Настенька. Повести

Александр Викторович Катеров, 2021

Удивительные и увлекательные приключения, необычные истории с элементами мистики. Интересные люди и добрые мысли. Содержит нецензурную брань.

Дочь журналиста

Новелла

Пролог

Павел Петрович уже закончил работу и расположился в бытовке, чтобы отдохнуть и принять дозу спиртного после тяжелой смены. Пропустив сто граммов водки, он вспомнил, что его сменщик отпросился у него до утра и поэтому ночь ему коротать предстояло одному.

Взглянув на часы, Павел Петрович тяжело вздохнул и налил вторую стопку, но выпить ему помешал телефонный звонок. На другом конце провода его старый знакомый просил посодействовать одному очень важному человеку, которого он отослал к нему в крематорий.

— Но я уже печи потушил!.. — Пытался возразить Павел Петрович, но в трубке зачастили гудки и он, выругавшись, вернулся к столу.

Здесь он без всякого удовольствия проглотил содержимое в стопке и продолжил возмущаться:

— Сделай так, как тебя попросят?! — Повторил он слова товарища и было заметно, как не понравилась ему эта просьба, прозвучавшая, как показалась Павлу Петровичу, в форме приказа.

— Одни командиры, вашу мать, — продолжал ругаться истопник, наполняя стопку водкой, — даже на хрен послать некого!..

Когда Павел Петрович, опустошив четверть бутылки водки, успокоился и стал примащиваться на стареньком диване, в приемной крематория раздался звонок. Кто-то нервно давил на кнопку звонка, выдавая свое большое нетерпение. Пробурчав себе под нос, Павел Петрович грубо откликнулся визитеру и пошел открывать двери.

Увидев перед собой двух здоровенных парней, он не стушевался и не отступил, а наоборот, выставился вперед и вызывающе произнес:

— Время одиннадцать ночи!.. Чего надо?

Парни ничего не ответили, а откуда-то из темноты вышла молодая женщина. На ходу она напомнила Павлу Петровичу о просьбе его друга и бесцеремонно прошла в помещение крематория. Следом за ней проследовали ее телохранители, а оторопевший истопник задержался у открытой двери. Его замешательство заметила незнакомка и пригласила его проследовать за ней.

В приемной, не находя себе подходящего места чтобы присесть, женщина откинула капюшон плаща и предложила истопнику место на старом табурете. Павел Петрович послушно выполнил ее указания и присел у стола. Он не сводил глаз с этой дерзкой незнакомки, очаровавшей его своей красотой. Ему казалось, что он — старый ловелас и большой знаток женщин, повидавший на своем веку много прекрасных дам, не видел ничего подобного… Он не выпускал ее из вида, а она все что-то ему говорила и говорила, расхаживая по бетонному полу душной приемной.

Когда незнакомка подошла к столу и положила на него два больших конверта, Павел Петрович пришел в себя и спросил:

— Это что?

— Да, вы меня совсем не слушаете, — упрекнула его женщина и продолжила, — здесь деньги, а в этом конверте документы для Виктора и ключи от квартиры, куда вы его отвезете после пробуждения.

— Я? — Удивился истопник и скривил недовольную гримасу.

А незнакомка, не обращая на него внимания, приказала своим телохранителям принести тело мужчины. Уже через пару минут на каталке лежал человек, упакованный в черный полиэтиленовый мешок.

Женщина расстегнула молнию и Павел Петрович увидел бледное лицо мужчины. Опытный глаз работника крематория и врача по образованию, сразу же определил, что ему привезли покойника.

Он вздохнул и, как полагается в таких случаях, спросил:

— Сжигать будем в гробу или так, в упаковке?..

Незнакомка вдруг оттолкнула Павла Петровича от тела и, загородив собой покойника, резко заявила:

— Никого сжигать не надо! Чем вы слушаете, Павел Петрович?..

Истопник пожал плечами, а она продолжила:

— Повторяю. Когда он придет в себя, вы отвезете его домой по адресу, который написан на конверте, а затем сообщите мне. Я вам плачу хорошие деньги, так что будьте любезны, сделать все так, как я вам велю. И никому ни слова, надеюсь, вы меня понимаете?.. — Строго напомнила ночная гостья.

Павел Петрович тихонько ухмыльнулся и, задержав взгляд на красивом лице незнакомки, несмело спросил:

— Как он может прийти в себя, когда он мертв?

— Он может!.. — Коротко ответила женщина и, поправив капюшон на плечах, подошла к Павлу Петровичу.

Истопник хотел было ей возразить, но незнакомка вдруг положила свою маленькую ладонь ему на руку и продолжила:

— Вы, Павел Петрович, будете ему верным другом и хорошим помощником, именно вы поможете Виктору осуществить его мечту! Вы хороший психолог и умный человек, поэтому я и обратилась к вам.

Павел Петрович, соглашаясь, кивал своей седой головой, а сам прислушивался к прикосновению руки загадочной незнакомки. Он был на седьмом небе от счастья…Ему было хорошо и приятно, но она, будто прочитав его мысли, убрала свою руку и направилась к выходу.

Вскоре хлопнула железная дверь крематория и незнакомка исчезла. С минуту истопник стоял в оцепенении, а потом, тяжело вздохнув, подошел к покойнику. Тот лежал на каталке и не выдавал никаких признаков жизни. Вспоминая недолгий диалог с незнакомкой, Павел Петрович осмотрел труп и заглянул в замыленные глаза покойника. Он даже пощупал пульс на его холодном запястье, где синела татуировка из трех неровных букв — «ЗЛО».

— Это труп, — произнес Павел Петрович.

— И должен вас разочаровать, милая незнакомка. Он не придет в себя ни сегодня, ни завтра и даже ни послезавтра! Он умер! — Заключил истопник, но молнию на мешке почему-то все-таки не застегнул.

Немного поразмыслив, Павел Петрович отвез покойника в холодильную камеру, а сам вернулся в бытовку, чтобы обдумать дальнейшие действия. Здесь он пропустил очередную стопку водки и пришел к выводу, что нужно позвонить товарищу, подсуетившему ему такое дело. Телефон друга не отвечал и Павел Петрович прилег на диван.

Расслабившись, он прокручивал встречу с незнакомкой.

Его не интересовала причина ее ночного визита в крематорий, и этот мертвый мужик в мешке с детской наколкой на запястье, был ему абсолютно безразличен, он вспоминал образ красивой женщины…

Павел Петрович закрыл глаза и произнес:

— Очаровательная, я таких не встречал! Будто из другой жизни.

Он уже находился в сладостной неге, когда в двери бытовки постучали. Павел Петрович вздрогнул и соскочил с дивана. Он прислушался, а за дверью, кто-то громко чихнул.

— Кто там? — Машинально крикнул он и подошел к двери.

Какое-то беспокойство и даже страх вдруг овладели им. Сердце громко застучало у него в груди, а тревога перехватило дыхание. Он повторил свой вопрос, а ему в ответ только громко вздохнули.

Собравшись духом, Павел Петрович открыл дверь и обомлел.

Перед ним стоял тот самый мужчина-покойник, которого полчаса назад привезла загадочная незнакомка.

После непродолжительной паузы «покойник» спросил:

— Пройти-то можно?

Павел Петрович молча кивнул головой, а мужчина, потирая ладони, подошел к столу. Заметив спиртное, он взял бутылку в руку и только после того, как наполнил стопку, сказал — будто спросил:

— Я выпью, а то замерз, как собака…

Истопник молча наблюдал за действиями незнакомца, а потом, когда тот проглотил водку, на правах хозяина подошел к столу и разлил остатки алкоголя по стопкам. Они молча выпили, и живой покойник присел к столу, где и закусил водку ветчиной. Разглядывая грязные стены бытовки, он спросил о своем месте нахождения.

Истопник, который уже заметно успокоился, с улыбкой ответил:

— Добро пожаловать в крематорий!..

После небольшой паузы Павел Петрович спросил:

— А ты кто будешь, мил человек? Как тебя зовут?

Незнакомец пожал плечами, а истопник почесал себе затылок и, достав конверт из ящика стола, заявил:

— Сейчас мы все о тебе узнаем…

Он развернул паспорт и стал читать:

— Кораблев Виктор Иванович 1970 года рождения, уроженец Ростовской области — город Таганрог.

Павел Петрович громко ухмыльнулся и спросил:

— Каким ветром тебя в наши края занесло, казак?

Мужчина пожал плечами, а истопник продолжил:

— Ну, давай тогда знакомиться, я Павел Петрович Вый.

— Вий? — Переспросил Виктор, — это, как у Гоголя?

— Нет, это, как у мамы с папой… Только не Вий, а Вый. — Ответил ему Павел Петрович и достал из тумбочки бутылку коньяка.

Он подрезал колбасы для закуски, открыл банку рыбной консервы и предложил своему собеседнику хорошо подкрепиться.

Виктор быстро хмелел и Павел Петрович, подметив, сказал:

— А ты и вправду оживаешь!.. Вон у тебя уже и глазки заблестели и румянец на щеках появился, и вроде как побольше стал…

— А, что со мной произошло, Павел Петрович?

— Это мы с тобой, Витя, потом будем разбираться. А сейчас давай подремли до утра, а потом я отвезу тебя домой.

Незнакомец недолго сопротивлялся истопнику и уже вскоре, растянувшись на старом диване, захрапел здоровым сном. Павел Петрович укрыл его своей курткой и, ухмыльнувшись, вернулся к столу.

Здесь он собрал документы в конверт, а из другого достал деньги.

Пересчитав купюры, он произнес:

— Однако, сумма приличная. Надо поделиться с этим бедолагой.

Павел Петрович взглянул на храпящего «покойника» и спросил:

— А кем тебе будет эта прекрасная дама?

Виктор ему ничего не ответил, а истопник стал гадать:

— Жена — не жена, подруга — не похоже. Да, и слабоват ты для нее, ни смотришься ты рядом с ней… Тогда кто?

— Да, какая тебе разница? — Сдался истопник, — кем бы она не была ему — она необыкновенная женщина!..

Павел Петрович пропустил еще стопочку и удобно разместившись за столом, прикрыл глаза. Он вспоминал минувшие события, думал о прекрасной незнакомке, о Викторе и его воскрешении.

Уже засыпая, он тихо произнес:

— Однако, веселенькое дежурство у меня сегодня получилось…

Глава 1.

Роман я закончил еще месяц назад, но почему-то сомнения и даже тревога не давала мне поставить точку и отдать его в издательство. Я подозревал, что в нем было что-то упущено, что-то не дописано, и это «что-то» было немаловажным звеном моего произведения.

Чтобы развеять сомнения, я решил перечитать роман сначала.

Первую часть я прочел на одном дыхании и легко перешел ко второй, оставляя все свои текущие дела на потом. Читать было легко и интересно. И поскольку роман был написан от первого лица, я прислушивался не только к искусному пересказу рассказчика, но и к его переживаниям, размышлениям и философским умозаключениям.

Закончив вторую часть, я не нашел ничего такого, что могло меня встревожить в написании романа. Мне нравилось в нем все; и сюжет, и его неординарные персонажи, и динамика, и даже философия здесь мне казалось нескучной, а даже занимательной.

Сделав небольшой перерыв, вечером этого же дня, я сел читать заключительную часть своего романа. Перечитывая страницы, я вдруг открывал для себя новые темы и новые вопросы, заставляющие поразмышлять над прочитанным. Мне было удивительно и любопытно, что я — автор этого романа, задумывался над своими же заключениями и впечатлениями от увиденного…

— Значит роман получился! — Заключил я и заходил по комнате.

Закурив сигарету, я продолжил:

— Этого я и хотел, к этому я и стремился. И если хоть один читатель задумается над книгой — значит труды мои были не напрасны.

Я присел над рукописью и продолжил читать вслух:

«Конечно, я понимал, что своему предшественнику я был многим обязан. И не столько его телу, которое он мне предоставил, сколько его литературным навыкам, которые помогли мне передать свои знания и наблюдения людям в форме познавательного романа».

Прочитанные строчки почему-то с трудом усваивались в голове, и я, махнув рукой, предался воспоминаниям, расхаживая по комнате.

У зеркала я остановился и посмотрел на свое отражение.

— Где-то так и выглядел мой предшественник — журналист Виктор Кораблев, — произнес я и провел пальцем по его небритой щеке.

— Странно почему именно он? — Задавался я вопросом и тут же отвечал. — Наверное, от того, что наши судьбы в чем-то перекликались.

Мы оба были творческими и мечтательными натурами, которые были не равнодушны к литературе и всему прекрасному…

— И все-таки почему именно он? — Этот вопрос я задавал и священнику, исповедовавшего меня. — Почему он, а никто-то другой?..

— Пути Господни неисповедимы, — коротко отвечал он мне, пристально рассматривая меня.

Наверное, даже он сомневался в правдивости моего рассказа и с недоверием относился к моему воскрешению. Да, я и сам, если честно, со временем стал привыкать к своей новой земной жизни. Я был человеком и поэтому частенько размышлял поземному, забывая свое истинное предназначение в этой жизни.

С чьей-то легкой руки я быстро восстановился после перехода и адаптировался к новой и достаточно обеспеченной жизни. Но благодаря людям, окружающим меня, месту расположения и неординарным событиям, я не забывал о своем желании рассказать людям всю правду о жизни и смерти. А этот журналист, подаривший мне свое тело, которое еще помнило его нелегкую жизнь, подталкивал меня к скорейшему осуществлению моей цели.

Я присел за стол и стал вычитывать отрывки из текста, связанные с моим предшественником. Таковых моментов оказалось немного на страницах моего романа, и я упрекнул себя:

— Негусто! Мог бы и главу посвятить этому парню, все-таки живешь в его теле — не красиво как-то получается…

— А, что писать? — Парировал я. — Что я знаю о нем? Обыкновенный человек со всеми свойственными людям проблемами…

— Не скажи, — возразил я, — он был журналистом и творческим человеком, а ко всему еще и любил!.. И это уже заслуживает внимания.

— Но насколько я помню, он любил свою дочь?!

— Какая разница, Витя? Ты подумай и вспомни, ведь подо всем этим лежит большая подоплека — время, события, жизнь…

— Да… — Согласился я и задумался.

За окном была уже ночь, а я, перелистывая страницы романа, вспоминал историю жизни моего предшественника. Я уже написал, что к моменту гибели, этот парень жил один, находясь в законном браке со своей женой Ниной. Была у них и дочь Алина, но семьи, как таковой не существовало. Виктор снимал квартиру где-то за городом, а его жена с дочкой проживала у своего отца — жесткого домоправителя и по сути недалекого, но самодовольного человека. Здесь, наверное, и таилась причина не родства Виктора с родственниками Нины.

Необоснованные упреки и постоянные поучения тестя и его окружения делали жизнь Виктора невыносимой в этом доме. Брат Нины не отличался умом от своего родителя и тоже, не имея своей семьи, раздавал советы об этике семейной жизни. Мало того, здесь, как бельмо на глазу, чуть ли не каждый день маячила и бывшая свекровь Нины. Она не оставалась в стороне от текущих событий и часто, вставляя свои реплики и советы, шепталась с Ниной наедине. Спасало Виктора только одно — дочь и работа. Работу он свою любил, а дочь обожал…

Перечитав в романе все о своем предшественнике, я заметил, что его тело хранило еще много всяких печальных ситуаций, которые каким-то образом переплетались с мой недалекой земной жизнью… Это было интересным и любопытным фактором, подмечал я, припоминая свою земную, не совсем удачную семейную жизнь.

Память тела услужливо предоставляла мне фрагменты жизни моего предшественника, и я порой удивлялся точности сохраненной информации. Я припоминал не только какие-то определенные истории, я даже помнил состояние души этого журналиста. Восстанавливая события минувших лет, я все больше и больше погружался в его жизнь. Очень скоро это занятие меня захватило, и я вспомнил о сумке, выданной мне при выходе из крематория. В старенькой потрепанной барсетке я нашел его рабочий блокнот, визитку, гелиевую ручку и тетрадь с записями. В записной книжке, помимо дат, адресов и телефонов, были записаны фрагменты взятых интервью и заголовки к будущим материалам. А тетрадь оказалась дневником — литературным пересказом его любви к дочери. Кроме хронологии здесь были и стихи, и рисунки карандашом, и какие-то даты, выделенные красными чернилами. Это показалось для меня любопытным, и я уже через полчаса понял, чего не хватало в моем романе…

История моего предшественника была не только интересна, но и поучительна. Его чувства, его представления о любви и добре, давали мне новые темы, и я теперь уже не представлял свой роман без этого журналиста с его нелегкой судьбой.

— Как же так, — удивлялся я. — Такой персонаж и такой случай? Это же не просто реинкарнация — это чье-то проведение!..

Помнится, я как-то уже просматривал его записи, но тогда они показались мне не интересными, а сам Виктор — наивным и слабым человеком. Не таким я представлял журналиста. Люди этой профессии виделись мне сильными, принципиальными и волевыми, поэтому я и не придал должного значения этому парню. Но сейчас, перечитывая и вспоминая его жизнь, я понимал, что должен серьезно подойти к этой теме. Мне нужно было не только вспомнить его жизнь, я должен был увидеть и встретиться с его дочерью, так как именно она являлась для меня главной загадкой, а для моего предшественника смыслом жизни.

Его жена Нина меня не интересовала, никак женщина, никак человек, уж очень много в ней было нехорошего — недоброго, хотя и выглядела она достаточно привлекательно. Образованная, с хорошими манерами, она временами даже казалось кроткой женщиной, но на самом деле все выглядело не так. Нина была сильным и подчас черствым человеком, который сам не знал, чего хочет, усложняя жизнь себе и окружающим ее людям. Об этом упоминалось и в записях Виктора, об этом напоминало мне и его тело. И чтобы закончить тему его жены, для себя я заключил так; что это была большая ошибка моего предшественника. Нина никогда его не любила. Она не была ему другом, как не была и врагом. Она просто была…

Глава 2.

Сегодня, перед тем, как заехать к своему другу Павлу Петровичу, я прокатился по городу и посмотрел на места, где при жизни бывал мой предшественник Виктор. Это было и здание редакции, где он работал, и двор, в котором проживала его жена с дочерью, и дом, в котором он снимал квартиру. Побывал я и набережной, где он частенько прогуливался перед сном, и на месте, где он трагически погиб…

Как рассказывали тогда местные газеты, Виктор на машине упал в реку, якобы, не справившись с управлением. Автомобиль вскоре подняли, но его самого так и не нашли. Так что похорон не было, а самого Виктора долгое время считали без вести пропавшим.

Возвращаясь к прошлым событиям, которые случились больше года назад, я стал припоминать рассказ моего нового друга Петровича — так коротко я называл Павла Петровича — единственного свидетеля моего воскрешения и первого помощника в моем запутанном деле.

Но его повествования о той удивительной ночи мне казались какими-то фантастическими и даже сказочными. Какая-то прекрасная незнакомка — ночная фея, которой он восхищался до сих пор и случай моего воскрешения ровно в полночь. А поскольку Павел Петрович не верил в чудеса, мой феномен он относил к реинкарнации.

Спустя много времени я так и не смог понять. Если моя душа вселилась в тело моего тезки и однофамильца Виктора, то я тогда кто?.. Он? — Этот воскресший журналист или все-таки, я — есть я?..

Мы много спорили и рассуждали с Петровичем на эту тему. Ведь он не всегда был истопником в крематории. По специальности Павел Петрович был врачом психотерапевтом — полковником медицинской службы, который много лет проработал в особом отделе ФСБ, и его внезапная отставка от службы, и смена профессии, для многих оставалась большой загадкой, и для меня, в том числе. Наверное, поэтому ему тоже было любопытно узнать тайну моего воскрешения или «феномена», как он частенько поговаривал при наших беседах.

Но сейчас я к нему приехал с другим вопросом и новой темой для размышления. Так уж получилось, что случай моего воскрешения или, как утверждал Павел Петрович, реинкарнации, довольно быстро отошел в прошлое, так как я был сосредоточен на главной теме, как я тогда считал, — жизнь после смерти или точнее жизнь после жизни!..

Будущего я не касался, так как был убежден, что его как такого нет. Все чего мы ожидаем на следующей недели, в новом году или же столетии, уже когда-то было, оно существует и поныне. Все наши жизни проходят в настоящем времени. Параллельные миры, в которых мы уже были и в которых продолжаем жить, рядом с нами, но мы их не видим и не замечаем, в этом и заключается вся интрига и весь смысл бытия человека. Но бывает, что миры пересекаются и тогда некоторые люди в реальной жизни вдруг встречают своих праотцов, прабабок или же самих себя — юными или сильно постаревшими.

— Там, где живут наши души времени нет. И это уже не параллельный мир, это совсем другое… — Рассказывал я Петровичу, когда он просил меня поведать о моих путешествиях в пространстве.

Время придумали сами люди, которые по своей сути очень ограниченные существа. Они сами отмерили себе век, сами установили себе границы и определенные рамки, по которым живут и по сей день.

Эта тема почти всегда присутствовала в наших беседах и разговорах, но сегодня я хотел спросить своего друга о моем предшественнике и обо всем, что связывало его с этим уникальным воскрешением.

Павел Петрович не сильно удивился новой теме и будто, ожидая от меня этого вопроса, как-то с упреком спросил:

— А зачем тебе это надо?

— Ты же говорил, что роман свой закончил и готовишь его к издательству. Так зачем тебе этот бедолага — журналист со своими загадками и печалями. Не пора ли тебе, Витя, вернуться к реальной жизни? Или ты опять собрался в иные миры?

— Ты, Павел Петрович, неудачно пошутил, неправильно. — Упрекнул я товарища и протянул ему руку.

Оголив запястье, я спросил:

— Где татуировка, о которой ты мне говорил. Где эта нелепая аббревиатура «ЗЛО», что была на запястье у моего предшественника?

— Я думал ты ее вывел? — Удивился Петрович и взял мою руку.

Осмотрев мое запястье, он произнес:

— И что это значит?

— А ты, Петрович, не замечал, что глаза у меня темно-карие, а у журналиста, как ты говорил, были светлые — серо-голубые. А то, что рост мой метр восемьдесят пять или я подрос за эти полтора года?

Петрович присел на стул, а я продолжил:

— Я сейчас побывал на месте гибели этого парня. И ты знаешь, что со мной произошло, Паша?.. Передо мной прокрутилась не только эта странная авария, перед моими глазами промелькнула вся его недолгая жизнь. Я тебе больше скажу. Это было самоубийство…

Я закурил сигарету и упрекнул товарища:

— А ты, Петрович, шутки мне шутишь. Я давно бы оставил это занятие, да не могу. Потому что понял, что роман не закончен. Именно этого персонажа и этой запутанной истории в нем и не хватало. Вот посуди сам. В квартире, в которую ты меня любезно поселил, в зеркале прихожей я вижу отражение журналиста, а в парикмахерской или скажем в любом другом месте, я вижу себя… Как тебе такое? И таких нюансов, Петрович, у меня больше чем предостаточно.

Мой товарищ почесал себе затылок и спросил:

— И, что это все значит?

— А то, что он живет во мне, так же как я в его теле!..

— Но это же страшно неудобно, Витя.

— Я должен написать о нем и о том, что не успел он. Вот тогда он и оставит меня! — Заключил я и замолчал.

Наступила большая пауза.

Петрович задумчиво теребил пуговицу на своем кожаном пиджаке, а я, остановившись у окна, смотрел, как по небу быстро пролетали тучи. Неровным строем, они стремительно продвигались к горизонту, обгоняя друг — друга. Там далеко, где небо сходилось с землей, они превращались в темную грозовую полоску.

Когда сверкнула молния и прогремел гром, я произнес:

— Однако осень…

— Да, — согласился Петрович, — жизнь не стоит на месте.

Глава 3.

Уже два дня мы не общаемся с Павлом Петровичем. Молчит его телефон, и я не беспокою его своим вниманием. Причиной тому послужил наш последний разговор, который получился у нас не совсем корректным и не приятным для обоих. А может быть мы просто взяли паузу, чтобы обдумать высказанные накануне претензии и упреки.

Конечно, мне было неприятно, что мой товарищ скрывал от меня немаловажные факты в истории моего воскрешения, но его можно было понять. Его строго предупредили о молчании, и он, как нормальный человек побоялся — сработал инстинкт самосохранения.

— Но он же, все-таки рассказал… — Оправдывал я товарища. — Я же вижу, что он и сам переживает о своем поступке. Он мне друг и это самое главное. — Заключил я и взял телефон, чтобы ему позвонить.

Но он меня опередил и на дисплее высветилось его имя. Петрович, как ни в чем не бывало, сообщил, что сегодня вечером подъедет ко мне домой. Я согласился и со спокойной душой положил телефон.

— Вот и все разрешение вопроса, — довольный произнес я и подошел к письменному столу. — Теперь можно будет спокойно обсудить всю информацию, связанную с моим запутанным делом…

Я взглянул на роман и дважды перечитал его эпилог, на мой взгляд короткий, но очень оригинальный. — «Все в жизни заканчивается хорошо, а если закончилось плохо, значит это еще не конец!»…

— В общем неплохо. — Заключил я и прилег на диван.

Мне казалось, что все в романе получилось. Хватало в нем и динамики, и событий, и любопытных историй, и философии. Но для меня белым пятном оставалось место о журналисте. Я уже знал, куда включить главы о судьбе моего предшественника. Его самого я не видел какой-то яркой личностью, но его дневник, его литературные, а подчас и философские высказывания, обязывали меня отнестись к этой теме внимательнее. Мне казалось, что эта тонкая тетрадка являлась для него черновиком, зарисовкой к большой повести, героем которой выступала его дочь, олицетворяя любовь всех наших детей.

— Он хотел написать повесть. Но почему он этого не сделал, не успел или не смог, тема-то серьезная?.. — Мучал я себя вопросом, а во дворе вдруг сработала сигнализация на моем автомобиле.

Я подошел к окну и увидел, как возле моей машины ходила молодая женщина в перламутровом плаще. Заметив меня, она улыбнулась своим красивым лицом и помахала мне рукой.

Я отступил вглубь комнаты, а сердце громко застучало в груди. Украдкой я наблюдал за незнакомкой, прячась за шторой. Легкой походкой она прошла по двору и вернулась к моей старенькой «Тойоте». Ветер развивал ее красивые волосы, а полы ее легкого плаща, раскрываясь большими крыльями, грозились унести ее со стоянки.

— Чего я стою? — Встрепенулся я. — Она ведь меня ждет!..

Я быстро оделся и вышел во двор, но очаровательной незнакомки уже нигде не было. Я дважды обошел весь двор и, ругая себя за нерасторопность, вернулся к машине.

— Что это было? — Произнес я и сел за руль своего автомобиля.

Я вставил ключ в замок зажигания, а с лобового стекла машины видеорегистратор подмигнул мне своим красным глазком. Я взглянул на его дисплей и увидел панораму нашего двора. Перед его маленьким объективом проходили прохожие, бегали дети и проезжали машины.

Меня вдруг осенило, и я произнес:

— Он же записал незнакомку. Она стояла в поле зрения прибора!..

Я стал нервно прокручивать записи, в надежде разыскать желаемые кадры. Вскоре на маленьком экране видеорегистратора я увидел образ загадочной женщины. Мое сердце опять громко застучало, пульс участился и я, дрожащими руками снял прибор, чтобы дома, на большом дисплее компьютера, просмотреть видеозапись.

Через десять минут я уже сидел дома у монитора. Просматривая запись, я замечал, как тревога и какое-то беспокойство овладевало мной. Только два раза на экране мелькнул образ незнакомки, только один раз она показала свое красивое лицо, но и этого мне хватило, чтобы я нервно заходил по комнате, мучая себя вопросом — кто она?..

* * *

Поздно вечером, когда мы с Павлом Петровичем после легкого ужина перебрались в мой рабочий кабинет, мы затронули тему моего романа и плавно перешли к моему предшественнику — журналисту, который теперь стал немаловажным персонажем моего произведения. И если о его жизни и даже гибели нам было кое-что известно, то таинственная незнакомка, которая привезла его тело в крематорий, по-прежнему оставалась большой загадкой.

Петрович уже успел рассказать мне, что принял тело журналиста по просьбе своего старого знакомого по службе в органах. Он поведал мне и о том, что интересовался у него о незнакомке, на что тот отвечал, что о женщине он ничего не слышал и не знал, потому что выполнял просьбу своего бывшего начальника. На этом концы терялись и поиски загадочной женщины прекращались, доложил мне Петрович.

Здесь можно было бы и оставить незнакомку в покое, а в романе вообще упустить этот необъяснимый случай. Но что-то мне подсказывало, что именно она служила разгадкой этой запутанной истории.

Нас с Петровичем мучал один и тот же вопрос — почему эта женщина привезла мертвого журналиста в крематорий, заранее зная, что он воскреснет? Зачем ей было нужно чтобы именно Петрович отвез воскресшего журналиста к ней на квартиру, в которой уже был прописан я, в теле этого бедолаги? И, наконец, почему после того, как Петрович выполнил все ее указания и позвонил по номеру, оставленному ею для отчета, в трубке телефона ему ответил голос автоответчика?..

Когда Павел Петрович, раздосадованный массой сложных вопросов, предложил выпить, я рассказал ему любопытный случай, случившейся со мной накануне его приезда. Он сразу же оставил свою затею с алкоголем и попросил меня включить запись.

Я запустил компьютер, а через две минуты Петрович воскликнул:

— Так это же она!..

Я нажал на паузу, и мы прильнули к монитору.

Петрович не отводил взгляд от картинки и мне показалось, что он потерял дар речи, так как на мои вопросы он отвечал кивком головы. Завороженный он смотрел на незнакомку, а я пустил запись дальше. Вскоре монитор заполнился желтым цветом, и незнакомка исчезла.

— Это что? — Забеспокоился Петрович.

— Это лист прилип к лобовому стеклу… Желтый кленовый лист, — успокаивал я товарища, — он сейчас слетит и снова пойдет картинка.

Я не обманул товарища, так как уже знал этот нюанс в записи, просмотрев ее не один раз. Вскоре картинка восстановилась и на дисплее замелькали лица прохожих на фоне дворовых многоэтажек.

Я ждал реакции Петровича, а он, не находя на экране незнакомки, вдруг встал со стула и быстро заходил по комнате.

— Ну, и как тебе кино? — Спросил я товарища пытаясь вернуть его к начатому разговору.

Петрович ничего не ответил, а только громко выдохнул воздух. Сделав несколько шагов по периметру комнаты, он подошел к окну.

— Я так понимаю она стояла где-то там у стоянки, где сейчас припаркован твой автомобиль?.. — Спросил Петрович и попросил меня прокрутить запись заново.

Мы опять расположились у монитора, и я сказал:

— А ты знаешь, Паша, а я ведь о ней и подумал…

Но он меня почему-то не слышал и когда на экране появилась загадочная незнакомка, самостоятельно нажал на паузу.

— А ты, Витя, здесь больше ничего не замечаешь? — Спросил он.

Я взглянул на картинку и ответил:

— Ну, красивая женщина, одета немного не обычно — не по моде.

— Я сейчас не о ней, ты посмотри, Витя, что у нее за спиной… Это же не ваш двор. Куда девалась детская площадка, где стена многоэтажки и, что это за строение с куполом и длинным шпилем?

Я присмотрелся и заметил, что незнакомка стояла на фоне большого города, контур которого был размыт голубым туманом. Но я замечал, что в нем, кроме любопытного здания с серебристым куполом, стояли небоскребы, лежали мосты и даже протекала река, уходящая в небо. Мы делились своими наблюдениями, а монитор компьютера вдруг погас и в комнате стало темно.

— Что случилось? — Спросил Петрович.

— Свет отключили. Здесь такое частенько бывает. Район новостроек, чего ты хочешь? — Ответил я, и чтобы успокоить товарища, добавил, — минут через пятнадцать — двадцать включат…

Павел Петрович вздохнул и встал со стула.

Он подошел к окну и вдруг заявил:

— Она — гостья из будущего!..

— Ты так думаешь? — Спросил я.

— Я уверен! Только зачем она здесь, вот в чем вопрос? И кто для нее этот журналист, и ты в его облике? А может наоборот?..

Я пожал плечами, а Петрович продолжил:

— Одно понятно, что она здесь неспроста.

Я согласился, а он заявил:

— Так что рановато тебе, Виктор Иванович, возвращать в реальную жизнь. Только ты сможешь разобраться во всем этом, потому что ты — феномен, ты не от мира сего!.. А сейчас давай пойдем на кухню и по земному выпьем коньяку за успех нашего безнадежного дела…

Петрович, как-то невесело улыбнулся и, хлопнув меня по плечу, ненавязчиво предложил проследовать за ним.

На кухне, при свете луны, после выпитого алкоголя, я признался товарищу, что уже давно стал человеком, что я все чаще рассуждаю поземному и уже плохо помню, что было со мной раньше…

Петрович, как-то непонятно ухмыльнулся, а я продолжил:

— Пойми, я не хочу больше быть феноменом — исключительной личностью, я хочу быть просто человеком и писать книги о любви.

— О любви? — Переспросил Петрович. — А как же ты собираешься это делать, не испытав на себе эти чувства?

— Ты, заблуждаешься, Паша, — возразил я. — Ну, во-первых, я уже любил и не один раз, правда это было очень давно, а, во-вторых, я имел введу любовь в глобальном масштабе — любовь ко всему, что нас окружает, и к людям, в том числе.

— И я хочу тебе признаться, что свой роман я переписывал дважды, благодаря этому чувству. Мое произведение не обделено любовью, у меня даже целая глава посвящена этому и называется она «Про любовь», но ведь на земле есть и другая любовь, например, к Родине, к свободе и к своим близким, наконец. Возьми хотя бы нашего бедного журналиста — как он любил свою дочь?! Вот я тебе сейчас кое-что прочитаю из его дневника. Я встал из-за стола и ушел за тетрадью.

В темной комнате с монитора компьютера на меня смотрела незнакомка. Я замер в оцепенении, а когда Петрович окликнул меня, экран погас и образ женщины исчез. В кухню я вернулся растерянный и без черновиков журналиста.

— Ну, и где тетрадка? — Поинтересовался Петрович.

Я ничего ему не ответил и молча вернулся в кабинет.

Здесь было темно и только свет луны из окта, освещал мой рабочий стол. Я машинально щелкнул выключателем и вернулся на кухню.

— Что-то свет не включают, наверное, авария, — предположил я, располагаясь у окна, чтобы прочитать выдержки из текста.

Павел Петрович протянул мне рюмку с коньяком, а я, разворачивая тетрадку, пояснил:

— Это у него, как я понимаю, эпиграф к его произведению, которое он так и не успел написать, а может не смог? Вот послушай:

«Мы все когда-нибудь умрем,

Оставим мир наш этот бренный.

И там, за тысячу миров,

Мы встретимся с тобою непременно!».

Петрович немного помолчал, а потом спросил:

— Он, что еще и поэт?

— Когда мы влюблены, Паша, мы все немножечко поэты. А этот парень был неплохим журналистом и хотел написать повесть о любви. Вот здесь, как раз, речь идет о любви к своей дочери. О том, как одна любовь порождает другую, которая отстала от действительности… В этой тетрадке, Петрович, помимо наблюдений, очень много любопытных фактов, которые затрагивают и наши с тобой интересны.

Я стал рассказывать другу о философских размышлениях и мечтах журналиста, который даже сумел вывести формулу любви. По его мнению, любовь — это вирус, с котором почему-то борется человечество, не замечая, что теряет самое ценное в этой жизни. Ее опасаются и даже бояться, потому что она тревожит душу и заставляет думать…

— Формула любви? Это, как сейчас одеколон с феромонами? — Перебил меня Петрович и ехидно ухмыльнулся.

— Да, ну тебя, Паша, ты опять все опошляешь, — упрекнул я его.

— Здесь речь идет о возвышенных чувствах, а не о тех, которые строятся на основе материального благополучия и животных страстей. Ты вспомни средневековье, когда во имя любви совершались подвиги и развязывались войны. А прошлый век?.. Какие писались полотна, и какая создавалась музыка? А литература?.. Нет, Петрович, ты не прав, этот журналист был человеком — личностью!..

— Постой, Витя, — опять перебил меня Петрович и спросил:

— Ты это все прочел в этой тоненькой тетрадке?

Он взял у меня записи журналиста и ухмыльнулся:

— Сорок листов? Да ты мне уже на все двести наговорил…

Я хотел ему возразить, но включили свет, и мы ушли в кабинет.

Здесь мы расположились у монитора компьютера, а он почему-то отказался показывать нам видеозапись.

Раздосадованный Петрович невесело пошутил:

— Все, кина не будет — киньщик заболел…

Я еще пытался запустить запись, а он спросил:

— Я у тебя переночую, а то поздно уже добираться до дома?

— Без вопросов, — ответил я и предложил ему место на диване.

Когда мы улеглись, я спросил его:

— Ты думаешь о незнакомке?

— Нет, — поспешил ответить мне Петрович, — я думаю, Витя, о другом. Что это за формула любви, которую вывел журналист?

— А нет никакой формулы и вируса любви тоже нет, — ответил я, — любовь, Павел Петрович, это дар Божий, подаренный нам, как задел для хороших и добрых отношений. Любовь — это все!.. Без нее люди перестают быть людьми. Сначала они не замечают красоту мира, потом не видят страдания ближнего, а потом и вовсе становятся мертвой рыбой, плывущей по течению. Любовь сейчас, как это не печально, не в моде. Под этим теперь подразумевается секс и плотское удовлетворение, а само чувство для многих — обуза и большие хлопоты.

— Уж больно мрачно ты описал наше общество, — возразил Петрович, — не все так плохо, как ты думаешь. Есть в нашем мире и хорошая музыка, и литература, есть и место для подвига и любови.

— Вот видишь, — перебил я собеседника, — свою мысль ты закончил словами о любви, значит все-таки любовь?..

— А я и не отрицаю. — Ответил Петрович и привстал с дивана.

— Я что-то не пойму, Витя, о чем мы спорим, в чем ты хочешь меня убедить? И вообще, далась тебе эта любовь — ты, что влюбился?

— Влюбился не я, влюбился у нас ты — Павел Петрович.

— Есть такое дело, — признался Петрович и встал с постели. — Как мальчишка, только увидел ее и все!.. Со мной такое впервые.

Я ухмыльнулся, а Петрович спросил:

— Осуждаешь?

— Да, нет. «Любви все возрасты покорны…», — ответил я ему словами Пушкина и тоже встал с кровати. — Значит я в тебе не ошибся… При всей своей напущенной важности, ты, Паша, остаешься человеком, которому не чужды такие возвышенные чувства.

— Ну, хватит тебе, Витя, а то я сейчас расплачусь. Ты лучше скажи, кто для него эта незнакомка — жена?

— Нет, его жену я сегодня видел.

— И, что? Она тебя узнала?

— Она меня не видела, я сидел в машине, когда она проходила по двору. Женщина, как женщина, ничего особенного…

Петрович как-то облегченно вздохнул, а я продолжил:

— Если верить записям моего предшественника и подсказкам его тела, то Нина — его жена, как раз и относится к разряду тех людей, для которых любовь — обуза и лишние хлопоты…

— Печально, — подметил Петрович, — парень-то был человеком…

— Да, — согласился я, — ему бы не журналистом быть — поэтом!..

— А знаешь, Паша, я завтра встречаюсь с его дочерью.

— Это как же ты с ней договорился? Она тоже тебя не видела?

— Не видела. Мы с ней «В контакте» переписывались.

— И, как ты ей представился?

— Другом ее отца.

— Понятно. А не боишься, что она тебя узнает при встрече?

— Немного есть… Но, если что, объяснюсь, девочка-то уже большая — семнадцать лет. А, что сильно похож? — Спросил я товарища.

— Сходство есть. Только тот был помельче, да и лицо у журналиста было худощавым и бледным. Хотя, сам понимаешь, я смотрел на покойника, да и глядел я больше на незнакомку…

— Однако, Петрович, ты даешь! Неужто и вправду влюбился?

— Похоже, что да! — Признался он, а я предложил:

— Ну, раз такое дело, пошли на пищеблок, там еще коньяк остался.

Он согласился, и мы полураздетые переместились на кухню.

Глава 4.

Сегодня мне хорошо писалось, и я чуть ли не до самого обеда просидел за компьютером. Когда часы на стене пробили двенадцать, я стал собираться на встречу с Алиной — дочкой моего предшественника. Какая-то непонятная тревога мешала мне сосредоточится и я, то натягивал на себя джинсы, то переодевался и надевал костюм.

Когда все было готово, я закурил и подошел к окну.

— Вот и осень пришла, — невесело произнес я, трогая через стекло, прилипший к нему лист клена.

Желтый, с коричневыми прожилками, он держался своими резными краями за мокрую поверхность. От ветра он потихоньку сползал вниз, приподнимая свои маленькие крылья. Падение ускорялось и казалось, что еще мгновение и он спорхнет с мокрого стекла.

Но проходило время, а он все еще сопротивлялся напору ветра, выжидая удобный момент для полета. Перед ним ветка рябины кокетливо размахивала своей красной кистью, а он, опасно отрывая свои края от стекла, приветствовал ее всем своим резным телом.

Я ухмыльнулся своим наблюдениям и спросил:

— Ну, и чего ты медлишь, чего добиваешься? Лети!..

Я постучал ладонью по стеклу, подгоняя его к действию, а он сполз в угол окна и покраснел, стыдясь своей нерешительности.

Кисть рябины сводила его с ума и он, не выдержав напора страстей, оторвался от стекла и прилип к ее красным плодам.

— Бесподобно! — Воскликнул я, замечая, как ловко лист зацепился своим длинным хвостиком за гроздь красных ягод.

— Великолепная картина! Полная идиллия. — Восхищался я.

— Ты добился своего. Молодец! — Произнес я и запел:

«Кисть рябины, кисть рябины, все желанья исполнимы!»…

* * *

— Милая девочка, — подумал я, рассматривая девушку, сидевшую напротив меня. — И это предмет его обожания?.. — С каким-то скептицизмом подметил я, замечая татуировку на ее маленькой ручке.

Две розы, два сердечка пронизанные стрелой и надпись каллиграфическим почерком — «Out side», были изображены на ее теле.

— Out side, — произнес я и тут же стал переводить текст на русский язык, — снаружи, вовне, извне, за пределами…

— Это настоящая или так, нарисованная? — Как-то строго по-отцовски спросил я, сам удивляясь своей бесцеремонности.

Алина немного смутилась и опустила голову.

От ее напущенной важности вдруг ни осталось и следа, а я продолжал наступать, брезгливо посматривая на рисунок:

— Отец, наверное, не одобрил бы такое художество…

Она спрятала наколку под рукав блузки и тихо сказала:

— У меня хороший папа. И если бы он не умер, он бы меня понял.

От этих слов у меня внутри что-то екнуло, сердце защемило, и я с умилением посмотрел на эту девочку. Что-то в ней было родное и близкое и я сразу простил ее гонор и наигранную высокомерность.

— Твой отец тебя любит, — сказал я и, поправив локоны на ее хрупких плечах, продолжил, — вот его дневник. В нем много о тебе и для тебя. Почитай и может ты сможешь лучше понять своего отца.

Алина развернула тетрадь, а из нее выпал желтый и сухой лист клена, на котором были приклеены два маленьких сердечка.

Она улыбнулась и сказала:

— Это мы с папой в роще гербарий собирали…

Алина просматривала записи отца, а я находил на ее лице до боли знакомые мне сходства; родинка у края губы, ямочка на щеке и курносый нос. Мне было хорошо сидеть с ней рядом и находить в ней то, что хотелось увидеть. Я верил и молил Бога, чтобы у нее все сложилось в жизни, чтобы у нее все было хорошо. Мне хотело по-отцовски прижать ее к своей груди, но невидимая стена разделяла нас.

В зале кафе Алину то и дело отвлекали ее подруги, сидевшие за соседним столиком и я, замечая ее нервозность, закончил разговор.

Я дал ей свой номер телефона и на прощание сказал:

— Бог даст еще увидимся, а дневник отца прочитай, будет о чем поговорить с ним при встрече…

— Это как? — Испуганно спросила Алина.

— А, так! Жизнь не заканчивается на земле!..

Она, конечно, не поняла значения моих слов и, пообещав мне обязательно позвонить, поспешила выйти из кафе.

Я сидел за столиком и размешивал ложечкой давно остывший кофе. Передо мной лежал желтый и сухой кленовый лист, выпавший из тетрадки журналиста. Я ухмыльнулся, припоминая тот далекий осенний день из жизни моего предшественника…

На душе было светло и грустно, и я произнес:

— Это, как тогда, помнишь, Витя?..

«Когда осень еще не наступила, а лето уже закончилось…».

— Встречи больше не будет! — Невесело заключил я и, взяв со столика забытый Алиной лист, вышел из кафе.

На улице было людно, и я, щурясь от солнца, не сразу заметил компанию молодых людей на парковке, вблизи моего автомобиля. Они что-то активно обсуждали и громко смеялись, привлекая тем самым к себе внимание прохожих. Среди них я заметил Алину. Она как-то безучастно стояла в группе своих товарищей, прижимая к своей перламутровой куртке старенькую отцовскую тетрадку. Незамеченный я сел в машину, продолжая наблюдать за дочерью журналиста.

Я представил ее маленькой и перед глазами тут же появился замечательный ребенок — девочка с милой улыбкой и чистым взглядом. Я вдруг услышал ее веселый лепет и заразительный смех, а внутренний голос мне подсказал, что ее первым словом было слово «папа».

Я закрыл глаза и на время представил себя ее отцом. Я вдруг заметил, как память услужливо вернула мне все лучшие моменты жизни рядом с этим дорогим мне человечком. Я не хотел покидать приятных воспоминаний, но в них бесцеремонно ворвалась кучка недобрых людей, которые забирали от меня любовь этой милой и дорогой мне девочки. Мне было обидно и невыносимо больно, мне даже захотелось плакать, когда среди них я увидел и Нину. Почему и за что она так обходилась с журналистом, который мне теперь был родным человеком.

— Почему и за что она так?.. — Произнес я и открыл глаза.

Что бы уйти от неприятных воспоминаний я посмотрел на Алину. Она по-прежнему безучастно стояла в кругу своих друзей и только изредка улыбалась громким шуткам веселой компании.

— А она хорошенькая — все при ней!.. Подрастет немного и станет наша Алина красивой девушкой, а впоследствии и женщиной. — Вслух подметил я и, довольный своим заключением, улыбнулся.

Когда компания молодых людей медленно двинулась по аллеи, Алина задержалась и посмотрела в мою сторону. И хотя я прекрасно знал, что за тонированными стеклами меня не видно, я все равно откинулся на сидении, прячась от нее в салоне автомобиля.

— Что за глупости? — Упрекнул я себя и высунулся из укрытия.

Алины на месте уже не было, и я, недовольный, выругался:

— Ну, ты, как мальчишка, чего прятался, чего испугался?..

Я сунул ключ в замок зажигания, а контрольная лампочка видеорегистратора подмигнула мне с панельки прибора. Ухмыльнувшись своей мысли, я прокрутил записи. Здесь была и веселая компания молодежи, и Алина крупным планом среди них.

Довольный находкой, я завел автомобиль и подумал:

— Это хорошо! Дома просмотрю на компьютере…

Я уже хотел тронуться с места, как вдруг дорогу мне перегородил белый лимузин с затемненными окнами. Из него долго никто не выходил, и я поторопил его, просигналив клаксоном. В машине проигнорировали мою просьбу, и я вышел из машины чтобы разобраться в сложившейся ситуации на месте. Я постучал в окошко водителя, а пассажирская дверь открылась и появился крепкий парень в черном костюме. Не обращая на меня никакого внимания, он молча открыл заднюю дверцу автомобиля, и я увидел красивую женщину в перламутровом плаще. Это была та самая незнакомка, которая совсем недавно махала мне рукой, когда я заметил ее из окна своей квартиры. Это была та женщина, в которую, как мальчишка влюбился Петрович, это она привезла тело моего предшественника Виктора в крематорий.

Я не поверил своим глазам и на мгновение оторопел, а незнакомка тем временем быстро вошла в здание кафе. Я уже собрался проследовать за ней, но парень в черном костюме стал у меня на пути.

— Пять минут подождите, она сейчас к вам подойдет, — произнес он и, открыв дверцу лимузина, любезно предложил мне присесть.

Я поблагодарил парня за приглашение и, поглядывая на дверь кафе, неизвестно почему, сел в машину. В просторном салоне лимузина, на кожаном диване, напротив меня сидела Алина. На ее коленях лежала развернутая тетрадь журналиста.

Она загадочно улыбнулась и обратилась ко мне:

— А вы это тоже читали?

Алина показала мне стихи своего отца, и я кивнул ей головой.

Она опять улыбнулась и спросила:

— И, как они вам?

— А тебе? — Ответил я вопросом.

Я схитрил и, довольный приемом, наблюдал за Алиной, как она отыскивала строчки из стихотворения отца, чтобы прочитать их мне.

Поводив своим пальчиком по строчкам, она сказала:

— Вот это выражение о вечности?..

Она вдруг замолчала и, подумав, призналась:

— Только мне сейчас кажется, что я все уже поняла…

— Тебе не кажется, — поспешил вставить я и спросил:

— А, что ты делаешь в этой машине?

— Я вернулась за кленовым листом, я забыла его в кафе.

— Он у меня, не беспокойся, а эта женщина кто такая?

— Алина?

— Ее звать Алина? — Переспросил я. — Она твоя мама или сестра?

— Нет, не мама и не сестра. А кто она, я пока не знаю. Но она обещала мне объяснить. Сейчас она вернется, и мы с вами все узнаем…

Алина посмотрела на меня и, слегка ухмыльнувшись, заявила:

— А я думала это ваша жена или подружка — она такая красивая!

— Ну, да, — ответил я и задумчиво добавил, — очень красивая!

Я хотел было продолжить тему о незнакомке, но в окно машины кто-то постучал, и я открыл дверцу автомобиля.

В салон вместе с ветерком ворвался солнечный свет, и я не сразу разглядел лицо мужчины, который знакомым голосом спросил:

— У тебя, Витя, все в порядке?

Я потер глаза и увидел перед собой Павла Петровича.

— Да, ты никак спишь?

Я огляделся и, находя себя в своей «Тойоте», ответил:

— Похоже, что да. А ты откуда взялся?

— Мимо проходил. — Пошутил Петрович и добавил:

— Время три часа!.. Мы же с тобой договаривались, не помнишь?

— Ах, да! А, где лимузин?

— Какой лимузин, Витя? Просыпайся.

— Не уже ли мне все приснилось? Досадно. — Произнес я и, тяжело вздохнув вышел из машины.

— Ты с Алиной-то встречался? — Поинтересовался Петрович, и опять пошутил, — или все проспал?..

— Да, хватит тебе, Паша, подкалывать! Встречался я и разговаривал с ней, пошли лучше в кафе, там и поговорим за чашечкой кофе.

— А кофе с коньяком, Виктор Иванович? — Дурачился Петрович.

— Со сливками! Пошли уже, а то ноги занемели…

— Ну, пошли! — Согласился Петрович, и мы покинули парковку.

* * *

Сегодня ночью мне долго не удавалось заснуть. Я то и дело подходил к письменному столу, курил, записывал интересные мысли и включал компьютер. Я прокручивал заново, полученные видеозаписи с автомобильного регистратора, и снова ложился в постель, мучая себя предположениями и догадками. Я не мог поверить, что лимузин, незнакомка и Алина в салоне автомобиля — были просто сном.

— А куда тогда девался кленовый лист, который лежал у меня в машине на заднем сидении? — Задавался я вопросом. — Его, что забрала Алина? А может незнакомка, когда я сидел в лимузине?

Я опять подошел к монитору и спросил:

— А был ли лимузин?

Запись с видеорегистратора не давала такой информации, хотя, перегородивший мне дорогу автомобиль, был в поле зрения объектива. Я видел шумную компанию молодых людей, видел Алину среди них, видел, как она, прощаясь, помахала мне рукой. Потом экран вдруг наполнился желтым светом и только через полчаса появилась картинка и я увидел приближающуюся фигуру Петровича.

— Что опять лист упал на лобовое стекло? И снова закрыл обзор объективу? Странно все получается! — Заключил я и подошел к окну.

За мокрым стеклом я увидел двор, освещенный неоновыми светильниками и фонарями. Тут же на небольшой стоянке я заметил и свой автомобиль, стоящий в ровном ряду припаркованных машин. Уже была глубокая ночь и в домах давно погасили освещение, от этого верхние этажи зданий растворялись в темноте черного неба.

— Пора спать! — Заключил я и вернулся в постель.

На стене ровно тикали часы, отсчитывая минуты, по подоконнику громко стучали капли дождя, а я плавно проваливался в дрему.

Засыпая я прошептал:

— Как же все любопытно и интересно в этом мире!..

Глава 5.

Я гулял по осеннему скверу и наблюдал, как быстро природа меняли свой облик. Совсем недавно зеленый и раскидистый клен, уже стоял желтым, хотя и не спешил сбрасывать с себя красивое убранство, осина и тополь, наоборот, как-то быстро оголялись, забрасывая аллеи сквера еще не пожелтевшей листвой. Береза стояла зеленой, но ее ветки уже не казались такими гибкими, как летом, они как-то осторожно раскачивались под напором ветра, стараясь удержать свое хрупкое убранство. Вечнозеленые ели замерли в ожидании холодов, а рябина, не замечая непогоды, выставляла свои алые грозди на показ. Трава и кусты сникли и потемнели, придавая своей листве необычно мрачные цвета, будто маскируясь под осенние холода и сырость. Кое-где на клумбах еще попадались запоздалые цветы; белые и розовые астры, яркие бархатцы и даже некрупные хризантемы пытались украсить осенний пейзаж. Но они уже не давали былого аромата, и без бабочек, пчел и насекомых, они только напоминали о прошедшем лете.

Когда из-за туч выглянуло солнце, мокрый асфальт заблестел под его лучами, а капельки влаги засверкали на мокрых ветках растений.

Я окинул взглядом посвежевший сквер и заметил, как на противоположенной стороне аллеи, у большого дуба, расположился раскидистый куст с красной листвой. На солнце он переливался перламутром, меняя свой цвет от алого до темно-бордового. Я удивился его необычной окраске и подошел к нему ближе. Растение, будто почувствовав мое любопытство, еще сильнее закачало ветвями и оросила меня ароматной влагой. Откуда-то издалека донеслись легкие звуки музыки, а за моей спиной вдруг раздался голос ребенка.

Я оглянулся и заметил, как маленькая девочка лет пяти, а то и того меньше, прутикам безуспешно пыталась выловить кленовый лист из большой лужи. Она трогала его веточкой, а он, поднимая свои края от водяной глади, использовал свои резные края, как парус, и продвигался дальше на середину дождевого озера, используя напоры ветра.

— Ну, куда ты плывешь? — Возмущался ребенок своей неудачи.

— Тебе помочь? — Спросил я у девочки, и она кивнула головой.

Я аккуратно вошел в лужу и, вытащив лист, протянул его ей.

Не поблагодарив меня, ребенок принялся внимательно рассматривать желтый лист, очищая его поверхность от влаги.

— Как тебя зовут, девочка, и где твои родители? Или ты одна гуляешь? — Спросил я, не находя рядом никого из взрослых.

— Я Алина, я с папой! — Не отрываясь от дела, ответила она.

— А, где же он есть?

Алина посмотрела на меня своим чистым взглядом и улыбнулась.

— Ты мой папа! Ты, что не узнал меня?

Девочка подошла ко мне ближе и посмотрела мне в лицо.

— Вот видишь у меня нос курносый и родинка, как у тебя.

Я присел к ней и по-свойски поправил бантик на ее косичке.

— Прости меня, пожалуйста, я тебя сразу и не узнал, — пошутил я. — У тебя курточка новая и сапожки модные, как у большой девочки.

Алина довольно улыбнулась и чмокнула меня в щеку.

Я прижал ее к себе, а она по-взрослому предложила:

— Давай, прогуляемся…

Мы бродили по аллеям сада и собирали красивые листья осени. Алина задавала мне вопросы, а я с удовольствием на них отвечал. Но ни все ее вопросы мне были под силу, и я лукавил, придумывая всякие отговорки, ссылаясь на великих ученых и философов. Алина соглашалась с научными авторитетами, но тут же задавала следующий вопрос.

Потом мы мечтали о теплом море и дальних странах, говорили о собаках и кошках, о птицах, которые улетают на Юг, о сливочном мороженном, которого много есть нельзя и которое очень хочется. Я понял ее намек и пообещал купить ей лакомство по окончанию прогулки, но она вдруг развернулась и потянула меня обратно в сквер. Тема беседы не поменялась, но только на развилке главных аллей Алина вдруг остановилась и, посмотрев на меня, протянула руки.

— Ты устала? — Спросил я и поднял ребенка с мокрого асфальта.

Алина трогала мое лицо своим пальчиком и приговаривала:

— Вот родинка, вот карие глазки, а вот и нос курносый…

Она залилась звонким смехом, когда я губами поймал ее палец. Немного подурачившись у меня на руках, Алина попросилась на землю, и я, прокрутив ее по воздуху, плавно опустил на асфальт.

Подбоченившись, она прошлась по аллее и спросила:

— А ты меня любишь?

— Я тебя сильно люблю! — Не задумываясь ответил я.

— По-взрослому, как маму? — Не успокаивалась Алина.

Здесь я запнулся от неожиданного вопроса, а она заявила:

— А я тебе люблю по-настоящему!..

— А по-настоящему, это как?

Алина крутанулась на носочках и подпрыгнув на месте ответила:

— А так! Я просто люблю и все!..

— Убедительно. — Согласился я.

Я открыл рот, чтобы продолжить тему, но Алина взяла меня за руку и повела по аллее, напевая какую-то веселую песенку. Вскоре мы вернулись к тому месту, где совсем недавно встретились. В большой луже опять плавал кленовый лист. Он был гораздо меньше предыдущего, но его желтые края были круто изогнуты к верху и от этого он быстро передвигался по водяной глади под напором ветра.

— Какой шустрый листочек?! — Подметила Алина.

Я согласился с ней, а она продолжила:

— Он ребенок, ему весело. Не надо его доставать — пусть плавает…

С минуту мы наблюдали за действиями листа, а потом обошли лужу и почему-то вместе посмотрели на красный куст у ствола старого дуба. Он тоже нас заметил и радостно закачал своими ветвями, сбрасывая с листьев серебристую влагу. Мы подошли ближе, а он встретил нас весенним пением птиц. Опять откуда-то взялась музыка и Алина, оставив мою руку, молча вошла в его заросли.

Я вдруг замер в оцепенении и не смог проронить не звука. Голова моя слегка закружилась, а сам я только смотрел на красные ветки кустарника, которые переливались под яркими лучами солнца.

Потом откуда не возьмись налетела туча, и пошел дождь. Куст потемнел и жалко опустил свои ветки к земле. Шум дождя заглушал звуки музыки и я, подняв воротник, поспешил покинуть сквер. Еще не осознав, что со мной произошло, я брел по мокрым аллеям сада.

У выхода, под декоративной аркой, что являлось достопримечательностью городского сада, я встретил человека, который шлепая ногами по лужам, подбежал к маленькому строению заброшенного кафе. Он как-то неуклюже и смешно стал прятаться от дождя под его небольшим и дырявым навесом. Дождь вымочил его насквозь, а он почему-то продолжал ходить у строения, не решаясь войти внутрь.

Я ухмыльнулся нерасторопности мужчины, а он вдруг произнес:

— Она там!..

— Кто? — Спросил я и в промокшем мужчине узнал Петровича.

— Она там, Витя! — Продолжал он, заглядывая в мутное окно кафе.

— Да, кто она? И откуда ты здесь взялся, Петрович?

— Та самая незнакомка, это она, Витя!

Он подозвал меня к себе, и я заглянул в окно.

— Видишь? Ты видишь ее? — Спрашивал Петрович.

— Ничего я не вижу, — раздраженно ответил я и подошел к двери.

Я толкнул дверь, а из темноты донесся громкий звонок. Когда сигнал повторился, я открыл глаза и заметил, как совсем рядом, на тумбочке звонил старый стационарный телефон. Разрезая тишину своим металлическим звуком, он выдавал чье-то большое нетерпение.

Недовольный я взял трубку, а знакомый голос спросил:

— Я, что тебя разбудил?

— Да, нет, Петрович. Я только из библиотеки пришел…

— Я, Виктор Иванович, чего звоню-то. Я сейчас видел нашу незнакомку, ту самую, ну, ты меня понимаешь, — рассказывал мне товарищ дрожащим голосом, — так знай, она поехала к тебе.

Я вытер пот со лба и, тяжело вздохнув, спросил:

— Петрович, с тобой все в порядке?

— Ты, Витя, не ругайся, а лучше подойди к окну и посмотри.

Я громко зевнул, а Петрович почему-то положил трубку.

В комнате стало тихо, а я ухмыльнулся:

— Надо же такому присниться. Все, как наяву…

Я припомнил свидание с дочерью журналиста и произнес:

— Если Он это Я, а Я — Он, то получается, что Алина моя дочка.

Я недолго мучал себя размышлениями и уже вскоре поймал себя на мысли, что я просто хочу быть ее отцом.

— А почему бы нет? — Произнес я и встал с кровати. — Только где она теперь эта милая девочка? Сейчас-то она, видел какая?.. Гордая, красивая и неприступная. Семнадцать лет, она уже девушка, Витя!..

Я закурил сигарету и подошел к окну. На небе, в темных дождевых облаках купалась луна, и время от времени освещала округлые края тяжелых туч. Ночной двор был пустынным. Город еще спал.

— Ну, и где же твоя незнакомка, Петрович? — Упрекнул я товарища, а за моей спиной тихо ответили:

— Я здесь!..

Глава 6.

Я лежал в постели и не открывая глаз, замечал, как утро осторожно пробиралась ко мне в комнату. Закрытые веки не давали полной картины происходящего, но передо мной, как цветной калейдоскоп менялись разноцветные геометрические фигурки. То я увижу яркую картину из многоугольников, то замысловатый ажурный узор, а то он вдруг оживал и расплывался, превращаясь в пеструю цветную плазму. Я догадывался, что это были лучи солнца. Проникая через тонкую оконную занавеску, они выдавали мне это цветное шоу.

Когда на кухне старые часы с кукушкой прокуковали десять раз, я открыл глаза и осмотрел комнату. Я не ошибся, утро было солнечным и яркие лучи, без труда пробивая гардину, гуляли по стенам комнаты и отражались солнечными зайчиками на ее предметах.

Я улыбнулся утру и встал с постели. Настроение было хорошим, да и голова, на удивление, была легкой и светлой, хотя ночь для меня выдалась не совсем обычной. Я еще не успел разобраться, что со мной произошло, был ли это сон, видение или еще что… Но главным для меня оставалась информация, полученная в эти ночные часы.

На моем рабочем столе лежала раскрытая рукопись моего романа, и я не мог пройти мимо. Я перелистал несколько последних страниц, а в двери вдруг кто-то постучал.

Для меня это показалось удивительным. Ну, во-первых, я никого не ждал, а, во-вторых, для оповещения у входа находился звонок. Я накинул халат и на всякий случай заглянул в дверной глазок.

— Петрович?! — Воскликнул я, когда на лестничной площадке подъезда, увидел своего товарища.

— Что случилось, Паша? — Удивленно спросил я его, а он, похлопав меня по плечу, быстро проскочил в комнату и сел на диван.

— Тут такое дело, Виктор Иванович, — интригующе начал он.

— Вчера я видел нашу незнакомку. Ну, ту самую красавицу, которая ночью привезла тебя ко мне в крематорий…

— Я тоже ее видел, — перебил я Петровича, и он спросил:

— Ну, и как?

— Что как? В двух словах не расскажешь, — ответил я и предложил:

— Кофе будешь?

— С коньяком?

— Петрович, побойся Бога! Утро на дворе — с молоком хочешь?

Мы прошли на кухню, и я спросил:

— А в котором часу ты ее видел?

Петрович задумался, а я продолжил:

— Ты мне позвонил где-то в три часа ночи и позвонил почему-то на стационарный телефон.

— Я? — Удивился Петрович и соскочил с табуретки.

— Я тебе не звонил, а городского номера я даже и не знаю.

— Понятно, — ответил я и, развивая мысль, продолжил, — значит и у старого кафе, что перед входом в городской сквер, тебя тоже не было.

— Как же не было, — возмутился Петрович, — там я ее и встретил.

— Это уже интересно, — заключил я и подошел к холодильнику.

Я достал начатую бутылку коньяка и поставил ее на стол.

— Что, серьезный разговор предстоит? — Спросил Петрович.

Я молча разлил спиртное по стопкам и предложил выпить.

Через пару минут я закурил и сказал:

— Мы, Паша, с тобой давно серьезные люди, чтобы болтать о всякой чепухе. Может быть даже слишком серьезные. От этого, наверное, и не можем до сих пор разобраться во всем этом деле…

Петрович молча согласился, а я продолжил:

— Слишком много мистики крутиться возле нас, много невероятных приключений и событий происходит с нами. Ты не находишь?

— Не слепой, — коротко ответил Петрович.

— Так вот, — продолжал я, — прежде чем я перейду к нашей главной теме, я хотел бы задать тебе несколько вопросов.

Петрович, как мне показалось, нисколько не удивился моему предложению, а, наоборот, поудобней расположившись на стуле, приготовился отвечать на мои вопросы.

Заметив его напущенную важность, я улыбнулся и сказал:

— Да, ладно тебе, Петрович, не на допросе — расслабься.

Я наполнил стопки коньяком и предложил товарищу. Он не отказался, и мы уже скоро закусывали спиртное дольками лимона. По нам было заметно, что мы оба оттягивали этот непростой разговор, который, как нам казалось, должен был расставить все на свои места.

— Скажи мне, Паша, — начал я после небольшой паузы, — почему ты, будучи хорошим и преуспевающим специалистом в области психологии, вдруг бросил практику и оставил службу? Как можно совместить твои знания и научные труды с крематорием?..

Петрович промолчал, а я продолжал задавать вопросы:

— Скажи мне, пожалуйста, каким боком мистика, эзотерика и всякое в этом роде, можно отнести к психологии человека? Я читал твои работы и мне было интересно и любопытно, но одного я понять не могу, какое отношение крематорий имеет к твоему увлечению?

— Ты, Виктор Иванович, задал уже много вопросов, — вдруг прервал меня Петрович и, встав из-за стола, продолжил, — и каждый из них заслуживает достойного ответа. Но это, согласись, не та тема, о которой мы сейчас должны с тобой говорить. Но чтобы тебя не обидеть, я тебе все же кое-что расскажу о своем поступке…

Петрович потянулся к бутылке и вдруг спросил:

— Виктор Иванович, а твоя мама давно умерла?

— Давно, когда я был еще ребенком, а что?

— Значит ты детдомовский — сирота?

— Почему? — Возразил я, — меня бабушка вырастила.

— Ты, Витя, сейчас о себе рассказываешь или о журналисте?

Я задумался, а Петрович продолжил:

— Вот видишь, то что было не с тобой ты помнишь…

— Ты, Виктор Иванович, большой феномен — исключительная личность. И для нас смертных твое уникальное воскрешение — это просто чудо или мистическое явление. Но мы с тобой отвлеклись, — продолжал Петрович, — ты вот лучше послушай небольшую историю из моего детства, которая и повлияла на всю мою дальнейшую жизнь.

Мне тогда было лет пять — шесть, когда из деревни к нам в гости приехал мамин брат. За столом они долго вспоминали свое тяжелое детство и своих родителей. Потом они пели песни о Сибири и о ее больших реках. Вдруг дядя Федор взял гитару и, ударив пальцами по струнам, запел грустную песню о маленьком мальчике у которого умерла мама. Малыш, не понимая случившегося, трогал ее руками и всячески пытался разбудить. Но мать его не слышала, она умерла.

Петрович уронил слезу и вдруг тихо запел:

«Мертвая в доме, лежит у иконы,

Тяжкую долю не смогла пережить,

А маленький мальчик к ней тянет ручонки,

И хочет он маму свою разбудить».

Мы помолчали и Петрович продолжил:

— Так вот. Этот жизненный сюжет сильно запал мне в душу. Я стал сильно бояться, что моя мама умрет и я потеряю ее навсегда. С годами страх ушел, но пришла тревога за ее здоровье. После того как мы похоронили отца, мама сильно заболела. Она, замечая мои переживания, часто успокаивала меня и обещала держаться. Но вскоре, после очередного приступа, ее разбил паралич, и она умерла.

К тому времени я уже был юношей и оканчивал школу. У гроба матери я поклялся, что непременно стану врачом и буду спасать людей. Все так и получилось, я окончил институт и стал врачом — терапевтом. Но поскольку я серьезно увлекался психологией, учебу я не оставил и получил квалификацию психотерапевта. Потом была практика в Афганистане, на Кавказе и в спецподразделении ФСБ.

Много передо мной прошло людей с психологическими травмами, много я слышал историй, леденящих душу, я не один раз беседовал с уникальными и удивительными людьми, которые могли уходить в астрал и которые побывали в других мирах и измерениях. Да, что там говорить, много всего познавательного и интересного я узнал за время своей практики. Поэтому меня и заинтересовала эзотерика. Я стал много читать об истории ее происхождения и мечтать об астрале.

— Эзотерика это вера в потусторонние силы? — Спросил я, умышленно перебивая Петровича, чтобы вернуть его к главной теме.

— Это не только силы, Виктор Иванович, — поправил меня Петрович, — это потусторонняя жизнь, параллельные миры. Все, что мы здесь называем мистикой, там это нормальное явление. И я тебе скажу, что только избранные могут попасть туда, только люди, обладающие уникальными способностями, впадая в транс, уходят в астрал.

— А, как же Бог? — Опять перебил я Петровича, — ведь церковь не признает такого учения, это противоречит ее каноном. Или ты в Бога не веришь?

— А, кто придумал эти законы? — Раздраженно спросил Петрович, — кто — Бог? Я верую в Бога и знаю все десять Его заповедей и там ничего не сказано о том, в чем нас заверяет церковь.

Петрович соскочил с места и стал ходить по периметру кухни.

— Эзотерика, мистика — это только название догадок и выдумок человека, это заключения людей, которые только подозревают о существовании других миров, других существ в облике человека.

Петрович возбужденно стал рассказывать о людях, которые только прикоснулись к этим тайнам. Было заметно насколько важна для него была эта тема и уже скоро мне было совсем нетрудно догадаться почему он бросил свою практику в медицине.

Успокоившись, Петрович присел на стул и спокойно заявил:

— Душа человека — истинная тайна всей жизни. И спасать, Витя, надо не тело, спасать надо душу, именно она живет во всех мирах.

— Поэтому ты и оставил медицину? — Спросил я.

Петрович как-то непонятно кивнул головой, а я продолжил:

— Но причем здесь крематорий?

— О-о, это совсем другая история, — ответил он, а я вдруг заявил:

— А я, кажется, знаю. Ты общаешься с душами умерших?..

— Нет, Витя, я их только слышу.

— А крематорий — то место где ты пытаешься с ними наладить контакт? — Продолжал я удивлять Петровича своей проницательностью.

— Здесь ты угадал, — согласился Петрович, — это самое лучшее место, где я могу не только замечать, но слышать их голоса. Прежде чем попасть сюда, я пробовал это делать и на кладбище, и в морге, и даже на войне после боя, но более благоприятного места я не нашел.

— И все-таки, как-то странно, — ухмыльнулся я, — в крематории, где огонь превращает людей в пыль? Что здесь можно услышать?..

— Не скажи, Виктор Иванович. Тут бывает такое услышишь, что ни то что мурашки выскакивают, мозги вылезают наружу…

Я опять ухмыльнулся, а Петрович меня упрекнул:

— Ты же в своем романе хорошо описываешь, как души умерших прощаются со своим телом. В его первой части или ты забыл? А здесь, Виктор Иванович, не кладбище — не могила и крематорий наш, как ты успел заметить, далеко не элитный, тут контингент разнообразный и бомжи, и бандиты, и всякие, которых приговорили к забвению…

Я приятно удивился упреку Петровича и сказал:

— А ты хорошо запомнил главы из романа, наверное, интересно?

— Не скромничай, Виктор Иванович, роман у тебя получился интересным и познавательный. Есть над чем задуматься, о чем поспорить и над чем поплакать… И вообще, Витя, мне кажется, что мы сейчас с тобой спорим ни о чем. Ты же сам в романе рассказываешь нам о том, что будет после жизни. Ты утверждаешь, что смерти нет, что она только фаза перехода из одной жизни в другую. А не кажется тебе, Виктор Иванович, что об этом самом говорит и эзотерика, в увлечении которой, ты меня упрекаешь. И если хочешь знать, то твой роман для читателя — мистическое произведение и в книжном магазине он будет стоять на полке в разделе мистика, а не философия. Так что давай не будем терять попусту время и вернемся к нашей незнакомке.

Я выслушал бурную речь Петровича и предложил выпить.

Он согласился и разлив остатки коньяка по стопкам, спросил:

— Ну, и что она тебе сказала?

— А ты знаешь, Паша, а разговора, как такового, и не было.

— Это, как же? — Удивился Петрович.

— А так… Я вдруг понял без слов, что она дочь журналиста. Подтверждением тому стала татуировка на ее на руке, такую же я видел и у Алины. «Out side» было написано у ее на предплечье.

— «Out side» — это что? — Спросил Петрович и сразу же стал переводить. — Снаружи, вовне, извне, за…

— За пределами! — Добавил я и мой товарищ соскочил с места.

— Правильно! За пределами! — Воскликнул он. — За пределами возможного… Все сходится, она из будущего, она из другого мира.

— А чему ты радуешься, Петрович? А как же твоя любовь?

— Ты, Виктор Иванович, сейчас нехорошо пошутил. Со своей любовью я опоздал на целую жизнь, и я об этом знал и догадывался.

После недолгих размышлений мы перебрались в мою рабочую комнату и Петрович, подойдя к раскрытой рукописи, спросил:

— Она роман смотрела?

— С него собственно все и началось…

— Что началось, Витя?

Я не ответил ему на вопрос, а только задумчиво произнес:

— А может этот роман и есть вход в параллельный мир?..

— Чего? — Удивился Петрович и подскочил на кресле.

— Может это проводник, способ связи с потусторонним миром, — продолжал я, еще больше интригуя Петровича. — Ведь не зря я написал этот роман, не зря здесь журналист и эта загадочная незнакомка.

— Может ты мне все-таки расскажешь, что у тебя здесь произошло? — Возбужденно заговорил Петрович.

— Конечно, все расскажу, ты не переживай, Паша, — ответил я и, похлопав товарища по плечу, усадил его обратно в кресло.

Я не обманул Петровича и начал рассказывать ему свои ночные видения с самого начала. Как я встретился с маленькой Алиной в сквере, о том, как долго мы гуляли с ней по его осенним аллеям и про то, как она вдруг оставила меня, войдя в красный куст. Я не утаил от него и то, как необычное растение с красной листвой, раскачивая своими ветвями, издавала звуки небесной музыки. Напомнил я ему и о встречи с ним, у заброшенного здания кафе.

Петрович меня слушал внимательно и не перебивал, а я напомнил ему о его ночном звонке на стационарный телефон.

— Да, не звонил я тебе! — Возразил он, а я продолжил:

— Как же так, Петрович? Ты же мне сообщил, что встречался с незнакомкой, а мне посоветовал дожидаться ее дома.

— Не звонил я, ей Богу! — Оправдывался Петрович.

— Да, ладно, это теперь не столь важно, — ответил я и продолжил, — важно то, что она вскоре появилась у меня в комнате, и взялась она, Павел Петрович, ниоткуда…

Петрович замер в ожидании рассказа, а я подошел к столу, где лежала рукопись и, указывая на стул у компьютера, заявил:

— Вот здесь она сидела и смотрела рукопись романа. Мы долго молчали. Я не решался нарушить паузу, а она, повернувшись ко мне, сказала, что там, где речь идет о переживаниях журналиста, желательно включить его стихотворение, адресованное его дочке.

— Что за стихотворение? — Осторожно спросил Петрович, будто боялся сбить меня с темы, — это то четверостишие, что ты мне читал?

— Нет, это другое, — ответил я и продолжил, — есть у него небольшое стихотворение, посвященное Алине. Конечно, это далеко не Лермонтов и не Блок, но за душу берет. Да, я тебе его сейчас прочитаю.

Я стал рыться в бумагах на столе, а Петрович спросил:

— А, что тебя толкнуло написать свой роман? Ты же не писатель?

— Большое желание рассказать людям, то что я узнал за время пребывания в другом мире. И это, Петрович, даже не совсем моя воля, это скорее наказ, пожелания сверху… А писателем я уже был, был и поэтом, я даже помню некоторые свои произведения, правда это было давно. Тогда, когда я страстно любил одну женщину.

— Ты любил? А ну, расскажи.

— В другой раз, Павел Петрович, а сейчас лучше послушай стихотворение нашего журналиста.

Я взял листок и стал читать:

«Еще дышу и все мечтаю,

Что ты придешь и надо мной,

Мой луч надежды замерцает,

Я буду знать, что ты со мной!

Но время быстро пролетает.

Дышать и жить мне все трудней.

Надежда встречи увядает,

И растворяет образ твой.

Ты с каждым днем все дальше, дальше,

Тебя теперь мне не догнать.

В твоих словах все больше фальши,

Мне лучше б этого не знать.

Ведь для меня ты — добрый гений!

Мой лучик солнца золотой!

Мой воздух чистых вдохновений,

Моей надежды добрый звон!

Прощай любовь, прощай надежда.

Я больше жить так не могу.

Я ухожу и может вечность,

Вернет мне девочку мою!».

Мы помолчали и Петрович спросил:

— Почему же он с ней не поговорил, не объяснился?

— Я думаю, Паша, что он не хотел увидеть в ней то, чего боялся увидеть. А так она для него осталась доброй и лаской дочкой. Но они потом обязательно встретятся, он же не зря напомнил о вечности.

— Да, Витя, ты не только хороший писатель и рассказчик, ты еще большой философ и психолог, это я тебе, как специалист говорю.

— Я, конечно, польщен твоими комплиментами, но давай, Павел Петрович, вернемся к нашей загадочной незнакомке.

— Ну, и чем закончилась ваша встреча? — Спросил Петрович.

— Закончилась она, Паша, так же внезапно, как и началась. На прощание Алина взяла мою руку и вдруг заглянув мне в глаза, попросила прощения за эту глупую и высокомерную девчонку.

— За Алину — дочь журналиста? — Спросил Петрович.

Я кивнул головой, а он поинтересовался:

— И это все?

— Потом она пообещала скорую встречу и подвела меня к окну. При свете луны я увидел необычный город с высокими домами и башнями. Он начинался сразу за нашим двором и тянулся до самого горизонта. Вдруг небо озарилось зарницей, и незнакомка исчезла. Шторы на окне закачались от сквозняка, а рукопись на столе, прошуршав листами, собралась в ровную стопку.

Я вздохнул и посмотрел на Петровича.

Он как-то украдкой посмотрел на роман и тихо заявил:

— Но это же мистика! В это никто не поверит…

— А ты-то веришь?

— Я? — Переспросил Петрович, — конечно, верю. Я видел твое воскрешение, я был свидетелем этого удивительного случая. Но люди?..

— Для этого я и написал свой роман, Паша, написал от первого лица, как очевидец тех мистических явлений, как ты их называешь.

Петрович хотел мне возразить, а я продолжил:

— Неважно сколько людей мне поверит и неважно на какой полке роман будет стоять в книжном магазине, главное в нем то, что он дает тему для размышления. И если хоть один человек, прочитав его, задумается и ему вдруг захочется делать добро, то тогда мистика и не такое великое чудо!.. Неправда ли, Петрович?

Петрович хитро улыбнулся и спросил:

— И кем же тебе приходится эта прекрасная незнакомка?

— Дочерью, только не мне, а журналисту. Хотя, Паша, должен тебе признаться, гуляя с маленькой Алиной по скверу, я почувствовал себя ее отцом и мне даже показалось, что это все уже со мной было.

— Тебе это не показалось, Витя, — заявил Петрович, — это твоя очередная жизнь и журналист — это ты, а Алина твоя родная дочка.

— Ты так думаешь, — усомнился я.

— Я уверен. Ты же сам говорил о запоздалой любви, которая все равно настигнет ее в жизни. Что придет осознание потери и, что любовь сделает невозможное. Все так и получилось. Она пришла к тебе из параллельного мира, где тебя нет. Она нашла тебя здесь, чтобы признаться в своей любви. Но, как же она все продумала, — ухмыльнулся Петрович, — сначала маленькая и наивная девочка, потом высокомерная, но по сути еще глупая девушка и наконец зрелая, красивая и умная женщина. Ты меня понимаешь, Виктор Иванович?

Я ухмыльнулся доводам товарища и сделал ему комплимент:

— Ты, Петрович, не только психолог, ты еще и хороший аналитик!

— А ты, что только заметил? — Удивился он и встал с кресла.

Он прошелся по комнате и спросил:

— Что теперь будешь делать с Алиной, она ведь твоя дочь?

— Ничего. Я для нее умер, — поспешил я ответить.

— И сам посуди, Паша, как я ей все это объясню, сам же говоришь — мистика. Я думаю пусть все остается, как есть. Сейчас ее все устраивает и мое появление в ее жизни, только нарушить ее жизненный уклад и внесет определенные неудобства. Я ее видел и общался, Алине не нужен отец, не говоря уже о его чувствах. Так что, пусть она подрастет, поумнеет и может быть, когда-нибудь, прочитав мой роман, она сможет все осознать сама. Ведь этому не научишь.

— Да, — согласился Петрович, — это приобретенное…

* * *

Уже ближе к вечеру, когда мы с Петровичем допивали кофе, на мой мобильный телефон пришло СМС. Я не придал этому значения и, смакуя любимый напиток, не спешил открывать сообщение. Петрович, как-то встревожился и подхватив мобильник, протянул его мне.

Я взглянул на дисплей и произнес:

— Дочь Алина.

— Вот это новость, — воскликнул Петрович, — и, что она пишет?

Я открыл сообщение и прочитал:

«Папа, я тебя люблю!».

Наступила большая пауза.

Каждый из нас размышлял о своем, не решаясь начать разговор, и неизвестно сколько бы это все продолжалось, если бы в двери не позвонили. Я вздрогнул, а Петрович встал с места. Когда звонок повторился, выражая чье-то нетерпение, я пошел открывать дверь. За мной тихой поступью последовал и Петрович. У порога я остановился и посмотрел в дверной глазок. Все у меня внутри оборвалось, когда я увидел лицо знакомой мне незнакомки.

— Это она, — чуть слышно прошептал я и открыл дверь.

Глава 7.

Уже два дня, как мой роман лежал на письменном столе, полностью готовый к издательству. Первым его читателем, как и предполагалось, стал Петрович, он же был и моим критиком, и консультантом. Удовлетворенный результатом последних событий, я отдыхал; смотрел телевизор, слушал музыку и долго гулял по аллеям осеннего сквера. Вечерами я просматривал свои черновики и читал книги.

Сегодняшний день не стал исключением.

После прогулки я выпил кофе и удобно, разместившись в кресле, стал листать толстую книгу в красивом переплете. Это был роман в трех частях, мой роман, который я только собирался издавать. На титульном листе, ниже моего портрета, красивым почерком было написано: «На память дорогому отцу от дочери Алины». Ниже была ее роспись и приписка: «Привет из будущего».

— Как такое может быть, Виктор Иванович? — Удивлялся Петрович, когда я показал ему книгу — подарок Алины. — Роман только подготовлен к издательству, а книга уже есть?..

— Ты, Петрович, наверное, не внимательно прочитал дарственную надпись, там ниже приписка — «привет из будущего!»…

— Да, все я прочитал, и все прекрасно понимаю, а спрашиваю потому, что для меня это все любопытно. В очередной раз я становлюсь свидетелем мистических явлений, связанных с твоим воскрешением…

— Для нас, Паша, это уже не мистика и не чудеса, — поправил я товарища, и он со мной согласился, — а то, что это интересно — ты прав.

Отложив книгу, я стал вспоминать последний разговор с Алиной.

В тот день, когда она внезапно появилась у меня в квартире, мы с Петровичем были ошарашены и какое-то время пребывали в непонятном состоянии. Мы слушали ее разговор, но ничего толком не понимали. Мое осознание пришло только тогда, когда мы с Алиной остались наедине. Не знаю, было ли это случайностью или чьим-то провидением, но вскоре Петровича вдруг вызвали на работу, и он с большим сожалением покинул наше общество.

Мы попрощались, и Алина проводила его до дверей. Потом она приготовила кофе, и мы свободно, по-домашнему завели разговор, расположившись в маленькой комнате, служившей мне рабочим кабинетом. Алина, поджав ноги, умостилась в кресле, а я в халате сидел на диване, и наслаждался общением с дочерью, не веря своим глазам.

Сначала мы говорили о моей новой жизни, потом коснулись творчества и наконец мы остановились на моем романе. Я был приятно удивлен, когда Алина с легкостью пересказывала главы моего произведения. Это было любопытно, ведь роман еще не вышел в свет, а прочитал его полностью только один человек — Петрович. Я спросил дочку о секрете познания моего романа, а она достала из своей сумочки книгу и протянула ее мне.

— А никакого секрета здесь нет, — заявила она, — там, откуда я пришла, уже давно читают твои произведения.

— А, где же я?

— Тебя нет. Роман твой есть, память о тебе есть, а тебя нет.

Алина встала с кресла и потирая руки, прошлась по комнате.

— Поэтому я и здесь у тебя…

Она присела рядом со мной и стала рассказывать, как она разыскала меня, минуя время и расстояние. Я узнал любопытную историю, как Алина попала в другое измерение. Оказывается, что она, еще будучи подростком, любила путешествовать во сне. Когда и как началось это увлечение, она не помнила. Я тоже такого за не замечал, хотя со мной такое происходило неоднократно.

— Когда нам с мамой сообщили, что ты погиб, — рассказывала Алина, — это нас сильно потрясло. Я не могла плакать, но что-то давило мне душу, не давая вздохнуть полной грудью. Отсутствие твоего тела наводило на меня еще большую тревогу, держа в постоянном напряжении. Вскоре я впала в депрессию и много времени проводила в сонной дреме. Потом подруга меня все-таки вытащила, к какому-то психотерапевту, который открыл для меня новую жизнь. Павла Петровича очень заинтересовали мои сновидения. Вскоре он определил, что мои сны, ничто иное, как астральные путешествия.

Потом он внезапно закончил свою практику и куда-то исчез. Мне стало не хватать его общения, и я все больше стала думать об астрале.

Но как-то он вспомнил обо мне и прислал напутственное сообщение, в котором предупреждал об опасных последствиях моего увлечения. Он призывал меня к осторожности, уходя в астрал.

«Выход в астрал и выход из тела — это одно и тоже.». — Писал он мне. — «Будьте осторожны путешествуя в других измерениях. Вы можете встретить там других людей и потом пересечься с ними в материальном мире, эта встреча может оказаться для вас раковой… А, что касается других слоев создания, то они гораздо выше обычного сновидения».

В конце своего послания он мне по-дружески советовал: «Не увлекайтесь этим опасным занятием. К нему очень быстро привыкаешь и в конечном итоге можно потерять реальный мир. А усидеть на двух стульях еще никому не удавалось.».

Припомнив этот фрагмент из рассказа Алины меня вдруг осенило и я, соскочив с дивана, заходил по периметру комнаты.

— А этот психотерапевт — Павел Петрович, случайно не мой товарищ? Не мой ли это Петрович? — Произнес я и закурил сигарету.

— Именно к нему Алина отвезла тело своего отца. Ему и открылась о чуде моего воскрешения. А он-то бедолага влюбился в нее, еще не осознав кто находился рядом с ним… Интересно все получается, — заявил я и решил, что непременно поговорю с товарищем на эту тему.

Докурив сигарету, я опять сел на диван и взял книгу.

— Значит она ее прочитала там, где меня нет.

Я опять вспомнил глаза дочери и ее признание в любви.

— Бедная девочка, — пожалел я дочь, — она заблудилась в пространстве и теперь ей очень сложно попасть в реальный мир. А ведь Петрович ее предупреждал… Хотя, она ничего не потеряла, а только приобрела. Она побывала в будущем и теперь может избежать многих ошибок в реальной жизни. Но как же ей вернуться назад? Об этом мы не говорили. Она только попросила меня строго не судить эту глупую девушку, так как она скоро станет такой, какой ей должно быть.

— Я — это она, — убеждала меня Алина, — и очень скоро мы будем с ней одним целым. У тебя тоже складывается все хорошо. Ты закончил свой роман и теперь стал обыкновенным земным человеком, как ты того и хотел. Я буду твоей дочкой, а ты отцом, журналистом, который при загадочных обстоятельствах выжил в той страшной аварии…

Я ухмыльнулся своим воспоминаниям и подошел к окну. Дождь уже закончился, а двойная радуга, нарисовала на небе большие цветные ворота. Через проем небесной арки пробивался солнечный свет, он ложился на мокрый асфальт и крыши домов. Умытый осенней прохладой, город блестел многочисленными капельками, примостившимися на ветках деревьев и мокрых проводах. В лужах, в которых отражались облака, плавали желтые листья, украшая осенним золотом акваторию дождевого озера. Где-то далеко еще гремел гром, а у меня за окном вовсю светило солнце, освещая дороги предстоящей жизни.