В поисках мальчика. 2137 год. Книга первая

Александр Гаврилов

Воины и вирусы сократили население земли. Образовалось пять федераций которые предопределяют будущее всей планеты. Договоренность не применять против себя оружия массового поражения флоры и фауны земли. Однако эволюция невозможна без постоянной конфронтации. Малые государства, которые не смогли войти в союз с федерациями стали местом для экспериментов различного оружия и средств его защиты. В одном из таких мест одному из заключенных, под номером 2220, выпадает шанс вернуться в нормальную жизнь

ГЛАВА 2. Домашние клетки с приятными обитателями

Клетки были разными. В одних можно было ходить выпрямившись в полный рост, в других передвигаться только нагнувшись, а то и ползать едва ли не на коленях. В одних мог свободно лежать не один человек, а в других места было так мало, что ноги постоянно свисали сквозь прутья.

Все клетки висели над темной пропастью на стальных балках, закрепленные цепями. Это было страшно, но, поскольку нас здесь было около тысячи, чувство страха притуплялось и со временем стало совсем незаметным. Гораздо больше внимания обращали на себя соседи, и от них-то как раз чаще всего можно было ожидать неприятностей. Ближайших можно было хорошо разглядеть. Периодически их меняли.

Порой здесь появлялись невменяемые, которые раскачивали клетку на общей балке. Были случаи, когда стальные балки не выдерживали, и несколько перекрытий обрушивались, ломая нижние клетки и унося жизни. Наверное, поэтому некоторые клетки отличались от других новыми швами. Надзиратели, чтобы усмирить буйных, пускали по клетке ток, но страдали от напряжения все, кто был на балке, то есть обитатели в среднем десяти клеток. Однажды так досталось и мне. Один псих так упорно выкрикивал непонятные лозунги о конце эры зеленой корпорации, что его долго не могли утихомирить. Вот тогда я, можно сказать, еле выжил. Но страха и боли почти не ощущал: желание умереть всегда казалось выходом. Наверное, здесь все считали, что выход только один: по-другому уйти отсюда было нельзя.

Неудобства иногда доставляли и соседи сверху. Те, кто в клетках выше, могли справить нужду, не дождавшись прогулки. А мыли нас перед сменами, то есть чаще всего раз в три дня. Иногда и вовсе несколько недель не мыли — из-за каких-то проблем с водой, в которые нас не посвящали.

С соседями необходимо было устанавливать контакт несмотря на то, что все мы говорили на разных языках. Не исключено, что нас подсаживали так специально, чтобы мы не понимали друг друга. Может быть, это я говорил на редком языке, а может быть, мне просто постоянно не везло с собеседниками.

Но однажды все изменилось. Попался адекватный сосед, который оказался оптимистом и шутником, к тому же он немного разбирался в анатомии человека.

У него были хорошие тряпки. Привязав прочные стропы из ткани по разные стороны клетки, он сплел из них сетку — и гамак был готов. Я завидовал ему. С тряпками была проблема: достать их было очень сложно. Мы договорились, что тот, кто будет умирать, оставит все другому. Его номер был 2225, мой — 2220. Удивительно! Я не помнил, как оказался здесь; казалось, вся моя жизнь прошла в этой клетке. У него тоже отсутствовали какие-либо воспоминания, но что-то тянуло нас друг к другу. Если номера близкие, то, возможно, у нас есть что-то общее, и вместе мы сможем это вспомнить? Этот 2225-ый как раз и рассказал мне о сооружении, в котором нас держали.

Я думал, что мы висим в огромной яме, но это была не яма. На самом деле мы находились в заброшенном атомном реакторе, а точнее в градирне. Внизу, на поверхности земли, среда была почти не пригодна для жизни, поэтому нас держали здесь. Но еще внизу были какие-то лаборатории, и иногда заключенных, подцепив крючком на трос, спускали в них. Что было с ними дальше — никто не знал. Одни говорили, что там с больными узниками происходят ужасные вещи; другие, как 2225-ый, видели там возможность обретения свободы. Но никто оттуда не возвращался. Вероятно, 2225-ый хотел подговорить меня на побег, но я был не из таких. Мне было здесь уже привычно. Возможно, мы все страдали от того, что находилось внизу, или я не понимаю, как это объяснить. Перед сменами, когда нас собирали в группы, была возможность обсудить все, что происходило здесь. Все боялись спускаться вниз: считалось, что внизу высокий уровень радиации. Хотя снизу шел теплый пар, благодаря которому мы не замерзали зимой, когда стены быстро охлаждались. А вот о том, что за этими бетонными стенами, я ничего не знал.

Порой нам в награду за хорошее поведение или выполненное сложное поручение раздавали наушники и включали музыку. Засыпать с ней, слушать ее всю ночь — было волшебным удовольствием. Тогда мне снились яркие и красивые сны: знакомые мне люди, с которыми мы куда-то шли, высокие сугробы, горы, поезд, на который я все-таки успел, а потом — жаркое солнце и белый песок. И все это сопровождалось музыкой. Я обожал это время, даже когда сны были страшные.

Но как нам внушили такое равнодушие ко всему? Несколько раз я видел, как некоторые молча спрыгивали в пропасть, иногда задевая, сбивая и унося за собой несколько случайных пленников. Всем было на них плевать. Самоубийцу за минуту или две успевали заменить другим заключенным, и вот уже его вызывали на многочасовую смену.

Я не знал, сколько нахожусь здесь. После рабочей смены нас выпускали на прогулку. Раз в полгода переводили в другую клетку. Иногда с новой клеткой везло, иногда нет. Еще важно было следить за руками, чтобы хватка была хорошая. Недостаточно крепко ухватишься — и все. В лучшем случае — ушибы, в худшем — переломы. Проходя по прутьям клеток, иногда по приказу взбираясь наверх или спускаясь вниз по лестнице на стене, можно было случайно сорваться, и спасти тогда могла только ловкость рук: карабин страховочного троса часто не выдерживал. Казалось, что все мы — грустные, грязные и заросшие обезьяны.

Обо мне говорили, что я убийца. Мне показали множество фотографий моих жертв. Я ничего не помнил, но был уверен, что виновен. Их лица были мне смутно знакомы, и смотреть на них было невыносимо. В итоге я смирился со своей судьбой. Я был не нужен обществу за стеной и, что самое главное, не нужен сам себе. Какая у меня могла быть жизнь? Лишь безнадежное существование. Мне сказали, что мои воспоминания стерли специально, чтобы я не сошел с ума и не покончил с собой. Самоубийство — самый большой грех. Про грех мне сказал 2225-ый, когда мы вместе наблюдали за очередным самоубийцей. Тогда я решил: пусть все плывет по течению, не нужно торопить события.

«Живи для себя» — говорила белая надпись на внутренней стене градирни. Сбоку кто-то приписал чем-то темным: «Живи в себе, ведь ты не помнишь». Кто-то говорил, что если не понимаешь, какой это цвет, то это черный. Но это был белый. Белый был приятен моим глазам, я отчетливо выделял его. Как это получилось? Говорили, что надписи на стенах оставляли пленники: одни раскачивали клетку, другие находили возможности для творчества в момент пересменки. Были здесь и очень красивые рисунки детей или природы. Такие яркие, что их было видно в темноте. Но слова «Живи для себя. Живи в себе, ведь ты не помнишь» мне особенно запомнились, и я постоянно произносил их про себя, чтобы успокоиться и уснуть. Кто их нанес, я не знал; возможно, эти надписи были здесь уже очень давно.

Три раза в неделю нас отправляли в рабочий цех. На смену брали сразу из всех клеток, подвешенных к одной балке. Затем смены менялись и работать шли обитатели других балок. Во время работы мы могли увидеть дневной свет, попить воды и поесть. Забрать на двадцатичетырехчасовую смену могли в любое время суток, поэтому шорохи и скрежет металла слышались всегда, но к этому легко было привыкнуть.

В помещениях за стеной градирни располагались производственные цеха, где из различных комплектующих мы собирали какие-то крестообразные детали. Сборка, заправка различными жидкостями, покраска… В другой смене собирали что-то другое, но везде производилась отверточная сборка. Что из этого получалось на выходе — я не знал. Зато знал, что человеческий труд был обесценен автоматизацией, и в клетках нас становилось все больше и больше. Когда удавалось выйти на смену, для любого из нас это была хорошая новость. Все-таки не везде еще роботы справлялись со своими задачами, и стоимость их труда и обслуживания была дороже человеческой. Вот тут без нас никак. На данную сборку требовалось роботов все больше роботов и стоимость их была дороже, чем мы и наш труд. Поэтому мы были здесь.