Своенравная рабыня

Александра Волк, 2020

Мир, где женщина – это красивый и слабый цветок, а мужчина – эгоистичный садовник. Но ты – адания-шая! В тебе сила древнего народа, ты управляешь эмоциями других. Почему же на тебе рабский ошейник и запястья покрыты следами от веревки? Потому что допустила ошибку, огромную ошибку…

Глава 3

— Тьма Бэрхэсовой задницы, чертов мир… как же больно.

Да, боль была неприятная, но челюсть двигалась, что я проверила в первую же очередь, как пришла в чувства. Голова ныла — нехороший знак, могла при падении стукнуться. И вроде слегка кружится, но так темно, что и не разобрать: кружится или нет. Я медленно подняла руки вверх, не сразу поняла, что запястья связаны, чертыхнулась и аккуратно ощупала лицо и голову, насколько позволяли путы. Затем прислушалась и не только к своим внутренним ощущениям и телу, но и к окружающим меня звукам. Шорох, так словно неподалеку пробежала крыса или огромный таракан размером с крысу. По телу прошлась противная мелкая дрожь. Вот еще заточения где-нибудь в подземелье мне и не хватало. Сыро? Вроде нет. Мои ушки навострились, как мега-локаторы, улавливающие даже самый малейший звук. Дыхание! Точно. Я слышу чье-то дыхание, и не одно. Я здесь не одна! Ура!

Но через мгновение (не дано мне радоваться долго) на мое колено упала чья-то ладонь, я аж затаилась, боясь выдать свое присутствие вблизи от того, кого не видела. Сглотнула — сухое горло кое-как продралось. Воды мне явно не хватало. Эти ублюдки выдавали такие крохи воды, что иногда мне казалось, будто их цель не нажива, а садизм. Им просто нравилось видеть, как мы с трудом боремся за жизнь.

Неделя в неволе — вечность. Я уже и не уверена, что прошла неделя. Я давно ни в чем не уверена. Даже в реальности происходящего со мной, вокруг меня и…

Я очень хочу домой.

Из глаз потекли слёзы, кожу защипало — откуда только смогли влаги набраться, во мне же воды едва хватает, чтобы считать себя живой. Я вытерла щёку и попыталась побороть темноту, но глаза тоже устали, и теперь каждая ночь вроде и приносила облегчение, однако и страх, что утром я уже не смогу разогнать мрак вокруг себя, что он навсегда поселился во мне.

Кто-то рядом зашевелился, рука на моей ноге чуть сжалась и снова расслабилась. Тишина. Я выждала и аккуратно прикоснулась к руке. Надеялась, что ошиблась и ее тяжесть — лишь преувеличение замутненного разума. Надеялась, что рядом кто-то из девчонок. Но только мои пальцы почувствовали под собой тепло чужой кожи, как рука молниеносно ускользнула от меня. Перед глазами в этот момент всплыл образ огромной мужской ладони в резком замахе, и я, вздрогнув, отшатнулась назад и ударилась затылком обо что-то твердое. Слава всем богам всех миров, на этот раз мне повезло остаться в сознании.

Зазвучавший вблизи голос испугал еще сильнее, и я панически вжалась спиной в преграду позади себя, желая раствориться в ней, проскользнуть сквозь и исчезнуть. Смысл всего сказанного не доходил до меня. То ли от недавнего падения, то ли от ежесекундного стресса, страха и невыносимых условий последней недели, но мозги отказывались воспринимать чужой язык и переводить его. Или язык и вовсе мне был незнаком.

На мгновение мне показалось, будто я увидела белесое пятно в густой темноте, а затем в мои руки что-то ткнулось — что-то теплое и выпуклое. Я снова дернулась и прижала ладони к груди, спасаясь от неопределенной опасности.

— Пей.

«Пей? Я верно поняла?» — мне было страшно, но я всё же решилась протянуть руки и взять то, что предлагали.

Теплый, выпуклый, немного влажный и приятный на ощупь — кожаный мешочек с пробкой и ремешком. И до меня, наконец, дошло — пей! Вода! Я схватилась за сосуд, где-то краем сознания отметила, что вода имеет сладкий привкус с едва заметным цветочным ароматом, но все образы потерялись под мощью благодатной влаги, попавшей мне в рот. Вода — вот истинный дар богов, а не золото и брюлики. Прохладный чистый воздух и вода — два дара богов, которые мы ценим лишь, когда их катастрофически не хватает. Раньше я думала, что драгоценность — деньги и вещи. Наверное, они и останутся драгоценными. Но поистине бесценными являются вода и чистый воздух.

— Осторожно, — кто-то попытался отобрать у меня воду и получил в ответ… рычание? Я что на самом деле зарычала? — Не спеши.

— Отвали! — огрызнулась я и снова присосалась к узкому мягкому горлышку, жадно поглощая воду до остатка, пока последняя капля не упала мне в рот.

Облегчение пришло лишь на какое-то время, очень короткое время — и снова страх. Чувство, которое сложно побороть, сложно скрывать. Страх, что это была единственная вода, а я так бездумно ее израсходовала. Страх, что следом придет боль, когда мой надсмотрщик разозлится, и хлесткий удар плетью пройдется по едва прикрытой ошметками ткани коже или удар ладонью по лицу, что не менее больно, особенно от того, кто вкладывает в него всю свою ярость.

— Очнулась? — спросил кто-то, и я уже была уверена, что понимаю, а не догадываюсь, понимаю ли.

— Очнулась, — ответил кто-то еще.

Видимо, разговор был обо мне, но говорили не со мной.

— Отвар весь выпила. Дай воды.

Разговаривали явно двое, и уж точно не женщины. Что ж, этого стоило ожидать. Чуда не произошло, и кошмар не оказался затянувшимся сном. Я все так же являюсь пленницей, только цепи заменили на веревку и сняли перчатки. Перчатки? Новое открытие поразило меня еще больше. Как я сразу не заметила, что мои руки свободны от грязной колючей ткани, что кожа пускай и зудит, но мне всё же легче, чем раньше.

Мои руки задрожали, да и я вся дрожала, словно лист на ветру. Медленно и с опаской я снова подняла ладони вверх и прижалась к ним щекой — блаженство. Мои любимые ручки, мои пальчики, моя нежная кожа — моя бедная некогда нежная кожа, превратившаяся в старую, сухую, в ссадинах и раздражениях. Слезы текли и текли, выгоняя прочь из тела не только боль и радость вперемешку, но и бесценную влагу.

— Больно? — донеслось, словно эхо внутри меня же. — Больно? — повторил назойливый голос и снова мне в руки сунули мешок.

Я ощетинилась, готовая к сопротивлению. Больше не позволю надеть на себя грязную грубую ткань. Ни за что!

— Отвали, ублюдок!

Тишина в ответ. Я уж подумала, что вот он момент — когда терпение того, кого я так и не могла увидеть, лопнет. Но тишину вновь нарушил спокойный голос:

— Я не понимаю того, что ты говоришь, ноо знаю, что понимаешь меня и владеешь нашим языком. Так тебе больно или нет?

— Нет!

— Тогда постарайся уснуть, нам скоро в путь, — короткая пауза и мои мысли будто бы предугадали: — Все женщины в порядке и спят.

Шорох, будто кто-то отодвигается или, возможно, уходит, вызвал новый приступ страха, но уже не за себя, а за других, а эмоции подтолкнули вперед, но словила лишь воздух и едва не завалилась на бок — если бы не чужие руки, удержавшие за плечи. Миг, пока мы соприкасались друг с другом, пронес сквозь меня чужие эмоции: смесь неожиданности и тревоги, силу, которой ранее я ни в ком не ощущала, некую долю боли. Возможно, я неверно расшифровала, но именно такие эмоции усилились и во мне. А раньше в мужчинах этого мира я чувствовала лишь похоть, злость, трусливость, и еще много грязного и смердящего. Ни капли доброты, ни капли тепла. Что же изменилось? Кто он? Почему отличается от остальных?

Двадцать пять лет назад.

— Отец, кто это?

— Подарок тебе.

Юный киреор недоверчиво осмотрел девочку, сидящую на голом каменном полу у его кровати. Он не ожидал застать отца в своей комнате, тот крайне редко заходил в северную часть своих владений, где проживали так называемые неугодные родственники, к примеру, он, сын от рабыни. А найти еще и «подарок», у которого просто не могло быть смысла — тем более. Светловолосая светлоглазая малышка была совсем крошечной и худенькой. Просторное серое платье скрывало практически всё ее хрупкое тельце от плеч до пальцев на ногах. Волосы растрепанны, лицо испуганное, а глазки воспаленные от слез.

— Она же ребенок, — прошептал парень и посмотрел на отца, усевшегося мгновением ранее на его постель и посмотревшего на него с таким недовольством, будто ему вообще не стоило открывать рот.

— И что с того? Я купил ее для тебя.

— Зачем?

— Будет полезна.

— Полезна? Мне? — сложно было понять отца, хотя он никогда не мог его понять, особенно его решений, но одно знал точно, подарки отец не делает, тем более незаконнорожденному сыну.

— Твоя мать сделала подарок мне, когда передала потраченный ею впустую дар своих дальних предков тебе. Жаль, что ты родился от рабыни, но растрачивать твой потенциал я не позволю. Эта девочка будет твоим испытанием. Уничтожь в ней дар аданов, — закончил он и поднялся с кровати одним быстрым движением, будто сработал скрытый механизм.

Мужчина презрительно осмотрел малышку, так и сидящую у его ног, в какой-то миг ему захотелось пнуть ее, но сын, будто услышав мысли отца или почувствовал неладное, буквально загородил ее собой, встав между ними.

— Да как ты смеешь, щенок! — зарычал отец, но ничего не сделал.

Мужчина расправил плечи, напоминая о своем статусе, и в большей мере, наверное, себе, а не сыну, и вышел вон из комнаты.