Семь ударов

Александра Завалина, 2020

17-летнюю Алину задерживают по подозрению в убийстве, которого она не совершала. Обстоятельства странные: запертая квартира, никаких следов и семь ударов ножом. Кто пишет на стенах? И почему все жертвы перед смертью получают испорченный файл? И самое главное – кто убийца? Или… что?

8 сентября. День

Знаю, не самое лучшее решение — мозолить глаза убитым от горя родителям, но все-таки я позвонила им и попросила встретиться. Мама Маши ответила утвердительно на все мои вопросы, и это я выбрала, где нам встретиться. В парке? Да, подходит. Когда? Без разницы, давайте через полчаса.

Но повесив трубку, я засомневалась, что она придет. Уж слишком потерянным и отстраненным был ее голос… Но домой идти не хотелось. Там наверняка бардак после утренней проверки. Я уселась на скамейку и принялась ждать. Голова трещала.

И только я погрузилась в пучину мыслей, как увидела знакомую долговязую фигуру в оранжевой толстовке. Фигура слегка сутулилась и шла по дорожке прямо ко мне. Это был Костя Чернов.

Костя учился в параллельном одиннадцатом классе — в том же самом, где и Маша — и слыл чудиком. Больше из-за своего внешнего вида, чем из-за внутренних качеств. Он всегда носил растрепанные (очень растрепанные!) волосы и яркие толстовки с дурацкими надписями. А вот с характером у него все было в порядке: молчаливый, стеснительный, он дружил всего с несколькими ребятами и не решался покинуть зону комфорта, чтобы расширить круг знакомств.

Я включила телефон и сделала вид, будто что-то там смотрю. Будь у меня больше времени, я бы и наушники вытащила — чтоб уж наверняка прошел мимо.

Но Костя не прошел, а встал передо мной и спросил:

— Алина, ты как? — и таким участливым тоном, что аж треснуть захотелось.

Я подняла на него глаза, изобразила улыбку, поинтересовалась:

— О чем ты?

— Ну… — Костя заметно смутился, почесал лохматый затылок. На его оранжевой толстовке я прочитала «I am a superman». Толстовка была точь-в-точь под цвет его волос. — Я о Маше…

— Все в порядке, — соврала я и снова уткнулась в телефон.

Костя мялся, и я будто слышала, как скрипят его извилины, силясь придумать тему для разговора. Терпеть не могу нерешительных людей — особенно, если это парни. Но хуже того, что я нравилась Косте. Я это точно знала — а иначе стал бы он нарушать границы своего комфорта, чтобы подружиться со мной? И этот его взгляд… пронзительный, словно натренированный после чтения статей типа «Как влюбить в себя любую». Выпендрежский.

— Иди, куда шел, Чернов, — пробурчала я. — Я в норме. Я же никого не убивала.

И чего несу? Зачем оправдываюсь? Звучит так, будто я и вправду убийца.

— Конечно, нет, — затараторил Костя, и его серые глаза расширились от волнения. — Я тебя не обвиняю, Алина, конечно, нет! Просто я…

— Ты близко общался с Машей? — внезапно спросила я.

— Нет, — Костя смутился от такого вопроса, и его уши покраснели. — Маша почти ни с кем не общалась. Так, пара человек… включая Настю.

— Понятно, — я растянула губы в дежурной улыбке. — Пока, Чернов.

Причина, по которой я любезна с Костей, вовсе не в том, что я милая и хорошая девочка. Вовсе нет. Обычно, когда Костя пронзает меня тренированным взглядом или отчетливо произносит мое имя, мне хочется снять кроссовок и швырнуть ему в лицо. Настоящая причина — это Настя. Настя считает Костю «хорошим парнем» и близко общается с его родителями. Его родители — художники, поэтому им втроем есть о чем поговорить. Что касается Кости, то я не слышала о том, чтобы он рисовал или хотя бы баловался этим. С Костей Черновым у всех ассоциировались компьютеры, информатика и программирование, и если у кого-нибудь ломался ноутбук, в первую очередь бежали к нему.

— Пока… — пробормотал Костя и нехотя поплелся прочь.

Я прождала около сорока минут, бессмысленно шаря в Интернете, но никто не пришел. Но только я поднялась, чтобы идти домой, как увидела ее. Я сразу поняла, что это Машина мама по ее мышиным волосам и нерешительной, семенящей походке — точь-в-точь, как у дочери. Когда она приблизилась, я увидела, что глаза у нее распухли и покраснели.

— Здравствуйте, — пробормотала я.

Машина мама кивнула и уселась на скамейку. Я тоже.

— Ну так о чем… о чем ты хотела поговорить, Алина? — спросила она, и я поняла, что в очередной раз поступила глупо и самодовольно. Что я могу сказать этой бедной, сломленной женщине? Что мне жаль? И я со всей отчетливостью осознала: я позвала ее сюда не затем, чтобы соболезновать (от этого так мало проку!), а затем, чтобы успокоить собственную совесть. Я — эгоистка.

В уме меня появились слова, которые я собиралась сказать. Но ум — это одно, а вот что-то говорить, глядя в покрасневшие от горя глаза несчастной матери…

— Я хочу вам помочь, — вырвалось у меня.

Машина мама удивленно взглянула на меня, и я услышала, как нелепо это прозвучало. Но только я набрала воздуха, чтобы пояснить, как она вдруг выдала:

— Маша рассказала мне, что ты защищаешь слабых. Вчера ты защитила ее от хулиганки.

Я поперхнулась воздухом. Оказывается, они так близки… Маша даже рассказывает маме о своих унижениях. Рассказывала.

— А я… я не могу ее защитить. Ни от кого, — ее глаза медленно наполнились слезами. — Не смогла. Будь ее отец жив… это он всегда нас защищал…

Так значит, у Маши нет отца. Нет отца, который защитил бы ее или хотя бы вставил в дверь нормальный замок. И нет денег, чтобы нанять кого-нибудь, чтобы поставить хорошую дверь.

Потом Машина мама пустилась в долгие воспоминания о дочери. Давясь слезами и всхлипами, она поведала мне, какая ее дочь умница, какая она добрая и отзывчивая, как она помогает по дому и животным на улице. К чести Машиной мамы, она говорила только о хорошем и ни разу не упомянула, что Маша мертва. Только слезы продолжали капать на колени…

А под конец, когда я не ждала, она выпалила:

— А я ведь сплю чутко, очень чутко. Но этой ночью я совсем ничего не слышала. А ведь дочка моя прямо за стенкой… — Она всхлипнула и храбро продолжила. — Алина, у нас ведь даже красть нечего. И потом… ничего не исчезло, ничего, абсолютно. Только моя Маша… — И она спрятала лицо в ладонях, не закончив предложения.

Я неловко погладила ее по плечу. Мне самой казалось странным, что кто-то вошел в квартиру только затем, чтобы убить девчонку. И какую? Тихую, незаметную, скромную, которая в жизни никому дорогу не переходила, а те редкие люди, что были близко с ней знакомы, и вовсе души в ней не чаяли. Зачем? Абсолютная бессмыслица!

Разве что в тихом Машином омуте водились такие жирные черти, что кому-то срочно потребовалось ее убрать. Я ведь ее не знаю… но тогда и собственная мать, с которой дочь делится историями унижений, ее совсем не знает… Фух, бессмыслица!

Домой я шла озадаченная и разбитая. Чувство такое, будто я поссорилась со всеми своими друзьями, потом выложилась на особенно трудной тренировке, а теперь еле волочила ноги, пока в душе зияла черная дыра.

Но где-то на небесах решили, что еще недостаточно. Я пришла домой и поднялась в свою комнату. Голова, итак трещавшая, вдруг закружилась, и я осела на пол. На голубой стене моей комнаты сиреневой краской было выведено: «wst не открывай ему!»