Отчего мы, русские, такие?

Алексей Булгаков (2024)

Сейчас много говорят и пишут о России, о её судьбе в прошлом, о значительных переменах последней четверти века. Делаются всевозможные прогнозы. Нас, русских, стали особенно интересовать наши корни, истоки зарождения нашего национального характера. Почему мы считаемся великой нацией? От чего зависит благополучие и преуспевание нашего человека? Почему так значительна в России роль правителя? Что нам мешает чувствовать себя увереннее среди других стран и народов? Какова может быть наша, русских, роль в сохранении среды обитания, пригодной для жизни людей, в спасении человечества от самого человека? Всё, что с нами происходит, — не только чья-то воля свыше или со стороны, это, прежде всего, наши с вами помыслы, намерения, действия. Мы часто, согласно поговорке, пожинаем собственный характер, свои привычки, жизненные ценности — всё, что нынче называется модным словом «менталитет». В книге делается попытка разобраться во всех этих вопросах.

НАС «АРШИНОМ ОБЩИМ НЕ ИЗМЕРИТЬ»

Сердитый: — Из высказываний, характеристик в печати относительно нас, русских, невозможно вынести определённое представление о том, кто мы такие, как к нам относятся граждане других стран, настолько разнообразны и подчас диаметрально противоположны мнения и оценки. Причём эти суждения и характеристики часто выносятся безапелляционно, с полной уверенностью, что так и есть на самом деле. Неспроста возникло выражение «загадочная русская душа».

Рассудительный: — Люди в эти три слова вкладывают, в частности, нашу неоднородность. Любой большой народ невозможно охарактеризовать общими словами, а русский тем более. Нельзя также судить односторонне о взаимоотношениях нашего народа и какого-то другого. Понятие «русские» охватывает чрезвычайно разнообразные типы личностей. Мы — слишком противоречивое общество, отличаемся от других пестротой, крайне широким для одной нации диапазоном свойств по многим параметрам, во всех аспектах — в социальном, психологическом, интеллектуальном, культурном, деловом, нравственном, в образе жизни и мышления, в уровне культуры разных групп населения и во многом другом. В этом наша сила, но и наша сложность: из-за этого мы никогда не могли ясно и чётко донести до граждан других стран свои приоритеты. Поэтому нас считают непредсказуемыми, от нас ждут кнута и пряника одновременно. И представители других народов, и мы сами, пытаясь назвать типичные черты русского человека, постоянно натыкаемся на противоречия, которые не дают сделать однозначный вывод. В России можно встретить самых рафинированных высокообразованных эрудированных аристократов с породистыми чертами лица, с самыми изысканными манерами, каких не так легко найти даже в Западной Европе, — и людей на уровне средневековых степняков-кочевников; титанов мысли, виднейших философов — и воинствующих неграмотных невежд.

С.: — А на любом вокзале можно увидеть вконец опустившихся бродяг, абсолютно одичавших изгоев общества.

Р.: — В России много талантливых людей, в том числе среди бездомных бродяг, либо спившихся, либо отвергнутых, отчаявшихся. Мы сами горазды на экстремальные оценки самих себя. Наши граждане либо говорят: нация пьяниц, лодырей, хамов, агрессивных людей. Либо мы — чуть ли не все сплошь талантливы, трудолюбивы, добрейшие натуры, необыкновенно отзывчивы и т.д. Может быть, наша нетерпимость к «инакости» — реакция на нашу неоднородность во всём, на присущее нам

многообразие русских характеров, чересчур широкий диапазон

социально-психологических типажей у одного народа.

И мы подсознательно стремимся уменьшить этот огромный разброс свойств, нам хочется бóльшей похожести друг на друга. Мы — сплав самых разных народов. Хотя мы и произошли от западных и южных славян, по пришествии на север породнились с финскими, прибалтийскими племенами, добавили скандинавский кровей. Но мы также потомки скифов, сарматов, готов, удалых степняков — половцев, хазаров и других тюркских народов. Русские князья женились на знатных половчанках. А после распада Золотой Орды мы слились с татарами, башкирами. Хотя основа у нас славянская, и язык, конечно, тоже. Мы потому и красивы внешне, особенно женщины, что сплавлены из очень разных племён и народов, весьма отстоящих друг от друга. Живучи и талантливы мы тоже поэтому.

С.: — В итоге нас наградили эпитетами вроде «дикари», «русские медведи», а то и вовсе говорят, что мы — никакие не славяне, а татары.

Р.: — Да, были среди нас почти дикари, но были и достигшие наивысшего для своего времени уровня культуры. Например, в Великом Новгороде в XII-XVI веках было много грамотных людей среди бояр и торговцев, ремесленников и крестьян, читать и писать умели мужчины и женщины — если судить по тысяче с лишним найденных в городе берестяных грамот с посланиями, списками, с детскими ученическими упражнениями. Даже в Европе в то время грамотные были только среди духовных лиц и вельмож. Три с половиной столетия в XII — XV веках в Новгороде существовала республика, то есть вполне реальная по тем временам демократия. Самые важные вопросы решало вече — собрание горожан, что фактически было народным волеизъявлением. Роль варваров здесь сыграли сначала Александр Невский, жестоко распространивший монгольскую власть на Новгород, потом московский великий князь Иван III в 1478 году и московский же царь Иван IV в 1570 году, которые привели в этот благополучно существовавший русский город русские же войска, разгромили его с необыкновенной жестокостью, уничтожили тысячи людей. Налицо — огромная разница в уровне культурного развития: цивилизованности новгородцев и азиатского варварства тогдашних московских правителей. Новгородская земля могла ещё в I тысячелетии новой эры закрепить за собой статус норм, образа жизни, быта, политического устройства по европейскому образцу, предварив на 500 лет раньше замысел Петра I об организации на Руси кусочка Европы.

С.: — Получается, наши правители своими руками уничтожали на русской земле европейскую цивилизованность, которой мы теперь никак не можем достичь. Мы до сих пор пытаемся понять, почему вольный народ Руси легко поддался великокняжескому деспотизму, который максимально проявился во время правления Ивана IV. Как совмещается конформизм с анархизмом русского человека? Невероятный контраст проявился также во времена Петра I: с одной стороны — просвещение, с другой — рабство.

Р.: — Объяснить это можно тем, что свой владыка, князь или воевода, даже если был притеснителем, всё-таки не убивал, не угонял в плен жену и детей, не сжигал жилище, как незваные пришельцы преимущественно из степей с юго-востока. А появившийся в XVI веке «Домострой» изложил средневековые нормы ведения хозяйства и семейных отношений, бытовавшие на Руси, и утвердил их как руководство к действию. У каждого дома, как толковал «Домострой», был свой государь. «Бог во Вселенной, царь в государстве, отец в семье». Хозяин-отец был един во всех ипостасях: администратор, главный «завхоз» внутри своего хозяйства, судья, который разрешал по своему разумению все споры и разногласия. Отец семейства, муж имел непререкаемый авторитет, требовал от домочадцев беспрекословного послушания, за проступки наказывал, но не часто утруждал себя объяснениями, почему надо поступать так, а не иначе. А членам семьи приходилось быть послушными и покорными, поскольку «до Бога высоко, а до царя далеко». Как писал иностранец, проживший несколько лет в России в конце XVIII века, в каждой деревне в России имелся маленький тиран. Так же старосты, князья с их дружинами были в городищах, потом в городах всем: и защитниками, и вершителями судеб, и карательной инстанцией, то есть обладателями непререкаемой власти.

С.: — И купеческие кланы в России жили за высокими заборами замкнуто, детей на улицу не выпускали, они гуляли во дворе и в своём саду, даже учили детей дома сами родители или приходящие учителя.

Р.: — Потом и в помещиках крестьяне часто видели не эксплуататора, а защитника. «Помещик-крепостник распоряжался в своём поместье, как никому не подвластный король, — пишет английский историк Д. Ливен в книге «Аристократия в Европе. 1815-1914». — В целом жизнь в России была менее, чем в Центральной и Западной Европе, стеснена законом и приличиями, дворяне-землевладельцы пользовались неограниченной властью королей в миниатюре». Это было всего одну-две сотни лет назад.

С.: — И в нас не изжиты нормы крепостничества. Иные большие и маленькие начальники в формах с погонами и в современных костюмах ведут себя с подчинёнными и вообще с людьми так же, как помещики и бояре со слугами двести, триста, пятьсот лет назад, будто никто до сих пор крепостное право отменять и не думал. У нас ещё властвует местечково-домостроевская психология: мол, в своём дворе, за высоким забором могу творить со своими домочадцами и прислугой всё, что захочет моя левая нога, а кто-нибудь из соседей — попробуй, тронь кого-либо из моего хозяйства! И вот забитая мужем жена годами терпит его издевательства из-за отсутствия альтернатив: на своё жильё она и за пять жизней не накопит, формальный развод мало что даст.

Р.: — Терпеливость современных женщин — рудимент старых времён. Не все способны от ненавистного мужа вырваться в неопределённость. Так же в прошлые века немногие были готовы сняться с обжитого и привычного места, уйти в неизвестность. Тогда дорог-то не было, перемещались в основном по рекам. Большие расстояния между селениями древней Руси оказывали на князей и их дружинников, на воевод с приближенными, позже на помещиков развращающее влияние. «Физической разбросанности, разрозненности народа соответствовала несплочённость общества, а потому невозможность выработать крепкие нравственные границы, — писал историк С. Соловьёв. — Дурной воевода мог делать всё, что хотел: нравственных сдержек не было». Безнаказанность глав семейств, хозяев дворов, старшин из-за изолированности селений Старой Руси развязывали им руки для произвола, делали представителей власти держимордами. У них вырабатывалась склонность не прислушиваться к мнению людей, а подчинять их своей воле, принуждая к покорности. «Каждое имение представляло собой самодовлеющий замкнутый социальный и хозяйственный организм, слабо зависимое от государственной администрации образование, обязанное лишь уплачивать подати и поставлять рекрутов», — сообщает доктор исторических наук Ю. Тихонов в книге «Дворянская усадьба и крестьянский двор в России XVII и XVIII веков». Боязнь властей — глубоко в подсознании русских людей. Отсюда же — сильное стремление наших соотечественников в начальство. Так

наш народ поляризовался на очень властных и чересчур послушных.

Мы привыкли подчинять и подчиняться одновременно.

С.: — М. Пыляев в книге «Старая Москва», изданной в 1891 году, рассказывает, что в XVII веке «все московские дворяне были служилые люди, даже они не могли отлучаться из Москвы без царского позволения под страхом жестокого наказания. Все чины были обязаны ежедневно утром съезжаться к царскому дворцу».

Р.: — А что тогда говорить о крестьянах? Невозможность обитателей деревни, хозяйства, дома увернуться из-под власти, ощущение, что «некуда деться», вырабатывали раболепное отношение к власть имущим. Но стоило кому-то выбраться в старосты или воеводы, как в нём брали верх анархические настроения и мотивы: «Ну теперь я отыграюсь за своё прежнее многолетнее терпение!» Историк С. Соловьёв изрёк: «Раб безжалостен к подчинённому ему рабу или животному». И то, что одни склонны подавлять людей, а другие быть послушными и преданными, причём и то, и другое качества проявляются часто экстремально, тоже показывает, что русские шире обычного понятия о нации.

С.: — У нас много ограниченных недоумков, дикарей, будто вчера вылезших из пещеры. А если у такого субъекта наглости, как у пятерых, и он способен только отнимать всё у других, то он становится отпетым негодяем, от которого страдают многие вокруг.

Р.: — Негодяи уравновешиваются благороднейшими истинными гражданами своей родины. Сколько бы мы себя ни ругали, среди нашего народа очень много бессребреников, трудоголиков, прямо-таки неправдоподобно порядочных людей.

С.: — Только их что-то не видно и не слышно. По телевизору всё больше показывают разбойников, взяточников, мошенников.

Р.: — Выходящие из ряда вон субъекты, бандиты, ограбившие инкассаторскую машину и убившие инкассаторов, привлекут внимание скорее, чем честные сдержанные трудяги. О последних мы говорим очень мало, поэтому создаётся впечатление, что страна кишмя кишит подонками. Но когда кто-то говорит «русские — душевные люди», он так же далёк от истины, как и тот, кто уверяет, что «русские — жестокая нация». Впрочем, наверняка первых больше.

С.: — Среди нас есть бессердечные негодяи, для которых нет ничего святого, и они готовы ради достижения своих эгоистических корыстных целей маму родную и даже своего дитятю убить.

Р.: — У любого народа есть выродки, а есть ангельские души. Есть отъявленные выжиги — и добрейшие во всех смыслах люди. Не на пустом же месте родилась молва, что русский готов последнюю рубашку отдать, куском хлеба поделиться.

С.: — Но, как сказала в одном интервью блистательная Г. Вишневская, если у русского десять рубашек — не допросишься. Можно добавить: если у него мукой набит большой амбар — и пригоршни не даст. Уже то, что несчастную последнюю рубашку мы так старательно выпячиваем, говорит о том, что это для нас нетипично, по крайней мере, в наше время.

Р.: — Видимо, когда «не допросишься», включается другой механизм — купца, предпринимателя: дескать, я свой капитал не разбазариваю направо и налево, а каждую копейку вкладываю в развитие своего дела.

С.: — Б. Акунин, который Чхартишвили, считает, что в народе существует примерно десять процентов праведников, которых ничем не испортишь; десять процентов злобных грешников, которых уже не исправишь, а в остальных восьмидесяти процентах людей присутствует добро и зло примерно поровну, и они в зависимости от обстановки, от того, кто на них повлияет, как поведут себя другие, могут качнуться и к «плохим», и к «хорошим».

Р.: — Это уже — с позиции нравственности. Оценочных шкал существует очень много, но у нас на Руси часто обедняют эти шкалы, сводят оценку людей к простейшим: «хороший — плохой», «нравится — не нравится», «свой — чужой» и на них строят отношения, в том числе деловые. То есть доминирует эмоциональное восприятие действительности и людей. Потому в одном человеке способны уживаться доброта и агрессивность. Один и тот же человек из одного состояния в другое, причём противоположное, способен переходить быстро. Особенно хорошо это проявляется в поведении пьяного. Посмотрели вы на него добрым взглядом — он ваш лучший друг. Сменили выражение лица на недовольное — он уже враг. Наш брат способен быстро перестраиваться, перевоплощаться из злодея в ангела, и наоборот. Эмоциональность русских объясняется тем, что наши предки в течение столетий пребывали в тесном контакте с живой необузданной природой. Безжалостная порой к человеку внешняя стихия ожесточала его характер. В то же время суровая природа веками вырабатывала у русского человека покорность, даже благоговение перед бескрайним пространством, поросшим дремучими лесами, перед дикими зверями. Русский много веков жил в деревянном доме на первом этаже вблизи земли, его дом окружали деревья, кусты и трава, и вообще вся его жизнь была окружена деревом. А европейцы дома строили в основном из камня. Но дерево изначально живое, и даже будучи срубленным и высохшим, сохраняло дух живой природы. У русского характер — под стать грунтам. Въезжаем на пригорок — дорога гладкая, твёрдая, повозка катит с ветерком. Но вот спускаемся в низину — грунт глинистый, а бывает, и болотистый.

С.: — Мы развиваемся зигзагообразно, упираясь то в правый край, то в левый, от тоталитаризма к анархии, от одного рукотворного апокалипсиса до другого, временами оказываясь на грани катастрофы. Хвастливо заявляли, что мы — самое прогрессивное и перспективное общество за всю историю человечества, что всех капиталистов закопаем. А вскоре, в исторической перспективе в одночасье, предали всё это анафеме и с такой же оголтелостью метнулись к многократно ошельмованному, казалось, навеки отвергнутому капитализму, в сознании многих представлявшемуся как чудище заморское, из которого цивилизованные страны давно ушли в социал-демократию.

Р.: — Август 1991 года хорошо показал, как люди за один день меняли политическую ориентацию на 180 градусов, причём в массовом масштабе.

С.: — Вот-вот! М. Тухачевский сначала был доблестным рыцарем революции, потом стараниями НКВД стал врагом народа. В 60-х годы — опять стал «положительным», великомучеником-героем, погибшим от злой руки тирана, ему посвящали книги. А после 1991 года снова стал «плохим»: расправлялся с Колчаком и Деникиным, расстреливал поляков в 1920 году, подавлял выступления кронштадтцев, антоновцев на Тамбовщине, то есть выполнял роль цепного пса большевистского режима. И в обоих случаях — на основе эмоций. А. Проханов восхищает своей метафоричностью, а В. Новодворская — ироничностью, слушать её было — одно удовольствие. Но один тянет в прошлое, из которого мы, слава Богу, ушли, а другая пыталась навязать России то, что в ней осуществить пока нереально. И что, так и будем впредь шарахаться от анархического либерализма к чиновничьему деспотизму? В освещении частной жизни звёзд кино или эстрады — такое же метание. В СССР она была полностью закрыта для всех. А теперь эти звёзды выставляют напоказ даже самые интимные стороны своего бытия, сбрасывая при этом с себя все одежды.

Р.: — Резко отрицательная характеристика советского периода в 90-е годы — это выплеск того, что раньше власти заставляли людей загонять внутрь, то есть произошла отмашка маятника. Однако такая метаморфоза произошла далеко не со всеми гражданами. Чернить советский период особенно старались диссиденты, пострадавшие от советской власти, а также пишущая братия, стремясь своей радикальной и оригинальной позицией привлечь читателей. Конечно, нам недостаёт спокойного объективного анализа наших особенностей, сильных и слабых сторон, разных исторических периодов. Чем реальнее, деловитее мы будем себя оценивать, тем легче нам будет исправлять свои недостатки. Академик Д. Лихачёв в книге «Раздумья о России» отмечает, что «амплитуда колебаний между добром и злом в русском народе чрезвычайно велика. Центристские позиции тяжелы, а то и просто невыносимы для русского человека».

С.: — Жизнь русского — это чересполосица и в поведении, и в трудовой деятельности. То безмятежно лежим на печи, а то устраиваем штурмовщину.

Р.: — К такому поведению русских приучила природа. Суровый континентальный климат, глинистые почвы, большие расстояния России, долгие зимы с сильными морозами и короткий летний сельскохозяйственный период, который тоже прерывался дождями и распутицей, формировали у крестьянина авральный стиль работы. Ему летом приходилось от зари до зари работать, а зимой больше сидеть в избе. Такая сезонность активности вызвала и цикличность в истории всего русского народа. Мы живём и функционируем волнами: мобилизация — спад — новый подъём — снова спячка. Отстаём, отстаём, а потом вдруг — раз! — делаем рывок. Не случайно говорят, что

русский народ может или взлететь, или низко упасть,

Мы способны круто менять свои приоритеты, из убеждённых монархистов превращаться в оголтелых анархистов, из паинек — в жестоких истязателей и т.д. И нынешний всплеск пошлости, похабщины, безнравственности — явление временное. В сфере морали можем броситься в другую крайность — безудержный пуританизм. Особенно такие резкие переходы из одного состояния в другое происходили во время смен власти. В 1917 году творцы истории христианскую православную страну столкнули в воинствующее безбожие. В 1991 году совершили ещё один «переворот через голову», даже неожиданно для самих.

С.: — В то же время истинную позицию русского человека не сразу узнаешь. Недаром мужик слывёт этаким хитрованом, на словах — одно, а про себя думает другое.

Р.: — В этом и заключается одно из главных противоречий России, которое сформировалось издавна. С одной стороны, князья, привыкшие брать со своего народа дань и относящиеся к нему как к подневольным батракам, вели себя с ним наподобие оккупантов. В результате народ стал думать, что власть — нечто чужое, вроде не враги, но и не свои. Поэтому князей, бояр, помещиков, чиновников воспринимали настороженно, с недоверием, как говорится, с фигой в кармане. Вот и закрепилось отношение к государству как недоброй силе. Но в то же время русский народ видел во власти организующее и объединяющее начало, и в случае появления врага именно князь с дружиной, а потом государство с его вооружёнными силами становились главными защитниками народа, крестьянства. Неспособность отразить нашествие монголов и вынужденность приспосабливаться к ним за два столетия подкрепили двойственность характера, лукавство. Перед кочевниками приходилось демонстрировать одно, а в душе про себя держать другое — особенно это касалось князей, которые ездили к ханам на поклон. А от князей это состояние передавалось и их подданным.

С.: — До сих пор сохраняется двойственное отношение к государству, к властям: в мирной жизни люди от них ничего хорошего не ждут, но их придётся терпеть, потому что в случае чего людей больше некому защитить. А власти, видя покорность народа, смелеют, воспринимают его как средство обогащения, а не как людей, которым они должны служить верой и правдой. Вообще русским свойственная некая раздвоенность: с одной стороны — правдоискательство, бессребреничество, а с другой — тяга к материальному обогащению, доходящая до алчности. Эти два стремления сосуществуют параллельно в разных частях общества. А бывает, и в одном человеке.

Р.: — В одном человеке всё-таки редко. В этом случае его начинает терзать шизофреническое раздвоение личности. Другое дело, что в разные периоды у нас перевешивает то одно, то другое.

С.: — Иностранцы говорят: «Каждый русский в отдельности — очень приятный человек, но когда они собираются большими группами, жди от них какой-нибудь выходки, а от России в целом вообще лучше держаться подальше».

Р.: — Когда нас собирается много, в нас начинает говорить закон толпы. Любая толпа, особенно эмоционально подогретая, непредсказуема. Кроме того, позиция политиков, как правило, более агрессивная, экспансионистская, чем у многих рядовых граждан. Мы — народ контрастный, компенсируем одни качества диаметрально противоположными. Склонных к послушанию, к робкому подчинению, к служению кому-то, даже к унизительному существованию — не меньше, а даже больше, чем завзятых анархистов, бунтарей, не влезающих ни в какие рамки. Но даже среди бунтовщиков много таких, которые смелые только в толпе, в стае, среди сообщников, а по отдельности — очень даже приятные смирные личности, подобные тем, о которых говорят иностранцы. Существует высказывание: «Мы, русские, — как то дерево, из которого можно сделать икону, а может получиться дубина, в зависимости от того, кто делает, Сергий Радонежский или Емельян Пугачёв».

С.: — В нас ещё живёт дух кочевника. В своих устремлениях мы часто идём до тех пор, пока не упрёмся в глухую стену, в шлагбаум или не наткнёмся на грозного полицейского, на человека с ружьём, с наганом, в кожанке или с погонами. Мы долго запрягаем, а потом мчимся во весь опор, пока не врежемся во что-то, не перевернёмся, не свернём шею или пока не развалится то, на чём мы несёмся.

Р.: — Да, к сожалению, история не раз показывала, что демократизация в России необузданной публикой воспринимается как путь к вседозволенности и беспределу: дескать, «ура, свобода, айда витрины бить!» Кое-кому нужна, как выразилась «главная правозащитница» Э. Памфилова, нравственная порка. Взаимодействие людей у нас строилось и строится часто на примитивном уровне: вызывает другой человек страх или нет? То есть авторитаризм провоцируется самим обществом.

С.: — Властям в центре и служителям власти на местах часто не хватает взвешенности, чувства меры. И мы вслед за ними — либо прославляем, преклоняемся перед кем — или чем-либо, либо подвергаем остракизму, преследованиям, требуем запретить, уничтожить, вырубить под корень. Огульность мешает выносить продуманные оценки. Нам надо избавиться от кампанейщины, которая расцвела в советские годы, и сейчас не хочет нас покидать. Лозунг «даёшь электроэнергию!» — и залили водой огромные плодородные пойменные пространства. «Отпор вредителям!» — и уничтожили лучшую часть нации. «Кукуруза — королева полей» — и засадили ею едва ли не весь СССР от Заполярья до пустынь. «Дорогу перестройке!» — и предаём анафеме всё, чему десятилетиями молились, а то и уничтожаем. Станем ли мы когда-нибудь мыслящими людьми, отдающими отчёт в том, что делаем?

Р.: — Для этого нам надо научиться находить хотя бы «деревянную» середину в нашем выборе и придерживаться её. Пристрастия, интересы у нас — всё больше по флангам, а центр устрашающе зияет пустотой. Перестройка нас ещё больше разбросала по краям. Мы либо «целиком и полностью поддерживаем», либо встаём в непримиримую оппозицию, а в середине в опросах общественного мнения — жалкие проценты респондентов. А нам надо научиться быть мудрыми и сдержанными центристами: в стране, на работе, в автобусе, в семье, в себе, в большом и малом — и голосовать за центристов.

С.: — С точки зрения отношений с властями, люди в России издавна делятся на конформистов и нонконформистов. Ещё можно эти группы обозначить как преданных властям и диссидентов.

Р.: — Эти группы населения не равны по численности. Они весьма поляризованы, в их позициях отражается главное противоречие в стране — между людьми несамостоятельными, с зависимым мышлением, и индивидуумами, каждый из которых чувствует себя уникальной личностью. Конформисты привыкли жить в строю, в бригаде, в коллективе, в стае и думать так же, как соседи в шеренге слева и справа. И даже, бывает, пугаются собственных мыслей, если они отличаются от общепризнанной или руководящей линии. Многие из них искренне убеждены, что начальство всегда право, особенно правительство страны, которое нуждается только в одном — безоговорочной поддержке граждан. Они всеми фибрами души улавливают идею, мысль, желание руководства и всячески стараются им соответствовать, поэтому на всех совещаниях, собраниях голосуют всегда «за». А все действия, идущие вразрез с тем, что говорят правители, министры, губернаторы, «авторитеты», главари, — считают порочными и неверными в принципе. Такие люди называются внутренними, то есть искренними, конформистами, в отличие от внешних, которые просто приспосабливаются к доминирующим нормам из прагматических соображений, лишь в узком кругу высказывая свои истинные мнения. Это многим из нас знакомо: внешняя конформность — и внутренняя самобытность, склонность к своеволию. Чем больше власть нас запугивает, тем больше снаружи мы — конформисты, но уходим в себя, и там разрастается наша индивидуальность. А нонконформисты считают и ощущают себя единственными и неповторимыми созданиями, каждый чувствует, думает и действует так, как никто больше в целом свете, и в этом они видят главную ценность жизни.

С.: — Появилась ещё одна категория россиян: что бы ни происходило в нашей стране, они всегда высказываются в русле политики Запада, то бишь интересов Соединённых Штатов. А они кто, конформисты или нонконформисты?

Р.: — Конформист не обязательно колеблется вместе с линией руководства своей страны. Он может оказаться пленником политики и другого государства. У него не получается одно: быть самодостаточным индивидуумом.

С.: — Советская власть создала общество конформистов. Сами граждане отторгали тех, кто мыслит самостоятельно, вразрез с линией партии. Этот въевшийся в нас всеобщий конформизм не даёт теперь сформировать в стране полноценное гражданское общество. Иногда кажется, что население России в основном состоит из приспособленцев, заботящихся лишь о своих материальных интересах.

Р.: — Общество всегда делилось на истинных граждан, приспособленцев и безразличных, или «пофигистов», если применить молодёжный сленг. Для истинных граждан главное — принципиальность, честь, порядочность, интересы общества и страны. Искренних «пофигистов» не волнует, кто у власти в стране, кто владеет телеканалами, насколько независимы газеты от властей, кто сидит в Думе, куда сбрасывают ядерные отходы, сколько у нас наркоманов и т.д. Такая у них пассивная позиция, но, как известно, с их молчаливого согласия вершатся самые ужасные дела. Между равнодушными и истинными гражданами находятся люди боязливые, которые хотя и высказывают вполне достойную позицию, но лишь «на кухнях», шёпотом, среди своих. Лицемерные «пофигисты», как и внешние конформисты, боятся выступать против генеральной и генеральской линии, но признаться в этом не желают и начинают остальных уверять, что им «всё равно», из кого состоит правительство, какая партия правящая, куда уплывают государственные деньги, почему их шеф отстроил шикарный дворец, явно не соответствующий его зарплате и т.д. Приспособленцы действуют активно, слаженно, всегда держат нос по ветру, всецело поддерживают начальство, когда оно «на коне», выслуживаются, подхалимничают ради одной цели — получения материальных выгод.

С.: — Существенный сдвиг в нашем мировосприятии и отношении к самим себе произошёл не столько из-за крушения социализма-коммунизма, сколько из-за более близкого знакомства с внешним миром. Реакция была разной.

Р.: — Выявилось,

как наши граждане относятся к своему народу, к России,

как расценивают своё положение на родине. В этом ракурсе нас теперь можно разделить на пять групп. Первые тихо или «громко» презирают всё русское, причём огульно, с подобострастием относятся к Европе и европейцам. Они либо уже «свалили» из России, либо сидят на чемоданах, пусть пока лишь мысленно.

Вторые стараются как можно больше быть на Западе: постоянно живут там, либо приобрели в тех странах жильё, имеют в них родственников. Они считают себя русскими, многие даже гордятся этим, чувствуют кровную связь с родиной, тем не менее регулярно ездят за границу, подолгу живут там в своих владениях или у супругов. Публично они о России и русских презрительно не высказываются, а в узком кругу отзываются о родине и соотечественниках по-разному.

Третьи — самоуничижающиеся. Они искренне считают свой народ и себя неудачниками, неряхами, разгильдяями, но смирились со своей участью и никуда не стремятся. Они разочаровались во всём: в русских, в России, в себе, в грядущем благополучии своей страны, поэтому махнули на всё рукой, бросили вёсла, отдавшись течению жизни, а то и пустились во все тяжкие, и ничего не хотят делать полезного ни для себя, ни для ближних, ни для страны.

Четвёртые — патриоты напоказ. Они бьют себя кулаком в грудь, нагло и беззастенчиво самоутверждаются, презирают или даже ненавидят иностранцев, причём обычно чохом, за чем часто можно углядеть элементарную зависть к удачливым и преуспевающим другим народам. Но считая себя патриотами, тем не менее ездят отдыхать в лучшие страны. Как ни парадоксально, демонстративные патриоты при появлении возможности могут уехать из России, тут же поменяв отношение к иностранцам на 180 градусов.

С.: — И тогда они к оставшимся в России соотечественникам изменят своё отношение тоже на 180 градусов, станут относиться к тем, кто обеими ногами пребывает в России, по-хамски высокомерно, даже стыдиться их, как сын-нувориш стыдится своей матери из села, хотя сам за горожанина может сойти лишь по модным штанам, а сморкается всё равно по-деревенски.

Р.: — Пятые уверены, что они должны на своей земле делать всё по максимуму ради благоденствия России. Это — истинные патриоты, спокойно, без какой-либо бравады уважающие себя. Они либо по-прежнему тянут лямку, как бы мало им ни платили, либо изо всех сил выбиваются в преуспевающие предприниматели. Большинство из них в другие страны не стремятся, отпуск проводят в деревне, на своём дачном участке или на какой-нибудь базе отдыха. Одни из этой группы определяют русских как выдающуюся нацию и поэтому не нуждающуюся в нарочитом превознесении. Другие считают, что мы — как все обитатели планеты, не хуже и не лучше других, со своими особенностями, достоинствами и недостатками. И слава Богу, что эти, пятые, — в большинстве!

С.: — Философ и политолог А. Панарин в книге «Народ без элиты» отмечает два отношения к своей стране: «иррациональную» нерассуждающую привязанность к ней как к чему-то самоценному — и «любовь по расчёту», когда «любят свою родину за то, что она самая передовая, самая богатая, самая демократическая». И автор делает вывод: «Расчётливые Россию по-настоящему никогда не полюбят, ей остаётся только уповать на любовь нерасчётливых. Момент истины наступил сегодня».

Р.: — Сейчас часто используют такие архаические понятия как «свои» и «чужие». Такое разделение очень явственно ощущается в России на всех уровнях, начиная от жителей деревни и кончая всем народом страны, стало формой существования высших государственных структур, от которых зависит всё общество.

С.: — Ещё часто употребляют местоимения «мы» и «они». «Мы» — это близкие родственники, лучшие друзья, «они» — все остальные, от которых можно ожидать чего угодно.

Р.: — По смыслу это почти то же самое. Так вот «своими» мы часто считаем только тех, с кем учимся или учились, работаем, соседствуем, ловим рыбу, с кем вместе танцевали, воевали, воровали и т.д. Все остальные часто оказываются в «чужаках». Для многих из нас человек другой национальности, иного вероисповедания, с отличным от нашего мировоззрением, социальным положением, просто имеющий в чём-то другое мнение — «чужой». Женщинам кажется, что общественное мнение — на стороне мужчин, а мужчины считают, что им завладели женщины. Нация разделилась на «своих» и «чужих», на друзей и врагов, на наших и не наших, на братков и фраеров. Даже было создано молодёжное объединение «Наши». Надо понимать, те, кто не входит в это объединение, — не наши? Стало быть, чужие? Деление на наших и не наших особенно сильно выражено в свойственной нам психологии противостояния: наш человек якобы всегда прав, чужак заведомо виноват. При споре или конфликте своего и чужого критерии истины, аргументы правоты отсутствуют. В отношении «своих» действуют иные нормы, оценки поведения, нежели в отношении всех остальных — «чужих». То, что разрешается и прощается «своим», недопустимо со стороны «чужих». И часто можно услышать: «Мы своих не сдаём и не наказываем».

С.: — Подобная необъективность даже вошла в поговорку: «Он, конечно, — сукин сын, но ведь это же наш сукин сын».

Р.: — Крайнюю степень противостояния между «своими» и «чужими» являют футбольные фанаты. Среди «своих» большую роль играет система неформальных механизмов: «блат», связи, коррупция. Короче, жизнь «по понятиям», а не по правилам, не по закону. Из-за такого разделения наш народ в принципе конфликтен. При таком состоянии общества нужна повышенная степень терпимости, толерантности. Но именно этого у наших граждан не хватает даже в пределах одного коллектива, семьи. Поэтому она у нас так нестабильна, из-за этого агрессивна молодёжь, так трудно в течение длительного времени уживаться в трудовом коллективе сотрудникам при одном и том же начальнике. Поэтому когда раздаётся возглас «нашего бьют!», его друзья, коллеги, односельчане не высвобождают бедолагу, а сходу бросаются с кулаками на тех, кто оказался по другую сторону конфликта, не вникая в его суть: а может быть, приятеля-то те решили проучить за дело. Такой субъективизм распространяется вширь и ввысь. «Отмазка» нашими властями своих, так же как выгораживание своих в ведомствах, городах, сёлах, — это оборотная сторона враждебности ко всем другим за пределами страны, корпорации, района, двора.

С.: — В этой же логике по поводу убийства одного российского ребёнка, усыновлённого американцами, мы поднимаем в тысячу раз больший шум, чем в ответ на убийства тысячи детей нашими родителями. Конечно, мириться нельзя с убийством хотя бы одного ребёнка где бы то ни было, но вполне естественно было бы ожидать праведного гнева наших депутатов, в тысячи раз большего, по поводу гибели детей в России, чем в США. В этой же логике: многочисленные мемориалы и памятники убитым в Великой отечественной войне, но — редкие подобные сооружения и знаки в память убиенным большевистским режимом. Как будто жизни, прерванные своими, менее ценны, чем жизни, унесённые внешним врагом. В этой же логике: убийство двух туристов в другой стране вызывает громкий международный скандал, у нас в России гибнет до 100 тысяч человек в год — это непредвиденные потери, статистика. В этой же логике: когда неизвестный убивает кого-то на улице, это — злостное преступление, трагедия, а когда муж убивает на кухне жену, это — внутрисемейная разборка. Мол, со своими мы можем делать что угодно, а чужой не смей даже критическое слово сказать. Сюда же надо отнести убийство таджиков и других азиатов юными «борцами за лучшую жизнь», почему-то решившими, что в не очень благополучной их жизни виноваты прежде всего инородцы. Попробовали бы скинхеды напасть на какого-нибудь богатого чиновничьего вельможу, укравшего у народа миллионы долларов или хотя бы рублей, их сразу нашли бы, скрутили и отправили бы надолго в места не очень уютные.

Р.: — Сейчас мы балансируем между националистами с их ставкой на силу и демократами с мечтой видеть Россию в европейской семье. И мы с беспокойством ожидаем, чья возьмёт на этот раз? Главная наша задача состоит именно в том, чтобы найти компромиссную позицию этих двух основных частей одного русского народа без взаимных обвинений, а тем более без вражды и применения силы.

С.: — Ещё в середине XIX века русская интеллигенция разделилась на западников и почвенников. После 1917 года такое разделение потеряло актуальность, а в постсоветской России спор между теми и другими возобновился.

Р.: — Чаще применяют другие термины: либералы и патриоты. Первые уверяют, что есть один цивилизованный путь — вслед за Европой к её ценностям. Последователи вторых зовут к русским отечественным традициям, говорят, что у России — особый путь, ей негоже копировать чужие порядки. Первые считают Россию европейским государством, вторых больше тянет к азиатским корням хотя бы потому, что намного бóльшая часть территории России лежит в Азии.

С.: — Не случайно орёл на гербе — двуглавый, причём головы смотрят в противоположные стороны, символизируя и разную устремлённость русских людей: одни — в Европу, а другие — вроде бы в Азию. Нашу страну порой называют мостом между Западом и Востоком. Недаром говорят, что

Россия — это восток Запада и запад Востока.

Р.: — Ещё иногда упоминают термин «транспортный коридор» между Европой и Азией. Образы «моста», «коридора» никак не соответствуют той роли в мире, на которую мы претендуем. Они создают ощущение некоего промежуточного положения, напоминают попытку усидеть на двух стульях. Негоже нам быть соединением чего бы то ни было, тем более коридором между некими жилыми и хорошо обставленными помещениями.

С.: — Получается, в России живут русские-европейцы и русские-азиаты.

Р.: — Но не по месту жительства, а по мировосприятию, образу жизни. Это различие исходит из глубин характеров. Однако вряд ли много найдётся людей, которые признают себя «азиатами», даже учитывая, что разделение это условно. Сугубых «европейцев» и абсолютных «азиатов» среди нас не так много, но, как правило, преобладает одна из этих двух субстанций в психологии, в жизненной позиции, в действиях. Главными отличиями являются культура мышления, поведения, гражданская позиция, отношение к либеральным ценностям. Мы все перемешаны, даже братья, случается, относятся к разным ипостасям. Бывает и так, что один и тот же человек со временем может поменять свою доминирующую ориентацию с азиатской на европейскую, и наоборот. Русский-«европеец» может на каждом шагу встретиться в Хабаровске, а русских-«азиатов» немало в Брянске. Невозможно провести границу между Россией-европейской и Россией-азиатской, уж точно она не совпадёт с принятой границей между Европой и Азией.

С.: — Наверное, различие между чётко выраженным «европейцем» и типичным «азиатом» можно заметить в хозяйстве каждого: у «европейца» материалы сложены в порядке, сам он — педант. «Азиат» — широкая натура. На территории его хозяйства царит «художественный» беспорядок.

Р.: — Да, русских-европейцев угнетает раздрай, неорганизованность, беспорядочность во всём: на территориях, в делах, в отношениях. Профессия тоже не может быть определяющей: «азиатом» может оказаться профессор, а «европейцем» — рабочий, и у обоих фамилия — Иванов. Русские-«европейцы» больше склонны к демократии, им хочется порядка, но не сталинского под гнётом страха, а справедливого, соблюдаемых всеми добровольно законов. Русские-«азиаты» тяготеют к авторитаризму, иные даже к тоталитарному режиму. Сталинский режим опирался, прежде всего, на русских-«азиатов». «Европейцы» ратуют за плюрализм мнений, склонны доказывать, приводить убедительные аргументы, более дотошно докапываются до сути, обладают здоровой рефлексией. «Азиаты» трудно идут на компромиссы, постоянно стремятся навязать другим свою волю, считая, что постигли истину. Русский-«европеец» больше радеет за содержание, русский-«азиат» — за форму. С некоторой степенью обобщения, видимо, можно сказать, что в «азиатах» преобладает склонность жить и действовать гуртом, а «европейцы» — скорее «хуторяне». То есть по психологии стоящие ближе к эстонцам.

С.: — Поэтому прибалтийцы согласны контактировать только с русскими-«европейцами», такими же сдержанными в выражении эмоций, признающими общепринятые нормы и правила. Недаром многие русские, живущие в Прибалтике, не хотят уезжать в Россию. Вот они-то в подавляющем большинстве — точно европейцы. И нынче на Запад уезжают и там хорошо приживаются в основном русские-«европейцы».

Р.: — Отношение к Западу имеет немаловажное значение. «Европейцы» больше склонны изучать опыт других стран. «Азиаты» чаще говорят: «Пусть у нас учатся, мы не глупее других».

С.: — Но если «европейцы» прорубали «окна» и наводили мосты в Европу, то чем занимались «азиаты»? А-а, они присоединяли к России территории других народов. Вот и иностранцы относятся к русским по-разному: одни уважают, а другие боятся. Наверное, боятся больше русских-«азиатов», потому что с русскими-«европейцами» легче договориться. В советский период мы противостояли Европе. В руководстве тогда возобладал азиатский дух, в 80-х-90-х годах — европейское начало. В 90-х годах в России появилось, например, два союза писателей, два непримиримых лагеря…

Р.: — Но это — не признак времени. Такое противостояние возникло бы в любом десятилетии, как только сняли бы оковы страха перед властями. Эти лагеря фактически существовали и при советском режиме: одни становились партийными писателями, работавшими в духе «соцреализма», а другие писали в стол, считались диссидентами. Правда, в разделении русских на «европейцев» и «азиатов» смущает то, что мы с азиатами ассоциируем менее цивилизованный народ. Бесцеремонность, наглость некоторых наших граждан порой называют словом «азиатчина». Не обижаем ли мы Азию и всех её жителей, ведь там много народов, относящихся к древним цивилизациям?

С.: — Мы используем слова, производные от названий континентов, условно подразумевая под ними типажи личностей наших соотечественников.

Р.: — Мы считаем, что Пётр I был ярым западником, дескать, он прорубил «окно» в Европу. Но это вовсе не значит, что царь был по характеру чистым «европейцем». Над ним слишком довлел азиатский стиль московского быта.

С.: — Он раздвоение русского народа явно усилил.

Р.: — Конечно! Русское дворянство, отстроив на северо-востоке России столицу в европейском стиле, ринулось в Европу, забыв на просторах полуазиатской страны основную массу, закосневшую в XV-XVI веках, прежде всего крестьянство. Так Пётр I заложил «мину», которая взорвалась в 1917 году.

С.: — И до сих пор, по сути, в России две столицы, очень разные по характерам: Москва и С.-Петербург.

Р.: — Европейская культура подавляющую часть русского народа не привлекала. Даже по языку образовалось вроде бы два народа: франкоговорящие и русскоговорящие. Причём многие из первых с великим презрением и высокомерием относились ко второй, гораздо бóльшей по численности населения, части России. Дворяне даже стыдились на родном языке говорить.

С.: — Вторую солидную мину в российское общество заложил Пётр III, который в 1762 году освободил дворян от военной и государственной службы. До этого дворяне должны были служить до старости или до болезни. С освобождения дворянства началось его разложение в праздности и роскоши. Поэтому росло раздражение крестьян на помещиков — мужики не могли понять, как это можно целыми днями ничего не делать.

Р.: — Вот что пишет на эту тему английский историк Д. Ливен в книге «Аристократия в Европе. 1815-1914»: «Пышность образа жизни русской аристократии поражала даже английских наблюдателей. Романовы в XVIII веке по богатству многократно превосходили Гогенцоллернов, претендовали на первенство в Европе по части строительства дворцов и постановки придворных спектаклей, стремясь затмить все прочие европейские дворы. Двор в Петербурге не знал себе равных в пышности среди прочих европейских дворов». А вот как описывает трапезы XVI века у самодержцев сборник М. Забылина «Русский народ, его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия», изданный в 1880 году: «Иностранцы с изумлением отзывались о пышности царского стола. Посол германского императора Варбочь не мог исчислить серебряной и золотой посуды, которая лежала горой. При нём подавали на стол около ста различных блюд. Обед продолжался до ночи. Посланник немецкого императора Генриха IV, увидев блеск двора, сказал, что он никогда не видал столько золота, серебра и богатых одежд». Разрыв между дворянством и крестьянством на протяжении XVIII века усиливался и к середине XIX века достиг апогея.

С.: — Большая часть русской элиты самоутверждалась только в обладании дорогими материальными ценностями и в роскоши.

Р.: — В годы правления императоров Александра III и Николая II один из самых вопиющих парадоксов состоял в том, что Россия бурно развивалась, но при этом не имела будущего. Особенно страдали разночинцы, которые чувствовали себя маргиналами. Они занервничали, что их могут бросить идущие впереди предприимчивые люди, которым до разночинцев дела нет, заметались, бросились к народу, но тот их не понял. Крестьяне воспринимали пришельцев с подозрительностью, иногда даже передавали их в руки властей. Неудивительно, что так называемое бурное развитие капитализма сопровождали погромы, террористические акты, убийства. Государственную Думу превращали в откровенный балаган. Ни у кого не было понимания национальных задач России, в том числе в тогдашней столице: в С.-Петербурге — Петрограде. Разлом между крестьянином и барином с их психологией и нравами в те годы был особенно велик, о чём предупреждал И. Бунин.

С.: — Часто говорят, что до 1917 года Россия успешно развивалась, а революция это развитие остановила. И основные причины кризиса видят кто в слабости царя Николая II, кто в Первой мировой войне, кто в заговоре немцев, австрийцев или англичан, кто в земском самоуправлении, которое использовали оппозиционные партии, а кто в одержимости и наглости большевиков.

Р.: — Это всё — сопутствующие причины. А главная причина трагедии 1917 года — в вопиющей неоднородности, расслоении российского общества по всем параметрам: экономическому, культурному, социальному, а прежде всего — психологическому, когда одни других «за людей не считают». Главную роль сыграл огромный перепад по «вертикали» в самоощущении и самооценке разных слоёв общества. Малая часть русского народа была обеими ногами в Европе, в капитализме, а большинство его — в первобытно-общинном древнем прошлом. И эти

чрезвычайно далеко отстоящие друг от друга группы населения России по недоразумению считались одной нацией.

Большевикам решить вечную проблему раздела нации минимум на две части не удалось.

С.: — Да они её по-серьёзному и не решали! Жестокостью вообще ни одной проблемы не решить. К власти пришли амбициозные, бескомпромиссные, а главное — более агрессивные особы, чем помещики, купцы, капиталисты и прочие предприимчивые люди. Кузнецы и дворники, надев кожаные тужурки, почувствовали себя хозяевами положения. А поскольку в спор вступили люди прежде неимущие, орудием борьбы стали не деньги, а ружья и наганы. Основной же ценой стала кровь. Функционеры выпрыгивали наверх путём силового захвата учреждений и руководящих кресел. Новоиспечённые партийные боссы стали занимать помещичьи усадьбы.

Р.: — Из ленинской большевистской затеи потому ничего хорошего не вышло, что удар в 1917 году пришёлся по имущественному расслоению, а корни поляризации, лежащие в социально-психологической сфере, остались. Осуществив интенсивное перемешивание населения, большевики «вертикальное» психологическое расслоение народа не уменьшили, а даже в чём-то его усугубили. Очень быстро от масс оторвалась партийно-бюрократическая верхушка, образовалась советская буржуазия, высшая «каста». Хотя поначалу захватившие власть в октябре 1917 года «народные комиссары» бравировали происхождением из бедняков, провозгласили всеобщее равенство, тем не менее с первого дня советской власти начали обособляться «товарищи», которым хотелось быть равнее всех. Уже в 1918 году они ввели категорию людей под названием «лишенцы», то есть не имеющих гражданских прав. Далее в разряд «неправильных» попадало всё больше граждан. Выстраивая новую «вертикаль», комиссары и секретари в стремлении утвердиться в своём превосходстве над всем обществом набрали такую скорость, что в конце концов оторвались от него даже больше, чем знать в царское время. В итоге русский народ потащил социально-культурную, а вместе с ним и психологическую раздробленность дальше в советский период, а в конце ХХ века — в начале XXI века она даже усилилась.

С.: — С одной стороны, новые вожаки взялись за ликвидацию безграмотности и вообще повышение культурного уровня народа. Появились всякие ликбезы, рабфаки, дома культуры. Но вскоре им это надоело, и культура скатилась по финансированию на уровень «остаточного принципа». С другой стороны, «кухаркины дети» и сыновья сапожников понижали морально-этический уровень остальных соотечественников до своего невысокого уровня. Агрессивного, демонстративного высокомерия и хамства после 1917 года стало не меньше, чем раньше, а больше. Из народа уходило человеколюбие — неизменная плата за любое насильственное деяние. Секретари большевистской партии ввели ВКПб — Второе Крепостное Право большевиков, более жестокое, чем первое. Люди, попавшие в застенки и лагеря НКВД, превратились фактически в париев — низшую касту и рабов. Лишь после 1956 года колхозникам начали выдавать паспорта, что стало формальным сигналом к окончанию крепостной зависимости.

Р.: — Как подметил в книге «Номенклатура» М. Восленский, выходцы из крестьян составляли большинство в сталинской номенклатуре, но именно они всячески притесняли представителей своего класса. «Враждебная отрешённость от своей прежней среды — характерная психологическая черта номенклатурных чинов, — делал вывод автор. — Номенклатура — класс деклассированных». По мере развития так называемого социализма утверждался и всё более обособлялся от народа «новый класс» — коммунистическая бюрократия, распоряжавшаяся всей национальной собственностью и обращавшая её в источник собственных привилегий.

С.: — Решающим в оценке и продвижении людей в советский период было членство в КПСС.

Р.: — Скорее, наоборот: люди определённого склада характера шли в партию, поднимались вверх по партийной лестнице. А сейчас принадлежность к правящей партии уже не имеет такого решающего значения.

С.: — Нынешнее чиновничество унаследовало от помещиков любовь к безделью, многие из них лишь имитируют трудовую деятельность, а живут — как те баре и даже лучше. А трудящемуся человеку, особенно крестьянину, у нас всегда жилось скудно и трудно.

Р.: — Из чего можно сделать вывод, что это зависит не от режима — царского, большевистского или нынешнего, а от наших установок, следствие факторов, уходящих глубоко в психологию. Всё дело в гигантском разломе, о котором говорил И. Бунин. Например, чем объяснить рост у начальников и директоров количества всевозможных заместителей, помощников, кураторов, консультантов. Это — показатель значимости руководителя. Чем меньше руководитель занимается делами сам, чем больше функций передаёт подчинённым, тем более солидным он кажется всем вокруг и самому себе. Проявляется его снобистское представление о том, что негоже высокому начальнику «опускаться» до конкретного труда.

С.: — В 1991 году мы наивно думали, что, отвергнув коммунистическую идеологию, сразу встанем на правильный путь, начнём приводить народ к какому-то общему знаменателю. Надеялись, что в первую очередь будем избавляться от непомерно больших привилегий высшего чиновничьего аппарата. И чем попытка сделать равными стартовые возможности в итоге закончилась? Выпустили фантики под названием «Инвестиционный чек», в народе прозванные ваучерами, тут же их забрали так называемые чековые инвестиционные фонды, вместо них раздали акции — пустые бумажки, по которым издевательски сначала выплатили несколько копеек. И все мы очень быстро увидели, что разделение одного русского народа на два лишь усилилось, снова достигнув апогея в начале ХХI века. Одни неслыханно разбогатели, а другие опустились в жуткую нищету.

Р.: — В 90-х годах были ликвидированы символы и ритуалы коммунизма, и то не все. Но привычки людей, стереотипы поведения преодолеть не так-то просто, а быстро — и вовсе невозможно. С. Валянский и Д. Калюжный в книге «Понять Россию умом» напоминают, что русское общество имеет малый объём прибавочного продукта, и «после вычета того, что нужно производителю и его семье, он может отдать на нужды государства существенно меньше, чем граждане стран с меньшими издержками. Из этого следует, что аппарат управления на Руси должен быть существенно меньше, чем в других странах, либо норма его содержания должна быть другой. А у нас аппарат управления растёт, как на дрожжах, и обеспечение управленцы требуют, как во всём мире», — делают вывод авторы. Общество всё больше расползается на стабильно богатеющих, которых всё устраивает в покровительственной им политике властей, и беднеющих, у которых временами кипит разум возмущённый. А посередине, как у нас во многом, — провал, робко зарождающийся средний класс с неопределённой пока позицией, боящийся высказать её чётко и конкретно, по вечной русской традиции, ворчащий на кухнях.

С.: — Потому что у монопольной «вертикали власти» нет конкурентов и действенной оппозиции. Власть может позволить себе сколько угодно тратить средств на обслуживающий себя аппарат больших и маленьких начальников, а также сонма клерков. Причём попадает в число этих служак не абы кто. Вот и выросло количество чиновников в России за 10 лет более, чем на треть.

Р.: — С точки зрения меркантильных мотивов, вообще по отношению к осязаемым ценностям, население России можно разделить на четыре основные группы. Представители первой живут сегодняшним днём и жадничают, стараются не упустить случая прибрать к рукам всё, что плохо лежит, а по возможности и то, что лежит хорошо. Вторые живут бедно, но если бы смогли, тоже готовы были бы обогащаться беспредельно. Третьи, выиграй они хоть миллион, растранжирили бы его на гульбу с друзьями. Четвёртые пустили бы этот миллион почти целиком на благотворительные полезные дела для людей и для страны. Власть имущие таких бессребреников побаиваются: мало ли что они выкинут!

С.: — И всяк, кто попадает в средние и верхние слои бюрократии, в круги руководящего чиновничества, сразу заражается презрением и высокомерием по отношению к остальному народу. Будто там, в чиновничьей среде, гуляет какая-то эпидемия, которая не обходит никого. Как выразилась В. Новодворская, по-прежнему в России есть мужики с вилами и есть дворяне с французским языком.

Р.: — Теперь, скорее, с английским. Как заметил Р. Пайпс в книге «Россия при старом режиме», у нас, русских, «больше, чем в других странах, амбиция забегает далеко вперёд относительно наличных возможностей». Как говорится, со стороны виднее. Когда разрушилось представление об авангардной роли нашей страны, когда она «захромала», многим себялюбцам ещё больше захотелось отмежеваться от так называемого «простонародья», от «лузеров», будто виноватых в кризисных явлениях, приподняться над опростоволосившимся сообществом. Кабинетным и офисным людям не нужно, чтобы зажили лучше все. Они хотят, чтобы как сыр в масле катались и в шампанском купались только они. Иначе тогда каким же образом они будут возвышаться над «плебсом»? Однако

надменное отношение к соотечественникам

ещё больше ослабляет нацию, в том числе и самих снобов.

С.: — Особенно пышно расцвело высокомерие по отношению к рядовым гражданам у олигархата и всех тех, кто в 90-е годы сумел завладеть всеми правдами, а скорее неправдами, большим капиталом, — когда были открыты границы страны, и мы стали сравнивать себя с Европой и вообще с Западом.

Р.: — Вот что пишет социолог В. Шляпентох в книге «Современная Россия как феодальное общество»: «В первом десятилетии XXI века Россия оказалась разделена не только на богатых и бедных, образованных и необразованных, жителей столиц и маленьких городов, людей живущих на востоке или на западе страны. Общество в постсоветской России основано на феодальной модели, разделено на кланы, «команды» и «клики», объединяющие людей, использующих разные «крыши» и с разными покровителями, которые хранят верность одному лидеру. Компетентность считается менее важной, чем преданность начальнику. Личные отношения в России приобрели такое значение, какого никогда не имели прежде, за исключением средних веков».

С.: — Эти самые «личные отношения» и привели Россию на одно из первых мест в мире по неравенству доходов её граждан. Заработки в России настолько разительно отличаются, что можно сказать: Сингапур и Сомали существуют на одной территории. Какой тут «общий аршин»? Количество миллиардеров в России стабильно увеличивается и в 2013 году достигло 131 человека. Экономисты выяснили, что товары и услуги стоили бы минимум на 15-30 процентов, а то и в полтора раза меньше, если бы не противозаконные отчисления в карманы коррумпированных бюрократов. Некоторый ажиотаж в прессе вызвала весть, что зарплата депутатов Государственной думы в 2014 году стала больше минимального размера оплаты труда в 75 раз. Между тем слишком большая разница в доходах граждан одной страны тормозит развитие экономики.

Р.: — Поэтому в европейских странах зарплаты депутатам и министрам урезают. Там просто неудобно себе без конца увеличивать довольствие, а остальных держать на скудном пайке. У нас это неудобством не считается.

С.: — Этим самым власти подтверждают, что в России живут фактически два совершенно не соприкасаемых друг с другом народа. И сколько бы ни писали и ни говорили во всех средствах массовой информации о небывалой поляризации населения одной страны в доходах, положение только усугубляется по принципу «а Васька слушает, да ест». Как сообщили газеты, средняя зарплата банкира в некоторых банках более чем в 100 раз больше средней зарплаты по стране. Что ж удивляться, что кредиты в банках России стоят значительно дороже, чем в Европе? Что, там везде жёстче правители, умеют держать своих богатеев в рамках? Или во всех странах живут более совестливые граждане, чем у нас? Иные наши нувориши до старости продолжают играть во всякие сверхдорогие игрушки, по-мальчишески самоутверждаясь в обладании яхтой — длиннее всех, лимузином — дороже не бывает, самолётом — позолоченным, зáмком — с башнями до облаков, животными — самыми экзотическими и т.д. Человеку, который занят серьёзным делом, все эти игрушки, лоск, позолота не нужны. Например, в странах Скандинавии первая добродетель — скромность. Там стараются не смущать окружающих своими доходами. Именно в этих странах уровень жизни — из самых высоких в мире, причём не нескольких десятков человек, а почти всего населения скандинавского региона.

Р.: — Тут причина и следствие спорят между собой. Стенания по поводу «убогой страны» и «больного общества» усиливают ощущение безнадёжности благоустроить страну у наших новоявленных капиталистов и чиновников тоже, не прибавляют им стимулов инвестировать в отечественную экономику. Вот они и думают лишь о своём благоденствии, говоря, что «эта» страна не имеет будущего, а денежки уплывают в «удачливые» страны, к «здоровым» обществам.

С.: — «Раса господ, давно утратившая веру в то, что даров прогресса хватит на всех, втайне решила приберечь для самой себя оснащённый всеми средствами прогресса цивилизованный образ жизни, — раскрывает намерения нуворишей А. Панарин в книге «Народ без элиты». — Всё должно быть, как на Западе, и, может быть, даже лучше, но — не для всех, а только для избранных». Панарин охарактеризовал такое положение как «откровенный социальный расизм». Многие нынешние тузы не ощущают себя не то что гражданами России, они даже не ассоциируют себя с русскими — это некие люди без национальности.

Р.: — Допустим, мы свергли нынешнюю власть, отобрали у всех олигархов «лукойлы», заводы, газеты, пароходы, объявили, что всё это теперь принадлежит народу. Тут же выскочат, как чертенята из табакерки, уже не «новые», а «новейшие русские» и под вывеской какого-нибудь Русского народного фронта, Союза трудящихся России, либо под каким-то ещё очень обещающим супердемократическим названием приберут к рукам всё то, что они отобрали у прежних богатеев. Может быть, неделю их вождь поездит в троллейбусе, как Ельцин в конце 80-х годов, а потом он станет новым «царём Борисом», и всё вернётся к новому этапу вроде «лихих 90-х». Ведь потребность в справедливом распределении национального достояния чаще высказывают чувствующие себя обделёнными.

С.: — До большевистского переворота среди молодых выходцев из буржуазной среды встречались принципиальные борцы за всеобщее равенство, которые отказывались от родительских благ. Нынче таких не видно. И принципиальную бригаду строителей, которая отказалась от премии, можно увидеть только в фильме «Премия» по пьесе А. Гельмана.

Р.: — Значит, нужно менять систему ценностей всего народа. У нас нет опыта построения справедливого общества, мы всегда делились на эксплуатирующих и эксплуатируемых. Главная наша отсталость от Европы состоит не в количестве и качестве выпускаемых лимузинов, пылесосов и гаджетов, а в атавизме наших побуждений, в примитивных позывах тянуть всё к себе, элементарная жадность избалованных детей. Все прочие наши беды — следствия такой психологической недостаточности. А. Горянин в книге «Россия. История успеха» приводит вывод одного масштабного социологического исследования: «В современной России реформаторский потенциал общества значительно превышает реформаторский потенциал элит… Модернизация блокируется не менталитетом населения, а российской элитой, не готовой и не способной управлять свободными людьми».

С.: — Расслоение в царской России отличалось от нынешнего тем, что тогда привилегированность передавалась по наследству, путь наверх не надо было остервенело «прогрызать» зубами. Приоритетное значение для положения в обществе имело происхождение человека: из дворян, из купечества, из священнослужителей, из ремесленников и т.д. Так что, возможно, было лучше, когда княжеские и графские титулы наследовались.

Р.: — Частная собственность превращает классовое общество в сословное, поскольку сын заместителя премьер-министра наследует не только материальные блага отца, но и его социальное привилегированное положение, и правовые рамки для него совсем другие, чем для сына парикмахера.

С.: — Вот сословный эгоизм и взбурлил с новой силой в конце ХХ века. В обществе после 90-х годов формировалось стремление не справедливый мир установить для всех сограждан, а выбиться из «побеждённого» народа наверх в «касту победителей», быть не «холопом», а хотя бы «приказчиком», если не получилось подняться в «барское» сословие. То есть стать ничем не ограничиваемым чиновником, собирать, с кого можно, «дань» и жить припеваючи и «припиваючи».

Р.: — В периоды, когда общество переживает кризис, в стране дела идут не лучшим образом, для претендующих на привилегированное положение людей становится не то что престижным, а остро необходимым войти в престижную корпорацию, принадлежать к какой-то касте, к творческой элите, к классу богатых «эксплуататоров», знатных персон, «звёзд» массовой культуры или хотя бы быть у этого класса в услужении. Не случайно в постсоветской России снова всплыло высокомерное словечко «быдло», оказаться среди которого для этих людей стало верхом унижения. Многие за престижное место под солнцем, за возвышение над массой сами готовы заплатить и деньгами, и «натурой».

С.: — Как выразился кто-то, у нас понты дороже денег.

Р.: — То есть социально-психологические мотивы оказались даже впереди экономических. Такая «кастовость» задавила классический капитализм с его конкуренцией, побуждая банкиров, владельцев авиакомпаний, нефтяных и прочих компаний не конкурировать друг с другом, а сговариваться и совместно повышать тарифы, расценки, цены на свои ресурсы, товары и услуги. Таким образом, они вместе противостоят населению России. Рядовой житель сталкивается с огромными, никем не сдерживаемыми, поборами госмонополий, жилищно-коммунального хозяйства, но он не в состоянии провести в свою квартиру другой водопровод, поехать по параллельной железной дороге. Усилия нынешней антимонопольной службы слабы, фактически не видны ввиду отсутствия у неё действенных рычагов. В какой-то мере это — наследие советского прошлого, которое отучало производителей и их начальников прилагать усилия для повышения качества, конкурентоспособности своего продукта, поскольку конкуренции не было.

С.: — Значит,

герб с двумя головами символизирует раздвоение народа не только

по направлениям «восток — запад», но и по вертикали.

А дружба народов, входивших в СССР, которую воплощал советский герб, кончилась. Вот так нами символы управляют!

Р.: — Цивилизованным странам больше свойственно разделение между группами общества «по горизонтали»: скажем, мы — «синие», вы — «фиолетовые», они — «бежевые». У нас же сравнения идут главным образом «по вертикали»: «мы — лучше, выше вас», «они — ниже нас». Когда в демократическом обществе встречаются два человека, то каждого из них интересуют качественные характеристики друг друга: какие у кого интересы, взгляды, жизненная позиция, цели и т.д. В тоталитарном же каждый мысленно задаётся вопросом: собеседник выше меня или ниже? Речь не только о должностном положении человека, но и о его весе в обществе. Умный человек или глупый, добрый или злой, порядочный или плутоватый, способный или бездарь? — эти вопросы часто отходят на второй и третий планы. Причём это характерно для мужчин и женщин. Мы норовим любые «горизонтальные» различия людей — их национальность, мировоззрение, вероисповедание, особенности характера, привычки, профессию — перевернуть в вертикальное положение. Характерно, что в нашей стране особенно часто употребляют слова с корнями «верх» и «низ», например, «указание сверху», «инициатива снизу» и т.д. За определениями должностей как «высокая» и «низкая» тоже кроется наша «вертикальная» психология. Премьер-министр в Европе — просто работник с большим объёмом ответственности, но эта должность не присваивает её обладателю какой-то высший титул.

С.: — Лидеры российской оппозиции отчуждены от народа не меньше, чем власть. Став людьми публичными, они уже позиционируют себя ближе к властной группировке, чем к населению, ощущают себя «белой костью». Окажись они вдруг у власти, велика вероятность, что поведут себя точно так же, как нынешняя так называемая элита.

Р.: — Граница между «элитой» и «населением», или эксплуататорами и эксплуатируемыми, проходит совсем не там, где раньше. Рабочий класс резко уменьшился и стал тонкой прослойкой. Крестьянство тоже нельзя считать чётко выделяющимся классом. Интеллигенции с присущей ей традиционной ролью, как многие сейчас полагают, уже не существует. Теперь в высшую касту входит не партийная номенклатура, а чиновничья бюрократия, а также олигархическая верхушка с околоолигархической тусовкой.

С.: — Но люди, оказавшиеся у власти и старающиеся обособиться от своего народа, — вовсе не элита нации. Н. Козин в книге «Постижение России» возмущается, что после августа 1991 года в России вырвалась наверх группа людей, «никого и ничего не представляющих, кроме собственных претензий на власть. Они в ряде случаев открыто связывают себя, свои интересы и даже политическую судьбу не с собственной нацией, а с той престижной международной средой, куда они стремятся. На одном из самых ответственных периодов своей истории ХХ столетия Россия оказалась не способной предложить лидера общенационального масштаба», — считает Козин. Он пишет о том, что в советские годы «сформировался слой властной номенклатуры, для которой главным принципом стало отсутствие всяких принципов в отношении к собственной стране и нации». Если и сейчас у власти — не элита в истинном смысле этого слова, а по-прежнему номенклатура, то наивно ожидать, что она честно будет стараться улучшить наше житьё-бытьё.

Р.: — И всё-таки неверно считать, что людей элитарного склада в подлинном понимании вообще нет в России. Настоящая элита непременно пробьётся, как трава через асфальт. Элита — от французского «elite» — избранные, лучшие. Принадлежность к элите определяет прежде всего критерий нравственности. То есть входящие в неё люди, как справедливо считает доктор философских наук Е. Андрющенко, задают духовные ориентиры и эталоны деятельности, способствующие порядку, согласию, украшению жизни, прогрессу в обществе. Д. Лихачёв, А. Сахаров, А. Приставкин, Г. Жжёнов и много других достойных людей — разве не элита? А они жили и работали в гораздо более тяжких условиях, некоторые были в заключении. А можно ли сказать, что сейчас элита лучше или хуже, чем в 1915 году или в 1965-м? Сто лет назад элиту вместе с царём тоже честили и похлеще, чем сейчас.

С.: — Но наши сограждане хотят иметь настоящую элиту, состоящую из добросовестных деятелей. Видимо, они таких в предлагаемых выдвиженцах не видят, а гламурная элита для телевизора, как выразилась социолог О. Крыштановская, их не устраивает. При этом нынешняя российская псевдоэлита успешно и исправно выдавливает из своих рядов случайно «затесавшихся» достойных граждан.

Р.: — Многие уважаемые представители нации сами не идут в политику, на руководящие должности. Власти сильно себя скомпрометировали в России в ХХ веке, и поэтому принципиальные, искренне беспокоящиеся за судьбу России люди, не карьеристы стесняются оказаться рядом с правительством. И ещё порядочные граждане разобщены. Главная задача нации — истинным радетелям объединить усилия за положение в стране. И терпеливо, настойчиво «цивилизовывать» наш народ, во многом проблемный, своенравный, многоликий.

С.: — Нынче в так называемую элиту сплошь и рядом попадают бойкие выходцы из рядовых жителей России, некоторые — благодаря своей изворотливости, наглости, внешним свойствам. Именно эта категория людей, попавших «из грязи в князи», особенно высокомерна, заносчива по отношению к «простым» гражданам и падка до роскоши, всеми силами стараясь выглядеть и вести себя так, какими, по их представлению, должны быть господа из высшего общества. Уж раз не суждено быть элитой, то хотя бы казаться таковою. В водоохранной зоне подмосковных водохранилищ, из которых многомиллионный город пьёт воду, варварски вырубали лес и строили коттеджи. В управлении лесопарка говорили: «Там слишком высокие персоны, чтобы мы могли этому противостоять». Самые «высокие персоны» строят себе дворцы в заповедниках, естественно, уничтожая часть реликтовых деревьев.

Пока существует «каста неприкасаемых»,

Россия вряд ли добьётся успехов.

Р.: — А почему надо воздвигать свой коттедж непременно в водоохранной зоне или в заповеднике? Дело не только в природной привлекательности этих зон. И убийство редких животных из «Красной книги» вроде сайгаков не удаётся пресечь также не только из-за непобедимого охотничьего азарта «высоких персон». Дело ещё в том, что им обязательно нужно оказаться вне законов и правил, которые они устанавливают для населения. Причина — потребность во что бы то ни стало откреститься от простонародья, доказать себе и другим свою принадлежность к особой касте, даже к другому народу. И невдомёк им, что они этим демонстрируют миру свои изъяны. Так ведут себя неуверенные в своей значимости индивидуумы с изрядным дефицитом чувства собственного достоинства.

С.: — Поговорка «из грязи — в князи», наверное, сугубо наша, национальная. Говоря так, подразумевают людей, которые, запрыгнув из простонародья на какой-нибудь высокий чиновничий пост, отличаются особой кичливостью по отношению к представителям того слоя, из которого они вышли. Чем глубже сидел «в грязи» такой себялюбец и чем выше он запрыгнул «в князи», тем энергичнее стремится изолироваться от «черни». Стоит кому-то стать начальником, как сразу возникает культ его личности. Чем выше должность, тем быстрее он возникает. Руководящая должность у нас приобрела культовое, прямо-таки магическое значение, как нигде, наверное, в мире.

Р.: — Это — культ не личности, а руководящей должности. Мы оказались заложниками представления, что удачливая жизнь непременно подразумевает обладание высокодоходным бизнесом, обретение модной профессии или занятие руководящей должности. Что делает человек в этой привлекательной профессии или восседая в вожделенном чиновничьем кресле, каков результат сего «восседания» — это уже стало делом десятым. Из-за огромного психологического расслоения у нас плохо работают так называемые социальные лифты, слаб обмен кадрами между группами населения. Если человек попал в бюрократическую обойму определённого уровня, то как бы он ни проявил себя, он уже остаётся в этой обойме, перемещаясь из кабинета в кабинет «по горизонтали». И наоборот, много способных и добросовестных работников остаются на рядовых должностях.

С.: — В первые годы нынешнего века советский номенклатурный характер назначения на руководящие должности даже укрепился, а вместе с ним подскочила и коррупция. Именно российскому обществу, и без того склонному к «вертикальному» размежеванию, всякие «вертикали» противопоказаны, смещают нас снова в сторону тоталитаризма. Мы и так привыкли в первую очередь учитывать не «что говорит» тот или иной человек, а «кто говорит»: отец или сын, начальник, подчинённый или ещё более высокий начальник. На этот счёт мы придумали кодекс россиянина из двух пунктов: 1-й — начальник всегда прав, 2-й — если начальник не прав, смотри пункт 1-й. Ну что скрывать, любят у нас на Руси играть в начальство! Есть хорошая фраза: «рождённый ползать летать не может, но может заползти так высоко, что рождённый летать будет перед ним ползать». А как иной раз важничают какие-нибудь уборщицы или вахтёрши в солидных учреждениях, например, в министерствах! Ну прямо-таки главнее самого министра!

Р.: — Не все уборщицы ведут себя так. Важничающая за счёт учреждения техническая сотрудница неосознанно старается поднять свой личный статус.

С.: — Так называемые официальные лица и менеджеры даже автомобили, на которых они приезжают в свои офисы, должны иметь не ниже моделей, принятых в их кругу. Приедет служащий не на той машине, ему начальник может сказать: «Раз не соответствуешь должности, мы тебя понизим». Наши новоиспечённые вельможи готовы часами томиться в пробках, но в общественный транспорт для простонародья сесть им, как говорит молодёжь, «западлó». В западных странах, например в Дании, министры и мэры ездят на работу на велосипедах. Можно ли себе представить, чтобы у нас начальник какой-нибудь захудалой конторы прикатил на работу на двух колёсах? Почему в Москве и в областных центрах фактически нет велодорожек — в отличие от многих столиц и городов Европы? Не потому, что условия в наших городах не позволяют. И деньги на это нужны мизерные. Потому что сами наши чиновники ни за что на велосипед не сядут, а эгоизм и самомнение не дают подумать о гражданах, не относящихся к VIP-персонам.

Р.: — Срезанию экстремумов в социальной иерархии горожан способствует устройство на основных городских магистралях выделенных полос для общественного транспорта: автобусы и троллейбусы играют демократизирующую роль. Но это — только один из аспектов демократизации общества.

С.: — В Европе обладатели самых высоких должностей не стесняются не только ездить на велосипеде, но и участвовать самым непосредственным образом в праздниках, карнавалах, шутливых соревнованиях. А наши многие местные начальники в лучшем случае прочитают по бумажке какое-нибудь приветствие с высокой трибуны, чтобы обязательно быть над народом.

Р.: — Наши чиновники нагружены унаследованным из прошлого советским официозом. До 1917 года в русских селениях жили намного веселее, устраивали всевозможные игры и развлечения. А. Горянин в книге «Мифы о России и дух нации» рассказывает, что в старину массовые развлечения были очень любимы нашими предками. Например, в Пскове весь город, мужчины и женщины, молодые и старые, наряжались и собирались на игрища. Мы за годы советской власти отвыкли от карнавалов, всевозможных фестивалей, шествий, массовых весёлых праздников. Непринуждённое веселье заменилось в основном добровольно-принудительными празднествами, идеологически направленными мероприятиями с изрядным включением бюрократического официоза. Однако прежние традиции и увлечения в России постепенно возвращаются.

С.: — Мы очень болезненно блюдём свой статус. Начиная с Петра I, всё время будто стремимся прыгнуть выше головы в нашем рвении, вознестись над страной, над соотечественниками, над могилами предков, над окружающими, причём, сами того не сознавая, это делают почти все: от охранников до академиков и министров.

«Ты меня уважаешь?» — типично русский вопрос,

который у пьяного на языке, а у трезвого на уме.

Стремление вырваться в высшие слои общества присутствует у всех народов, соревнование в успешности — извечная цель человека. Но у нас оно приняло гипертрофированные, даже уродливые формы, нередко переходя в криминал и садизм. Взять так называемую дедовщину, причём не только в армии, но и в училищах, в школах, в детских домах, даже в детских садах. Это стало прямо-таки навязчивой всепоглощающей целью: не подниматься самому, а пригибать сверстников, однополчан, соучеников.

Р.: — Надменны и заносчивы, как правило, люди с какими-то психологическими изъянами, с заниженной самооценкой, не очень уверенные в своих достоинствах и в своих силах, чувствующие свою незначительность. На самом деле путь наверх, к высокой самооценке лежит не через унижение других, а наоборот, через возвышение их. Истинно большой человек подтягивает других комплиментами, подбадриванием, добрым словом, находит в людях положительные качества и предпосылки к успехам.

С.: — Выходит дело, чем меньше человек «комплексует», тем меньше он нуждается в возвышении над кем-либо, над народом вообще, тем крепче связи между разными группами общества, оно более дееспособно. И наоборот, чем больше в обществе социально-психологическое расслоение, тем уязвимее связи, тем хуже в стране обстоят дела, что в конечном счёте влияет на самоощущение людей. Налицо порочный круг!

Р.: — Когда в стране существует свободное предпринимательство, люди выдвигаются «наверх», прежде всего, благодаря своим деловым качествам. Но если в главной сфере человеческой деятельности власти ставят ограничители, как было в советское время и сохраняется в какой-то степени сейчас, то экономическую конкуренцию заменяет психологическая, ибо никакая революция не может уничтожить стремление индивидуума подняться наверх по социальной лестнице. Естественно, что состязание бумажников и денежных мешков в Союзе сместилось в сторону борьбы характеров, амбиций, нервов.

С.: — К нынешним временам у нас к тому же сложился колоссальный разрыв в уровне и образе жизни между крупными мегаполисами и тысячами малых городов, посёлков, сёл и деревень. «Мы легко найдём в России места, где ещё не наступил 1991 год, где ещё живут при социализме, — отмечают Л. Блехер и Г. Любарский в книге «Главный русский спор». — Если поискать, можно найти и такие места, где ещё не было 1917 года, где живут, по сути, в царской России. Гораздо реже встречаются, но есть люди, для которых ещё не произошла христианизация Руси. И все они живут в XXI веке». Особенно оторвалась от всей России Москва. Ну, ещё С.-Петербург. Провинциальная Россия, особенно в малых городах и сёлах, медленно, но верно вымирает. А провинцией у нас считаются даже крупные областные центры. Львиная доля налогов уходит в столицу, и даже в областных центрах дорогу, бывает, отремонтировать не на что. В центре, видимо, рассуждают так: чем на местах разворуют, лучше мы сами присвоим. В Москве сконцентрировались почти все олигархи. Столица и ещё несколько крупных городов утопают в деньгах от продажи сырья, строят небоскрёбы, просаживают миллионы в ресторанах и ночных клубах. Москва оказывает развращающее воздействие на русский народ. Немудрено, что у москвичей и провинциалов установилась взаимная нелюбовь, а то и неприязнь. Москвичи относятся к провинциалам более высокомерно, чем жители столиц других стран к своим провинциалам. Даже когда В. Шукшин был на пике славы, можно было от снобов услышать: «Кажется, что от него пахнет коровником».

Р.: — Но коренные ли москвичи этим грешат? В столице их остались жалкие несколько процентов, а в основном её заполонили пробивные приезжие из всех краёв и областей бывшего Союза. Может быть, вчерашние жители тех самых провинциальных городов и сёл и задирают носы перед своими бывшими земляками с целью как можно больше вознестись над ними? А жители регионов, когда ругают москвичей, выплёскивают своё негодование чаще на своих же бывших земляков.

С.: — Ругая москвичей, они имеют в виду нынешнее население Москвы. Верно, в наших столицах помимо способных и энергичных людей собирается много ушлых, амбициозных, порой не вполне чистоплотных в выборе средств приезжих со всей России. Средний заработок в Москве намного выше, чем в целом по стране. Вот и появляются в регионах сепаратистские настроения. А первопричина таких настроений — поведение столичных чиновников.

Р.: — Тем не менее в эту якобы ненавистную Москву продолжают стремиться со всей России, особенно те, кто хочет поднять свой личностный статус, несмотря на то, что в Москве жизнь дороже, чем в регионах. После окончания ВУЗа четверо из пяти не хотят возвращаться в свои регионы. Вот столичный мегаполис и распух до невероятных размеров. В Питер едут тоже. А наоборот — единичные случаи. Россиянам свойственна малая мобильность граждан, но и та однонаправленная — в города, и чем больше город, тем сильнее он притягивает людей. По «горизонтали» переездов мало. Помимо прочего, сказывается то, что в Москве новый человек не выделяется, а в небольших городах и сёлах приезжий долго чувствует себя чужаком.

С.: — Хуже, что со столицы берут пример центры регионов и районов, вытягивая все соки из своих территорий, поэтому чем дальше от административных центров, тем больше — разруха, запустение, одичание народа или вовсе безлюдье.

Р.: — В том, что столица стремится распоряжаться как можно бóльшим бюджетом, проявляется наш консерватизм. Борясь с анархией, центр следует привычкам в традициях «Домостроя». В прежние времена во многих семьях отец часто не доверял жене, детям, прислуге серьёзные покупки, считая, что они растранжирят деньги на всякую чепуху. Но он преследовал и свои цели: покупал себе роскошную повозку или пятого дорогого коня, а то и проигрывал семейное достояние в карты, в то время как дочь ходила в одном платье третий год. И получается: анархию-то проявляли не жена и дети, а сам папаша, он — главный «анархист», жил по принципу «что хочу, то и ворочу». Так у нас испокон веков уживаются анархизм и деспотизм, время от времени вспыхивают конфликты. Отрыв столицы от остальной России начался не сейчас, а в XVIII-XIX веках. Даже первопрестольная жила другой жизнью, чем С.-Петербург, приспосабливалась к правящему императору или к императрице лишь внешне, оставаясь сама собой и себе на уме.

С.: — Тем не менее уездные города, да и сёла с деревнями, до революции 1917 года жили себе и не тужили, развивали всякие мануфактуры, стекольные, кирпичные, пищевые и прочие производства, купцы строили каменные дома, возводили церкви, богатели, сёла были огромными, деревни были полны ребячьего крика. Большевики отрыв от России столицы, уже Москвы, не уменьшили, а даже увеличили. Жизнь в малых городах стала глохнуть. Неприязнь москвичей к приезжим усилилась в эпоху «колбасных» электричек и поездов, когда старым и новым обитателям Москвы казалось, что иногородние увозят последнюю колбасу, не осознавая, что жители Коломны, Ржева и Костромы тоже имеют право кушать этот «деликатес». Тогда и появилось расхожее словечко «понаехали». Под ним имели в виду также «лимитчиков» — строителей жилых домов, приехавших в столицу из разных областей.

Р.: — Урбанизация, массовое «огорожанивание» населения, начавшееся в ХХ веке и продолжающееся в XXI-м, когда поколения детей переезжают в города, а родители остаются в деревнях, весьма осложнило взаимоотношения между молодыми и пожилыми гражданами страны, принципиально изменило веками существовавшее положение, при котором дети, как правило, вырастали и старились там же, где жили родители. Для детей, оказавшихся в более цивилизованных условиях, чем родители, отцы и матери уже не являются таким же авторитетом, как в патриархальной семье. Тут не образование детей даже является решающим фактором, а само «огорожанивание». А в XXI веке возникает ещё больший разрыв между поколениями, когда в Европу уезжает деревенский молодой житель, минуя российский город, при этом влияние на него родителей фактически совсем прекращается. В результате в последнее столетие

самоощущение каждого нового поколения в социально-психологическом аспекте в России намного выше, чем предыдущего.

Это обстоятельство резко усиливает и без того большое «вертикальное» психологическое расслоение русского народа.

С.: — Высокомерное отношение горожан к селянам, то есть всё та же «вертикальная» психология, изрядно проявилось в советское время. Приезжали начальники и партийные функционеры из районных и областных центров, из столицы и начинали колхозников учить жить: чем им заниматься, что, где и когда сеять, сколько иметь коров, гусей и яблонь. А в общем горожане эксплуатировали селян, то есть своих кормильцев, превратив их фактически в крепостных.

Р.: — Это обстоятельство тоже сыграло свою роль в том, что деградировала социальная и экономическая жизнь села, что провинциальная сельская Россия обезлюдела. Народ из деревень побежал в прошлом веке с таким рвением не только от бездорожья, отсутствия вблизи универмагов, поликлиник и театров, но и в немалой степени от презрительного отношения к нему горожан, с особенной жестокостью проявившегося во время правления большевиков. Если бы не их варварское обхождение с крестьянами, если бы горожане относились к кормившим их селянам как к социально равным, какая-то жизнь, несомненно, продолжалась бы в русской деревне и сейчас.

С.: — Теперь многие молодые выходцы из села считают, что работать в поле или на ферме — значит, опуститься ниже плинтуса. Даже слова, обозначающие одну и ту же профессию, у нас и в Америке вызывают совершенно разные ассоциации и, соответственно, отношение к её обладателям. Американский ковбой в нашем представлении — рыцарь, смельчак, «мачо», объект восхищения девушек. А какой образ возникает у людей при произнесении слова «пастух»? И к фермеру США отношение у общества совсем иное, чем в России. А сам заокеанский фермер не гнушается работать наряду с наёмными работниками. Теперь понятно, почему в магазинах продаётся бельгийская картошка, аргентинские яблоки, венгерский горох. Даже грибами, исконно русским продуктом, нас почему-то кормят китайцы, а цветы поставляют из Голландии, а не из Ставрополья, находящегося намного южнее и ближе к российской столице. А в «Ашане» продаётся квашеная капуста «Деревенская», и уже закрадывается подозрение: не из сербской ли деревни привезена она? Сажать лук, выращивать хрюшек, делать утюги или пылесосы, менять водопроводные краны или укладывать асфальт на дорогах — это воспринимается как нечто позорное.

Р.: — Понятие о престижности профессии у нас в России возведено в абсолют. Профессии есть сверхпрестижные, есть престижные, есть массовые малопрестижные и, наконец, совсем непрестижные. Так появляются профессиональные сословия и соответствующее психологическое самоощущение.

С.: — Скрытая и явная безработица возросла неимоверно, и в то же время полно объявлений, начинающихся словом «требуются». Перестал быть престижным огромный набор профессий: учитель, врач, инженер и т.п. Даже журналист в постсоветской России серьёзно упал в глазах общественности.

Р.: — Мы склонны решать эту проблему только деньгами — поднимать зарплату, например, учителям. Впрочем, и в этом не очень преуспели. А важнее преодолевать чванливость граждан по отношению к одной из самых почётных профессий, поднимать престиж Учителя. Чему может научить учитель-маргинал, который попал в школу не по собственному желанию, а потому что не сумел устроиться в более престижных сферах, чувствует себя на обочине жизни и вдобавок ловит на себе высокомерные взгляды некоторых учеников — детей преуспевающих в материальном плане родителей? Сложился замкнутый круг: мы рвёмся из «черни» в «белые люди» для того, чтобы нас уважали. Но попав в привилегированные слои, надменны по отношению к тем, кто нас кормит, одевает, обогревает. Своим отношением к ним мы рубим сук, на котором сидим: вызываем у этих людей тоже желание подняться в профессиональном плане, а следовательно и по социальной лестнице, что обычно соответствует переходу из производителей материальных ценностей в их потребителей. В итоге получается, утрированно говоря, вот что: умрём, но морковь сажать не будем!

С.: — Жители некоторых городов возмущаются по поводу большого количества гастарбайтеров. Но если бы в нашем обществе было поменьше снобизма, не пришлось бы в таких количествах приглашать таджиков. Намечается тенденция, что скоро каменщиками, столярами, водопроводчиками, дорожными рабочими будут исключительно иммигранты и «понаехавшие», которые и нашим работодателям выгоднее. Как в ХХ веке в России почти исчезло крестьянство, так же в нынешнем столетии рискуем остаться без рабочего класса. Всё ругаем милицию-полицию, что там много хапуг, что у некоторых сотрудников приёмы обращения с гражданами подчас бандитские. Но не все ли мы с нашим снобизмом «опустили» профессию сотрудника милиции так, что туда уже не хочет идти ни заботливый добряк дядя Стёпа, ни благородный Знаменский, ни принципиальный Анискин, ни неистовый борец с ворами Жеглов? В армию стараются не попасть ребята из «порядочных» семей, помимо прочего, из-за нежелания резко понизить свой психологический статус, в результате там оказывается большинство недалёких элементов с люмпенской психологией.

Р.: — Когда наш гражданин попадает в западноевропейскую столицу, он удивляется тому, что на улицах идут похожие друг на друга люди, одетые одинаково, так что не отличишь доктора наук от слесаря, а консьержку от начальницы фирмы, и все вроде бы с умными лицами. Но потом становится ясно, что внешне похожими их делает самоуважение. Они не одеждой и позой отличаются, а разные внутренне, у них различие личностное, а не показное. Они не на словах и не в жестах независимы, а в ощущениях, в подсознании. Даже в Эстонии в советское время трубочист или сантехник весьма отличался от нашего «дяди Васи». Он выглядел, как кандидат наук, и держался с чувством собственного достоинства.

С.: — А нам мешает так же держаться в качестве сантехника не столько низкая самооценка, сколько отношение окружающих. Нам стыдно перед знакомыми «опуститься» до такой работы: мол, совсем в человека «третьего сорта» превратился. Мы опасаемся, что окружающие будут себя держать с нами на психологической дистанции, обращаться с чувством своего превосходства. При нынешнем снобизме у нас может всё остановиться, поскольку в непрестижных профессиях не будут появляться мастера своего дела.

Р.: — На Руси были печники, а были Печники, известные на всю округу, которые в своё ремесло вкладывали душу, и поэтому их наперебой люди звали сложить им печь. Но когда за дело берутся нехотя, если не сказать — с отвращением, а потом работают спустя рукава, скорее имитируют работу, и трубы будут течь, и асфальт пучиться, и стены домов трещинами покрываться, и преступления не будут раскрываться, и учителя станут деградировать. Обладателей «непрестижных» профессий ещё долго не заменят роботы. А наблюдательного следователя, эрудированного учителя, внимательного врача никакой робот не заменит.

С.: — По некоторым данным, сейчас девять профессий и видов работ из десяти молодые люди считают ниже своего достоинства. По итогам одного исследования, только 3,5 процента ребят хотят освоить рабочие профессии. Выпускники средней школы не горят желанием становиться токарями, фрезеровщиками, шлифовщиками. Выяснилось, что каждый четвёртый-пятый парень готов пойти работать в ФСБ. Эксперты полагают, что, во-первых, ради «корочек», а во-вторых, — всё тот же мотив возвыситься: мол, ты — никто и зовут тебя никак, а я — сотрудник ФСБ, передо мной все будут нишкнуть.

Р.: — Всё-таки кого-то из этих ребят привлекает сама работа, её романтика, а кто-то хочет быть максимально полезным стране.

С.: — Дай Бог! В конце прошлого века преобладающим было стремление в предпринимательство, люди предполагали в собственном деле поднять свой статус, не только улучшить материальное положение. А в первом десятилетии XXI века молодёжь уже переориентировалась на «государеву» службу: вряд ли в поисках романтики. Самый большой наплыв в те ВУЗы, где готовят чиновников. С появлением в России нуворишей повысилась амбициозность молодёжи, особенно детей школ с каким-то уклоном, которые считают для себя унизительным подметать пол, стирать носки и выносить мусор. А глядя на них, считают для себя зазорным домашний труд и дети каких-нибудь «сирых» родителей — скромных и низкооплачиваемых инженеров, служащих, научных работников, которые «запихнули» детей в эти спецшколы. Мы норовим взять плохой пример с американцев, а всё хорошее у них не перенимаем. Их тинейджерам не стыдно устроиться в кафе мыть посуду, драить полы в больницах, продавать газеты и т.д. Нашим ребятам «опуститься» до этого ложное самолюбие не позволяет.

Р.: — Это здесь, рядом с русскими соотечественниками, они стесняются подметать пол и мыть посуду. В Америке и в Европе они держат себя по-другому. Там наши эмигранты соглашаются на гораздо менее квалифицированную работу, чем в России.

Ксенофобия — это и результат, и признак

«вертикальной» психологической ориентированности общества.

С.: — До революции принцессы заботились о бедных, в Первую мировую войну Александра Фёдоровна приучала дочерей к благотворительности, к непривлекательному труду, и великие княжны не гнушались ухаживать за ранеными солдатами в госпиталях, где были вонь, грязь. Без всякой бравады! А нынешние дочки даже не премьер-министра или президента, а среднего чиновника пойдут ухаживать за ранеными солдатами? Британский принц Уильям рубил дрова, дежурил на кухне и мыл туалеты в Чили в экспедиции, будучи курсантом в военной академии Сэндхерст, то есть делал всё, что и другие ребята. А наши высокопоставленные отцы считают нужным освобождать сыновей от «лишних» забот и растят махровых эгоистов и бездельников. Выходит дело, в Великобритании принц превращался в работягу, а у нас работяги стремятся быть принцами.

Р.: — Из мира взрослых, из семей «вертикально» ориентированная психология перекочёвывает в школы. В российских школах заносчивость, презрение одних учеников по отношению к другим стало обычным явлением. Даже школьные специализации создают у ребят представление, что они не просто расходятся по разным направлениям знаний, а дифференцируются по шкале «выше — ниже». Родители не очень-то прививают детям умение вести спор без агрессии и презрительности, находить компромиссы. И современная российская школа не учит детей разрешать конфликты не силовыми способами.

С.: — Частенько у нас бывает так: стóит кому-то узнать больше другого, как ему непременно нужно это продемонстрировать высокомерным тоном, взглядом, жестом, утвердить своё превосходство. Психологическая «вертикальность» проникла даже во взаимоотношения близких людей. Можно наблюдать такие ситуации. Два закадычных друга, знакомых с детского сада, достигли примерно одинакового положения в обществе. Но одному непременно надо возвышаться над другим, он менторским тоном поучает друга, всё время подчёркивает своё превосходство. Они могли бы до конца жизни получать радость от общения и взаимно обогащаться опытом, а вместо этого в их отношениях появилась напряжённость, и они расстались. Другой типичный случай. Мама эксплуатирует любовь к себе ребёнка и заставляет его заниматься нелюбимым им, но престижным делом, чтобы стать мамой если не гения, то известного человека. То есть она стала рабом собственного тщеславия. Или такая коллизия. Молодая женщина не желает иметь ничего общего с двоюродными сёстрами. Не потому, что те ей чем-то насолили, либо опустились и ведут аморальный образ жизни — нет, они вполне достойные дамы и хотели бы с ней поддерживать отношения. Но то ли бойкотирующая родственниц считает себя выше их и не желает «снисходить» до них, то ли полагает, что родство — ничтожный повод для общения. Родственные чувства — на нуле. И таких случаев у нас в стране — пруд пруди!

Р.: — Есть множество народов на Земле, которые находятся в своём развитии позади России, но граждане которых очень толерантны, привыкли общаться друг с другом спокойно и уважительно.

С.: — Может быть, мы одичали в нашем восточном краю с редким населением?

Р.: — Такая ситуация складывается в проблемных, эгоистичных обществах, где граждане чувствуют себя не на высоте, ущемлёнными. Вертикальная ориентированность взаимоотношений обычно свойственна тоталитарным государствам с монополистическим укладом всей жизни, со связями и структурами, основанными в первую очередь на подчинении, а потом на человеческих качествах и здравом смысле. Такой уклад переносится и на частные взаимоотношения между людьми. Чтобы начать действительно решать наши жгучие проблемы, нам всем надо увидеть в соотечественнике, прежде всего, Человека, заслуживающего такого же отношения, как хороший наш родственник. Без выравнивания отношения друг к другу, без превращения пресловутой психологической «вертикали» если не в «горизонталь», то хотя бы в наклонную линию, нам не преодолеть общую, как говорят, закомплексованность, вообще на большой успех рассчитывать трудно. Эту проблему не решить только постановлениями и указами правительства. Но оно должно ослабить остроту противостояния богатеющей «элиты» и беднеющего «населения» путём введения адекватного налогообложения, выработки мер снижения экономического расслоения в стране.

С.: — Страна того гляди станет колониальной, причём колонизаторы — не иностранцы, а в подавляющем большинстве сами русские, чувствующие себя иностранцами по отношению к населению. К тому же ни в одной европейской стране нет такого количества категорий лиц, пользующихся судебной неприкосновенностью. Рядовые граждане этого не могут понять: казалось бы, у депутатов ответственность должна быть повышенной. Всё равно что в семье старший сын может творить всё, что ему заблагорассудится, а младшие за любой проступок подвергаются наказанию.

Р.: — Как правило, склонность к беспределу в политике, экономике и общественной жизни закладывается в детстве, когда родители и близкие покрывают проступки и безобразия своих чад, защищают их, либо стараясь избежать осложнений для себя, либо из ложно понимаемой, беспринципной любви к своим чадам, либо просто пасуя перед ними. Какой-нибудь сановник публично может решительно выступать за честность и объективность судей, но вот проштрафился его сын, и он, не колеблясь, берёт телефонную трубку и начинает искать возможности влияния на судей, чтобы они вынесли оправдательный приговор или хотя бы дали его чаду условный срок.

С.: — У нас очень много говорят о том, что судебная власть должна быть совершенно независимой от других ветвей власти, высказывается масса идей по поводу её устройства. Но как стояли судьи насмерть на стороне государства, его структур, больших и средних начальников, так и продолжают строго обслуживать их интересы, делая бесправными рядовых граждан. А чем объяснить обвинительный уклон судов, когда рассматривают дела людей из народа? Подсознательной потребностью «блюстителей закона» самим как можно выше подняться над «чернью» до уровня «неприкасаемых»?

Р.: — Известно: кто платит, тот и заказывает музыку. Стало быть, объективность и беспристрастность решений судей зависит не только от того, насколько бескорыстные и смелые люди составляют судейский корпус. Нужно также, чтобы их труд оплачивался независимо от воли чиновничьего сословия. А для этого надо, чтобы средства на судебную систему шли, минуя подвластный правительству и президенту государственный бюджет, непосредственно из отдельного налога, собираемого со всех граждан страны. Суды станут ещё независимее, если наиглавнейший судья будет избираться всем народом.

С.: — Но удастся ли при этом избежать подкупа судей высокопоставленными чиновниками и олигархами?

Р.: — Мы всё ругаем за разгул коррупции чиновников. Но не только они виноваты в том, что взяточничество не уменьшается. Мы сами горим желанием обтяпать наши дела поскорее, да без очереди, а то и в обход законов. Но в намерении опередить других в решении своего вопроса сказывается ещё и гордыня. Взятка вроде бы возвышает дающего над остальными, делает его хитрее, ловчее земляков, он вырастает в собственных глазах. Дескать, мне можно то, что другим нельзя. И это уже стало навязчивым стремлением нашего соотечественника: выйти за пределы законов и правил, стать над нормами бытия, попасть в разряд привилегированных. Даже мелкий начальник, инспектор, ответственный за сбор каких-нибудь рогов и копыт претендует хоть на маленькие преимущества.

С.: — Вот и среди автоводителей немало таких, которых Правила дорожного движения слишком напрягают. Растёт среди них агрессивность, уже говорят о гражданской войне на дорогах.

Р.: — Эскалацию агрессии провоцирует безнаказанность. Но дело и в том, что на улицах и дорогах, то есть на одном пространстве, сталкиваются все слои общества: жители Рублёвки, чиновники, бизнесмены, бандиты и «рядовые» автовладельцы, которых стало очень много.

За малым исключением, на дороге, как в бане, все равны,

и оказываются под властью единых Правил дорожного движения. Дорога демократизирует общество, она — не салон для элиты, на ней нет возможности уединиться в своих роскошных хоромах за трёхметровым забором. Но некоторым и здесь хочется быть «равнее» остальных, особенно тем, кто рвётся продемонстрировать свою избранность и возвышенность над «простолюдинами». И поэтому они начинают хамить, притеснять «быдляков», а то и издеваться над ними, будто именно они, а не улица, уравняли «белую кость» с «серой» массой.

С.: — Кто знает, может быть, строительство дорог для так называемой элиты, отгороженных трёхметровым забором, — вопрос времени. Обособление «элиты» от простонародья из Москвы и других крупных городов волнами расходится по стране: свои «рублёвки», то есть улицы для избранных, появились даже в посёлках городского типа. Российская «элита» отгораживается от «плебеев» неземными ценами на квартиры и дома. Однако разных границ и барьеров у нас и без того хватает. Такая политика плодит маргиналов и люмпенов, чувствующих себя отвергнутыми, которые начинают представлять опасность для отделяющихся тоже, и вряд ли заборы — надёжная защита. Наше общество в постсоветской России и так оказалось слишком люмпенизированным, а у люмпена основной инстинкт — «к себе».

Р.: — Люмпенство — одно из самых серьёзных наших препятствий. Одна из причин его — обилие природных ресурсов, что действует на страну в общем демобилизующее: зачем развивать технологии, совершенствовать обрабатывающую технику, если можно продать сырьё, а потом сидеть на печи и есть калачи. Люмпенская психология душит российское общество, всё время сбивает с верного пути. В 1917 году большевики в полном объёме использовали контингент с такой психологией для достижения своих целей. Поначалу назвали люмпенов продотрядом, дали им ружья, кожаные куртки и отправили отбирать хлеб у крестьян. Потом они становились начальниками местного масштаба, а иные вскоре добрались и до самых верхов. По сути дела, люмпены в 1917 году у нас победили. Ещё больше люмпенизировали страну сталинские репрессии. В тюрьмах и лагерях вместе с уголовниками оказывались благопристойные законопослушные граждане, а дети их были брошены на произвол судьбы, лишены благотворного семейного воспитания, и в свою очередь, пополнили люмпенскую братию. В 90-х годах из-за развала многих предприятий и вследствие потери веры у людей в будущее люмпенизация населения в стране продолжала нарастать. Люмпенская психология проявляется, прежде всего, в падении морали.

С.: — Швондеры и шариковы никогда не будут работать, создавать ценности. Какую бы должность они ни заняли, всегда будут стремиться отбирать, делить и забирать себе как можно больше. Такие люди пополняют фашиствующую оппозицию, идут в карательные структуры. И они жестоки к людям, кто бы перед ними ни оказался. Дорого обходится трудоспособным гражданам обширная люмпенизированная публика в разных обличьях.

Р.: — Для преодоления люмпенства нужно, чтобы государство как можно больше способствовало инициативным, предприимчивым людям.

С.: — Философ и публицист М. Масарский различает, с точки зрения экономического поведения, людей конкурентного типа и неконкурентного типа. Первые способны организовать своё дело и активно его двигать вперёд, а вторые могут только быть наёмными работниками, исполнительными или не очень — у кого как получается. Так вот Масарский сожалеет, что государство периодически идёт на поводу у второй и бóльшей части населения и начинает душить активных предпринимателей, которые, конечно, в меньшинстве. И тогда отбирают у производителей заработанное ими, делят на всех. «При отсутствии устойчивой мотивации к напряжённому и высокопроизводительному труду неуспешные работники всё более склоняются к силовому перераспределению, — утверждает М. Масарский в книге «Порядок и смута». — Не научившись умножать, они предпочитают делить. Мера принудительного государственного изъятия национального дохода зависит от политической представленности неконкурентной части населения во властных институтах».

Р.: — Сословно-кастовое расслоение не только не преодолевается или хотя бы уменьшается в результате революций и переворотов, а наоборот, даже усиливается, поскольку приходят к власти неимущие, но амбициозные люди, дорвавшиеся до распределительных рычагов с мыслью «уж теперь-то мы обогатимся!»

С.: — А возможно ли вообще бесклассовое общество?

Р.: — Оно может возникнуть лишь при абсолютно равных стартовых условиях. А это немыслимо в принципе! Один родился в столице, другой — в глухом посёлке, у одного папа — президент, пусть не страны, хотя бы солидной фирмы, у другого — грузчик. Один — сын любящих его без памяти родителей, он вырастает уверенным в себе, хитрым; другой — рохля, забитый воспитанник детдома. А поскольку человек старается из своего стартового положения извлечь всё что можно, то, естественно, он попадает в гораздо лучшие условия, чем не имеющий стартовых преимуществ. Так он может оказаться в среде, присущей другому классу.

С.: — Сейчас много споров относительно среднего класса, высчитывают суммы доходов, кого к нему можно отнести, а кого нет.

Р.: — Чёткого представления в обществе о том, кого считать представителями среднего класса, пока нет. Здесь нельзя подходить только с имущественными критериями: каков заработок, есть ли машина, дача, хороша ли квартира и т.д. Это лишь одно из условий. Хорошее образование — условие желательное, но не обязательное. Знания, эрудиция могут приобретаться и самостоятельно. Профессия определяет принадлежность к среднему классу лишь в какой-то мере. Далеко не все учителя, врачи, учёные сами себя причисляют к среднему классу. К нему, как правило, относят себя менеджеры, руководители среднего звена. Чиновники на государственной службе, офисные служащие могут быть отнесены к среднему классу с натяжкой, поскольку они зависят от своего начальства. Завтра человека уволили — и он не имеет ни заработка, ни социального положения. В 2014 году к среднему классу себя относили около 40 процентов граждан России. Однако некоторые подходят к этому строже, зачисляя в него людей независимых экономически и политически: мелких и средних бизнесменов, индивидуальных предпринимателей, фермеров, успешных представителей творческих профессий. К среднему классу относят собственников, представляющих некий противовес государству. Высказывают также мнение, что этот класс создаётся не одним поколением, накапливая и передавая по наследству недвижимость, дело, умения. Если иметь в виду такие подходы, то к среднему классу можно отнести 10-12 процентов россиян.

С.: — Видимо, архаичность русского народа, о которой говорят, в том и состоит, что «верхи» не хотят, а «низы» не могут сократить разрыв между частями общества. Будет ли всё-таки разделение на «белую» и «чёрную» кость преодолено?

Р.: — Этого не скажет, вероятно, и сам Всевышний. Положение начнёт улучшаться, когда всё больше людей будут заняты полезной для общества работой, когда начнёт выравниваться экономическое положение разных слоёв граждан. Вот увеличение среднего класса всё больше заполняет пространство между «верхами» и «низами».