«То, что мы зовем душой…» Избранные стихотворения

Александр Кушнер

«Кушнер – один из лучших лирических поэтов XX века, и его имени суждено стоять в ряду имен, дорогих сердцу всякого, чей родной язык русский», – писал Иосиф Бродский. «Поэт жизни во всех ее проявлениях», в своем творчестве он следует традициям «гармонической школы» и акмеизма с его «прекрасной ясностью», вниманием к деталям, оттенкам, мелочам, из которых складывается волнующая полнота человеческой жизни, ее хрупкая, мимолетная красота. Стихи Александра Кушнера отмечены многими литературными премиями, были переведены на другие языки и положены на музыку. В книге представлены избранные произведения, написанные в разные годы жизни и тщательно отобранные автором для этого издания.

Прямая речь

1975

Два голоса

«Увези меня в Тулу, Туву,

Симферополь, Великие Луки.

Увези меня, там оживу,

Там меж нами не будет разлуки.

Увези меня в Нижний Тагил,

Где не надо встречаться украдкой.

Сколько горя ты мне причинил,

Сколько горького счастья с оглядкой!»

«Я не знаю, откуда диктант

Нам диктует судьба без просвета,

Но классический есть вариант

Этой формулы старой — край света.

Он везде, на диване любом,

На бездарной бульварной скамейке,

Где сидим мы с тобою вдвоем,

Ухватившись руками за рейки».

«Увези меня в Лугу, во Мгу,

В карту пальцами ткнем наудачу.

Увези. Больше так не могу:

Видишь, губы кусаю и плачу». —

«Что ж, бежим на край света, на край

Этой радости, терпкой и горькой.

Говорю же тебе, выбирай,

Выбирай меж Фонтанкой и Мойкой».

«Быть нелюбимым! боже мой!..»

Быть нелюбимым! боже мой!

Какое счастье быть несчастным!

Идти под дождиком домой

С лицом потерянным и красным.

Какая мука, благодать

Сидеть с закушенной губою,

Раз десять на день умирать

И говорить с самим собою.

Какая жизнь — сходить с ума!

Как тень, по комнате шататься!

Какое счастье — ждать письма

По месяцам — и не дождаться.

Кто нам сказал, что мир у ног

Лежит в слезах, на всё согласен?

Он равнодушен и жесток.

Зато воистину прекрасен.

Что с горем делать мне моим?

Спи, с головой в ночи укройся.

Когда б я не был счастлив им,

Я б разлюбил тебя, не бойся!

«Показалось, что горе прошло…»

Показалось, что горе прошло

И узлы развязались тугие.

Как-то больше воды утекло

В этот год, чем в другие.

Столько дел надо было кончать,

И погода с утра моросила.

Так что стал я тебя забывать,

Как сама ты просила.

Дождик шел и смывал, и смывал

Безнадежные те отношенья.

Раньше в памяти этот провал

Называли: забвенье.

Лишь бы кончилось, лишь бы не жгло,

Как бы ни называлось.

Показалось, что горе прошло.

Не прошло. Показалось.

«Возьми меня, из этих комнат вынь…»

Возьми меня, из этих комнат вынь,

Сдунь с площадей, из-под дворовых арок,

Засунь меня куда-нибудь, задвинь,

Возьми назад бесценный свой подарок!

Смахни совсем. Впиши меня в графу

Своих расходов в щедром мире этом.

Я — чокнутый, как рюмочка в шкафу

Надтреснутая. Но и ты — с приветом!

«Прощай, любовь!..»

Прощай, любовь!

Прощай, любовь, была ты мукой.

Платочек белый приготовь

Перед разлукой

И выутюжь, и скомкай вновь.

Какой пример,

Какой пример для подражанья

Мы выберем, какой размер?

Я помню чудное желанье

И пыль гостиничных портьер.

Не помню, жаль.

Не помню, — жаль, оса, впивайся.

Придумать точную деталь

И, приукрася,

Надсаду выдать за печаль?

Сорваться в крик?

Сорваться в крик, в тоске забиться?

Я не привык.

И муза громких слов стыдится.

В окне какой-то писк возник.

Кричит птенец.

Кричит птенец, сломавший шею.

За образец

Прощание по Хемингуэю

Избрать? Простились — и конец?

Он в свитерке,

Он в свитерке по всем квартирам

Висел, с подтекстом в кулаке.

Теперь уже другим кумиром

Сменен, с Лолитой в драмкружке.

Из всех услад,

Из всех услад одну на свете

Г. Г. ценил, раскрыв халат.

Над ним стареющие дети,

Как злые гении, парят.

Прощай, старушка. Этот тон,

Мне этот тон полупристойный

Претит. Ты знаешь, был ли он

Мне свойствен или жест крамольный.

Я был влюблен.

Твоей руки,

Твоей руки рукой коснуться

Казалось счастьем, вопреки

Всем сексуальным революциям.

Прощай. Мы станем старики.

У нас в стране,

У нас в стране при всех обидах

То хорошо, что ветвь в окне,

И вздох, и выдох,

И боль, и просто жизнь — в цене.

А нам с тобой,

А нам с тобой вдвоем дышалось

Вольней, и общею судьбой

Вся эта даль и ширь казалась —

Не только чай и час ночной.

Отныне — врозь.

Припоминаю шаг твой встречный

И хвостик заячий волос.

На волос был от жизни вечной,

Но — сорвалось!

Когда уснем,

Когда уснем смертельным, мертвым,

Без воскрешений, общим сном,

Кем станем мы? Рисунком стертым.

Судьба, других рисуй на нем.

Поэты тем

И тяжелы, что всенародно

Касаются сердечных тем.

Молчу. Мне стыдно. Ты свободна.

На радость всем.

«Любовь свободна. Мир чаруя,

Она законов всех сильней».

Певица толстая, ликуя,

Покрыта пудрой, как статуя.

И ты — за ней?

Пускай орет на всю округу.

Считаться — грех.

Помашем издали друг другу.

Ты и сейчас, отдернув руку,

Прекрасней всех!

В кафе

В переполненном, глухо гудящем кафе

Я затерян, как цифра в четвертой графе,

И обманут вином тепловатым.

И сосед мой брезглив и едой утомлен,

Мельхиоровым перстнем любуется он

На мизинце своем волосатом.

Предзакатное небо висит за окном

Пропускающим воду сырым полотном,

Луч, прорвавшись, крадется к соседу,

Его перстень горит самоварным огнем.

«Может, девочек, — он говорит, — позовем?»

И скучает: «Хорошеньких нету».

Через миг погружается вновь в полутьму.

Он молчит, так как я не ответил ему.

Он сердит: рассчитаться бы, что ли?

Не торопится к столику официант,

Поправляет у зеркала узенький бант.

Я на перстень гляжу поневоле.

Он волшебный! Хозяин не знает о том.

Повернуть бы на пальце его под столом —

И пожалуйста, синее море!

И коралловый риф, что вскипал у Моне

На приехавшем к нам погостить полотне,

В фиолетово-белом уборе.

Повернуть бы еще раз — и в Ялте зимой

Оказаться, чтоб угольщик с черной каймой

Шел к причалу, как в траурном крепе.

Снова луч родничком замерцал и забил,

Этот перстень… На рынке его он купил

Иль работает сам в ширпотребе?

А как в третий бы раз, не дыша, повернуть

Этот перстень — но страшно сказать что-нибудь:

Всё не то или кажется — мало!

То ли рыжего друга в дверях увидать?

То ли этого типа отсюда убрать?

То ли юность вернуть для начала?

«В тот год я жил дурными новостями…»

В тот год я жил дурными новостями,

Бедой своей, и болью, и виною.

Сухими, воспаленными глазами

Смотрел на мир, мерцавший предо мною.

И мальчик не заслуживал вниманья,

И дачный пес, позевывавший нервно.

Трагическое миросозерцанье

Тем плохо, что оно высокомерно.

«Исследовав, как Критский лабиринт…»

Исследовав, как Критский лабиринт,

Все закоулки мрачности, на свет

Я выхожу, разматывая бинт.

Вопросов нет.

Подсохла рана.

И слезы высохли, и в мире — та же сушь.

И жизнь мне кажется, когда встаю с дивана,

Улиткой с рожками, и вытекшей к тому ж.

От Минотавра

Осталась лужица, точнее, тень одна.

И жизнь мне кажется отложенной на завтра,

На послезавтра, на другие времена.

Она понадобится там, потом, кому-то,

И снова кто-нибудь, разбуженный листвой,

Усмотрит чудо

В том, что пружинкою свернулось заводной.

Как в погремушке, в раковине слуха

Обида ссохшаяся дням теряет счет.

Пусть смерть-старуха

Ее оттуда с треском извлечет.

Звонит мне под вечер приятель, дуя в трубку.

Плохая слышимость. Все время рвется нить.

«Читать наскучило. И к бабам лезть под юбку.

Как дальше жить?»

О жизнь, наполненная смыслом и любовью,

Хлынь в эту паузу, блесни еще хоть раз

Страной ли, музою, припавшей к изголовью,

Постой у глаз

Водою в шлюзе,

Все прибывающей, с буксиром на груди.

Высоким уровнем. Системою иллюзий.

Еще какой-нибудь миражик заведи.