Ультрафен

Александр Леонидович Миронов, 2000

Роман многопланов. 1 – Детективная сторона событий. 2 – элемент фантастики, существование прибора, с помощью которого устанавливаются преступники и их жертвы. 3 – любовная и 4 – Политическая, эпоха “Застоя”, моральное внутрипартийное разложение на уровне провинциального большого города. И информация к размышлению: не с этого ли начинался распад самого большого и могущественного государства – СССР?

Майск.

1

Утро, начало рабочего дня. В кабинете начальника следственного отдела уголовного розыска майора Прокудина заканчивается короткое совещание сотрудников. Прокудин прохаживается вдоль окна, по его поведению чувствуется, что он доволен работой подчиненных.

За окном солнечно, тепло. Сквозь открытую фрамугу слышны редкие голоса милиционеров линейного отделения, шум подъезжающих и отъезжающих автомашин — дежурных ПМГ, лай служебных собак со двора капезе, птичий гомон на деревьях, стоящих напротив за подъездной площадкой.

— Хорошо, я больше вас не задерживаю. У кого какие вопросы, валяй, — говорит майор в заключении.

Феоктистов, Михалев, Анонычев и Юрочкин поднимаются, придвигают за собой стулья к столу и направляются к выходу.

— Толя, ты ещё на минутку задержись, — говорит Прокудин.

Феоктистов вернулся и встал за стулом, где только что сидел.

— Сядь, — махнул рукой майор на стул. — Вот что, Толя, прокуратура жалуется на тебя.

— За что? — удивился Анатолий.

— Да, говорят, суешь нос в чужие дела. Это по медвытрезвителю.

— Ну, это напрасно, — усмехнулся Феоктистов.

— Учти, Анатолий, нам нет никакого резона с прокуратурой вступать в конфликт. Этого еще не хватало! Хотят сами дело крутить? — отдай. Им и карты в руки. С нас одной головной болью меньше. Согласен? — Феоктистов кивнул, но с сомнением пожал плечом. — Ну, вот и договорились. Занимайся этим… э-э… склочником. Как его там? — Побитый или Ошпаренный?

— Шпарёв.

— Вот-вот. Шпарёвым.

— Кто вам сказал, что Шпарёв склочник?

— Да я тут поговорил с его руководством. Не очень-то о нем большого мнения.

— На мнение полагаться — это ещё не основание для правового заключения. Ещё смотря, кто его выражает? Кто, если не секрет?

— Да какой тут может быть секрет? Блатштейн. Вчера мы с ним встречались.

— Хм, понятно…

— Что усмехаешься? Уж кто-кто, а он-то своих людей знает.

Прокудин, почувствовав иронию капитана, устремил на него взгляд, пытаясь уловить его недоговоренность. Но допытываться не стал.

— А по медвытрезвителю дело отдай прокуратуре. Пусть сами с ним парятся. А со Шпарёвым крути, как тебе захочется.

— Прости, Евгений Моисеич, но по медвытрезвителю дело почти закончено и отдавать готовое дело…

— Ты, Анатолий, делай то, что тебе говорят: отдай!

— А как же наши обязательства, процент раскрываемости?

Прокудин теперь более продолжительно и пристальнее посмотрел на подчиненного, но не в глаза, а в переносицу. Дважды причмокнул уголком губ.

— Анатолий Максимович, чтоб вам было понятно, разъясняю по третьему разу: с прокуратурой надо идти на компромисс. Или жертвовать делом, или она будет сидеть у нас на шее по каждому пустяку. Это же понятно и без переводчика. Поэтому давай жертвовать одним делом, чтоб потом нам не пожертвовать кем-нибудь из нас. Понял?

— Ах, даже так?

— Да, даже так. Не вступай с прокуратурой в конфликт. Это приказ!

— Ну что ж… раз приказ, отдам.

— Когда?

— Сегодня вечером или завтра утром. А кому?

— Следователю Мáлиной.

— Хорошо. Я с ней сам сейчас свяжусь.

Прокудин одобрительно кивнул.

— Могу идти?

— Нет, погоди. — Прокудин побарабанил пальцами по столу. Вначале нахмурил брови, деловито сосредоточился, поведя взгляд на телефоны. Потом, почмокав уголком губ, сказал: — Всё хочу с тобой поговорить о Михалёве, — и, не поворачивая головы, косо посмотрел на заместителя.

— Да? — удивился Анатолий. — И что вас в нём привлекло?

— Жалуются на него.

— Кто?

— Люди, — неопределенно пожал майор плечами. — Задержанные. Как он с ними себя ведёт? Хамит, кричит. Это что, Бериевские времена?

— Насколько мне известно, при нём много не кричали. При нём больше били и приводили экзекуционные мероприятия.

— Вначале тоже кричали.

— Но от крика до рук, есть моральный порог. У Миши он высок, и переступать его он никогда не будет. А то, что кричит…

— А то, что кричит?

— Ну, каждый по-своему выражает свои эмоции. И у него эта дурь напускная.

— Так, похоже, ты его действия одобряешь?

Феоктистов рассмеялся.

— Действия — да, матершинину — нет.

— Так вот, Феоктистов, с пережитками прошлого кончаем. Я этого не потерплю, — Прокудин хлопнул ладонь по столу.

— Я тоже не терплю. Но, у каждого свой метод работы.

— За этот метод он может выскочить из органов.

— Да? Уже? — Феоктистов криво усмехнулся. — Не рановато ли товарищ майор вы такими кадрами начали разбрасываться? Потерпите…

Зазвонил телефон. Прокудин снял трубку и стал слушать.

— В каком районе? У ОКБА… Так, понятно. — Он положил трубку и обратился к капитану: — Толя, узнай в дежурке, есть ли машина, и выезжай в Байкальск, к ОКБА. Там уже из первого отделения люди.

— Что там?

— Мокруха. В канализационном колодце труп. Впрочем, я сам в дежурку позвоню. — Стал набирать номер телефона. — Слушай, Силантич, это Прокудин. Найди срочно машину… Да какая подвернется. Срочно нужна! К тебе сейчас Феоктистов спуститься. Отправь его. — Бросил трубку и махнул на дверь. — Давай, Анатолий, дуй.

Феоктистов заглянул в кабинет к следователям.

— Миша, слетай в ЖЭК, там должны были подготовить справку по вчерашнему отключению горячей воды в вытряхвителе. И так поговори с местным населением. В тот же"хозяйственный магазин"загляни.

— Есть, ваше сиятельство!

— Андрюша, Сережа, съездите с ним, помогите. Походите по округе, поговорите с населением. А я не подъём. Возле ОКБА кого-то завалил.

— Хорошо.

2

ПМГ, напрягая свои старческие силёнки, шла по городу. Шофёр время от времени включал сирену. У поста ГАИ в двенадцатом микрорайоне машина свернула направо от Ленинградского проспекта и пошла по улицам 13,12,8,7,6-микрорайнов и въехала в деревянный массив поселка Байкальск. Перескочив трамвайную линию “Сангородок — НПЗ”, попетляв по узким улочкам, за кинотеатром “Октябрь” ПМГ выехала на асфальтовую улицу, ведущую к высокому зданию ОКБА, огороженному белой железобетонной оградой. В конце улицы стояли три машины: криминалистов из прокуратуры, из первого отделения милиции и"скорой помощи".

Феоктистова встретил капитан, дежурный первого отделения.

— Привет, Гоша. Еще не сменился? — поздоровался Анатолий и пожал протянутую руку.

— Привет, Толя. Не успел, — ответил капитан.

— Что тут?

— С полчаса назад позвонили, вот… — кивнул Гоша на колодец.

— Кто звонил, не представился?

— Сантехники из ОКБА.

Подошли к колодцу. Колодец был неглубок и обложен кирпичом, сухой внутри. На дне его лежало бесформенное тело, над которым стоял фотограф из фотолаборатории, делал съёмку. Потом, когда он вылез, спустился сержант по скобам, вмонтированным в стены колодца, и стал обвязывать тело веревкой. Сверху два милиционера и водитель, который привёз Феоктистова, стали вытаскивать труп наружу. К ним на помощь подошли капитан и Феоктистов.

Тело уложили на траву возле люка, и над ним склонилась врач. Анатолий, присматриваясь к трупу, старался разглядеть лицо убитого. Оно было посиневшим, изуродованным. Один глаз наполовину выкатился из глазницы.

— Убит, похоже, два-три дня назад, — докладывала врач. — Убит ударом по затылку и множественными ударами по лицу чем-то тупым, твердым, возможно, палкой.

“За что же его так? — подумал Анатолий. — И на Шпарёва не похож как будто”. Перед глазами предстало заплаканное личико Ани, и у него от жалости к ней защемило в груди.

Анатолий достал из нагрудного кармана рубашки фотографию.

— Гоша, ну-ка нá, посмотри. Похож, нет? — подал фото капитану.

Гоша долго присматривался то к фотографии, то к трупу. Пожал плечами и вернул фото.

— Сейчас его и мать родная не узнает. Какие-нибудь приметы есть?

— Нет.

Фотограф сделал несколько снимков трупа на земле, после чего сержант стал производить осмотр одежды. Документов не было. В карманах костюма и брюк извлек начатую, но сильно измятую, пачку папирос и немного мелких денег.

Феоктистов спросил у доктора:

— Вы куда его, в сангородок?

— Да, городской морг еще закрыт, — ответила та и обратилась к милиционерам: — Принесите носилки.

Сержанты уложили труп на принесенные ими носилки и отнесли в “скорую”.

Колодец находился почти на перекрестке двух улиц, но ближе к одноэтажному бревенчатому дому, вокруг которого в буйной зелени стояли кусты черемухи, калины, малины и крапивы. Полынь и крапива выходили за палисадник и в них копошились куры. Место получалось затененное, глухое. За домом в метрах тридцати проходила трамвайная линия, идущая на НПЗ, дальше, за ней, пустырь и скотобойня.

Оглядывая местность, Феоктистов пытался представить, что же здесь произошло, и почему труп оказался в колодце? То, что в колодце, понятно — концы в него и шито-крыто. А что до этого?..

Он стал прохаживаться вблизи дома, кустов, травы, присматриваться к рельефу земли, к возможным на ней следам преступления. Хотя за трое суток те же куры их давно уже загребли. Куры паслись тут же, деловито высматривая в траве следы своих жертв.

Криминалисты и ПМГ с дежурными милиционерами уехали, зеваки стали расходиться. Феоктистов направился к людям.

— Одну минуточку, товарищи! — поспешил он к небольшой группе, направляющейся к дому, от которого он шёл. — Скажите, кто из вас проживает здесь?..

Опрос жителей ничего не прояснил, лишь один из них сказал, что где-то в полночь, слышал лай собаки.

"С собаки свидетельские показания брать не будем", — усмехнулся он.

Поблагодарив за участие, Анатолий прошёл к своей машине.

— В прокуратуру, Коля, — сказал он водителю.

Кто бы это мог быть? По костюму если судить, то… Но Юрий Максимович пропал полмесяца назад, а тут — три дня. Хотя, убить могли и сейчас. Тогда где он был? У кого?.. У кого и кто?..

3

Проехав по проспекту Карла Маркса, свернули на улицу Горького и остановились у прокуратуры.

— Коля, я ненадолго. Тут же поедим дальше, — сказал Феоктистов, выходя из машины.

— Силантич просил не задерживаться, — напомнил водитель.

Быстрым шагом Анатолий вбежал по ступенькам входа в здание и скрылся за высокими дверями. Мягкие дорожки встречали посетителя, начиная от дверей вестибюля, и расходились по коридорам направо и налево. Внутренняя отделка помещения была сработана под дерево из щитов ДСП, и люстры придавали торжественность и респектабельность помещению. Важность разместившихся под одной крышей учреждений: суда и прокуратуры.

Кабинет следователя прокуратуры шире и просторнее, чем у следователей уголовного розыска. В нём было всего два стола — следователя и секретаря, который пустовал по причине беременности последней, о чем Феоктистов знал.

В стену встроен шкаф для одежды. В простенке между окон полированный шкаф с юридической беллетристикой, внизу за закрытыми дверцами — чайная посуда, сладости и кое-какая женская принадлежность. У стола следователя невысокий сейф, как и у них в кабинете, только не облупленный и не оцарапанный.

И еще была одна отличительная особенность, подчеркивающая принадлежность помещения женщинам — цветы. До такого не всякий мужчина дойдет, пусть даже их четверо на маленькой территории.

За столом сидела следователь Мáлина, молодая женщина, лет тридцати. Симпатичная, даже красивая, но статус учреждения и внутренняя дисциплина, отразились на ее внешности, и не только на форме одежды, но и на лице — оно было непроницаемым, казалось холодным, что заставляло не только посетителей, но и друзей, держать с ней дистанцию.

Она была в костюме, под ним белая блузка с отложным воротничком и на бархатной коже лежал маленький золотой медальон в виде сердечка, уголком направленный на впадинку груди.

На стульях у стены сидели работники медвытрезвителя: старший лейтенант Бахашкин, сержант Галимханов и медработник Глотко. При появлении Феоктистова троица переглянулась и на их лицах появилась растерянность.

— Здравствуйте! — поздоровался сразу со всеми Анатолий и обратился к Мáлиной: — Светлана Ивановна, мне срочно надо с вами переговорить. Дело безотлагательное.

— Здравствуйте, Анатолий Максимович! — ответила Мáлина и кивком головы сделала присутствующим знак: выйдите, — и те, гуськом друг за другом, по старшинству, направились за двери.

— Что у тебя, Толик? — спросила она с некоторой живостью, черные глаза её несколько потеплели. Пальцы длинные с розовым маникюром закрутили карандаш, она постоянно в руках что-нибудь держала. Поведя головой из стороны в сторону, она закинула за плечи густые вьющиеся волосы.

Феоктистов, приставив к противоположной стороне её стола стул, сел.

— Слушай, Свет, что происходит? — навалился он на стол, положив на него руки, как школьник на парту.

— А что происходит? — не поняла она.

— Ты, почему у меня дело забираешь этих?.. — кивнул на двери.

Мáлина усмехнулась.

— Ну, а зачем его разрывать?

— Ты понимаешь, что там не только должностное преступление, но и уголовное?

Светлана наклонила голову и пристально стала смотреть на пальцы, на предмет, которым они играли.

— Толя, я всё понимаю. И кое-что, похоже, более твоего. — ("Ой ли!") — Поэтому прошу тебя, предоставь это дело прокуратуре. По секрету: им заинтересовались… — показала глазами на потолок, дескать, высшие инстанции. — Оно выходит из ряда проходных. Ты понял меня?

Феоктистов посмотрел на её пальцы, потянулся к ним и вытянул из них карандаш. Тоже закрутил им.

— Хорошо, Светик, — согласился он. — Я тебе передам его готовеньким, испеченным, пальчики оближешь. Но, только дай мне время до завтра, хотя бы до утра.

— Тебя в нём что-то заинтересовало?

— Да. Убийца.

Мáлина вскинула на него удивленный взгляд и отобрала карандаш.

— Поиграл и будет. Что, конкретный?

— Конкретный.

— И кто?

— Галим.

Мáлина недоверчиво хмыкнула.

— Он что, сам признался?

— Вот этого я и хочу добиться от него. Ибо у меня есть в том твердая уверенность.

— А Мизинцев тогда кто?

— Такой же соучастник преступления, как Бахашкин и Глотко.

— Ты что же, хочешь новый следственный эксперимент привести и поймать Галимханова за руку на вентиле?

— Разумеется, хотелось бы. Но я его поймаю на другом. Кстати, какие тебе дал показания бедолага Мизинцев по поводу своих травм?

— Я с ним пока не занималась. Он в больнице. Но вот по показаниям его колег: запнулся о кушетку, упал на пол, на кафель…

–…и бился головой об него до посинения и ссадин. И ты веришь этой галиматье, Света?

— Да это разве главное?

— А ты считаешь: избиение подчиненного, с нанесением ему тяжких телесных повреждений — это не главное?

— Откуда ты знаешь?

— Первое — глянь на кулаки Шалыча. Второе — собственное признание потерпевшего, и третье — заключение травматолога.

— У тебя что, есть письменное показание Мизинцева?

— Письменного нет. Но он мне рассказал, что произошло в их вытряхвителе, как в народе говорят.

— А-а, Толя, — отмахнулась она, — они сейчас как дети, один на другого валят.

— И завалят. Втроем одного — завалят. Исковеркают жизнь пацану.

Мáлина посерьёзнела, карандаш в руке стал торчком.

— Успокойся, Толик. Никто никому не позволит коверкать жизнь. Каждый получит то, что заслуживает. — При этом пристукивая по столу торцом карандаша, как бы расставив точки. ("Какая самонадеянность!") А твоя работа этому только поспособствует. И прими мою искреннюю благодарность за помощь.

— Светлана Иван-на, так вы мне даете время?

— Ну, хорошо, — она улыбнулась. — До утра. Цени мое к тебе расположение.

— Спасибо, Светик! И ещё. Об этом им, — кивнул Анатолий на двери, — ни слова. Пусть знают, что их крутят с обеих сторон и понервничают. Договорились?

Феоктистов положил свою широкую руку на её изящные пальчики. В ответ Мáлина едва заметно кивнула, не поднимая глаз.

— Ну, вот и ладушки.

Феоктистов благодарно пожал ей руки и поднялся.

— Так до завтра, Светлана Ивановна?

— До завтра, Анатолий Максимович!

Она с той же шуткой отвечает ему, которая прослушивалась в его голосе. Но в её голосе едва заметно прозвучали нотки не то разочарования, не то сожаления об их короткой деловой встрече.

В коридоре на жёстком деревянном диване, лавке со спинкой, сидели Бахашкин, Галимханов и Глотко, о чём-то негромко переговаривались. На стук двери обернулись — из кабинета вышел Феоктистов.

Анатолий обвел троицу насмешливым взглядом и остановил его на Галимханове.

— Ну что вы, гули, приуныли, клювики повесили?

Но шутка его осталась без ответа.

— В общем, так, убивцы, — посмотрел на часы на руке, — сейчас девять. Через час-полтора, то есть к половине одиннадцатого я жду вас у себя в управлении. Поняли?

Бахашкин и Глотко заерзали, Галимханов пренебрежительно хмыкнул. Феоктистова это задело.

— А тебя, Галим, я приглашаю в первую очередь.

Промелькнула та же ухмылочка.

— Ну, вот и договорились.

Анатолий поспешил по коридору к лестничному маршу, и троица взглядами провожала его до сворота.

— Сашька, ты пошто с ним так, а? Поговорить с ним надо, по-дружески, ага. А ты, ишь как зыркаш, — недовольно проговорил Шалыч.

— Поговорим… Придёт время, поговорим, попожжа…

— Ну, смотри. Будет те потом попожжа.

Чувствовалось, что Галимханов не терял в себе уверенности, которая больше походила на бесшабашность.

4

Феоктистов сбежал со ступенек крыльца и открыл дверцу ПМГ.

— Вперед, Коля! В сангородок.

Машина прошла по улице Горького, затем свернула на Мира. Проехав минут пять, пересекла Восточную улицу и нырнула в проулок между приземистыми одноэтажными коттеджами поселка Северный и из него вывернула на площадку перед сангородком. Перескочив трамвайную линию, остановилась на площадке у поликлиники среди легковых автомобилей.

— Жди, Коля, я скоро.

— Толя, Толя, — водитель постучал ногтем по стеклышку часов на руке.

Феоктистов согласно кивнул: понимаю, — и захлопнул дверцу. Направился к металлической калитке. Поднырнул под верхнюю грань и пошёл по тропинке зеленого газон к приёмному отделению.

Анатолий был раздражен, шагал быстро. Его разбирало недоумение: ну почему прокуратура? У них что, больше заняться нечем? А перед глазами стояла ухмылочка Галимханова. Уж больно что-то Галимка смел, самоуверен. Ну, ладно, посмотрим. Посмотрим в одиннадцать часов, как он будет изворачиваться? Давим на психику!..

Бердюгин встретил Анатолия радушно.

— А, Анатолий Максимович! — подался он на встречу.

— Здравствуйте, Игорь Васильевич! — пожал доктору руку.

— Пришли продолжить сеанс с обваренным?

— Не только…

— Что же еще? Да вы присаживайтесь.

Феоктистов подсел к столу.

— Игорь Васильевич, у меня сложность возникла.

— Какая же?

— Служебного характера… У меня забирают дело по медвытрезвителю и передают прокуратуре.

— Отчего же? — забеспокоился Бердюгин.

— Тут, похоже, — это мое сугубо личное, интуитивное предчувствие, — этим делом кто-то заинтересовался лично, или подключены заинтересованные лица с чьей-то стороны… Скажем, со стороны подозреваемых. Мне же осталось последнее — допросить Галимханова. Сегодня я запланировал с ним и прочими, провести последнюю беседу, допрос, если хотите. Но, как факт, официального следственного заключения по этому делу я дать не смогу. Вернее, могу, и будет, но не подтвержденное судебным постановлением. Дело будет инициировано прокуратурой. Конечно, копии судебного решения я получу, через ту же Мáлину. Но как мы сможем потом это увязать с ультрафеном?

Бердюгин в задумчивости поджал губы и пальцем почесал переносицу.

— Но… — Феоктистов сделал паузу, как бы призывая доктора к вниманию. — Мне думается, Игорь Васильевич, не все потеряно.

— То есть?

— У меня есть предложение. Только не спешите опротестовывать, выслушайте. Я предлагаю подключить к нашему эксперименту Мáлину? Я ей передаю дело.

Игорь Васильевич нахмурился.

— Ну… Полагаю, преждевременно.

— Ладно, подумайте. А сейчас продолжим эксперимент.

— Хорошо, — сказал Бердюгин и поднялся.

В холодильнике Феоктистов навёл прибор вначале на обваренного. Над ним было серебристое облако. Но слабее. Из груди, из “сердца”, оно чадило, словно дымок из остывающей головешки. Наконец и он источился. В холодильнике послышался тихий звук, напоминающий стон.

Феоктистов на мгновение обернулся, словно отыскивая источник этого звука. Бердюгин кивнул, показывая взглядом наверх: смотри туда.

Анатолий поднял ультрафен и нашёл шар, напоминающий голову в оранжевой кудели. Эта голова, с интервалами в несколько секунд, поднималась к потолку, и остановилась в углу на стыке между стеной и потолком. Во взгляде, вполне уловимом, сожаление, похоже, по всему земному и грусть.

Зачарованный, Анатолий следил за ней и тихо шептал:

— Да-а, Игорь Васильевич, удивительно!..

— Теперь вы верите в существование душ? — спросил тихо Бердюгин.

— После такого!..

Феоктистов направил ультрафен на труп из Байкальска, над ним ничего не было.

— А этот уже без души?

— Да, душа его, наверное, уже переселилась в какое-нибудь насекомое или растение. А может и в нового человека. Он умер более трех суток назад.

— Игорь Васильевич, я разыскиваю одного человека, — Анатолий достал из записной книжки фотографию, и подал её Бердюгину. — Посмотрите, может, вы опознаете?

Игорь Васильевич принял фото и подошёл ближе к покойному. Всматриваясь, отрицательно покрутил головой.

— Трудно по такому обезображенному лицу узнать кого-либо. Может по особым приметам? У вас они есть?

— Нет. Но я могу сейчас привезти жену того, чья фотография.

— Да, пожалуй, так и придётся сделать.

— В таком случае, я побежал. Мне машину дали ненадолго. Прямо беда. Мы как пасынки. В прокуратуре чуть ли не у каждого прокурора, следователя машина, а тут? ПМГ взял на время, и то торопят вернуть.

Феоктистов, ворча на свою нелегкую судьбу, то есть на службу, с её неорганизованностью, помогал Бердюгину разбирать ультрафен.

5

Анатолий спешным шагом подошёл к ПМГ и, открыв дверцу, сказал:

— Коля, срочно на комбинат. Человека на опознание доставить надо.

— Толя, с отделения дежурный матюгами кроет, машина нужна, — ответил водитель.

— Вот чёрт! — Феоктистов снял трубку с переговорного устройства. — Силантич, это Феоктистов.

— Слушай, граф, имей совесть хотя бы ради приличия. А то соберу собрание и графский титул с тебя состругаю. Верни машину!

Феоктистов улыбнулся на его шутку, но загорячился.

— Силантич, дорогой, минут через двадцать-тридцать, а? Срочно нужно человека на опознание доставить в морг. Привезём, и сразу домой. Потерпите?

— Вот навязались вы на нашу голову. Не могу! Срочно надо вести задержанного на суд из предвариловки. Опознание твоё подождёт, мёртвым спешить некуда.

— Но, Силантич, позаимствуй у других отделений.

— Нету. Всех обзвонил. Давай так договоримся. Завтра, я тоже буду служить, долг отрабатывать сменщику. Задолжал тут по делам семейным. Так вот, я тебе машину зафрахтую на полдня. Катайся, развлекайся, а сегодня не могу. Через пятнадцать минут я урку должен доставить в суд. Все!

— Эх!.. — Анатолий с досады выругался.

— И не смейте эфир засорять, ваша графская… Постыдитесь, вашу мать…

— Ладно, товарищ майор. Чтобы не обескураживать вас своим поведением, повинуюсь. Но на завтрашний день — ловлю на слове.

— Лови, лови, а сейчас машину верни.

Феоктистов бросил трубку и с неохотой полез в кабину.

Водитель завел машину и сдал назад. Развернулся, и ПМГ, перескочив трамвайные линии, побежала через весь город в квартал “А”.

В пути Николай с сочувствием спросил:

— Что, Толя, худо без машины?

— Ай, Коля, не то слово. Как нарочно… — ответил с негодованием Феоктистов, и хотел было излить свою горечь на начальника отдела, но унижать достоинство того посчитал неуместным, сдержался.

6

В управление Феоктистова ждали Бахашкин, Галимханов, Глотко.

Он кивнул им и прошёл к себе в кабинет. В кабинете сидел один Михалёв.

— Привет. Давно они тут? — спросил он.

— Минут десять. Привет.

— Ну, давай принимать. Берись за ведение протокола.

— Не извольте беспокоиться, ваша светлость. — Михаил достал из стола несколько листков бумаги и сверху положил ручку. — Готов.

— Зови Галима.

Феоктистов вынул из сейфа папку и положил на стол перед собой. Открыл и быстро перебрал нужные для дознания бумаги.

— Из жека взял справки?

— И не только, — Михаил достал из стола три листочка, подал.

Феоктистов бегло прочитал бланк из жека и опросы, взятые с бригадира сантехников и с жильцов из близлежащих к медвытрезвителю домов.

— Так, хорошо. Зови Галима.

Михалёв прошёл к двери. Открыл её на полураспах и сделал в мягком поклоне приглашающий жест.

— Галимханов, будь ласка, зайди, пжа-алста.

Саша нехотя оторвался от подоконника, возле которого стоял вместе с коллегами, и прошёл в кабинет. Михаил закрыл за ним дверь.

Феоктистов показал Галимханову на стул возле своего стола.

— Проходи, Саша, садись. Ты, как мне помниться, именно так хотел со мной побеседовать? — Следователь закрыл папку и отодвинул на угол стола, противоположный от посетителя.

— Никак я не хотел, — ответил Галимханов, садясь.

— Ну, значит, мне показалось, — безразличным тоном проговорил Феоктистов. — Да, чтобы тебе в процессе допроса было все понятно, вот, следователь Михалёв, будет вести протокол. Когда наша беседа закончится, ты его подпишешь. И ещё. Ты сейчас не на суде, поэтому можешь врать, изворачиваться, вешать нам лапшу, макароны, спагетти — не стесняйся. Вешай это все на все, что здесь стоит, весит, лежит. И если твоя стряпня нам понравиться, мы её стряхивать не станем. Но если будет пресная, сухая, то уж извини… — развел в стороны руки. — Мы люди разборчивые, со вкусом.

Галимханов усмехнулся.

— Чо мне врать? Чо было, то и расскажу. Чего не было, чо плести?

— Вот и договорились. Кстати, хочу по-товарищески, напомнить, что чистосердечное признание смягчает тяжесть наказания и облегчает следствие. А то скажешь потом, что не предупреждал, не советовал, обижаться будешь.

— Ладно, граф, валяй, не тяни за душу.

— А она у тебя есть? — усмехнулся Феоктистов, на что Саша дернул губами в усмешке, но промолчал. — Ну что же, все формальности соблюдены. Поехали…

Феоктистов наклонился к папке и, едва приоткрыв, вынул из нее три листа, рапорты работников медвытрезвителя.

— Твой? — показал на рапорт Галимханова.

— Мой.

— С чьей головы составлен? Кто автор?

— Каждый писал сам по себе.

— Хм. Все три написаны, как под копирку… И так, к тебе вопрос: когда, в каком часу, до минут, ты взял в сквере “Пионеров” человека предполагаемого пьяным?

— Толя, я все указал в рапорте.

— Саша, тебе ещё раз повторить вопрос?

Галимханов отвёл от следователя глаза, как от докучливого преподавателя.

— В одиннадцать, кажется.

Феоктистов поморщился.

— Врёшь, Саша. И в рапорте, и сейчас. Вот рапорта патруля. Ознакомься, — Феоктистов подал листы Галимханову.

Саша начал читать и невольно заелозил на стуле.

— Так, когда ты его привез?

— Ну… Ну, обшибся малость, — оговорился он не то в растерянности, не то, пытаясь пошутить.

— А эти тоже обшиблись? — передразнил Феоктистов и показал на рапорта его коллег.

— Дык, в журнале так… Как в журнале было записано, так и мы…

— Вы журнал-то, когда заполнили? Когда вам паром самим уши в трубочку свернуло. Нет, Саша, как ты подсказал Шалычу, так он и записал. У этого костолома в башке одна солома. Ты же сам его так характеризуешь. Так как?

— Дык не помню, как чево было…

— Ты мне тут склеротика не разыгрывай. Так? — я тебя спрашиваю.

У Галимханова лицо стало потеть, ему становилось жарко. Он расстегнул рубашку на две пуговички.

— Душно у вас, парни. Как вы тут сидите? — сказал он, пытаясь, разговор перевести на непринужденный дружеский лад.

— Да это тебе от своих спагетти, а нам ничего, терпимо.

В голове Галимханова металась лишь одна мысль: как подойти к вопросу о взятке? Он знал одно и сам жил этим постулатам — деньги берут все, деньги делают всё. Но тут был Михалев… Эх, надо было в прокуратуре, там надо было к графу с этим подкатить. Взял, куда бы он девался? Чем он лучше? Теперь придётся на двоих делить. Не то составят протокольчик…

В идею Шалыча Саша не верил: у прокуратуры своих заморочек хватает, и, чтобы она взяла на себя ещё какого-то сержанта… — это мало вероятно. Надо надеяться на себя. И, может быть, на Валеру, на его связи. Галимханов неуверенно наклонился в сторону Феоктистова.

— Толя, а можно… — в полголоса заговорил он, — Толя, давай с глазу на глаз? Предложение есть.

Феоктистов вскинул на него удивленные глаза, посмотрел подозрительно, боком. Затем отрицательно закрутил головой.

— Поверь, Саша, у меня много ещё дел. Очень много. И на пустопорожнюю болтовню нет времени.

— А откуда ты знаешь? Может и не попусту. Может как раз о том, отчего тебе всё ясно станет и понятно? Просто, по-товарищески.

— По-товарищески?.. Хм, так ты ж уже пытался со мной по-товарищески, у меня до сих пор поджилки трясутся, застращал до нервных колик. Давай, Сашок, не будем тут создавать интимную ситуацию. Давай работать.

У Галимханова погас свет надежды в глазах, первый подход не получился.

— Ну чё же, анан сагаям, — проговорил он глухо. — Смотри…

— Не ругайся, Саша, это тебе не на пользу. Так как было на самом деле? Журнал заполняли после чепе, так?

— Ну, допустим, — с вызовом проговорил Галимханов и вальяжно уселся на стуле.

— Ну, если бы было иначе, вы б и фамилию клиента записали, и нам не пришлось бы сейчас разыскивать родственников. Ваш медработник его осматривал?

— Осматривал.

— Да ну?.. А почему же он тогда не установил степень опьянения пациента?

— А я почём знаю?

— Ладно. А кто включил горячую воду?

Галимханов вновь заёрзал на стуле. Поднял на следователя глаза и тут же опустил их.

— Не помню. Он же не давался, матерился. Да и горячая вода могла сделаться и сама. Жэк может, отключил холодную воду, ремонт делал и отключил. Вот и стала в кране одна горячая…

— Жэк, значит, виноват. Вот черти! Как на грех. — Феоктистов достал из папки листочек и подал Галимханову. — Нá, ознакомься. Это справка из ЖЭКа.

Галимханов принял листочек, руки его подрагивала.

— Так это… Они счас понапишут. Как услышали, что произошло в вытрезвлюхе, так и это… справки.

— Ну да?.. А вот другая, — подал еще листочек. — В ней конкретно указывается, где, когда и чем занимались в тот злополучный час слесаря-сантехники. Прочел? Подписи мастера и бригадира ясны?.. Конечно, Саша, тут круговая порука: начальник ЖЭКа, мастера, бригадира. Как услышали, что вы мужика сварили, сбежались, и давай алиби строчить. И тоже, как вы, под диктовку, или под копирку.

Галимханов пожал плечами.

— А что, вполне возможно.

— И жители близлежащих домов, и продавцы из хозяйственного магазина. Нá, почитай и их показания. И, обрати внимания, кто эти показания собирал. Эти люди, я полагаю, не вызовут у тебя подозрения.

— Ну, как же, я с ними одним миром мазан, — подал голос Михалёв.

Галимханов бросил листок на стол.

— Ну, теперь ты со всеми документами ознакомлен, давай, говорить серьёзно. А меня интересует лишь один вопрос: кто включил горячую воду?

— Н-не помню.

— Не помнишь? Ну, тогда более мягкий вопрос. Сколько раз ты съездил пациенту под дых и по печени?

— Ты што?!. Я его и пальцем не трогал! — воскликнул Саша, чуть ли не подпрыгнув на стуле.

— Верю! Вот этому я поверю. Так пальцем не ушибешь. Здесь принимаю твою лапшу, — усмехнулся Феоктистов. — Но отчего тогда при вскрытии у пострадавшего были обнаружены кровоподтеки в означенных местах. Вот, ознакомься, заключение медэкспертизы. Ты же у Бердюгина просил его.

Галимханов вперил взгляд в лист, но, кажется, ничего не видел. Лицо его стало потным, потемневшим, как будто покрылось дополнительным загаром.

— Итак, — следователь забрал листок, — кто включил кран с горячей водой?

— Да… да… да не помню! Граф, ей-Богу, не помню!

— Ну вот, и до Бога дошли. А ведь сам недавно отвергал и Бога и Аллаха. Неужто уверовал?.. Хм, как человек может быстро менять свои убеждения.

— Это свойственно сучонкам, — подал реплику Михалёв.

— Ну ладно, Саша, не темни. Конкретный к тебе вопрос, жду конкретного ответа. Ибо знай, на любой твой ход, я тебя буду давить фактами. Итак, повторяю: кто включил горячую воду?

— Граф, но не помню! — Саша стукнул себя в грудь. — Хоть расстреляй.

— Ну, расстрельными делами заниматься не в моей компетенции. Жду ответ.

— Н-не помню…

— Как же не помнишь, если вот тут, в твоём рапорте, чёрным по белому написано: горячую воду включил Мизинцев. Так? Это твоя подпись? — Феоктистов пододвинул к Галимханову его рапорт.

— Моя…

— Так кто включил горячую воду? Ты или он?

— Он… кажется.

— Опять кажется. Кому кажется, тот крестится. Может ты и впрямь, верующим стал? Так крестись, мы не будем осуждать. Так кто: ты — он?

— Он… Мизинцев.

— Ну вот, наконец-то разродился! — не выдержав, воскликнул Михалёв.

Феоктистов отклонился на спинку стула, как человек потерявший интерес к собеседнику.

— Эх-хе. Вот ведь, Миша, какая в человеке мелкая душонка, — обратился он к Михалёву. — Стоит запахнуть жаренным, он тут же подведёт своего товарища под дыбу, как говаривали в старину. Эх, Саша, Саша. Только что о Боге вспоминал и тут же согрешил. Неужто в душе у тебя ничего не дрогнуло?

— А что у него там может вздрагивать? — отозвался Михаил. — Разве что кусок дерьма и то жидкого. Покажи штанишки, не намокли?

Галимханов вспылил. Соскочил со стула и забегал по кабинету.

— Да не помню я! Анан сагаям! Не помню!

Следователи переглянулись, их взгляды выражали удовлетворение: нервы у Галима сдают!

— Ну, если не помнишь, так зачем было писать в рапорте на товарища? — спросил Феоктистов.

Какое-то время молчали, наблюдали за подследственным. Не выдержал Михалёв.

— Сядь, не разноси дерьмо по кабинету! — бросил он.

— Ладно, Саша, успокойся. Садись, продолжим.

7

Утро выдалось под стать Анечкиному настроению, — солнечное, тёплое, весёлое. Анечку два дня не покидает какое-то внутреннее возбуждение. И сегодня она часто напевает песенки. Но иногда вдруг остановится и чему-то грустно улыбнётся. Она подходит к телефону, смотрит на него в ожидании звонка, но тот молчит. Вот так всегда! Вот как нарочно!..

Порой сама берёт трубку и тут же поспешно кладёт, словно та оказывается горячей. Аня то принимается читать, то откладывает книгу. То включает телевизор, но почти сразу же выключает, потому что показывают не то, что ей хотелось бы видеть. С недавних пор её стали больше интересовать детективы и детективные романы. Порой она разговаривает и, как ей кажется, мысленно.

— А чтобы и не позвонить?.. Что тут особенного? Спросить о папе, как идёт поиск? Это ж так естественно. Мы ведь тоже волнуемся. Я ведь имею права узнать о судьбе своего папы?.. Имею! — Убеждает она себя, и, в конце концов, решительно подходит к телефону. — Ну почему бы ему самому не позвонить? Может у нас у самих есть новости о папе.

— Ты чего там бормочешь? — подаёт голос из другой комнаты брат. — Бормочет и бормочет. Или у тебя песни такие: на что смотрю, о том и пою?

— А тебе-то, какое дело? Хочу — пою, хочу — бормочу! — голос брата отгоняет её от телефона.

— Ох-ох-ох!

— Вставай лучше. Уже время к обеду, а он все ещё в постели, лежебока.

— А мне почему-то не хочется.

— Ну и лежи голодный.

Аня включает телевизор. На экране японская рок-группа исполняет японскую песню на русском языке.

И солнце светит и для нас с тобой,

Целый день поёт прибой…

Смысл песни и её ритм Ане по сердцу, и она подпевает:

Гляжу на залив, и ничуть не жаль,

Что вновь корабли уплываю вдаль.

Дельфины, дельфины другим морям

Расскажите, как счастлива я-а…

— Ну вот, теперь запела, — проворчал Максимка, выходя из спальни.

— Иди-иди! Мойся, да жракать садись.

— И чего распелась? — Максимка угрюмый со сна проходит в ванную.

Девушка, оставшись одна, стала танцевать что-то похожее на чарльстон.

Песня кончилась. Японцы раскланиваются. Аня кланяется им и, выключив телевизор, уходит на кухню, чтобы покормить брата.

— Ты своим обалдуям скажи, что за Мульку я им чупруны-то повыдираю. Слышишь?

— Угу.

— Угу. Кто её камнями с дерева сбивал? Только вот поймаю…

— Смотри-ка как страшно. И не камнями вовсе, а шишками сосновыми.

— Ага, шишками. Так и скажи им, со скальпами ходить будут.

— Ох-ох-ох…

Позавтракав, Максимка убежал на улицу. К тем, кому чупруны носить до первой встречи с хозяйкой кошки Мульки.

Аня остается одна, и на неё вновь набегают фантазии, волны чувств, и она не находит себе места, не знает, чем заняться, чтобы успокоить себя, остудить свои фантазии.

8

Звонок телефона. Феоктистов снимает трубку.

— Да.

Молчание, но в трубке слышится чье-то дыхание.

— Вас слушают. Кого вам надо?

— Феоктистова, Анатолия Максимовича…

— Я слушаю.

— Это вы?.. Это я вас… Это Аня Шпарёва вас беспокоит.

— Анечка! Рад тебя слышать, — обрадовался Анатолий. Лицо его стало мягче, озарённее, морщинка между бровей разгладилась. Он отвернулся от присутствующих.

— Анатолий Максимович, я… Вы извините, пожалуйста.

— Уже извинил и с удовольствием тебя слушаю.

— Да я… Я хотела с вами поговорить. То есть хотела узнать о папе…

Феоктистов посерьёзнел. Вздохнул.

— Анечка, пока ничего утешительного я тебе сообщить не могу. Могу только сказать, что занимаюсь этим делом, и теперь вплотную.

— Спасибо.

— Не за что, Анечка.

— А вы… Вы сами можете нам позвонить, если что?

— Конечно. А тебе в первую очередь и обязательно.

Девушка замолчала.

— Анечка, у тебя всё?

— Да.

— Тогда до свидания. И звони, не стесняйся. Договорились?

— Хорошо. Я буду звонить. Обязательно. До свидания! — в голосе прослушивались нотки радости.

Феоктистов положил трубку, на миг призадумался. Затем повернулся — Галимханова на месте не было. Он стоял, склонившись над столом Михалёва, и о чем-то нашептывал тому вполголоса. У Михаил от его шепота поблескивали глазки: не то от смеха его распирающего, не то отчего-то еще, что Галим смог в нём возбудить.

Феоктистов сказал:

— Ну что же, начнём?

Галимханов нехотя вернулся на место.

— У детей горе, отца потеряли. Может быть вот такие, как ты, отупевшие от власти мерзавцы, затащили его в вытряхвитель или какое-нибудь подобного рода заведение и вытрясли из него душу. — И резко сказал: — Хватит, Галим, давай заканчивать! Горячую воду включил ты?

Галимханов, оглядываясь на Михалева, словно заручившись его поддержкой, пожал плечами и с натянутой улыбкой ответил:

— Нет. То есть, не помню. Может Мизинец…

— Опять! Опять плетёшь на парня?

Заговорил Михалёв.

— Слушайте, граф Феокт, тут от Галима предложение поступило, может, выслушаем, а?

— Что ещё за предложение?

— Кусок обещает нам отстегнуть на двоих.

Феоктистов с Михалёвым перевели взгляды на Галимханова.

Саша заёрзал на месте, и проговорил с хрипотцой в голосе, похоже, смутившись взгляда следователя.

— А чо? Конкретно… Сторгуемся.

Феоктистов закрутил головой из стороны в сторону, словно выражая несогласие с предложением или с его постановкой.

Галимханов заволновался.

— Чо мало? Сколько?..

Михалёв усмехнулся.

— Да, граф, дёшево вашу милость оценивают. Дёшево.

— Видишь ли, Шурик, я тебя вынужден огорчить: ты не в ту лавочку попал. Мы ведь не в вашем вытряхвителе и со своих клиентов мзду не берём. Так что, замнём этот разговор для ясности. И скажи этим, — Анатолий показал указательным пальцем на двери, — что не тот адрес. Давай к делу. Время дорого.

Галимханов насупился и замолчал.

— Граф Феокт, да бросьте вы с ним возиться! — не выдержал молчания Михалев. — Пусть идет по групповой. — И к Галимханову: — Ты думаешь, тебе от этого лучше будет? Да тебя за такую дешевку там, если не Мизинец, так фраера опустят. Живо из тебя Сашеньку сделают, — и пропел: — Плакала Саша, как целку ломали… А что, Саша, ха-ха! Весьма заманчивая перспектива, а? Выйдешь на волю беременным…

Галимханов заметно сник, на лице появилась заискивающая улыбка.

— Саша, я вызываю наряд из капезе и определяю тебя на заслуженный отдых. Пока на трое суток, а потом по ходу следствия ещё продлим на недельку… Феоктистов протягивает руку к телефону.

— Это ещё почему? — воскликнул Галимханов.

— А что ещё с тобой делать? До выяснения хода следствия определяю тебя под арест, как опасного преступника. Подпиши протокол допроса.

Михалёв развернул листы и продвинул их по столу к Галимханову. Саша стал читать, платком стирая с лица пот.

Феоктистов крутил диск телефона, и взгляд его не сходил с лица подследственного.

— Они что там, уснули что ли? — сказал он с досадой.

— Сейчас время обеда, — вспомнил Михалёв. — Полугражданам — полутоварищам разносят жратву. Ха! А ты, Галим, — выделил губами звук “прр”, — без обеда останешься. Ну не беда, ты, вон, какую шею наел в своём вытряхвителе. Ха-ха! Твоих соцнакоплений тебе хватит на неделю без ущерба фигуре.

Феоктистов нажал на рычаг. Набрал номер снова, не упуская из вида состояния Галимханова. Ну же, Саша, ну! Ты же готов! Гонорок-то уже облетел, пора.

Галимханов растерянно прочитал, скорее, просмотрел протокол. И вдруг, бросив листки на стол Михалева, взорвался.

— Ладно, граф! Ладно! Анан сагаям, куя барасом! Топи своих! Топи!

Феоктистов положил медленно трубку на телефон, откинулся на спинку стула и глянул на Михалева.

— Кто включил горячую воду? — сухо спросил он.

— Не помню! Ну, может быть, и я!

— Вот, это уже теплее. Отсюда — поподробнее. Так кажется, или ты?

— Ну, я! Я! — едва не вскричал Галимханов. — Чо, легче стало? Топи, бей своих, может орденок получишь?

Михалёв притянул к себе протокол обратно и дописал показания Галимханова.

— Ладно, Саша, успокойся. Не рви душу, — проговорил Феоктистов. — А показания твои мне нужны были, вернее, даже не мне, а правосудию, чтобы не пострадал другой человек.

Конец ознакомительного фрагмента.