Экспедитор. Оттенки тьмы

Александр Афанасьев, 2018

Нелегко жить в мире, где ожившие мертвецы – печальная обыденность, а гуманность, закон и порядок стремительно становятся устаревшими понятиями. Однако жителям города Ижевска и окрестностей удалось сохранить оазис спокойствия посреди гибнущего старого мира. Неудивительно, что Александр и его команда, возвращаясь домой после нелегкого рейда на территорию бывшей Украины, надеялись на то, что жестокие бои остались позади. Но их ждала встреча с новым врагом, намного более опасным, чем полчища зомби и банды озверевших националистов…

Бывшая Россия, Волга

Девятьсот восемьдесят девятый день Катастрофы

Если раньше на производство состава с оружием требовалось несколько дней — мощность завода в советские времена выходила до полумиллиона единиц в год — то сейчас на это требовалось времени больше. Даже если вычистить все склады, что нельзя делать, потому что сорвешь поставки и обратно, — доверие уже не наработаешь. И пока заказ делают, надо подготовить все для его транспортировки. Безопасной желательно.

Мы шли скоростным катером. Резали волжскую волну. Шли вверх по течению Волги.

Катер был не простой, какие в «СпортЭкстриме» продают, фибергласовые — а настоящий, типа «Грачонок». Он на заводе был, его новым вооружением оснащали — так и остался. Тридцать миллиметров на корме, два Корда по бортам, плюс АГС и беспилотник. Это катера спецназа, перед Катастрофой Рыбинская верфь вошла в состав группы Калашникова, а там и катера делали, и скоростные вооруженные лодки. Да много чего делали — у нас перед Катастрофой освоили экспериментальное производство воздушных мотоциклов. Это как квадрокоптер, только большой и на нем человек сидит. Летает низенько-низенько, но по удобству — аналогов нет, думаю. Это как летающая машина. У нас эти образцы до сих пор стояли, пару раз их пытались использовать при отстреле зомби, но потом отказались — все-таки нервничаешь. А ну откажет — и что? Хотя квадрики примитивные — вооруженные пистолетом с глушителем — использовали.

Много чего делали, пока все не накрылось…

Я одно время сильно хотел узнать, а кто это все, с…а, затеял. Кто опрокинул весь мир и превратил нас по факту в каннибалов, истребляющих друг друга. У кого хватило ума это сделать и как. Говорили про американцев, говорили про наших, говорили про какого-то олигарха и про то, что есть какая-то вакцина — но слова словами…

— Слева двести двадцать — цель! Одиночная!

Глянул в бинокль — ну да, зомби. Какой-то мужик, рваный, явно свежий — топчется у воды. Хорошо, что они воды боятся, а то бы совсем нехорошо было.

— Машине самый малый. Кто там у нас по очереди?

Зомби надо пристрелить. Когда нет опасности — у нас очередь, чтобы в реальной стрельбе по реальным целям могли попрактиковаться все в равной степени.

— Я, наверное, — сказал Леха Широбоков, подпольная кличка Удмурт.

— Давай, раз, наверное.

Леха встал на колено, уцепился рукой за поручень, на руку положил бесшумную винтовку. Это сильно переделанная МН18 с глушителем и под патрон 9,3 «Ланкастер». Однозарядка — но не просто так ее многие спецы берут. Для тихой охоты — самое то. Точная, совсем бесшумная, слона с ног сшибет, при навыке перезаряжается быстро, и, главное — гильзу не надо искать после выстрела. Потом переснарядишь — намного дешевле получается. А кроме того, стволы сменные, можно несколько носить, под разные боеприпасы…

Винтовка дернулась — и зомбак упал.

— Норм…

Катер снова ускорился…

Волга — река интересная. И не только тем, что по правилам она должна называться Кама, поскольку при слиянии Волги и Камы больший водосброс все-таки у Камы. А и тем, что эта река сшивает европейскую часть России и Поволжье. Она чем-то напоминает Дунай, становой хребет Европы и единственную крупную реку в Европе, которая течет не в меридиональном, а в параллельном направлении. Волга — это, можно сказать, наш Дунай, когда славяне не смогли закрепиться на Дунае, они ушли севернее и нашли Волгу. Реку, которая раньше носила название Ра и которая была настолько огромной, что некоторые живущие на ней народы не были уверены в том, река это или такое море.

У Казани река делает резкий поворот и меняет свое направление с меридионального на параллельное, уходя в сторону Центральной России. Для нас обычная конечная точка пути — Нижний, Нижегородский торг, дальше на Ярославль и Кострому мы не ходим и даже не до конца знаем, что там, потому что это против договоренностей. Но сейчас мы шли не до Новгорода — мне надо было встретиться в нейтральном месте с представителем нижегородских и попытаться решить или хотя бы сгладить ту проблему, которая у нас возникла. Связанную с расстрелом колонны на Воткинском шоссе.

Встретиться мы решили в Кокшайске, что в Республике Марий-Эл. Это неофициальная нейтральная территория на Волге.

Если говорить про Марий-Эл и населяющих ее марийцев или черемисов, то можно сказать многое, но ничего из этого не будет правдой — или почти ничего. Попытки России присоединить их вызвали три кровопролитные Черемисские войны, о которых практически ничего не известно — но показательно, что раз за разом восставали именно черемисы, а остальные только присоединялись к ним. У них есть собственный язык, относящийся к финно-угорской группе, как и у удмуртов — но сами черемисы имеют монголоидные черты, хотя и не ярко выраженные — вероятно, это наследники Орды, смешавшиеся за много веков с местным населением. Они язычники, хотя для вида исповедуют православие. Марийцы есть даже в Узбекистане, и никто не знает, есть ли они где-то еще, и вообще, сколько их — потому что марийцы очень скрытный и тихий народ. Они учат русский, чтобы слиться с населением, но они всегда помнят, кто они. Попытки изучать их кончились провалом, потому что несколько этнографических экспедиций просто исчезли. Их поиски закончились ничем, хотя в селах встретили приветливо и помогали искать. Местные менты сказали, чтобы уезжали поскорей, потому что если тут задержаться, то потом искать придется уже вас. Болота знают ответ загадок, но никогда не заговорят.

Немало городов Поволжья, например, Самара — имеют названия, происходящие как раз из марийского языка. Ходят слухи, что марийцы сохранили какие-то древние практики, в частности умеют отводить глаз.

Во время катастрофы почти все марийцы выжили, как и мы, потому что предпочитали жить в глуши. Йошкар-Олу — это бывший Царевококшайск — они бросили, потому что там не было ничего для них интересного, и город им не был нужен. Их стихия — леса, деревни, они иногда строятся даже землянками в лесу. Поклоняются они священным местам — утесам, камням. В свое время царская власть взорвала их главную молельню — какой-то утес — но это ничего не дало, потому что духа не взорвешь. Где они молятся сейчас — я не знаю, и лучше не выяснять. Потому что, выясняя насчет их религии, — верный способ пропасть без вести.

Кокшайск был главной их пристанью, через него шла нехитрая их торговля. И у них явно были посты наблюдения по реке, потому что когда мы увидели пристань — там нас уже ждали. Несколько джипов и «буханок», вооруженные люди…

Мы бросили якоря, и я направился к берегу на лодке. Нам кинули конец.

Навстречу выступил пожилой, одетый в камуфляж мужчина с хитрыми, чуть раскосыми глазами. Это Алексей, их старший. У них у всех два имени — русское и свое. Русским они пользуются для сношений с внешним миром. Свое — только для своих.

— Алексей.

— Александр…

Обнялись.

— Как жизнь?

— Только держись…

— Слышал, ты чуть не погиб.

Вот так вот. Уже знают.

— Было дело.

— Оберег наш носишь?

— Ношу.

— Он тебе и помог.

У меня действительно есть их оберег, ношу вместе с ключами. Этот оберег — устанавливает связь человека и Шочынавы, их верховного божества. Как объяснил мне Алексей, он нужен для того, чтобы человек смог реализовать все, зачем он родился, и никто не смог бы ему помешать в этом. Как-то так.

— Наверное. Слушай, Алексей. Поговорить бы надо.

— Давай поговорим…

Марийская национальная кухня очень своеобразна. Основная традиционная пища марийцев — суп с клецками (лашка), вареники с начинкой из мяса или творога (подкогыльо), вареная колбаса из сала или крови с крупой (сокта), вяленая колбаса из конины (каж), слоеные блины (команмелна), творожные сырники (туара), отварные лепешки (подкинде), печеные лепешки (салмагинде). Для национальной кухни характерны также специфические блюда из мяса белки, ястреба, филина, ежа, ужа, гадюки, из муки из сушеной рыбы, конопляного семени. Есть такое способен не каждый. Но если хочешь подружиться…

— Алексей…

* * *

— Скоро сюда придут люди из Новгорода. Нам надо встретиться.

Алексей пожал плечами.

— Но есть проблемы.

* * *

— Может начаться междоусобная война. Совсем скоро.

Алексей снова пожал плечами.

— Я знаю, что ты мне скажешь. Что это не наше дело.

— Это дело вас, русских.

— Раньше было.

* * *

— Ты что, не знаешь, сколько в лесах уголовников?

— В наших — нет.

Верю. Охотно верю. Уголовники их леса десятой дорогой обходят. Говорят, что там людей приносят в жертву.

— Но будут.

— Как Бог даст.

— Алексей. Посмотри, что происходит вокруг. Смерть кругом.

Алексей кивнул, но ничего не сказал. С ними вообще тяжело разговаривать.

— Все люди пытаются выжить, но по-разному. Кто-то как раньше. А кто-то рабов завел и бандитствует.

* * *

— Если победят люди — будет жизнь людская. А если бандиты — бандитская. Ты что выбираешь?

* * *

— Молчишь? Напрасно. Потому что, если бандитская верх возьмет, они вас перебьют. Рано или поздно, но перебьют. Навалятся с Новгорода, с Вятки. Ты должен помнить, сколько в Новгороде колоний было — там ведь совсем не чистили.

* * *

— И тебе тоже надо выбрать — как и всем вам.

* * *

— Может, с тобой уже с той стороны говорили, хотели вас нанять как наемников. Не исключаю. Но надо помнить самое главное. Мы народ, и вы — народ. А бандиты — это не народ, это выродки.

— Поздновато же ты, русский, вспомнил, что мы — народ.

— Алексей. Какой я, на хрен, русский — я человек, как и ты. И просто пытаюсь выжить. Оглянись. Нет больше России. И мира привычного нет. Есть люди. Есть бандиты. И есть твари.

Алексей долго молчал. Потом заговорил:

— Ты кое-что знать должен.

— Что именно?

— Началось все с Москвы.

— Что началось?

— Всё.

О так-так…

— Откуда знаешь?

— Какая разница, русский. Знаю — и все. Когда те глупые люди поняли, что они натворили, они пытались пробраться сюда, тут есть секретный институт. Лекарства всякие делают.

— И? У них получилось?

— Не знаю, русский. Знаю, что того, кто это затеял, убили тут, неподалеку.

— Как его звали?

— Бурко.

Бурко… что-то знакомое.

— Кто его убил?

— Ветер знает. Ты бы лучше спросил, что было потом.

— И что было потом?

— Те, кто выжил, ушли в Новгород. Владимир, с которым ты хочешь говорить, — из них. Он предатель.

— Вот как.

— У них все еще есть та самая зараза. От которой умер мир. Думаю, они готовятся и вас заразить.

О как!

Если так подумать… то некоторые вещи становятся яснее. Например, мне не давала покоя странная позиция республиканского руководства. Как будто им наплевать и сражаюсь я один. Но все становится намного понятнее, если предположить, что нам пригрозили вот этим. Будете рыпаться — станете такими же, как Москва. Нет — договоримся.

Чтобы такому противостоять, нужно особенное мужество. А людей таких мало. Это раньше шли в полный рост в атаку на пулеметы и писали кровью — погибаю, а не сдаюсь. Сейчас мало таких осталось, привыкли договариваться.

Но если даже республика и договорилась — то остаюсь я. Я как бы сам по себе. И на это можно ссылаться. Потому мне не помогают — но и не мешают особенно.

У нас в республике нет фармацевтики. Совсем. Если и хотели бы вакцину сделать — нечем и не на чем.

А я-то думал, нас Градом накроют. А оно вон как… пострашнее будет.

— Ты решил?

— Нет, я такое не решаю.

— Тогда скажи тем, кто решает.

— Скажу.

Кто главный у марийцев — я не знал. Скрытный народ, думаю, почти никто не знает. Чертов поволжский Бермудский треугольник.

— Но для себя ты решил?

— Сегодня Владимир приедет?

— Да.

— Думаю, они тебя тоже захотят сделать ходящим мертвым, русский. И может быть, прямо сегодня. Потому надень перчатки глухие и пропитай спиртом, я знаю, что у вас есть. Ничего у них не ешь, и не пей, и перчаток не снимай. Потом еще раз спиртом брызни. И потом тоже перчатки носи и будь осторожнее.

Теперь очередь молчать была моя.

Алексей рассмеялся.

— Напугал я тебя, русский?

— Есть такое.

— Мои слова стоят тысячи патронов?

— Без вопросов.

— Тогда еще две винтовки дай. А то патроны есть, а винтовки нет — нехорошо.

Вернулся на катер.

— Две винтовки и тысячу патронов им дайте без денег.

Удивились — но пошли исполнять.

— Теперь остальное. Тревога. Быть наготове. Если что стрелять. Перчатки надеть и маски медицинские. Ни за что не хвататься, не есть не пить. Всем понятно?

* * *

— По местам.

Бандиты — прибыли на небольшом теплоходе. Он был больше и комфортнее, но его КОРД 12,7 — против наших тридцати миллиметров не катил. Если что — разнесем в клочья.

На хрен.

Главным у них был Владимир. Бывший мент. Из ФСИН — службы исполнения наказаний. Вообще, если посмотреть — зэки и те, кто их охраняет, поразительно быстро нашли общий язык друг с другом.

Там была база отдыха — ее и использовали для встреч. Все с оружием, но знают — кругом марийцы. Начнешь мочилово — не уйдешь.

Я надел старые китайские глухие перчатки и спиртом брызнул.

Трактор в поле дыр-дыр-дыр.

Мы, товарищи, за мир.

Владимир и его люди — на берегу был сам Владимир — раздался вширь за то время, пока я его не видел. А так у него рожа типичного советского положительного героя, тракториста — потому и песенка вспомнилась. Разжирел только. На руках его были перчатки, увидев, что и на моих тоже — он как-то криво усмехнулся и снял свои.

А я руки не подал.

— Что не так?

— Вопросы есть.

— Давай порешаем…

Никогда не имейте дел с ворами.

Воры… у них такое понимание, что вот есть они и они должны жить преступлением, и есть вы — а вы — это терпилы, которые должны от преступлений их страдать. И попытки вести с ними дела нормально, по-честному — они всегда закончатся полным провалом.

Как-то раз я слышал такую историю — приходит в лагерь пеший этап. Из-за колючки крик — людей сколько? И ответ — шесть человек. Поняли? То есть для воров не воры — не люди.

Еще хуже менты, которые под ворами. Они еще и профессионально подготовлены и понимают, что назад дороги нет. У нас, например, если мента изобличают в том, что он систематически сотрудничал с криминалом, — за это расстрел, причем без вариантов. И полная конфискация имущества. Не хочешь, чтобы тебя расстреляли, а семью выкинули из дома в двадцать четыре часа — будь ментом, а не оборотнем в погонах.

Но самое худшее — это те мусора, которые не пошли под криминал, а сами стали криминалом. Такие как Владимир.

Это он ведь крышевал тот базар, на котором я Элину в карты выиграл. Мент крышевал базар, где торгуют рабами и орудуют всякие духи. И я прекрасно помню, как он тогда суетился и разруливал. До конца жизни не забуду.

Вопрос только в том, до конца чьей жизни.

Думаю, он считает, что я уже забыл. Большая ошибка так считать. Я никогда ничего не забываю.

Шестерки накрыли поляну. Суетливо отступили.

— Саш… непонятки многие между нами существуют, — начал разговор Владимир.

— Поясни за непонятки.

— Людей постреляли у вас. Они поговорить приехали, а вы их — так встретили.

Обратите внимание — не «наших людей», а просто «людей».

— Влад, ты же знаешь правила. Если есть желание поговорить — надо объявиться, а не буром переть.

* * *

— Скажи, кому вы объявились, и мы с него спросим.

Влад криво усмехнулся:

— А спрашивать-то имеешь право? Ходил слух, что у тебя проблемы были.

Я достал депутатскую карточку для голосования.

— Убедиться хочешь?

Тут интересный вопрос — понятно, что сама по себе карта мало что значит. Но и сомневаться — причин нет.

— Влад, подумай, если я сам по себе, один на льдине — дали бы мне катер вооруженный?

Влад криво усмехнулся:

— Оно так. Только…

— Только что?

— Давай по чесноку, Саня. Мы к тебе присматривались. Конкретно присматривались все три сезона. И в толк взять не могли, зачем такому деловитому пацану на дядю ишачить. Ну не похож ты на депутата, хоть тресни.

— А на кого похож?

— Да на кого угодно. На коммерса борзого. На вора в законе немного. Но никак не на ишака, которого нагрузи и он — повезет.

* * *

— Вот мы к тебе вопрос и имеем.

— Какой?

— Иди к нам.

О как.

Я усмехнулся:

— Не с чем идти. Не наворовал.

— Так это не тема. У нас наворуешь.

* * *

— Я так себе размышляю — у нас есть у самих оружейные заводы. Тула, например.

Я криво усмехнулся:

— Его же растащили.

— Ну вот ты и восстановишь. За доляшку. Есть в Подмосковье завод, там пистолеты делали. Стоит.

Влад наклонился вперед.

— У нас все есть. Бабло есть. Авторитет есть. Сила — есть. Людей — нет. Все так и норовят — урвать.

— Ну вот, ты сам и сказал.

— Так мы тебе волю дадим. Хочешь крыс расстреливать — расстреливай, никто тебе не скажет. Наводи порядок.

— Откровенность за откровенность, Влад, — сказал я, — я недавно ниже по течению был. Ты в курсе, что Волгоград под духами.

— Слышал что-то.

— Ну вот. Как думаешь, что они сделают с вашей бандитской вольницей, когда доберутся?

Влад ощерился.

— Ничего они не сделают. И знаешь почему. Потому что стоит им возбухнуть — мы за одного нашего десять ихних кончаем, без разбора, первых попавшихся. А зарубимся всерьез — устроим геноцид, мы их предупредили. Ничего не будет.

Я покачал головой:

— Глупо, Влад. Слышал про Исламское государство?

— Это тут при чем?

— А при том. Вот представь — едешь ты на своем красивом джипе с пацанами в пристяжи по Новгороду. И вдруг какой-то бродяга с рюкзаком под колеса кидается. Бах! И нет тебя. И пацанов твоих нет.

— За меня найдется кому спросить.

— А им пофиг. Хоть всех мусликов вырежьте у себя, их все равно немного. А у их сородичей — появится повод объявить вам джихад. Ты что, не в курсах, у муслимов кто погиб от руки кяфира в бою — тот шахид. Ты сам из них шахидов и делаешь.

* * *

— Исламское государство действует по принципу «чем хуже, тем лучше». Голой ж… ежа не запугаешь. Ты мочишь мусликов у себя? Отлично, тем больше будет кровников и желающих пожертвовать своей жизнью, только чтобы отнять твою. Ты с соседями закусился? Отлично, кяфиры воюют с кяфирами.

Влад откинулся назад.

— Че тебе надо? Че ты меня грузишь?

— Для начала — мне надо право прохода. По дорогам Центра в сторону Украины. Сколько стоит — заплатим, но в пределах разумного. А потом…

Я наклонился вперед.

— Влад. Мы стоим на реке — между вами и Кавказским Имаратом. И самарскими, которые вас только так нагнут, если что. Прежде чем начинать с нами войну, подумайте хорошо, кто от этого выиграет? Мы? Вы? Или кто-то третий? Валамон^[3]?

Влад смотрел на меня, явно прикидывая.

— Косяк вы знатный упороли.

— Я как косяк это не определяю.

— А как определяешь?

— Как непонятки. С обеих сторон.

— С обеих даже.

— Влад. Я ведь не предъявляю тебе сейчас за то, что кто-то с Камбарского причала левачит, да? А это тоже нарушение наших с вами договоренностей, и серьезное.

Бывший мент зло уставился в меня. Я представляю… как он сейчас мечтает о тех старых временах, когда он мог просто замесить борзого коммерса, а потом вложить его лет на пять. Это как у Юлиана Семенова….

— Если он старый чекист и вы убеждены в его партийной дисциплине, какое вы имеете право держать человека в камере?! — Мальков даже пристукнул пухлой ладонью по ручке кресла. — Вы обязаны извиниться перед ним, уплатить ему компенсацию и выдать квартиру… Почему вы не сделали этого?! Отчего нарушаете Конституцию?! Кто дал вам право на произвол?!

— Товарищ Мальков, разрешите до… — начал было Аркадий Аркадьевич сдавленным, тихим голосом…

— А что вы мне можете доложить? — так же бесстрастно, но прессово-давяще продолжал Мальков. — Что?!

Аркадий Аркадьевич снова открыл сейф, делал он это теперь кряхтя, с натугой, достал несколько маленьких папочек и, мягко ступая, чуть ли не на цыпочках, подошел к Малькову:

— Это неоформленные эпизоды…

Не скрывая раздражения, Мальков начал листать папки, одну уронил; Аркадий Аркадьевич стремительно поднял ее; первым порывом — Исаев заметил это — было положить ее на колени Малькова, но колени были женственные, округлые, папка не удержится, соскользнет, конфуз, руководство еще больше разгневается, решил держать в руках…

Не поднимая глаз от папок, Мальков спросил:

— В Югославии, в сорок первом, ваш псевдоним был Юстас?

Исаев снял очки, положил их на стол, потер лицо, разглядывая стены кабинета, — Маркс, Сталин, Берия; на вопрос, обращенный в пустоту, не ответил.

— Я вас спрашиваю или нет?! — Мальков повысил голос и поднял глаза на Исаева.

— Простите, но я не понял, к кому вы обращались, — ответил Исаев. — У меня еще пока есть имя… Имена, точнее говоря… Да, в Югославии я выполнял задания командования также под псевдонимом Юстас.

Мальков зачитал:

— «Единственно реальной силой в настоящее время является товарищ Тито (Броз), пользующийся непререкаемым авторитетом среди коммунистов и леворадикальной интеллигенции».

— Это вы писали?

— Да.

— Настаиваете на этом и сейчас?

— Конечно.

Мальков протянул вторую папку Аркадию Аркадьевичу:

— Дайте ему на опознание подпись… Если опознает, пусть подтвердит.

Аркадий Аркадьевич быстро подошел к Исаеву, положил перед ним папку, в которой была сделана прорезь, вмещавшая в себя немецкую подпись — «Штирлиц».

— Ваша? Или фальсификация?

— Моя.

— Удостоверьте русской подписью.

— Сначала я должен посмотреть, какой текст я подписывал.

— При чем здесь текст? Речь идет о подлинности вашей подписи.

— Я ничего не подпишу, не посмотрев текста, — Аркадий Аркадьевич открыл папку: подпись была на чистом листе бумаги.

Исаев перечеркнул подпись, расписался заново и приписал: «подпись верна, полковник Исаев», поставил дату и место — «МГБ СССР».

Как только Аркадий Аркадьевич отошел от Исаева, Мальков поднял над головой третью папку:

— «Обязуюсь по возвращении в СССР работать на английскую разведку с целью освещения деятельности МГБ СССР. Полковник Исаев (Юстас)». Это что такое?! Чья подпись?! Чья бумага?! Английская бумага и ваша подпись!

— Вам же прекрасно известно, что это фальсификация Рата, так называемого Макгрегора, — ответил Исаев. — Я не очень понимаю, зачем вам обставляться фальшивками? Никто не знает, что я вернулся, шлепните без фальшивок — и концы в воду…

Мальков ответил с яростью:

— Тогда нам придется шлепать и вашу бабу! Вы же хотели с ней повидаться?! Помните немецкую пословицу: «Что знают двое, то знает и свинья»?! А какие у нас есть основания ее расстреливать?! Нет и не было! Тянет на ссылку!.. А сейчас придется выбивать решение на ее расстрел! — Он обернулся к Аркадию Аркадьевичу. — Все душеспасительные разговоры с ним кончать! Или в течение недели выбейте из него то, что надо, или готовьте материалы на Особое совещание, я проведу нужный приговор…

Резко поднявшись с кресла, Мальков пошел к двери; Аркадий Аркадьевич семенил следом, всем своим видом давая понять малость свою, растерянность и вину.

Обежав Малькова, Аркадий Аркадьевич распахнул дверь, и тут Исаев громко сказал:

— Деканозов, стойте!

Реакция Деканозова, называвшего себя Мальковым, была поразительной: он присел, словно заяц, выскочивший на стрелка.

— Выслушайте, что я вам скажу, — требовательно рубил Исаев. — И поручите так называемому Аркадию Аркадьевичу выключить микрофоны — для вашей же пользы: работая с Шелленбергом, я прослушивал часть ваших бесед с Герингом и Риббентропом, а также с Ниночкой.

Деканозов медленно выпрямился и коротко бросил Аркадию Аркадьевичу:

— В подвал, расстрелять немедленно, дело оформите потом. — И снова открыл дверь.

Исаев рассмеялся — искренне, без наигрыша:

— Мой расстрел означает и ваш расстрел, Деканозов, потому что моя одиссея, все то, что я знал, хранится в банке и будет опубликована, если я исчезну окончательно… Сядьте напротив меня, я вам кое-что расскажу — про Ниночку тоже…

— Молчать! — Деканозов сорвался на крик; кричать, видно, не умел, привык к тому, чтобы окружающие слышали его шепот, не то что слово. — Выбейте из него, — сказал он заметно побледневшему Аркадию Аркадьевичу, — все, что он знает! Где хранится его одиссея?! Принесите ее мне на стол. Срок — две недели. — И он снова распахнул дверь.

— Деканозов, — усмехнулся Максим Максимович, — возможно, вы выбьете из меня все, я не знаю, как пытают в том здании, где не осталось ни одного, кто начал работать в семнадцатом? Заранее обговорено, что рукопись вернут только в руки, в Лос-Анджелесе, один на один. И если мои друзья не получат моего приглашения — они, кстати, стали и нашими друзьями, ибо поверили мне, — и не проведут месяц у меня в гостях, в моем доме, — они опубликуют то, что я им доверил. Ключ от моего сейфа в банке у них, отдадут они его только мне — в присутствии адвоката и нотариуса… Моя подпись на любом письме, если вы заставите меня его написать, будет сигналом к началу их работы…

Хотите, чтобы я процитировал отрывок из вашей беседы с Герингом, которому вы передавали устное послание Сталина? Вы не учли, с кем имеете дело, Деканозов… Меня послали на смерть — к нацистам… И я уже умер, работая в их аппарате… Но там я научился так страховаться, как вам и не снилось… Вы ломали честных и наивных людей… А меня национальный социализм Гитлера научил быть змеем, просчитывать все возможности… Я не думал, что мне придется применять этот навык у своих… Отныне я не считаю вас своими… Я вас считаю партнерами… А теперь можете идти, я сказал то, что считал необходимым…

— Поднимите его к Комурову, — растерянно сказал Деканозов, отвернувшись от Аркадия Аркадьевича. — Я буду там…

Не знаю, есть ли где еще страна, и была ли где еще страна, где школу спецслужб прошли все. От мала до велика. Мы учились клясться и не верить в то, что клянемся, лгать и самим верить в свою ложь, слышать ложь с трибун и лгать самим. В тридцатые годы прошлого века — мы учились молчать и таить, в семидесятые — мы проворачивали целые спецоперации ради того, чтобы достать югославскую стенку или выжить соседа по коммунальной квартире. В девяностые — мы учились выживать в самом физическом, витальном смысле этого слова — и вот, как пел Виктор Цой, — мы пришли заявить о своих правах. Эта мразь — она бы меня замесила, да только у меня ствол, и я хоть и мирный экспедитор — при случае легко вмочу его первым, а снайперы доделают остальное.

Эта мразь с его навыками, жестокостью и полным отсутствием совести где-нибудь во Франции хозяйствовала бы на половине территории страны. А тут он такой же, как и все, в стране мудрых змиев, перепробовавших все яблоки со всех яблонь до единого. Он — не более чем еще одна мишень в снайперском прицеле. Человек, который рискует жизнью, так же как и все.

— Круто солишь.

— Так мне — хлебать.

— Про Камбарку много народа знает?

— Пока немного.

Бывший мент помолчал, претерпевая гнев. Эта мразь — не любит прогибаться даже по мелочам, я это знаю. Так что мстить мне потом будет с особой изощренностью. Но пока прогнуться приходится. Потому что дело. И тот факт, что он прогибается, сам по себе свидетельствует о масштабе ставок в игре.

— Я так понимаю, в Украине твой личный интерес есть.

— Оно так. Как ты правильно сказал — хватит работать на дядю.

— А в Камбарке?

Я помолчал.

— Там моего личного интереса нет. Что и плохо.

Мент снова помолчал.

— На что претендуешь?

— Три.

— Это до фига. Я столько не имею.

— Я вашего оборота не знаю.

— Давай так — сто.

— Сто — чего?

— Ну — долларов.

Я иронически поднял брови.

— Издеваешься. Я тебе не мальчик-колокольчик с площади динь-динь. Хочешь, кстати, понять, где вы прокололись?

— Ну?

— А на хрен было в Камбарку бронированный «Субурбан» тянуть? Что — крузером не обошлись бы?

— С..а.

Я просек еще одно — Забродин не их подчиненный, он в деле как равный, почему-то имеет возможность им диктовать. Скорее всего там тоже не дураки и понимали, что такую машину светить не стоит. Но Забродину вожжа под хвост попала — так иногда бывает. Вот и получили… то, что получили.

— Влад. Я вот чего скажу. Не надо идти на поводу у тех, кто вконец обурел, — усугубил я.

Бывший мент хрустнул пальцами.

— Сами разберемся.

— Ну, разбирайся. Давай так — поставь перед своими вопрос — если я с Забродиным порешаю, на что я смогу претендовать? Я не такой обуревший, края знаю. Мне тачкой сверкать не надо, я себе и так цену знаю. Не в казарме родился.

Забродин голоден — это его и погубит. Я таких людей знаю, они уязвимы. Это люди, которые родились на самых низах, в детстве недоедали — и теперь нажраться не могут. Им именно такая тачка нужна, именно для того, чтобы доказать самим себе, что они могут себе это позволить. На этом и сгорают…

— Это не мне решать.

— Так решайте. К тому времени, как я вернусь.

Мент снова молчал, пережидая гнев. Потом кивнул.

— Услышал.

— А что насчет Воткинского шоссе? — напомнил я. — Там тоже надо решать. Смысла лить кровь из-за непоняток я не вижу. Равно как и нам — переходить на Самарский и Ульяновский торг.

* * *

— Чтобы вы понимали, я там уже был.

— Косяк вы знатный упороли…

* * *

— Здесь не решим. Надо сход собирать. Но вас выслушаем с пониманием. Никто в войне не заинтересован, да.

— Базара нет.

Мы оба встали, понимая, что терка закончена. Я снял перчатку и протянул руку. Но Влад, демонстративно этого не заметив, пошел прочь…

Результат этой терки на сто процентов предугадать нельзя. Но я свою позицию заявил и, главное, заставил думать. Теперь они будут думать, что проще — замочить меня или дать долю. Точнее, не так — или сейчас замочить, или дать долю, а замочить потом. Учитывая то, что убит Новосельцев, а я уберу Забродина, и его доляшка тоже освободится. Потом они найдут кого-то, кто за долю уберет уже меня.

Кто рвется вперед, тот первый умрет, пусть даже

минует мину.

Идущий за ним — злорадно сопит и пулю в затылок шлет.

Он тоже падет — всему свой черед — сраженный ударом

в спину,

И будет забыт, как тот, кто убит, как тот, кто его убьет^[4].

— Чо невесел, шеф?

Мы шли по Волге. Назад домой.

— Настроение хреновое, — не оборачиваясь, ответил я, — Высоцкого поставь.

И над волжскими берегами — из динамиков грохнул бард всея Руси.

Кто-то высмотрел плод, что неспел, неспел.

Потрусили за ствол — он упал, упал.

Вот вам песня о том, кто не спел, не спел,

И что голос имел — не узнал, не узнал.

Может, были с судьбой нелады, нелады

И с везением плохи дела, дела,

А тугая струна на лады, на лады

С незаметным изъяном легла.

Он начал робко с ноты «до»,

Hо не допел ее, не до…

Hе дозвучал его аккорд

И никого не вдохновил.

Собака лаяла, а кот

Мышей ловил.

Смешно, не правда ли, смешно?..

А он шутил — недошутил,

Недораспробовал вино,

И даже недопригубил.

Он пока лишь затеивал спор, спор,

Hеуверенно и не спеша, спеша.

Словно капельки пота из пор, из пор,

Из-под кожи сочилась душа, душа.

Лишь затеял дуэль на ковре,

Еле-еле, едва приступил.

Лишь чуть-чуть осмотрелся в игре,

И судья еще счет не открыл.

Он знать хотел все от и до,

Но не добрался он, не до…

Ни до догадки, ни до дна,

Не докопался до глубин,

И ту, которая одна,

Недолюбил, недолюбил!

Смешно, не правда ли, смешно?

Что он спешил — недоспешил.

Осталось недорешено

Все то, что он недорешил.

Ни единою буквой не лгу —

Он был чистого слога слуга,

Он писал ей стихи на снегу, —

К сожалению, тают снега.

Но тогда еще был снегопад

И свобода творить на снегу.

И большие снежинки, и град

Он губами хватал на бегу.

Но к ней в серебряном ландо

Он не доехал и не до…

Не добежал, бегун-беглец,

Не долетел, не доскакал,

А звездный знак его — Телец, —

Холодный Млечный Путь лакал.

Смешно, не правда ли, смешно,

Когда секунд недостает, —

Недостающее звено —

И недолет, и недолет.

Смешно, не правда ли? Ну вот, —

И вам смешно, и даже мне.

Конь на скаку и птица влет,

По чьей вине, по чьей вине?

По нашей, по чьей еще. Во всем, что происходит с нами — нет другой вины, кроме нашей вины…

И нам хлебать.

Примечания

3

Ясно, понятно (удм.).

4

Стихи Юрия Нестеренко.