203 истории про платья

Группа авторов, 2019

Талисман на удачу или материализованное проклятье из бархата и тюля, – платье, судя по рассказам участниц проекта личных историй PostPost.Media, было и остается предметом, нагруженным совершенно особенными ожиданиями, – пожалуй, подобным спектром ожиданий не наделяется больше ни один предмет женского гардероба. Неудивительно, что результатом этих ожиданий оказываются эйфория и растерянность, ощущение всемогущества и чувство потерянности, переживание собственной красоты или собственной “недостойности”. Именно поэтому каждая из историй, рассказанная авторами этой книги, представляется бесценной: говоря о своих платьях, эти авторы помогают нам чуть лучше понять куда более значительные вещи, – природу отношений человека и его одежды, методы выстраивания идентичности и субъектности посредством костюма, плохо изученную роль костюма в семейной динамике и, наконец, специфику некоторых аспектов материальной культуры последних трех десятилетий.

Глава 1

“Оно зашибись как кружилось”: истории про детские и мамины платья

Наши детские платья и платьица становились для нас чудом или пыткой, первым опытом “женственности” или первой женской травмой, объектами желания или объектами ненависти, — а еще о том, почему истории о платьях очень часто оказываются историями об отношениях женщин внутри семьи, и о том, почему платья наших мам зачастую до сих пор хранятся в нашей памяти, а нередко — и в наших шкафах.

“Натянуть на забор и качаться”: истории о детских платьях

* * *

Было мне лет восемь. И мама купила мне летнее платьишко — розового цвета из плотненького хлопка в рубчик, рисунок не помню, кажется, парусники… Вполне себе симпатичное, если бы не наглое дизайнерское решение в виде “прорезных” карманов. То есть, натурально, две длинные дырки, отороченные кантом и украшенные маленькими бантиками по краям этих двух позорищ. Как же я его ненавидела! Но мама была неумолима: “Не выдумывай! Прекрасное платьице, дышит, проветривается”. И выгоняла меня в нем на прогулку. Это были пропащие дни — потому что я ни с кем не играла, а бродила в сторонке, закрывая ладошками дыры. Стыд был двойной: и платье дырявое, и трусы мелькают (если наклониться за мячом, например, или повернуться неудачно). Нет, меня не дразнили, не подшучивали, никто слова в адрес платья не сказал. И все же это одно из самых нерадужных детских воспоминаний. Связанное с мамой в большей мере, как вы понимаете.

MELISSA LEMON

* * *

Когда дочери подруги было пять лет, она ходила в симпатичный поселковый детский садик. Ее там все очень любили, и одна воспитательница притащила подруге платье, от которого пятилетний человек с ума сошел от восторга — а мы все охренели от ужаса. Это был китайский кружевной белый торт: воланы на рукавчиках, белые “атласные” цветуечки по вырезу, юбки из марли, открытые плечи и там тоже какие-то цветуечки — короче, апофеоз китча и звездеца. Такие платья обычно на вокзалах носят цыганские крошки. Понятное дело, из этого платья она не вылезала никогда. Носила его лет до семи. Наконец она из него выросла. И только ее мама решила его наконец выкинуть — но нет! Девочка торжественно подарила его своей младшей близкой подруге — моей дочери Манюне, которой как раз исполнилось четыре года. Манюня от счастья тоже сошла с ума. Мы в этом чертовом платье ходили на все праздники, а каждый вечер она в нем танцевала. От него отлетали детали, Манюня со слезами заставляла их пришивать обратно. Наша бабушка-модельер крутила пальцем у виска и спрашивала, не могу ли я деть уже куда-нибудь этот драный серый торт. Но я не могла. Самое удивительное, что из этого платья невозможно было вырасти — оно росло и тянулось вместе с дочерью. Наконец, когда Манюне исполнилось семь лет, ее голова не пролезла в воротник. Платье было любовно сложено в шкаф, а потом я его тайно выкинула. Но до сих пор, когда мы собираемся купить Манюне новое платье, она спрашивает, а нельзя ли найти то, божественно прекрасное, которое было в детстве.

АННА КАЧУРОВСКАЯ

* * *

Мне десять лет, мы приехали в Минск, на свадьбу родственников. А там с текстилем получше, чем у нас, и вот нашли мы белорусское народное платье, с подъюбником и двумя половинками юбки сверху, как два фартука. Мама научила меня слову “плахта”, и привезли этот наряд в Кишинев. Прихожу я в нем на праздник в школе.

— Ах, какое платье!

— Это не платье, это плахта!

С тех пор я считалась в классе странной заучкой.

САША СМОЛЯК

* * *

Лет пятнадцать назад мой сын, которому было года четыре, завис в каком-то сельпо возле манекена, одетого в платье до пола. На вопрос, чем это платье так его заинтересовало, сын восторженно закричал: “Мама, купи себе такое платье, ты будешь принцессой!” Надо ли говорить, что это платье было со страшным количеством рюшечек, кружев, цветочков и воланов, а еще оно было ядерно-зеленого цвета и стоило несусветных денег.

В общем, принцессино платье я себе не купила, очень расстроив этим поступком сынулю. Он его долго вспоминал и даже нарисовал в письме Деду Морозу, прося, чтобы тот принес такое платье мне в подарок. Дед Мороз, зараза, не принес. Собственно, так и пошатнулась вера моего сына в новогодние чудеса.

НАТАЛИЯ ПАНТЕЛЕЕНКО

* * *

У моей маленькой дочери было жуткое и обожаемое китайское платье-торт. Розовое. Оно растягивалось, тянулось бесконечно! “Дикие розочки”, сумасшедший декор. Дальше дверей квартиры я ее в этом платье не пускала, но по приходу из садика платье мгновенно надевалось и носилось бесконечно. То платье перешло к нам по наследству и было также отдано дальше — продолжать свою миссию.

ELENA DATSKO

* * *

У кузины лет в пять было жуткое белое капроновое платье. Все как положено: рукава-фонарики, вырез лодочкой, пышная юбка и оборки по краю. Оно было предметом моей лютой зависти (мы одногодки), а хозяйка свое платье ревностно оберегала. Наконец, когда нам было лет по шесть, я выцыганила у нее это платье и даже влезла в него (с трудом — я была слоненок, а кузина фея). В платье я проходила один день — и успокоилась. Отпустило.

НАСТАСЬЯ КУЗНЕЦОВА

* * *

Мне семь лет. Снится мне сон, что я принцесса. И платье у меня белое с тремя воланами на юбке, каскадом вниз. Проснулась, ничего не помню, кроме платья. Побежала, рассказала маме. Мама поохала вместе со мной, повосхищалась, что надо же, какой сон хороший. А через пару дней приносит подарок. Разворачиваю, а там платье из сна. Ну и что, что не до пола, а еле до коленок. Но оно белое. С воланами, тремя, каскадом. И розовая лента отделки по краю воланов. Я чуть в обморок не упала. Понятия не имею, где мама достала эту небесную красоту в Кишиневе 90-х годов. Это было мое самое дорогое, оберегаемое и любимое платье, пока я не выросла из него.

САША СМОЛЯК

* * *

Мне было лет восемь… Мама переделала для меня отцовскую рубашку в крупную черно-красную клетку. Переделка состояла в том, что я была подвязана черной капроновой лентой вместо пояса, а под воротничком — пышный капроновый бант. Мне не терпелось выйти на улицу покрасоваться. Не помню, куда пошла, но помню, как возвращалась под взгляды и улыбки прохожих. Было ощущение пудовых гирь на ногах, каждый взгляд ощущала на себе физически. Это был мой первый и последний выход в этом наряде.

ЕЛЕНА ПОЗДНЯКОВА

* * *

У меня до сих пор хранится детсадовская “снежинка” из маминой фаты! Костюм пожелтел от времени, но так дорог, что я его никогда не выброшу. Юбочку надеваю на дочку, когда она играет в принцессу.

ОЛЬГА ШЕСТОВА

* * *

Пятидесятые годы, СССР, бабушке достался кусок крепдешина. Маленький. Бабушка думала-думала и для своей маленькой дочки (моей тети) сшила из этого крепдешина замечательное платье. Сводила в этом платье один раз в гости, а в другой раз попросила дочку подождать, пока к она соседке забежит. Дочка стояла во дворе, стояла, делать нечего, стала играть подолом платья. Доигралась до того, что попробовала на зуб. А крепдешин прикольно так на зубах похрустывает. В общем, к возвращению мамы ребенок весь подол платья обгрыз.

ЕВГЕНИЯ ЧИКУРОВА

* * *

Мое первое вечернее платье было сшито из папиной рубашки. К новогоднему утреннику. Мне предстояло танцевать танец снежинок. Конец семидесятых, рубашку с жабо из сине-белого перламутрового жаккарда для папы шила тоже мама. Платье получилось волшебное. В детском саду его вывесили на всеобщее обозрение и сказали другим родителям, что все снежинки должны быть в таких. На что другие родители восхищенно ответили, что это произведение искусства.

АНОНИМНО

* * *

Когда мне было шесть лет (в 1995 году), мы с мамой поехали в Кельн, в гости к нашим друзьям. В Кельне, помимо прочих увеселений, мы пошли в огромный магазин детской одежды, где мама пообещала купить мне нарядное платье — любое, какое захочу, потому что московские варианты нарядных платьев эстетически ее совершенно не устраивали. Я зашла в этот магазин и сразу увидела ЕГО: платье из чистого золота, сверкающее солнечным светом от воротника до самого подола из парчи. Все остальное меркло в сравнении. Тут-то мама, нахмурившись, и взяла назад свое слово, потому что платье из чистого золота не вписывалось в ее представление об интеллигентном нарядном платье, поэтому в итоге мы купили вельветовое платье с черным лифом и подолом в коричневую клетку. На выпускной фотографии из детского сада все мои однокашницы сидят в розовых принцессиных платьях с искусственными розами, вплетенными в косы, а я — в дорогом черном вельветовом платье, со стрижкой каре, на шее элегантная серебряная цепочка, а в глазах тоска по золотому платью.

КАТЯ РАБЕЙ

* * *

Мне было четыре года, и мы жили в Шебекино — это химический ужас и вечная зима. Я вечно болела, в сад почти не ходила, а если ходила, то это была просто чистая слезная тоска по маме на целый день. Приближался Новый год, и всем мамам девочек велели нарядить дочерей в “снежинок”. Мама извернулась в кульбите, но смогла достать мне красивое белое платьице с красными — точками? цветочками? — в общем, в красном чем-то там. Так как дети были маленькие, родителей на праздник не пускали, чтобы избежать рева. Наряд нужно было принести на плечиках и подписать, чей он. Старая советская пытка для детей и взрослых. Только спустя месяц, когда раздавали фотографии с утренника, мама увидела, что платье мне надели задом наперед.

Конец ознакомительного фрагмента.