до самых устойчивых форм словесного приема, школы, стиля, всегда запечатлевается в виде экспрессивности самого же слова». Тем самым Г. Шпет предвосхитил разработку проблемы субъективности в языке в трудах Э. Сепира, Э. Бенвениста, Ю.С. Степанова, Н.Д. Арутюновой.

В. В. Фещенко, Лаборатория логоса. Языковой эксперимент в авангардном творчестве, 2009

Исследователи на основе наблюдения и изучения жестикуляции людей выделяют несколько способов соотношения невербального поведения и речи. Экспрессивные движения людей, все они в широком смысле жесты, могут: означать то же, что речь; означать нечто, что противоречит содержанию высказывания; предвосхищать сообщения, переданные вербальным сообщением; акцентировать ту или иную часть речевого сообщения; демонстрируют более глубинные аспекты взаимодействия, чем данное вербальное высказывание; структурировать контакт между собеседниками и регулировать поток речи; заменять отдельное слово или фразу; с опозданием (например, для лучшего понимания) дублировать содержание словесного сообщения; а также заполнять паузы, периоды молчания[54].

М. С. Андрианов, Невербальная коммуникация, 2007

2. Эти элементы, нагруженные подобного рода значением, выступают как средства, инструмент для выражения этих идей. Но так как и идеи, и элементы мыслятся отдельно, вне соответствующего контекста (контекста нет, потому что как раз задача этой методики и состоит в обнаружении подобного контекста), то единственным способом их связать оказываются языковые ассоциации: строительные элементы мыслятся как готовые единицы языка, то есть слова, в крайнем случае как фразы, предложения. Как нетрудно догадаться, говорить эти готовые фразы могут о столь же готовых идеях. Так замыкается этот даже не герменевтический, а скорее иконографический круг, выход из которого может быть только радикальным – через оставление подобной, если можно так выразиться, «архитектурно-символической лексикографии».

С. С. Ванеян, Архитектура и иконография. «Тело символа» в зеркале классической методологии, -1

Иногда можно проводить специальные упражнения по выразительному «чтению» знаков препинания, например дать учащимся задание подготовить для выразительного чтения уже пройденный ранее текст. При этом самым главным становится осмысление как отрывка в целом, так и каждой фразы и слова в отдельности, что невозможно сделать, если не разобраться в значении каждого знака препинания в этом отрывке.

В. Н. Казакова, Методика преподавания русского языка для ССУЗов, 2009

Если вы работаете над совершенствованием умений в говорении, пожалуйста, следите за тем, чтобы ваши ученики максимально использовали имеющиеся в каждом уроке речевые образцы. В учебнике «Жили-были» они представлены в большом количестве. Их разнообразие позволяет более или менее свободно общаться в рамках темы, заданной уроком. Этот совет не означает, конечно, что мы требуем механического заучивания. Просто попытки самостоятельного конструирования высказываний из изученного лексического материала, как правило, приводят к тому, что фраза оказывается понятной, но мы вынуждены говорить: «С точки зрения грамматики все правильно, но по-русски так не говорят». Например, частотной в речи американцев оказываются фразы типа это выглядит как чай, но это не чай, а лечебные травы (от it looks like), в то время как русский скажет это похоже на чай. Кроме того, обучение творческому использованию речевых образцов способствует развитию «чувства языка», которое окажется единственным «педагогом» нашего ученика за пределами обучения.

Л. В. Миллер, Жили-были… 28 уроков русского языка для начинающих. Книга для преподавателя, 2009