Экология русского языка

Александр Сковородников, 2016

В монографии применительно к русскому языку дается в авторской интерпретации характеристика лингвоэкологии – междисциплинарного направления научных исследований языка в ракурсе негативных и позитивных факторов его существования и развития. Намечаются задачи лингвоэкологии, ее предметная область, наиболее значимая проблематика и терминологический аппарат. Книга адресована не только лингвистам-теоретикам, но и всем людям, которые профессионально или в силу гражданской позиции заинтересованы в благополучном развитии и функционировании русского языка.

Глава 2

Лексико-фразеологические утраты в языковом сознании носителей современного русского языка и некоторые источники его обогащения

Жизнь упрощается, потому что упрощается самый дух человеческий: история, вся культура становится элементарна <…>. Все слишком глубокое, слишком сложное, слишком нежное и деликатное в идеях, в желаниях, в ощущениях непонятно и трудно стало для человека; и от этого такими усилиями выработанное в истории неудержимо опадает с него.

В. В. Розанов

Если современный человек населяет обедневшие воды рек тучами рыб, то языководство дает право населять новой жизнью, вымершими или несуществующими словами оскудевшие волны языка. Верим, они снова заиграют жизнью, как и в первые дни творения.

Велимир Хлебников

2.1. О неоправданных лексико-фразеологических утратах

Конрад Лоренц обратил внимание на одну из отличительных черт современной цивилизации: «Разрыв традиций. Он наступает, когда достигается критическая точка, за которой младшему поколению больше не удается достигать взаимопонимания со старшим, не говоря уже о культурном отождествлении с ним» [Лоренц 1998: 59]. Этот разрыв с традицией распространяется, естественно, и на язык, на что обратил внимание лингвист, академик РАО, профессор В. Г. Костомаров, сказав, что «уже слышны жалобы старших носителей литературного языка, перестающих понимать младших» [Костомаров 2012: 17]. К этому следует добавить, что и младшее поколение перестает понимать, а следовательно, и наследовать культуру и моральные ценности старших. Это создает непосредственную угрозу национальной безопасности народа в целом: «Устрани общительность, и ты разорвешь единство человеческого рода, на котором покоится жизнь человека» (De benef., IV, 18) [Антология мировой философии].

Ситуация языкового отчуждения поколений возникает не только вследствие появления в речи молодого и среднего поколения большого количества новых слов (в том числе англоязычного происхождения), но и потому, что в силу ряда причин (порочная система образования, потеря культуры чтения, влияние внедряемой по разным каналам массовой культуры потребления, негативная роль рекламы и т. д.) многие слова и фразеологизмы, особенно книжного происхождения, выпали и продолжают выпадать из языкового сознания новых поколений. Этот процесс, в частности, отражается в многочисленных прямых и косвенных высказываниях на эту тему в «перестроечной» и «постперестроечной» прессе. Например: Я рада буду ежемесячно вносить средства на такой счет. По-моему, наши люди откликнутся. Хотя некоторые считают, что благотворительность устарела (здесь и далее выделено мной. — А. С.) (СК. 09.04.1987); Сироты, больные, страждущие… Разве их нет у нас? Мы как-то отучились от милосердия (Там же); Мне хотелось бы вступиться за старое русское слово «благотворительность». <…> С некоторых пор оно незаслуженно стало употребляться лишь с ироническим оттенком (Там же); …Или вот еще пропали понятия чести и греха. То есть их уже давно не было, но сейчас даже не вспоминается, что не было (МН. 20.10.1991); Испоганены и опошлены понятия — гуманизм, социализм, совесть, душа, бог, правда, честь, истина, жалость. И что же — нам от них отказаться навсегда? (ЛР. 14.04.1989); Скромность объявляется комплексом неполноценности, целомудрие — позором. <…> Необходима скорейшая реабилитация таких вековых национальных ценностей, как трудолюбие, совестливость, нестяжательство и любовь к Отечеству (ЛР. 10.06.1994); Кто-то в его присутствии сказал по поводу «путешествия дилетантов»: «Не понимаю, что это за проза». И Юлий ответил: «Ну как вы не понимаете, это же возрожденный жанр милосердия» (выделено автором цитируемого текста. — А. С.). Слово «милосердие» я услышала тогда впервые. До этого лишь читала его в романах ХIХ века» (выделено мной. — А. С.) (КО. 1989. № 16); Еще, кажется, недавно можно было услышать: «Стыдно-то как, господи!», «Со стыда сгореть можно!». Теперь не сгорят, не воспламенятся. <…> Прежде бытовало выражение «совесть заела». Если бы сейчас совесть стала заедать, она бы не счесть скольких сожрала! Но, судя по всему, ожидать этого пока не приходится (выделено автором цитируемого текста. — А. С.) (АиФ. 26.02.2015); Когда-то было в нашем народе удивительное слово — «приголубила»… (Русский Дом. 2014. № 5); Но, размышляя о причинах и следствиях всех этих бед, невольно опять обращаешься к нравственному, а точнее — все более безнравственному состоянию нашего общества. Само слово-то это, нравственность, давно уж почти не звучит у нас в общественном обиходе, и многим, особенно молодым, наверное, кажется абсолютным анахронизмом (выделено мной. — А. С.) (ЛГ. 2015. № 16).

Как видим, в газетах констатируется не только факт забвения многих слов этического содержания, но и делаются попытки объяснить социальные причины этого процесса. Так или иначе, дело дошло до того, что постулат «Любой язык сохраняет от забвения историческую традицию» [Уайтхед 1990: 365] в данном случае дает сбой.

«Бег человечества наперегонки с самим собой, подстегивающий гибельное для нас все ускоряющееся развитие техники, делающий людей слепыми ко всем подлинным ценностям и не оставляющий им времени для подлинной человеческой деятельности — мышления» [Лоренц 1998: 15] создает вакуум этических понятий и соответствующих им слов. О духовном обеднении личности прямо высказываются такие философы, как И. А. Ильин, А. Н. Бердяев: «…Люди Нового времени изощрились в изучении материальной природы и в технических изобретениях и незаметно оказались в состоянии детской беспомощности в вопросах духовного опыта, духовной очевидности и духовных умений» [Ильин 1996: 65]; Технократизм, характерный для нашего времени и обычно сочетающийся с идеологией потребления, порождает односторонность развития человеческой психики с преобладанием прагматического рационального начала над эмоциональным и духовным, то есть здесь мы имеем дело с личностью, деградирующей духовно, ибо «личность есть категория духовная, а не натуралистическая, она принадлежит плану духа, а не плану природы, она образуется прорывом духа в природу» [Бердяев 1994: 296]. Страдает личность человека, коль скоро «… личность есть самость, как она стоит перед лицом высших, духовных, объективно значимых сил и вместе с тем проникнута ими и их представляет» [Франк 1990: 409].

Духовная деградация человека, то есть утрата духовных ценностей, влечет за собой и деградацию так называемой языковой личности. Особенно эта деградация духовности заметна в сфере этических понятий и соответствующей лексики. Зададим себе вопрос: «Когда я последний раз слышал(а) в молодежной (и не только!) среде, сформированной массовой культурой, такие слова, как благоговение, благодать, верность, воздержание, грех и греховность, добродетель, духовность, искупление, кротость, миролюбие, незлобивость, нестяжание, ответственность, откровение, покаяние, почитание, праведность, преображение, раскаяние, святость, сердечность, скромность, служение (в отличие от службы), смирение, совесть, созерцание, созидание, сострадание, умиротворение, целомудрие и т. п.?» Думаю, что ответить положительно на этот вопрос будет очень непросто. А ведь перечисленные слова обозначают ценности национальной (и более того — общехристианской) этической культуры, значимость которой для благополучия социума нельзя переоценить (см. об этом в [Вышеславцев 1931]). Но если «уходят» слова, то уходят и выражаемые ими понятия, а значит, «съеживается» и этическое сознание тех, для кого эти слова перестали существовать.

В данном ракурсе весьма интересны наблюдения доктора философских наук Леонида Когана, опубликованные в разгар «перестройки» (1986 г.): «Нельзя не пожалеть, что сравнительно редко и не во всей своей масштабности, многомерности употребляются теперь в обиходной и литературной практике наряду с понятиями “дух” и “душа” такие производные от них слова и словосочетания, как душевность, задушевность, одухотворенность, великодушие, прямодушие, совестливость, чистосердечность, непосредственность, искренность, откровенность, сокровенность, беззастенчивость, возвышенность (духовная высота), духовная жажда, окрыленность, душевный покой, душевная глубина, душевный порыв, душевное горение. <…> Реже, чем хотелось бы, встречается ныне и гнездо слов, группирующихся вокруг понятия “добро”: доброжелательность, добросердечие, добродушие, добропорядочность, добросовестность, добронравие, добродетель и связанные с ними человеколюбие, милосердие, отзывчивость, участливость, жалость, сострадание, приязнь, признательность, верность, постоянство, деликатность, учтивость, укоризна, стыд (в противоположность бесстыдству), раскаяние, искупление.

<…> Не очень, пожалуй, заметное место занимают понятия доброты и в шкале нравственных ценностей, которыми оперируют профессиональные этики-философы. То же относится к родственной группе слов, восходящих к корню “благо”: благожелательность, благосклонность, благорасположение, благотворность, благодеяние, благодарность, благородство, благоразумие, благовоспитанность, благопристойность, благоговение и др. Редкое использование этих и других близких им слов-значений не только обедняет наше повседневное общение, но и приглушает, обесцвечивает духовно-душевную палитру, возможности нравственного воспитания и самовоспитания» [Коган 1986].

Заметим, кстати, что большая часть вышеприведенных слов по происхождению являются церковнославянскими или образованы по церковнославянской модели с использованием соответствующих «строительных элементов».

Об обеднении словаря современников говорит писатель Андрей Битов: «Слова умирают, слова замирают <…>. Бледнеет словарь с утратой и исчезновением тех подробностей, для которых язык когда-то находил достойные их слова, но еще хуже, если утрачивается сама способность понимать и постигать написанное, когда обедненный язык начинает идти на поводу у им же воспитанного читателя» [Битов 2009: 30].

Иллюстрацией обеднения словаря современников может служить эпизод из жизни, рассказанный заместителем председателя Совета Федерации Вячеславом Штыровым: «Недавно прочел в интернете сетования одной молодой мамаши. Ее сыну — второкласснику — задали выучить отрывок из стихотворения Пушкина “Осень”. Всего восемь строк. Но уже с первой строчки начались проблемы: пришлось объяснять, что такое “очей очарованье”. Дальше — хуже. Непонятными оказались “увяданье”, потом — “багрец”. А во второй строфе таких “непреодолимых” слов стало еще больше. “В их сенях”, “мглой волнистою”, “отдаленные седой зимы угрозы”. Кое-как отрывок выучили. А на следующий день было плановое родительское собрание. Но оно превратилось в бурное осуждение школы, учителей, самой русской литературы. “Как можно такое задавать детям? — кричали наперебой родители. — Это же нереально выучить!”

Учительница, как могла, объясняла родителям, что в стихотворении ничего сложного нет. Все слова можно легко объяснить, к тому же они есть в словаре в конце учебника. А в том, что дети не понимают и не запоминают, не Пушкин виноват.

Это действительно так: не великий поэт виноват, что его не понимают. А кто? В сообщении о переживаниях второклассников и их родителей молодая мамаша пишет: “Пока я сидела на собрании, погуглила тренд”. Вот он и ответ на тревожный вопрос. Сначала отказываемся от родного языка, потом — от отчества, а в конце концов — от Отечества» [Штыров 2013]. В. Штыров справедливо замечает: «Стоит ли удивляться, что в России вырастает поколение, для которого становятся непонятными тексты, написанные Пушкиным, Чеховым, Буниным» [Там же].

Да, язык литературной классики для молодого поколения наших соотечественников стал недоступен, только причина этого не только, а может быть, даже не столько в экспансии английского языка (об иноязычных заимствованиях речь пойдет в следующей главе), сколько в тотальном отлучении молодого (и не только) поколения от национальной культуры в целом, включая литературную классику и ее язык. Последнее проявилось, в частности, в искусственном исключении из культурного оборота Библии и многих литературных произведений православно-христианской направленности.

2.2. О выпадении церковнославянизмов из языкового сознания носителей русского языка

Наиболее заметным является выпадение из языкового сознания молодого поколения библейских образов и символов, воплотившихся во фразеологизмах, крылатых словах и выражениях, которые вошли в русский литературный язык и в плоть наших классических литературных текстов. Между тем А. Ф. Лосев придавал большое значение устойчивым библейским оборотам в культуре русского языка. В уже упоминавшейся статье «Русская философия» он пишет: «Рассудок создает только схемы. Живую связь бытия и его скрытую сущность нельзя постигнуть с их помощью. Только в образах можно достичь истинного познания» [Лосев 1991: 218]. Он обращает наше внимание на Библию как на важнейший источник символов, сочувственно цитируя фрагмент работы В. Ф. Эрна «Сковорода Г. С. Жизнь и учение»: «Символы Библии “открывают” в нашем грубом практическом разуме второй разум, тонкий, созерцательный, окрыленный, глядящий чистым и светлым оком голубицы. Библия поэтому вечно зеленеющее плодоносящее дерево. И плоды этого дерева — тайно образующие символы» [Там же: 219].

На основании результатов устных собеседований со студентами обнаружилось непонимание ими многих библейских цитат, реминисценций и аллюзий, используемых в современных газетах, например, в таких контекстах: …Союз пророчествующей церкви с «нищими духом» против сильных и наглых (ЛГ. 2007. № 47–48); Что же до комедий, то кто сегодня в них «бросит камень»? (ЛГ. 2006. № 49); Получается, Владимир Владимирович применительно к самому Анатолию Борисовичу довел аргументы последнего до абсурда <…>. Вслед за чем и почил в день субботний от трудов праведных, сказав, что это хорошо… (Завтра. 2006. № 34); Много званых, но мало избранных (Завтра. 2007. № 49) — заголовок; В XX веке мы всем народом взошли на Голгофу… (Завтра. 2007. № 42); И все дружненько пытаются налить молодое вино революции в старые мехи прежних представлений об общественном устройстве (Завтра. 2009. № 53). Вопрос, «что есть истина?» применительно к СМИ, поставленный в дискуссии Александром Мелиховым в статье «Спасительные грезы», просто смешон. Он заявляет: «Что выпускает колбасная фабрика, то и есть колбаса». А я говорю вам: Это вряд ли. Он говорит: «Нет объективных законов мышления — есть физиология деятельности мозга». А я говорю вам: привет Бюхнеру и Молешотту. Это ведь они писали, что мозг выделяет мысль так же, как печень выделяет желчь. Мелихов утверждает: «Нет истины, есть иллюзии». <…> А я говорю вам: русские всегда различали правду-истину и правду-справедливость и очень дорожили именно второй (ЛГ. 2007. № 17). Ср. в Нагорной проповеди: Вы слышали, что сказано древним: «не убивай; кто же убьет, подлежит суду». А я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду. <…> Вы слышали, что сказано древним: «не прелюбодействуй». А я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем. <…> Вы слышали, что сказано: «око за око и зуб за зуб». А я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую <…> (Евангелие от Матфея, гл. 5).

Оказывается, что в языковом сознании молодого поколения зияет лакуна, что подтверждают данные пилотажного эксперимента, проведенного со студентами первого курса СФУ (в эксперименте участвовали 102 человека в возрасте 17–20 лет). Студентам были даны 20 фразеологизмов-библеизмов, используемых в русской классической и современной художественной и публицистической литературе: петь аллилуйю, аредовы веки, взыскующие града, глас вопиющего в пустыне, каинова печать, альфа и омега, петь Лазаря, бесплодная смоковница, блаженны миротворцы, блудница вавилонская, вавилонский плач, вавилонское столпотворение, бросать камень, валаамова ослица, ветхий Адам (человек), вложить персты в язвы, выпить чашу до дна, идти на голгофу, гробы повапленные, блудный сын — и предложено составить с каждым фразеологизмом осмысленное высказывание (предложение). Результаты эксперимента показаны в табл. 1.

Таблица 1

Как видим, только единицы понимают значения хотя бы половины данных фразеологических выражений и могут их правильно использовать. По пятибалльной системе фразеологическая компетенция студентов, вчерашних школьников, равна 0,17 балла.

С результатом такого эксперимента соотносимы показания фразеологических словарей русского языка, например «Энциклопедического словаря библейских фразеологизмов» К. М. Дубровиной [Дубровина 2010]. Автор этого словаря справедливо замечает, что «судьба библейской фразеологии русского языка довольно драматична. В православно-христианской России изучение Закона Божьего было обязательным во всех русскоязычных учебных заведениях. Поэтому не только высокообразованные, но и просто грамотные люди (например, учившиеся в сельских приходских школах) хорошо знали многие библейские притчи, изречения, афоризмы. Русская интеллигенция была буквально “пропитана” библеизмами, широкое распространение которых в русском языке может быть подтверждено многочисленными примерами из художественных, публицистических и эпистолярных произведений.

Будучи весьма распространенной во всех сферах русской речи до 1917 года, библейская фразеология значительно сократилась в объеме и утратила былую употребительность за годы советской власти, когда Библия находилась под запретом. <…> Естественно, что подавляющее большинство людей, родившихся и живших в советскую эпоху и получивших атеистическое воспитание и образование, не было знакомо с книгами Священного Писания» [Там же: 7–8].

Драматизм ситуации еще и в том, что в так называемое постсоветское время Священное Писание так и не допущено в школу не только в виде Закона Божьего, но и в качестве компонента светского филологического образования хотя бы в рамках программ по изучению русского языка и литературы. Поэтому неудивительно, что в языковом сознании нескольких поколений бо́льшей части нашего народа библейский компонент отсутствует.

Вернемся к показаниям словаря К. М. Дубровиной. Из 538 фразеологических единиц устаревшими признаны 119. Все они иллюстрированы примерами из художественной литературы и публицистики. Для большей показательности мы взяли только те фразеологизмы с пометой «устар.», которые снабжены тремя и более речевыми иллюстрациями из русской художественной литературы и публицистики (в том числе — современной). Таких фразеологизмов 49. Вот примеры некоторых из них:

• Во время о́но [во времена о́ны]: примеры из произведений В. В. Жукова, В. В. Крестовского, М. Ю. Лермонтова, Д. В. Григоровича, П. И. Мельникова-Печерского, Ю. С. Крымова, Н. С. Лескова, А. П. Чехова (два), Ф. М. Достоевского.

• Возвышать [возвысить] голос: примеры из произведений М. Ю. Лермонтова, В. Г. Короленко, Ю. Н. Лебединского, газеты «Сегодня».

• Все в руце Божией: примеры из произведений В. Ф. Тендрякова, Ю. П. Германа, В. С. Шефнера, газеты «Правда».

• Геенна огненная: примеры из произведений П. И. Мельникова-Печерского (два), А. П. Чехова, И. И. Гарина, Ю. П. Германа, В. Еременко, В. Славянина, А. Н. Островского, газет «Трибуна» и «Правда».

• Гроб повапленный [гробы повапленные]: примеры из произведений В. Г. Белинского, Г. И. Успенского, В. И. Ленина, М. Ю. Лермонтова, Н. Карташева, газет «Петербургский Час Пик» и «Итоги».

• Египетская работа [египетский труд]: примеры из произведений С.Т. Аксакова, А. А. Марлинского, А. П. Чехова (два), Ф. А. Абрамова.

• Как птица небесная [Божия]: примеры из произведений М. Ю. Лермонтова, Д. Н. Мамина-Сибиряка, Н. Д. Телешова, Н. С. Лескова.

• Медь звенящая, кимвал бряцающий [звенящий, звучащий]: примеры из произведений В. Г. Белинского, В. А. Жуковского, М. Е. Салтыкова-Щедрина, А. С. Пушкина, Ив. Иванова, В. В. Ерофеева.

• Ныне отпущаеши: примеры из произведений М. Е. Салтыкова-Щедрина (три), А. И. Герцена, В. В. Маяковского, В. В. Ерофеева.

• Грех тебя [меня, его, ее, нас, вас, их] возьми [побери, дери, подери]: примеры из произведений А. С. Грибоедова, А. Ф. Писемского (два), М. А. Шолохова.

• Раб Божий [раба Божья]: примеры из произведений А. С. Пушкина (два), И. Шульженко, М. Е. Салтыкова-Щедрина, П. А. Вяземского, журнала «Огонек».

• Хамово отродье [племя]: примеры из произведений А. Ф. Писемского, И. С. Тургенева, А. И. Эртеля, А. П. Чехова, А. С. Грибоедова, К. Г. Паустовского.

• Чающие движения воды: примеры из произведений В. Г. Белинского, М. Ю. Лермонтова, А. М. Герцена, М. Е. Салтыкова-Щедрина (два), В. В. Стасова, Д. Н. Мамина-Сибиряка, А. А. Соколова.

Особенно удивляет отнесение к устаревшим фразеологизма «Ныне отпущаеши», который известен миллионам верующих как начало «Песни Симеона Богоприимца», вошедшей в состав молитв всех основных христианских церквей: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему съ миромъ…». Важно также отметить, что помету «устар.» в этом словаре получают главным образом фразеологизмы, имеющие в своем составе церковнославянскую лексику и/или грамматические формы, а также то, что в состав устаревших фразеологизмов попали такие прецедентные высказывания, как «заповеди блаженства», составляющие суть учения Иисуса Христа: «Кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему [подставь ему] и другую [и левую]; Блаженны миротворцы, <ибо они будут наречены сынами Божиими>; Блаженны нищие духом, <ибо их есть Царство Небесное>» [От Матфея святое… 1991].

Трудно представить, что люди, владеющие полнофункциональной (элитарной) речевой культурой, не знают и не употребляют упомянутых выше фразеологизмов. Скорее всего, помета «устар.» часто (в том числе и в данном случае) является показателем деградации языкового сознания большой (скорее всего — бо́льшей) части русскоязычного социума, а также свидетельством недооценки категории полнофункциональной речевой культуры как ориентира в деле повышения языковой и речевой культуры общества.

Спрашивается, почему такие фразеологизмы считаются устаревшими? В указанном словаре пояснений на этот счет нет. Повидимому, понятие «устаревшей» языковой единицы ориентировано не на высококультурную часть социума, т. е. на представителей полнофункциональной речевой культуры, а на носителей ее низших страт, которые, как пишут В. Е. Гольдин и О. Б. Сиротинина, все «в большей или меньшей степени “ущербны” с точки зрения возможностей полноценного и творческого использования языка» [Гольдин, Сиротинина 1997: 414].

Обнаруженная фразеологическая лакуна в языковом сознании молодежи объясняет одну из причин, почему это поколение не читает классическую литературу: язык этой литературы для нынешнего молодого поколения стал чужим и малопонятным, причем в области не только фразеологии, но и книжной лексики в целом. Об этом свидетельствует следующий эксперимент, в котором участвовало 106 студентов первого курса институтов гуманитарного профиля. Студентам было дано задание составить осмысленные высказывания с десятью словами и выражениями из романа Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы» (книга 5, глава «Великий инквизитор»): горние силы, пред престолом Божиим, в конце времен, аутодафе (автодафе у Достоевского), небытие, пренебречь хлебом земным для небесного, вытерпеть крест свой, акриды, всемирность соединения людей, антропофагия. Результаты эксперимента отражены в табл. 2.

Всего было получено 285 правильных ответов из 1060 возможных, что составляет 26,9 %. В пересчете на пятибалльную систему — 1,3 балла, что соотносится с результатами первого эксперимента.

Таблица 2

Отметим, что дело не только в языке как таковом; очень много библейских легенд, образов, сюжетов стало основой неисчислимого количества произведений светской европейской культуры: литературы, изобразительного искусства, музыки, — без знания которых не может быть культурного человека.

2.3. О сокращении лексического фонда выражения эмоций

Немаловажное место в общем контексте лингвоэкологии должно принадлежать изучению вербализации эмоций, что также получает философское обоснование: «Часто язык отождествляют с разумом или подлинным источником разума. Но такое определение, как легко заметить, не покрывает все поле. Это pars pro toto; оно предлагает нам часть вместо целого. Ведь наряду с концептуальным языком существует эмоциональный язык, наряду с логическим или научным языком существует язык поэтического воображения» [Кассирер 1988: 30]. Между тем в сфере осмысления и языкового выражения эмоций обнаруживаются существенные пробелы.

По сути дела об этом пишет Конрад Лоренц в статье «Восемь смертных грехов цивилизации» [Лоренц 1998: 59]. Одним из восьми «грехов цивилизации» Лоренц считает «исчезновение всех сильных чувств и аффектов вследствие изнеженности». Он пишет: «Развитие техники и фармакологии порождает возрастающую нетерпимость ко всему, что вызывает малейшее неудовольствие. Тем самым исчезает способность человека переживать радость, которая дается лишь ценой напряженных усилий при преодолении препятствий. Волны страдания и работы, сменяющие друг друга по воле природы, спадают, превращаясь в незаметную зыбь невыносимой скуки» [Там же]. Еще более определенно на эту тему высказывается Эрих Фромм: «Не более и не менее как Чарльз Дарвин предупреждал о тех трагических последствиях, которые может принести человечеству отчужденный, чисто научный интеллект. В автобиографии он писал <…>: “Мне кажется, что мой разум превратился в своеобразную машину, которая из массы данных и связей выбирает лишь общие закономерности… Утрата интереса к искусству — это утрата счастья, от которой страдает, возможно, и интеллект, а уж вне всякого сомнения — моральная сторона личности, ибо ослабляется эмоциональная сторона нашей натуры” (Дарвин 1957. С. 148). Процесс, описанный Дарвином, в наше время происходит в невероятно ускоренном темпе; отрыв интеллекта от сердца наблюдается почти повсеместно» [Фромм 2012: 229].

Свидетельством процесса «дистрофии мира эмоций» у «рыночной личности» может служить, в частности, мини-эксперимент, в котором участвовали в качестве экспертов 20 человек с высшим филологическим образованием — магистранты, аспиранты и молодые преподаватели филологического отделения Института филологии и языковой коммуникации СФУ. Респондентам было предложено 120 слов, обозначающих эмоции и эмоциональные состояния, взятые из монографии Е. П. Ильина «Эмоции и чувства» [Ильин 2001], с заданием распределить эти слова по трем рубрикам: часто употребляемые, редко употребляемые и вовсе не употребляемые — с учетом языковых предпочтений респондентов и их социального и профессионального окружения. При обработке анкет существенными считались только те количественные показатели, которые предъявлены не менее чем 50 % респондентов.

Результат эксперимента таков: 44 слова из 120 (то есть 36,7 %) оценены суммарно как редко употребляемые или не употребляемые вообще. Стилистически эти слова характеризуются следующим образом (с учетом стилистических помет в [Толковый словарь… 2011]). Слов стилистически нейтральных — 31: возгордиться, возненавидеть, добросердечный, кроткий, ликовать, млеть, мука, негодование, неистовствовать, неприязнь, неудовольствие, обожествлять, ожесточение, озлобиться, почтение, превозноситься, предубеждение, преклонение, робеть, разобидеться, рассвирепеть, растрогаться, скорбеть (устаревшим и высоким считается в указанном словаре употребление этого глагола с предложно-именным сочетанием «по комчем»), сокрушаться (считается разговорным употребление этого глагола с союзом «что»), смирение, смягчиться, умиление, упоение, уныние, устыдиться, хандра. Слов с пометой «разг.» — 4: взорваться, жалостливый, обозлиться, расчувствоваться. С пометой «книжн.» — 4: благожелательный, благосклонный, одухотворенный, экстаз. С пометой «высок.» — 2: благоговение, гордыня. С пометой «устар.» — 1: приязнь. Слово «кручиниться» охарактеризовано в словаре как принадлежащее «народной словесности». Слово «эмпатия» в указанном словаре отсутствует и толкуется в терминологических словарях (см., напр. [Большой психологический… 2003: 625; Стариченок 2008: 710]).

Конечно, интерпретировать этот результат как свидетельство того, что эти слова отсутствуют в языковом сознании участников эксперимента, нет достаточных оснований. Тем не менее можно сделать вывод о том, что эти слова и соответствующие им понятия находятся не в актуализированной сфере языкового сознания, а в его пассивной части. Оценка этого факта относится к компетенции экологии речи, однако при длительном существовании этой, по сути, негативной тенденции она может стать предметом экологии языка (о разграничении понятий «экология речи» и «экология языка» см. в Главе 1).

Указание на одну из причин возникновения рассматриваемой проблемы содержится в книге Э. Фромма «Иметь или быть?»: «Высшей целью рыночной личности является полнейшее приспособление к требованиям рынка. Человек этого типа больше не имеет своего эго (курсив Фромма. — А. С.). <…> Ибо он меняет свое я постоянно, исходя из принципа: “Я таков, каким ты хочешь меня купить”. <…> Рыночная личность не умеет любить и ненавидеть. Эти “старомодные” чувства не умещаются в ее структуру, которая функционирует исключительно на рассудочном уровне и поэтому избегает как положительных, так и отрицательных эмоций. <…> Преобладание механического, манипулятивного мышления сопровождается атрофией мира эмоций. Поскольку считается, что чувства не помогают, а скорее препятствуют оптимальному функционированию системы, сфера чувств не развивается и остается на инфантильном уровне. Вследствие этого “рыночная личность” отличается удивительной наивностью в области чувств» (выделено мной. — А. С.) [Фромм 2012: 225–230]. Говорит философия и о том, как важно человечеству сохранить способность к эмоциональным переживаниям, чтобы не превратиться в роботоподобных существ: «Наши эмоции и наши чувства как раз и являются той последней оставшейся в нас территорией человеческого, зияние которого будет свидетельствовать о наступившей ночи мира. Этот скудный остаток человеческого существования хочет забрать у нас ХХI век. Быть романтиком в ХХI веке значит защищать эту территорию вопреки всему фактическому, вопреки логике, полагаясь на силу абсурда» [Гиренок 2013].

Следовательно, логично предположить, что в обществе рыночных личностей, бедных эмоционально, не могут успешно развиваться те сферы и стили языка, в которых органично востребован мир тонких и высоких эмоций, а именно поэзия высокого пафоса и высокие стили и жанры прозы. Что мы и имеем в сегодняшней российской действительности.

Ситуация описанных выше лексико-фразеологических утрат зафиксирована лингвистами-русистами. Так, В. С. Елистратов замечает: «На какое-то время создается ощущение, что общество и нация теряют ценностные и нравственные ориентиры и соответственно язык — ориентацию в поле стилей. “Высокое” и “низкое” легко меняются местами

Конец ознакомительного фрагмента.