Зов. Оглядываясь назад

Александр Гусев

Я царапаю истории, события, воспоминания, к которым оказался причастен сам или рассказанным мне непосредственным участником. Это скорее записки памяти в дневник жизни.

Характер

За что не любили друг друга, теща (моя бабушка Вера) и зять (дядя Вася), узнать уже нельзя, давно померли оба в преклонном возрасте.

Но народ догадывался, властная и волевая теща, закаленная судьбой была авторитарна, осталась одна с четырьмя детьми в войну, получив похоронку на мужа, осенью 1941. Не смотря на голод в селе, смогла поднять семью, а младшему было только год, замуж больше не выходила и двум своим дочерям желала мужа такого, чтоб, как за каменной стеной.

Старшая Клавдия, миниатюрная девушка, в 18 лет влюбилась в парня из семьи, с которой мать не хотела знаться.

Получив отказ в благословении матери, тоже проявила характер, сказав, что выйдет тогда замуж за урода Ваську, одноглазого парня с изуродованным взрывом мины лицом и без правой, по локоть руки. Он один выжил из тех 5-ти мальчишек, нашедших противопехотную мину в поле и попытавшихся ее рассмотреть или вынуть сразу после войны.

И действительно, так и сделала. Мать её не ходила в дом непокорной дочери, и не хотела знаться несколько лет, даже когда та родила ребенка не пришла взглянуть на внука.

Но все же сердце не камень, узнав, что молодая семья похоронила девочку, умершую в 2 года от дифтерита, пришла на поминки. Стала помогать дочери, но с зятем, ни в какую не хотела общаться и даже не глядела в его сторону, прозвав его «пистолет», за вечный прищур вытекшего глаза и полусогнутую культяпку руки, направленную на собеседника.

Вскоре родились еще две девочки с интервалом в 5 лет, и тогда теща нет, нет, но стала с зятем разговаривать, чаше не оборачиваясь спиной.

Василий, простой безобидный мужик, любил хорошенько выпить, но и работал одной рукой за двоих, в буквальном смысле.

И косил и вилами орудовал и дрова и скотина, со всем легко справлялся, упирался как — то обрубком руки и все у него получалось.

Без дела не сидел и, не смотря на инвалидность, трудился конюхом на ферме, все дивились его однорукой сноровке. От постоянного физического труда пальцы левой руки были похожи на губы железных кузнечных тисков.

Я помню рукопожатие этого человека, когда твоя ладонь, была зажата словно десятком струбцин.

Сухой треск дерева слышался, когда он сжимал единственный кулачище, огрубевшими пальцами он мог брать угли из костра.

И ростом, и в плечах его бог не обидел, крепкий мужик был.

Но, чтобы теща ему не говорила, он, молча игнорировал, не ругался, нет, а просто усмехался и не обращал внимания, тоже… с характером.

Придя однажды под хорошим хмельком, утром домой, услышал голос тещи, которая ругала и кляла его на, чем свет стоит, из погреба в подполье дома. Крышка-дверцы была открыта, видимо она набирала картошку, и думала, что никто ее не слышит.

— Писталет триклятый! Все яшшыки кривые, сколочены уродливо, как и он сам, ну не могешь ты красиво сделать, попроси людёв справных, с руками и глазами, чаво портить доски — то! Чертяка безрукий…, — и так несмолкаемо неслось из ямы в полу.

Василий, видя, что никого нет дома, дети в школе, жена до вечера на ферме, а тещин борщ, который та собиралась приготовить на обед, ему все равно поперек горла, крышку захлопнул и огромными гвоздями заколотил доски намертво. Слушать крики и вопли не стал, а ушел на работу и до позднего вечера не возвратился домой.

А когда пришел, шум и ругань в избе, слышимая с улицы сразу стихла, жена заплаканная беспомощно пыталась топором оторвать гвозди, но разве для того их Василий прибивал, не тут-то было. Ругать его не стала, а ласково попросила:

— Вась! Выпусти маму! Ведь чай с утра, как там сидит!

Знал бы Василий, получше тещу, не стал бы так гвозди крепко прибивать.

Не прошло и полгода, как он просил у нее прощения и обещал даже бросить пить и слушаться ее как мать родную.

И вот как было дело: пересох у него во дворе колодец, просить помочь никого не стал, спустился сам и давай черпать ил и грязь, пока до ледяных ключей не добрался. Землю на веревке жене подавал, та вытягивала. Уже и вылезать бы пора, вода бодро прибывать стала, как вдруг услышал голос тещи:

— Писталет, эй, ты тама ишшо живой? — Ну, чаво?!

— Лови вяревку, она табе боле не понадобится, — кинула обратный конец ему, лишив тем самым возможности выбраться.

— А таперча смотри черт одноглазый, сюды!

— Ну чаво вы тама?! Озвярели что ля, у меня сердце от холода чичас встаня!

В проеме неба, закрывая его чуть ли не на половину, возникла черная зловещая тень.

— А енто ешо, чаво и к чаму?

— А енто каминь Вася, мельничный, от жернавов и ща он на тебе падлюку полятить, давно я от тебя змея избавиться хачу…

Надо ли дальше унижать рассказом взрослого мужика, который зная тещу и её нрав, клялся и божился до тех пор, пока рыдать не стал в голос…

Синего, трясущегося от ледяной, колодезной воды его даже не сразу смогли и вытянуть, настолько он там, в колодце, ослаб от холода…

Растирали и вливали в него самогон, не одну бутылку извели…

Семья и правду у них была образцовая, многие их ставили в пример, а кое-кто даже и завидовал.

И жили они, что называется долго и счастливо! Моя бабушка (его теща) умерла в 88 году, д. Василий пережил её ровно на десять лет, а спустя два года и жена Клавдия ушла из жизни. Моим двоюродным сестрам, их дочерям, давно минуло за 60. Вот такая вот Донская история разыгралась в моей деревне много лет назад…

Простите за слова родной речи, хотел передать истинный звук, наречий, который до сих пор слышно в моем степном краю, между Доном и Волгой.