Максимовна и гуманоиды

Александр Шляпин

Если гроб стал частью домашнего антуража — не спеши умирать! Судьба может повернуться таким образом, что друзья соберутся не на твоих похоронах, а на твоей свадьбе… Книга содержит нецензурную брань.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ВТОРАЯ МОЛОДОСТЬ

…ночью у старухи страшно разболелся последний зуб, которым она собиралась загрызть инопланетянина. Боль донимала её до самого утра. И лишь забрезжил рассвет, а стрелки ходиков приблизились к восьми часам, дверца на часах открылась. Деревянная кукушка, высунувшись из «скворечника», восемь раз провопила:

«Ку — ку, ку — ку, ку — ку, ку — ку»…

— Хрен тебе в руку — ку — ку, ку — ку, — передразнила старуха кукушку. После чего, натянув чистые панталоны с начесом, направилась через всю деревню на фельдшерский пункт.

— Здрасте вам, — улыбаясь, сказала фельдшерица, увидев первого пациента.

— Ну, здоров — коли не шутишь, — ответила Максимовна.

— Что болит у вас бабушка?…

— Жуб, — скупо ответила Балалайкина.

Фельдшер по имени «Светка — пипетка» была не из местных. Каждый день она приезжала из соседнего города, на горбатом «Запорожце», распугивая местных гусей страшным ревом выхлопной трубы. За десяток яиц, да килограмм сала оказывала она местным, страждущим здоровья, медицинскую помощь.

Её длинные спортивные ноги, четвертого размера бюст, конопатое, но не лишенное красоты лицо, стали теми «объектами», которые запустили в деревне процесс не контролируемого кобелирования.

Механизаторы, дояры и прочие одинокие самцы, жаждущие секса, почуяв природную зрелость, каждый день ошивались вокруг фельдшерского пункта, в надежде завладеть девичьей плотью.

— У меня мать его — жуб болит, окаянный! Задолбал он меня спасу нет! — сказала Максимовна, воя, словно волк в морозную стужу. — Ты мне его выдери к черту…

Фельдшерица, с видом профессора стоматологии, усадила бабку на «козла» (гинекологическое кресло), которое стояло в акушерском пункте со времен Брежнева. Наставив лупу, она заглянула старухе в рот. В тот же миг, она упала на пол вместе со стулом.

— Ну, ни хрена себе! Это бабушка, просто офигеть можно, — сказала она, выпучив глаза. Я баба Маша, такую канитель, как у вас, первый раз вижу!

— Ну, и что ты там такое видишь?..

— Вижу, что у вас растут новые зубы!..

И действительно, в глубине ротовой полости у восьмидесятилетней старухи, словно у ребенка, резались молодые белые жемчужины зубов.

Отойдя от шока «Пипетка», схватила пузырек, и накапала сорок капель валерьянки. Плюхнув в мензурку немного медицинского спирта, она выдохнула воздух, как это делают бывалые алкоголики и проглотила. Закусив лекарство соленым огурцом местного посола, она глубоко вдохнула, и умиленно прищурив глаза, расплылась в блаженной улыбке:

— Придется вам бабуля, немного здесь посидеть. Сейчас сюда главврач приедет. Он вас осмотрит, — сказала «пипетка», улыбаясь, словно новоявленный нобелевский лауреат.

Фельдшерка слегка захмелела, и, достав смартфон, ехидно улыбаясь, сказала:

— А давайте Мария Максимовна, мы с вами селфи на память сделаем… Посмотрим, сколько лайков наберет ваше фото с новыми зубами.

Старуха вспылила. Мудреные слова «селфи», «лайкнуть», запустили в её мозге образы сексуальных извращений.

— Я тебе сейчас такое селфи сделаю шалава ты беспутная!!! Лайкать тебе не захочется!!! А ну, признавайся, что ты там такое увидела!? — спросила старуха, глядя, как фельдшерица, заходила по фельдшерскому пункту, бормоча под нос, загибая при этом пальцы.

— Да, вы бабуля, не волнуйтесь! Все будет нормалёк! Подождите, сейчас, скорая помощь приедет!..

— Ты мне душу—то не томи! Дери мне зуб — сучка ты рыжая, ато я тебя сейчас «конем» по-хребту заеду… Будешь потом на больничном сидеть, да валерьянку со спиртом откушивать, — сказала зло Максимовна. — А ну признавайся, что у меня!? Может, у меня рак какой, а ты это скрываешь?

— Да не переживайте бабушка, нет у вас никакого рака… А вот зубы новые у вас есть!..

— Дура! Ты Светка, совсем, умом тронулась… Мне, через четыре года девяносто стукнет. Какие, на хрен могут быть жубы!? — прошипела старуха. — Я вчера уже себе гроб купила, чтобы отойти на днях! Тебе Светка, только собак лечить! К людям и подпускать нельзя, — сказала Максимовна, и выплюнула на пол больной зуб, который неизвестно каким образом покинул челюсть старухи.

— А вот бабушка, и зубик ваш больной… Самоампутировался! — сказала фельдшерка, подняв его с пола.

— На шею его себе повесь, — зло ответила Максимовна, и слезла с «козла». — Я к тебе больше никогда не приду. Подыхать буду, а не приду…

— Желаю вам сто лет прожить, — ответила пипетка…

Обидевшись, старуха вышла из фельдшерского пункта, и уверенной поступью поковыляла в сторону деревенского «Сельпо».

Как водится в деревнях, там был пункт сбора местных деревенских «блогеров». Не доходя до магазина пару сотен метров, Максимовна обернулась, и, швырнула палку со злостью за забор. Звук разбитого стекла, заставили её включить «пятую передачу».

«Вот же черт, будто кто подменил, — сказала Максимовна про свою трость, которая верой и правдой отслужила ей больше пятнадцати лет. — Неловок, как стал — спасу нет!

Старуха еще не осознавала, что в её организме начали протекать какие—то странные и необратимые процессы, которые запустили механизм регенерации всех органов. Все её тело, словно чесалось. Мышцы наливались какой—то приятной упругостью и былой силой. С каждой минутой её поступь становилась все тверже и уверенней, а боль в коленях, которая раньше изводила старуху, куда—то исчезла. Ноги теперь не заплетались, как это было еще вчера, а шли по земле, словно и не было за её плечами прожитых лет.

Деревенские старухи собирались около «Сельпо» еще до открытия. Только здесь, можно было узнать все свежие новости, которые произошли в деревне Горемыкино, за последние сутки. Это был деревенский «информационный центр». Здесь можно было выведать все: кто с кем гуляет, кто кому изменяет, и сколько было выпито самогона и съедено огурцов на поминках у конюха Семёна.

Максимовна ввалилась в магазин, грохоча оббитой оцинкованным железом дверью, к которой была прикручена тугая пружина.

— Ну, что кобылы — здрасте вам! Что дома то не сидится, клюшки вы старые, — сказала Балалайкина. — Что хлебца свеженького захотелось? А может, мы девчонки, по сто грамм, и к мальчишкам на колхозный стан?!

— Ты, что «балалайка» умом тронулась? — спросила её Канониха. — Тебе что, ночью крышу ветром сорвало?

— Крыша Тань, моя на месте…

— А тогда, откуда ты прешься, старая перхоть, — спросила подруга.

— Ты Таня, не поверишь! Беда со мной приключилась… Зуб у меня ночью заболел! Между прочим был последний! Я с самого утра к «пипетке» с ним поперлась, — ответила Максимовна.

— А ты что протезы еще себе не ставила?! — спросила баба Клава.

— Нет! Нет у меня никаких протезов! Зуб у меня был один. Болел сильно! Не видишь, мне всё рыло на бок стянуло! — сказала Максимовна.

— Становись поперед меня, — сказала Канониха. — Я тебе место заняла — будто знала, что ты придешь…

Слегка потеснив очередь, Канониха пропустила вперед свою подругу. Она знала еще с тех времен, когда они ходили в первый класс сельской школы.

— А куды ты глиста старая, «коня» своего задевала? — спросила баба Таня.

— Ты Тань, не поверишь! Выкинула к Мирону в огород. Да видать побила ему теплицу. Я ведь с утра пришкандыбала к Светке — пипетке, да и говорю ей: Света, бляха медная — у меня зуб болит! Ты мне его тяни быстрее! Светка меня на «козла» усадила, словно у меня зубы болят не в роте, а… Ноги мне дурочка растопырила, и через лупу смотрит…

— Что прямо в… — спросила Канониха, опуская взгляд.

— Да нет же! В рот!!! «Какой вам баба Маша, зуб тянуть?! Их у вас столько — мама моя дорогая»! Мне почудилось, что фельдшерица умом поехала. Совсем шаболда, на кобелях мозги профукала…

— Глянуть дай? — спросила Канониха.

Максимовна открыла рот и Танька Канониха с любопытством, заглянула в ротовую полость.

— Што рублей мне дашь, — спросила Максимовна.

— А писюнов соленых тебе кадушку не подкинуть? Я за сто рублей, могу даже в космос слетать! Не вижу я не хрена, тут нужен кто зрячий…

— Тогда что тебе на халяву зеньки пялить?! Не видишь, горе у меня…

— Какое горе? Какое горе? — спросила Канониха. — Это разве горе?

— Зуб я Таня, последний потеряла… Теперь мне не чем даже семечки грызть, — ответила Максимовна.

Тут лицо Балалайкиной изменилось, и перекосилось на бок. Ей померещилось, что у неё во рту снова кто—то зашевелился:

— Что это бляха медная… Ой, бабаньки! У мене в роте опять что—то шевелится, — заверещала она. — Черваки меня грызут!

Баба Клава по кличке «Телескоп», подошла к своим подругам, и любопытствуя, заглянула ей в рот сквозь шестикратные линзы.

— Ты Машка, мялицу свою шире разуй! Скажи «А», — сказала Клава. — Глянуть хочу! Брешешь, наверное?

Максимовна, открыла рот, да как заорет на весь магазин:

— А — а, а — а, а — а!

В этот миг Клавка навела диоптрии, как в телескопе, и с умным видом направила взгляд прямо Максимовне в рот.

Увиденное настолько потрясло её сознание, что она не удержалась на ногах. Схватившись за стенку, Клава завалилась на пол. Ведра, стоящие на витрине, загремели. Бабы, хватаясь, кто за валидол, кто за прилавок, отпрянули от Клавы, давая ей приток воздуха.

— Дуба врезала! — завопила Канониха. — Не уверовав в чудо, верно представилась…

Максимовна склонилась над телом старухи, приложила ухо к груди. Послушала сердечные ритмы и после недолгой паузы, выдала:

— Сердце стучить! Сердечные ритмы вроде в норме. Давление — сто тридцать на девяносто…

— Батюшки господние, что это такое делается, — запричитала Клава, приходя в себя?! Валидолу мне скорее дайте, — сказала Клава «Телескоп».

— А все из — за тебя, клизма ты старая! Ты что не могла рот не открывать. Клавке ведь волноваться нельзя, — сказала Канониха, накинувшись на Максимовну. — У неё же к сердцу батарейка припаяна…

— Твоя Клава мозг нам всем пудрит! Нет у неё никакого приступа, — сказала Максимовна. — Жертвой она прикидывается…

Тут бабы загудели, словно шмели над цветочной лужайкой. Вытянув из карманов мобильные телефоны стали всем кагалом набирать номер скорой помощи. Кто кричал, что надо звонить по ноль один. Кто орал, что ноль три. Все попытки связаться с дежурным доктором приводили к полному фиаско, и как результат, к полному ступору всей сотовой связи на селе.

Балалайкина виновница приключившегося конфуза, вырвалась в лидеры. Плюнув на телефон, она открыла двери «Сельпо», и, задрав выше колен юбку, дунула в сторону дома.

— Во попёрла! Во «балалайка» поперла! Во дает, шаболда ты старая! Умчалась, словно ракета! — сказала глубоко, вздыхая Канониха. — А ты Клава, какого черта, тут в обморок падала? Народ весь взбаламутила — актриса ты хренова…

Клавка, достав из кармана таблетку валидола, положила её под язык. Баночку завязала в носовой платочек, и сунула обратно в карман «душегрейки». Слегка отдышавшись, она осмотрела переполошившихся старух, и выдала:

— Не бабы, не время мне еще помирать. Погожу малость. Хочу глянуть, как Машка своими новыми зубами будет морковку грызть и с телевизора на нас глядеть.

— Эх, ты Клава, Клава как была дурой, так дурой и помрешь! — сказала Канониха. — Какие в её годы могут зубы?…

— Молочные, — кто—то крикнул из очереди.

Старухи звонко засмеялись.

Клава «Телескоп» приподнялась с пола, и стукнув Канониху посохом сказала:

— Вот крест святой! Заглянула ей в рот, а там по деснам зубы новые режутся. Настоящие зубы… А может то имплантаты какие?

С того дня Максимовна, стала объектом пристального внимания односельчан.