Чёрный бриллиант

Александрина

Роман содержит факты из жизни 4-х поколений одного рода, к которому принадлежит героиня.У неё мистическая связь с прабабушкой, которая, в своё время, пожертвовала чёрным бриллиантом, наделённым магической силой, ради спасения возлюбленного, проигравшего своё состояние в карты, что способствовало проклятию всего её рода.Чтобы снять его, героине предстоит найти утерянную семейную реликвию. В этом ей помогает прабабушка через сны и видения.Мистика переплетается с реальной жизнью героини.

© Александрина, 2020

ISBN 978-5-0051-1098-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Роман включает факты из жизни 4-х поколений одного рода, к которому принадлежит героиня, хирург по профессии.

У неё мистическая связь с прабабушкой, которой когда-то принадлежал уникальный гарнитур, в одну из серёг которого был вставлен чёрный бриллиант, наделённый магической силой.

Когда-то она была вынуждена заложить серьгу с бриллиантом, чтобы спасти своего возлюбленного, гусара элитного полка, бывшего заядлым картёжником и проигравшего своё состояние в карты, тем самым поспособствовав проклятию всего своего рода.

Чтобы снять это проклятие и дать выход своим чувствам, которые героиня вынуждена блокировать неимоверным усилием воли, ей предстоит найти чёрный бриллиант, спустя столетие с момента утраты серёжки. В этом ей помогает прабабушка, давая подсказки через сны и видения.

Мистика, которая на самом деле имела место в жизни автора и способствовала написанию этой книги, переплетается с реальной жизнью героини, в которой есть место и для юмора и для глубоких переживаний и чувств, кое-где выраженных стихами.

Глава 1

Детство и юность

Я росла хилым, бледным ребёнком, задыхалась при малейшей физической нагрузке. Поэтому старалась не принимать участие в подвижных играх своих сверстников. Единственное, что я могла себе позволить, так это только игру в «дочки-матери», больницу и некоторые настольные игры. Не удивительно, что в детстве у меня было прозвище «комариные ножки».

По каким только врачам ни водила меня мама, но никто не мог поставить правильный диагноз. Наконец, папа, кадровый офицер Советской Армии, решил показать меня своему сослуживцу, военному врачу Фёдору Фёдоровичу Кузьмину.

Это был довольно молодой человек, худощавый, с военной выправкой. За толстыми стёклами очков в роговой оправе серые глаза казались неестественно большими и выразительными.

Заметив, что я смотрю на него с некоторой опаской, он широко улыбнулся и произнёс: «Ну-с, барышня, рассказывайте с чем пожаловали ко мне?» Эта фраза, произнесённая мягким голосом, окончательно растопила лёд недоверия, сковавший мой детский ум после многочисленных бессмысленных посещений врачей. Притом впервые в моей жизни ко мне обратились на «Вы» и назвали барышней. Я почувствовала себя значимой фигурой и обстоятельно, с чувством собственного достоинства, подробно начала рассказывать о том, что меня мучило.

Фёдор Фёдорович внимательно слушал, затем вставил в уши слушалку (так, играя в доктора, ребятня называла фонендоскоп) и велел мне задрать кофточку. Приложив металлический кружочек с чёрной мембраной к моему тщедушному тельцу он как будто застыл на месте.

Я невольно затаила дыхание и подумала про себя: «Если бы он был потолще и постарше, то получился бы вылитый Айболит.»

Он несколько раз просил меня присесть, потом встать, потом лечь, повернуться то на один бок, то на другой, считал пульс, светил фонариком то в один глаз, то в другой, барабанил пальцем правой руки по двум другим левой, что вызвало у меня смех.

Нахмурив брови, Фёдор Фёдорович приложил указательный палец правой руки к собранным в трубочку губам, давая понять, что осмотр ещё не закончен.

Я изо всех сил старалась не смеяться. Но когда он стал щупать мой живот, не смогла сдержаться от смеха. Так мне было щекотно. Наконец, он встал.

— Ну что, хохотушка, осмотр окончен. Извини, что немножечко тебя помучил.

— Что вы, Фёдор Фёдорович! — воскликнула я. — Нисколечко!

— Вот и хорошо, вот и хорошо! А теперь подожди немножко за дверью. Мне нужно поговорить с твоим папой, — сказал он задумчиво, положив мне руку на голову.

Я поблагодарила доброго Айболита, как теперь называла его про себя, и вышла. Вскоре появился папа. Он был чем-то встревожен.

— Папа, почему ты невесёлый? — спросила я. — Фёдор Фёдорович такой хороший доктор, настоящий Айболит! Он обязательно мне поможет.

— Конечно, поможет, дочка, — подтвердил папа, грустно улыбнувшись.

В этот вечер меня рано уложили спать. Ночью мне снился Айболит в обличье Фёдора Фёдоровича. Я помогала ему лечить разных зверушек. Особенно запомнился ободранный рыжий кот, которому я пыталась пришить ухо нитками из маминой шкатулки.

Утром проснулась рано в хорошем настроении. Ведь ухо моего ночного гостя успешно было пришито к его голове, и я чувствовала себя героиней. Тогда я твёрдо решила, что стану доктором.

Дверь в кухню была слегка приоткрыта. Полоска электрического света пробивалась через щель. Я услышала тихий разговор, почти шёпот, но слов не разобрала. Когда открыла дверь, увидела родителей, сидящих за обеденным столом. Они оба вздрогнули от неожиданности. Их лица выглядели уставшими. А у мамы ещё не просохли слёзы на щеках.

— Танечка, почему ты так рано встала? — спросила она. — До школы целый час. Могла бы ещё поспать.

— А вы что, ещё не ложились? — ответила я вопросом на вопрос.

— С чего ты это взяла? Просто сегодня мне нужно пораньше на службу. А мама встала, чтобы приготовить мне завтрак, — ответил папа.

Он никогда не умел врать. На столе не было никакого завтрака, стояли только две полупустые чашки с остывшим кофе.

Через неделю мы с мамой поехали но консультацию к знаменитому профессору-кардиохирургу, Сергееву Сергею Ивановичу, в Хабаровскую краевую больницу. На Дальнем Востоке, где мы в то время проживали, профессор слыл светилом медицины.

В кабинете нас встретил высокий, довольно пожилой человек, с проседью в густых, когда-то тёмно-русых, волосах. Лицо было суровым, будто высеченным из камня, но глаза за тонкими стёклами очков в золотой оправе, излучали доброту.

Он предложил маме стул, а сам проковылял к своему креслу, стоявшему за письменным столом. Было заметно, что он сильно хромает. Впоследствии я узнала, что у профессора была ампутирована одна нога до коленного сустава, и он ходил на протезе.

Поговаривали даже, будто он потерял ногу, попав под машину, спасая ребёнка. Возможно, это была легенда, которыми обычно овеяна жизнь замечательных людей. А, может быть, и нет. Да это и не важно. На самом деле Сергей Иванович спас жизни и вернул детство тысячам детей, а их родителям — надежду и радость жизни, которые, казалось, были утеряны навсегда.

Кабинет профессора был достаточно просторным. Две стены персикового цвета почти сплошь были увешаны фотографиями, как я узнала позже, спасённых им детей. У одной стены, рядом с входной дверью, стоял огромный, почти до потолка, стеллаж с книгами. Оба широких подоконника больших окон были заставлены цветочными горшками с кое-где начинавшими цвести цветами.

За окнами был слышен гул машин, а через открытую форточку доносился аромат сирени. Стоял май месяц. На столе у Сергея Ивановича красовался огромный букет алых роз.

— Пожалуйста, присаживайтесь, — произнёс профессор, указывая маме на предварительно отодвинутый стул.

— Валентина Сергеевна, — обратился он к ней по имени-отчеству. — Вы, пожалуйста, не волнуйтесь. Подробно расскажите мне о проблемах вашего ребёнка. Я постараюсь сделать всё, что в моих силах.

Я была разочарована тем, что профессор спрашивает о моих проблемах не у меня, как это делал Айболит, а у моей мамы. «Как будто я маленькая», — подумала я сердито, когда меня попросили удалиться за дверь.

Пока мама разговаривала с Сергеем Ивановичем, я расхаживала по приёмному покою и изучала мозаичные плитки на полу. Они мне казались необыкновенно красивыми, а сама больница — каким-то таинственным замком.

Меня очаровывало всё: и атмосфера покоя, иногда прерываемая воем сирены подъезжающей машины «скорой помощи», и высокие сводчатые потолки старого здания, и полумрак, пронизываемый лучами света, пробивающегося сквозь пыльные стёкла широких окон, и прохладный воздух, смешанный с запахом медицинских препаратов, и полустёртый ногами сотен тысяч страждущих людей мозаичный пол, и портреты знаменитых врачей, развешенные на стенах фойе.

Возможно, тогда я погрузилась, говоря научным языком, в медицинский эгрегор. Уже тогда, будучи восьмилетней девочкой, я интуитивно чувствовала, что моё будущее в какой-то мере предопределено. Будучи погружённой в свои мысли, не заметила, как подошла мама.

— Танечка, тебе придётся остаться в больнице, — сказала она слегка дрогнувшим голосом.

— Но до конца учебного года ещё две недели, — возразила я, радуясь в глубине души, что мои каникулы продлятся на целых две недели дольше.

— Ничего. Я договорюсь с классным руководителем, — ответила мама.

Меня поместили в палату, где были двое взрослых, какими мне казались тогда шестнадцати и семнадцатилетняя девушки, и два ребёнка — я и трёхлетняя девочка с мамой.

Девушки что-то говорили о предстоящих операциях. Я понимала, что это означает. Женька из нашего класса часто и со всеми подробностями рассказывал, как ему удаляли аппендицит. Для нас, его одноклассников, он был чуть ли ни героем.

Маленькая девочка по имени Ангелина часто плакала, задыхалась и становилась при этом совершенно синей. Её мама не отходила от неё ни на шаг. Днём она пыталась развлечь девочку, рассказывала ей сказки, называла почему-то болотной кикиморой, на что Ангелина реагировала хлопаньем в ладошки и звонким смехом.

Они спали в одной кровати. А когда девочка засыпала, под одеялом раздавались жалостные всхлипывания её мамы.

Через три дня Ангелину увезли на операцию. Больше мы их не видели.

Моя двухнедельная «халява» оказалась не столь уж приятной. Целыми днями напролёт меня подвергали каким-то пыткам: то брали кровь из пальца, то из вены, то заставляли дуть в какую-то трубку, то какую-то трубку пихали внутрь, то, приставляя к какому-то холодному аппарату, заставляли глубоко дышать, то, опутав проводами, ставили присоски на грудную клетку. Каждый день я ждала нового подвоха.

Единственной отдушиной был приход мамы или папы. Они приносили мне всякие сладости и игрушки, которые хоть как-то скрашивали мою жизнь.

Соседки по палате, наверное, считали меня мелюзгой, и практически со мной не общались. Зато они раскрывали друг другу сердечные тайны, не обращая на меня никакого внимания. А я слушала, притворившись спящей, и подсмеивалась над ними.

По моей просьбе мама принесла мне календарь, и я старательно обводила кружочком каждый день, проведённый в больнице.

Так прошли почти две недели. «Наконец-то мои мучения закончились», — подумала я и стала собирать свои вещи, поджидая маму. Однако, моя радость оказалась преждевременной. На исходе второй недели, в субботу, пришла мама. Она старалась улыбаться, но это у неё не очень получалось. Мама предложила мне погулять в больничном садике.

Был тёплый весенний день. Мы присели на скамеечку.

— Танечка, послушай, — произнесла она. — Я только что разговаривала с профессором. У тебя обнаружили врождённый порок сердца. Чтобы ты полностью выздоровела, необходима операция.

Мама говорила, подбирая каждое слово, чтобы не напугать меня, и изо всех сил старалась подготовить психологически к этому событию. Однако я не только не испугалась, но в каком-то смысле даже обрадовалась, думая при этом с восторгом: «Ну, Женька, держись! У тебя какой-то там аппендицит был. А вот у меня будет операция на сердце!»

Мама продолжала что-то говорить, но я её не слушала, погрузившись в свои мысли: «Конечно, придётся оторвать две недели от каникул. Зато какое это будет событие!»

Мама приняла мою задумчивость за испуг и с ещё большей силой продолжила меня успокаивать. А я в это время думала только о том, как буду рассказывать ребятам со всеми подробностями, как мне делали операцию на сердце.

Наконец я очнулась и поняла, что нужно успокаивать маму.

— Я нисколечко не боюсь, — сказала я ей. — Айболит, ведь сказал, что всё будет хорошо. А я ему верю.

— Какой ещё Айболит? — спросила она.

— Ну Фёдор Фёдорович, папин знакомый, — ответила я с некоторой укоризной.

Мама улыбнулась. Она упросила старшую сестру отпустить меня на пару часов. Мы вышли через большие больничные ворота. Сначала зашли в кафе. Я до сих пор помню вкус моего любимого мороженого из трёх шариков с клубничным вареньем. Потом посмотрели в летнем кинотеатре, который открылся неделю назад и находился рядом с больницей, «Шербурские зонтики». От тогдашних впечатлений в памяти осталось только название и прекрасная музыка.

Начало смеркаться. Мы направились в сторону больницы. Мама довела меня до самой палаты, поцеловала и пожелала спокойной ночи. Конечно, ей досталось от старшей сестры, так как вместо двух часов мы прогуляли все четыре.

Обе мои соседки уже были прооперированы. Одну привезли обратно в палату. Другая ещё оставалась в реанимации. Меня начали готовить к операции.

Через неделю, в понедельник, во время обхода профессор присел на край моей кровати и объявил: «Завтра будет операция. Надеюсь, ты не боишься». Я отрицательно покачала головой. «Ну вот и умница», — сказал профессор, погладив меня по голове. И, оставив на моей тумбочке плитку шоколада, хромающей походкой направился к следующей пациентке.

Ночью мне приснился странный сон. Я видела прекрасную незнакомую мне даму. На ней было красивое платье с высоким кружевным воротником и перламутровыми пуговичками, а на голове маленькая чёрная шляпка с вуалью. Хотя из-за вуали глаз не было видно, казалось, они светились зеленовато-голубоватым светом. Она улыбнулась мне, и произнесла: «Не бойся. Всё будет хорошо!» Я хотела спросить, кто она? Но дама исчезла.

Когда я проснулась, увидела маму. Она сидела у моей кровати, прижимая мою ладошку к губам. Обрадовавшись, я вскрикнула:

— Мама, как хорошо, что ты пришла!

— Как же я могла не прийти? — с грустной улыбкой ответила она.

— Ты знаешь, мне приснился странный сон, — и я принялась рассказывать его содержание.

Мне показалось, что в маминых глазах мелькнул страх и тревожное ожидание. Когда же она дослушала до конца, её лицо просветлело, и мне даже показалось, что она вздохнула с облегчением.

Через час меня повезли в операционную. Там накрыли белой простынкой, поставили капельницу и велели считать до десяти. Я подумала про себя, что наркоз на меня не подействует, не может быть, чтобы я заснула против своей воли.

Как только досчитала до шести, почувствовала будто мой рот кто-то набил ватой, и я не могу больше произнести ни слова.

Проснулась уже в реанимации. У моей постели сидели мама с папой в белых халатах. У мамы по лицу текли слёзы. «Наверное, от радости», — подумала я. Папа еле сдерживался, чтобы не заплакать.

Посторонним в то время находиться в реанимации было запрещено. Родителям разрешили только взглянуть на меня.

Выздоровление шло быстро. Через две недели после операции я уже была дома. Учебный год к тому времени закончился. Наступили летние каникулы.

Я ещё не могла наравне с другими детьми бегать и прыгать. Но зато с упоением и всеми подробностями рассказывала своей дворовой компании о перенесённой мною операции, как будто это я спасла человека от смерти. При этом, конечно, немного привирала, говоря, что ничего не боялась, даже уколов.

Впереди были почти три месяца каникул. Постепенно я стала набирать вес. А вскоре и вовсе забыла обо всех своих недугах. Часто ловила себя на мысли, что теперь могу бегать и прыгать как ни в чём не бывало.

Лето было на редкость тёплым, и я целыми днями пропадала во дворе с соседскими ребятишками.

Примерно в полукилометре от нас протекал Амур. И родители часто брали меня с собой на речку, хотя купаться ещё не позволяли.

В самом начале августа мы с мамой отправились на целый месяц в санаторий, во Владивосток. Я впервые увидела океан. «Будет, что рассказать ребятам. Вот обзавидуются!» — пронеслось в голове.

Мы жили в разных санаториях, находившихся недалеко друг от друга.

После обеда мама забирала меня, и мы шли к океану. Тихоокеанское побережье, казалось, было просто залито солнцем. Я не помню ни одного дождливого дня, хотя, наверняка, они были. Каждый раз мы покупали на набережной вкуснейшие чебуреки, от воспоминания о которых до сих пор текут слюнки. А потом долго шли вдоль берега, дыша свежим тихоокеанским воздухом, собирали отшлифованные волнами красивые камешки и ракушки, из которых потом я делала бусы для мамы и для себя. Иногда мы гуляли дотемна, пока солнце не начинало садиться за горизонт, окрашивая волны в золотисто-розовый цвет.

Мама была высокой, стройной и очень красивой. У неё были ярко-голубые глаза, слегка курносый носик, полные, красиво очерченные губы и две толстые тёмно-русые косы, уложенные на голове в виде короны.

Я часто любовалась ею, особенно когда на ней было моё любимое бледно-розовое платье с короткими рукавами-фонариками и широким поясом, завязывающимся сзади бантом. Не удивительно, что проходившие мимо мужчины бросали на неё восхищённые взгляды.

Не успели оглянуться, как наш отдых подошёл к концу. Мы хорошо отдохнули, загорели, набрались сил. Я поправилась на целых два килограмма. Это была незабываемая поездка. Но пора было возвращаться домой.

Папа с нетерпением ожидал нас на перроне с огромным букетом цветов. Он был под стать маме — чуть выше среднего роста, подтянутый, мускулистый. У него был идеально прямой нос, серо-зелёные глаза и шевелюра тёмно-русых вьющихся волос.

Окружающие говорили, что они очень красивая пара. Я ими очень гордилась.

Лето пролетело незаметно. Когда 1 сентября я пошла во 2-ой класс, чувствовала себя здоровым, полноценным ребёнком. Часто, с чувством большой благодарности, вспоминала и вспоминаю своих Ангелов-Спасителей: Айболита и профессора Сергеева.

Однако, на основании справки, выданной в больнице, продолжала, как сейчас бы выразились, «косить» от физкультуры, о чём до сих пор сожалею.

Через год родилась моя сестричка, Машенька. Я была очень рада этому обстоятельству, потому как давно мечтала заиметь младшую сестру или брата, чтобы иметь возможность хоть кем-то руководить, и всегда завидовала детям, у которых таковые имелись.

С горделивым видом я расхаживала по двору с коляской, ощущая себя взрослой и самостоятельной особой, представляя, как поведу Машеньку за ручку в садик, а потом и в школу, посвящала ей смешные стишки вроде этого:

У меня сестра Машутка.

Она ещё совсем малютка.

Подрастёт ещё немножко,

Кашу будет лопать ложкой.

Рацион её пока

Состоит из молока.

Будет в платья наряжаться,

С ребятнёю баловаться.

А пока что погремушка —

Её лучшая подружка.

Вскоре наша семья переехала из Хабаровска в гарнизон под названием Гаровка, по месту дальнейшего прохождения службы отца.

Он научил меня кататься на мопеде. И я гоняла на нём сначала по стадиону, а потом, тайком от родителей, посещала подругу, жившую на дальней точке, в нескольких километрах от нашего гарнизона.

Папа научил меня прочищать карбюратор в случае, если заглохнет мотор. И однажды он-таки заглох. Я была ужасно горда собой, когда мне удалось устранить неполадку и продолжить свой путь. Очень хотелось произвести впечатление на одноклассников, поэтому я не упускала возможности рассказывать им об этом эпизоде, причём как об обыденном для меня деле.

Когда я закончила школу, отец демобилизовался из армии, и мы переехали в Ригу, где жили все мамины родственники. Долгое время я тосковала по своим друзьям, по городу, в котором прошло моё детство и юность. Мне казалось, что во всём мире нет природы красивее дальневосточной.

Часто вспоминала пионерский лагерь «Красная звезда», куда родители ежегодно отправляли меня во время летних каникул.

Однажды, просматривая книгу «Дальневосточный край» с великолепными иллюстрациями природных богатств и красот этого неповторимого уголка земли, привезённую с собой из Хабаровска, и предаваясь греющих душу воспоминаниям, поймала себя на мысли, что тоскую не только по городу моего детства, но и по России в целом.

Хотя я и родилась в Риге, этот город, с другим укладом жизни, другими нравами и обычаями, был чужд для меня. Незаметно мои мысли стали превращаться в стихотворные рифмы:

Я тоскую по России.

Часто снятся мне во сне.

Васильки синее сини,

Рек разливы по весне.

Я мечтаю, как проснусь

С первым криком петуха,

В сарафан свой наряжусь,

Выпью крынку молока,

Захвачу краюху хлеба,

По росе босой пройдусь,

Устремлю глаза на небо,

И отступит сразу грусть.

Я мечтаю, как вернусь

В незабвенный край родной.

Дорогая моя Русь!

Я вернусь к тебе домой.

Так закончилось моё детство. Нужно было готовиться к вступительным экзаменам в медицинский институт, о котором я мечтала.

Чуть больше года мы всей семьёй жили в однокомнатной квартире у бабушки Ани и её второго мужа, Григория, которого мы с Машей звали дедушкой, и их дочери Лауры, пока папе не предоставили трёхкомнатную квартиру по линии военного ведомства.

Машутка пошла в 1-ый класс, а я поступила в мединститут.

Шесть лет пролетели как один день. И вот я уже дипломированный врач, прошедший интернатуру по хирургии.