Плоть ужаса и свободы

Ген Анафема (2024)

Этот сборник историй оживляет самые мрачные ужасы, раскрывает запретную свободу, обнажая глубину человеческой плоти, оставляя след в сознании и на теле читателя, как бы становясь одной частью, проходя через события и черпая выводы из пережитого. Публикуется в авторской редакции с сохранением авторских орфографии и пунктуации.

Подготовка

I.

С детства я узрел, как люди сходят с ума и не готовятся к последствиям, или, скорее, к путешествию к угасающему сознанию, ну или к преобразованию — зависит от направления диагноза, вольного или вынужденного. Когда папа сопровождал меня в автобусе до школы, мне нравилось представлять, что я нахожусь в таблетке, а не вжелезной банке, и мчусь в пищевод, дабы впитаться в организм лекарством, что, наконец, купирует острые стадии бреда и даст личности свободу мышления; но вместо этого я протискивался через пассажиров и выходил на своей остановке. Папа махал мне рукой и ехал дальше, не знаю, зачем и почему, но он всегда старался уехать как можно дальше.

В подростковом возрасте я завёл себе напарника, девушку по имени Лиза. Я рассказывал ей о великих философах, и говорил что не нужно их впитывать, лучше проносить через себя, дабы смешать со своей плотью, душой, химией и физикой. Для рождения чего-то нового это необходимо. Новые души поддаются эпохе, старые души превращаются в манекены для прожигания жизни в удобной позе. В древней Греции в душу вкладывали осознанность, и слово было разумным. Жить по завету греков тоже не стоит, но посмотреть на Бога своего, как на отца, стоит, чтоб при встрече внимательно изучить и послать куда подальше, ибо пуповина до гроба не приведёт ни к чему хорошему, лишь к гниению обеих сторон.

Поэтому я хотел прикоснуться к осознанному безумию, когда ты спокойно изучаешь то, что видишь, чем одержим, и отрекаешься от этого, извлекая опыт. Цикличность не исключаю, возможно, застряну на мелких вещах, таких, как мания преследования, или собственный мир из защитных механизмов, переходящих в кошмары.

Я не знаю чего я ищу, но погрузиться в состояние между жизнью и смертью стоит точно. Подруга душила меня каждый раз, когда я входил в четвёртую, самую глубокую фазу сна, в которой мозг больше всего отдыхает. Я хотел ощутить на себе, каково это — не контролировать происходящее, но воспринимать всеми органами чувств, бессознательным и сознательным, начать жить во сне и не умирать наяву от истощения, или, наоборот, прозреть и истощить себя до абсолюта, пока не завяну и не ускорю форму жизни, пройдя через опыт, который испытает каждый живой организм. Но если ко всему готовится — не обязательно идеально, хотя бы приблизительно и с желанием познания — то выход в трансцендентность обеспечен. Моя жизнь неважна, встреча с богом неважна, и к девушке я испытывал чувства, но понимал что это временно, конечно, если мы не установим связь и не будем медитировать вместе, изучать вместе и делиться друг с другом, дабы понять как работают наши типы мышления, но ради чего всё это? Когда я понимал, что меня душат, я был близок к смерти, мозг иногда пробуждал меня и я на рефлексе пинал и царапал подругу, а образы людей, что я использовал для бесчувственных обвинений, я создавал за столом в бездне, были там алые свечи из воска с оранжевым огоньком, который колебался от слов знакомых людей. Они говорили слово за словом по очереди, но когда доходила очередь до меня, то изо рта начинали выходить песок, вода и всякие мелкие морские существа, а они продолжали говорить по очереди:

— Смысла.

— Много.

— Практика.

— Сырая.

— Пели.

— Сомы.

— Рвали.

— Душу.

— Ты.

— Никогда.

— Никого.

— Не.

— Слушал.

— Постель.

— Засорилась.

— Снами.

— Ты.

— Уже.

— Не.

— С.

— Нами.

Мама, папа, дедушка, бабушка, подруга Лиза, одноклассник Глеб, тот клоун, что напугал меня в 7 лет своей несерьёзностью, все меня осуждали, а песок всё сыпался и сыпался, я ощутил себя песчинкой и отошёл от образа своих мыслей, забыл формы, цвета, звуки, всё обретало новые смыслы, я колодец, первородная яма, туннель сквозь всё пространство, что складывает его, как книгу, дабы изучить и сжечь, отдаться началу большого взрыва, после пёстрые фракталы, которые создавались из эмоций, тогда-то я понял важность не только мысли, но и отдачи своей натуре.

Меня еле как откачали врачи, я был близок; от моих слов про то, что я просил Лизу себя душить, отнекивались, называя умным мальчиком, который попал под влияние сумасшедшей. Никто не стал вникать, Лизу забрали в дурку, а меня начали водить по психологам; эти халтурщики никак не могли понять, что я просто учусь и создаю свой путь сам. Они давно сошли с ума, так и не подготовившись, а теперь стараются убедить, что безумен я. Сила внушения иногда пробивает меня, и происходит психоз, в котором я маниакально стремлюсь вернуться в то состояние, где превзошёл своё миропредставление. Меня старались глушить таблетками, говорили, что мои приступы это посттравматическое расстройство, вызванное многочастичными попытками убийства и подчинение своего мышления подруге. Я навещал её тайком, представляясь братом; некоторые медсёстры пускали, некоторые узнавали меня по её рассказам и посылали куда подальше. В конечном итоге, родители её увезли в другой город, или страну, а может, и мир. Всё начало расклеиваться, мой мозг повредился, я брал супер-клей или скотч и клеил остатки себя с материей. Я не мог уйти сейчас, пока не поговорю с Лизой. У меня начались галлюцинации и деменция; белок не мог нормально проходить, он не усваивался, из-за чего мозг не получал питательных веществ и я начинал стареть, глупеть и теряться в самом себе. Я был готов, но не мог, не мог не попрощаться с Лизой и рассказать, что увидел и ощутил, и что я хочу пойти с ней. Мне осталось жить примерно пару лет, травма вышла чрезмерно серьёзной. Я терял знания быстрее, чем нигилисты свой снобизм, когда влюблялись.

Я задыхался от собственной слюны, не мог есть, хотел забыться ещё быстрее и стал выпивать; что-то управляло мной. Тогда я и понял, что это пришли они; те, кто помешал мне перейти на другую сторону всего, что можно только представить; я — мёртвый бог, который теперь говорит разве что с котёнком, и душит его, когда у того меняется выражение морды. Взрывы всюду, я становлюсь дельфином в пионер-лагере, я гнию и прошу отпустить на волю свою оболочку, но дети лишь хлопают и принимают препараты, суя мне в дыхало десятки пилюль. Я президент, который звонит камням ради секрета их стойкости: они не умирают, они переходят. Рисованный призрачный след молока, давнее воспоминание, пена при разговоре, сытость при процессе, тошнота при становлении всё на место.

Я не могу, я сбиваюсь с мысли, пока это пишу. Просто хочу предупредить, что если готовы зайти настолько далеко, то знайте, они среди людей. Духи, эссенции, сферы, ушедшие в единое сознание, называйте как хотите, но знайте, просто услышьте — они во всём, и они не всегда рады, когда ты проявляешь волю, когда хочешь прийти к ним, изучить и уйти. Межпространственные скуфы, идиоты, не знаю. Или моё безумие достигает предела, я не могу быть в чём-то уверен наверняка. Но я нашёл, где живёт Лиза, я знаю она меня ждёт и простит, и мы пойдём с ней вместе, дальше, глубже. Мой билет на автобус вшит в рубашку, записками полностью набиты карманы, мне нечего терять, но есть последние слова, что войдут в акустическое пространство этого мира.

Не заметив, как очутился в автобусе, слегка позабыв планы, я принялся изучать, для чего я нахожусь тут. Главное — я в пути.

II.

После того как меня «депортировали» я не могла есть и спать, я теряла свои силы, мой дорогой друг не предавал меня, но оставил на произвол. Я поддерживала его начинания, но вот до чего они довели. Меня держали в комнате как убийцу, как сумасшедшую; тогда мне действительно хотелось соответствовать этому образу, резать себя, выкидывать вещи из окна, сбегать, писать на стене калом и кровью от месячных. Я выплёвывала идеи себе на ладонь и растирала о щёки, времени было мало, мои очертания стирались, эфемерным ароматом ужаса наполнялось пространство, птицы капали слезами с неба, иногда бились об окна градом, прохожие не придавали этому значения.

Лишь родители, заходившие ко мне в комнату, ругали за шум, просили перестать греметь и успокоиться. Таблетки заменили друзей, бессонница — прогулки. Было принято решение бежать навстречу любви. Я хотела пожертвовать своей свободой и не отвергать свои чувства. У меня плохо с прагматичностью, но иллюзиями я не грезила, осознавая, что меня могут пойматьи запереть на ещё более долгий срок.

Среди ночи я выбралась из комнаты и добралась до трассы, где начала автостопить, благо в столь юном возрасте при хорошей легенде многие готовы помочь. Всю дорогу водители интересовались как я оказалась здесь, это походило на шахматы с завязанными руками, где приходилось тянуть время, дабы никто не совершил первый ход и время на таймере дошло до нуля. Расстояние между городами было ничтожно, как и срок жизни.

Звёздную ночь перекрывало световое загрязнение, пелена белого светила с полей была привлекательна для мотыльков, словно свежее молоко для ребёнка. Пытаясь сконцентрировать взгляд, одновременно фокусируясь на знаке “30 миль до города «Г»”, я охватила взглядом поля, машины, цвета и звуки: переняла на себе всю природу и слилась с монолитом естества. Последний водитель пообещал довести до города и даже к дому, где живёт дорогой друг.

Он добрался в приступе беспамятства до нужного дома, он ощутил присутствие, по крайней мере, прошедшее. Здание собирались сносить, ему оставалось пару дней, он жаждал как можно быстрее уйти из этого мира, образы всего вокруг кружились и вертелись, не давая конкретики, и было ненужно. Он вошёл в помещение и лёг в позу эмбриона, начав шептать, дрожащим, тоненьким голосом.

— Я тут.

— Я с тобой.

— Спасибо, я хотел тебя увидеть.

— Прости, мне пришлось действовать, я тоже хотела тебя увидеть. Надеялась пересечься по пути.

— Мы всегда были рядом, таились друг в друге.

— Ты же хотел осознанно сойти с ума.

— Хочешь занять место обывателя?

— Твои… наши родители очень хорошие, мир интересен, ты можешь найти спокойствие, став тёмной триадой.

— Иногда я могу появляться, чтобы тебя поддержать. Я благодарен тебе и хочу отплатить тем же. Стать явлением твоего воображения.

— Мне это важно. Сейчас я обнимаю родителей и они плачут от радости. Ты иногда груб, но это из-за твоих планов.

— Да… Поэтому меня не существует, я лишь сосуд для вероятностей и образов. Мы и есть изобилие, нас много.

— Истина в пустоте, что даёт пространство для создания или умиротворения, нам было хорошо и тут, и там, и извне.

— Мне пора.

— До встреч.

Мальчик начал растворяться и с тёплыми лучами солнца испарился, лёгким паром пролетая по миру, даруя свои атомы для всего вокруг.